Текст книги "СЛЕДАМИ НАДЕЖД"

Работая в прежнем отделе, опытный оперативник Гудратов не раз получал сложные задания от своего начальника, генерал-майора Камиля Азимова. Эти задания не уступали друг другу ни по степени сложности, ни по степени опасности. Однако после перевода в секретный отдел подобных заданий стало меньше. У Гудратова появилось больше свободного времени, и теперь, переборов все свои сомнения он был готов на все, чтобы раскрыть истинную суть тех событий. Если он не ошибался, то в Армении готовился план,согласно которому подосланные в Баку подрывные силы должны были выполнить здесь какое-то очень серьезное задание. И выполнение этого задания, независимо от его масштабов, могло представлять серьезную опасность для страны. Чисто по человечески, Гудратову было очень тяжело поверить в прочитанное. Из записей в тетради можно было сделать один вывод – Айтекин не могла этого сделать, да и не сделала бы… Ведь она была азербайджанкой, и безумно любила и свою родину, и частичку этой родины – Рамиля. Как же могла она согласиться, пойти на это? Судя по тетрадке, она была умна, и могла найти другие пути, чтобы спастись самой и спасать других!?

Гудратов почувствовал, что полностью вымотан. Даже чай, всегда прояснявший голову, не помогал. Поэтому, выключив свет, Гудратов зажег очередную сигарету и спустился во двор. Он надеялся, что немного прогулявшись на воздухе, сможет поспать. Но тут ему почему то вспомнился тот самый старик Вася, сторож ресторана во Франции, передавший ему дневник Айтекин. Усталый после бессонной ночи, Гудратов невольно выругался… Луна, словно желая убедиться в том, что это произнес действительно он, выглянула из-за облаков, и залила мягким светом все вокруг. Замедлив шаг, Гудратов присел на скамью около дерева. Наверное вспоминал тот самый день, когда ему передали дневник.

* * *

Это произошло в прошлом году, когда Гудратов был во Франции. Возможно в то время Гудратов назвал бы это случайностью. Теперь, же опытный оперативник был уверен, что передача дневника была спланирована заранее. Тайный агент секретного отдела смог это уточнить примерно через полгода. Тем не менее, Гудратов и теперь не мог до конца разобраться в своих сомнениях, прийти к определенному выводу. Безусловно, все указанное в конце тетради нужно было расследовать. Возможно, эта операция, основанная на личном мнении Гудратова была обречена на провал. И он напрасно потерял бы и время и нервы. Получив тетрадь, Гудратов сразу же по приезде в Баку доложил о происшедшем своему начальнику. И даже получил специальное задание связанное с этим случаем. Однако проведенное расследование зашло в тупик, и расследование было приостановлено.

Теперь же, из внутренней уверенности вырастали новые догадки, и он был готов поверить в правильность своих рассуждений. Гудратов вспомнил со всеми подробностями все происшедшее шесть месяцев назад.

Стоял август. По заданию руководства Гудратов должен был находиться во Франции, и принять участие в нескольких официальных межгосударственных встречах. Задание было выполнено раньше срока, поэтому у Гудратова было довольно много свободного времени. В отеле Гудратов снял парадную одежду и надел темно-синий костюм в спортивном стиле. Он жил здесь уже четвертый день. В отеле было несколько ресторанов, развлекательных центров. Но Гудратов решил пообедать в каком-нибудь интересном ресторанчике, и вышел на улицу. Первый же таксист остановился на поданный им знак. Усевшись справа на заднем сиденье, Гудратов попросил ехать.

– Куда поедем, мсье? – послышался несколько писклявый голос таксиста, довольно необычный для мужчины. Гудратов неплохо знал французский, и по выговору сразу почувствовал, что водитель не француз.

– Вы понимаете, я турист, и не знаю город. Вы можете отвезти меня в какой-нибудь ресторан недалеко отсюда? Сказав это, Гудратов заметил в зеркале с каким вниманием таксист слушал его. Кажется тот его не понял.

– Можно я попрошу вас говорить по английски? – таксист вновь заговорил расстроенным тоном. И только услышав английскую речь, сообразил чего хочет гость. Чтобы показать это, поспешно добавил: «Конечно могу! Я отвезу в один из самых хороших и больших ресторанов в городе. Конечно, если вы захотите, потому что это немного далеко.»

– Гудратов кивнул в знак согласия: «Можно и далеко, главное чтобы было интересно. Я не спешу».

* * *

Гудратов выпил заказанный чай до конца, как пьют истосковавшись по любимому напитку. Он направился к выходу. Подумал, что шофер-англичанин совсем неплохо знает город. Говорит по французски запинаясь, но знает во всем толк. Неожиданно его внимание привлек мужчина, сидевший у входа. Тот украдкой поглядывал на Гудратова. По его лицу явно было видно, что он интересуется им. Майор, решив, что этот человек зачем-то выслеживает его, несколько изменил свой путь, и ничем не выдав себя, поднялся на второй этаж. И сразу же почувствовал, что незнакомец, попросив кого-то присмотреть за его местом, поспешил вслед за ним. Поднявшись на второй этаж, Гудратов сразу же сел за столик, выбрав место так, чтобы хорошо видеть выход на второй этаж. Мужчины пока не было видно. Он поднялся через несколько минут. В его руках было что-то завернутое, похожее на книгу. Направившись прямо к столику, за которым сидел Гудратов, он спросил извиняющимся тоном по-русски:

– Если разрешите, у меня есть кое-что, предназначенное для Вас. Я пришел чтобы вручить Вам это.

Мельком взглянув на него, Гудратов указал на один из стульев вокруг стола, приглашая сесть. Поблагодарив, мужчина уселся на указанный стул и сразу перешел к делу.

– Меня зовут Вася.

Гудратов не представился в ответ, однако чувствовал, что желание выслушать гостя нарастает все больше. Гудратову не было необходимости представляться чужим именем. Ведь как и все другие туристы, при входе он показал свой паспорт. И если старик следил за ним, то он прекрасно знал имя Гудратова.

– Когда вы входили в ресторан, переводчик, услыхав Ваш телефонный разговор, намекнул мне: «Твой земляк пришел» – старик попытался пояснить причину желания заговорить с ним.

Гудратов понял, что старик имеет в виду телефонный разговор с одним из сотрудников посольства Азербайджана во Франции. Но этот разговор проходил на родном языке.

Старик в свою очередь почувствовал нетерпение Гудратова. Быстро добавил: мать у меня француженка, но отец – русский. До смерти моего отца мы жили в России, в Ленинграде. Вернувшись с фронта я взял маму, и приехал сюда. Отца уже несколько лет не было, он умер от тифа.

В советское время все жили дружно. Люди жили спокойно. Мне больше нравились те времена. У меня было много друзей разных национальностей. Когда я услышал Ваш разговор по телефону, я понял, что Вы турок. Я еще со времен войны запомнил некоторые азербайджанские слова. Один из моих фронтовых друзей был азербайджанец по имени Мамедгусейн. Все тяготы войны мы вынесли вместе с ним. Хороший парень был, мужественный, благородный. Он часто учил меня азербайджанскому языку. В конце войны он попал в плен. Я случайно встретился с ним в 90-х годах. Он сказал, что живет в Америке, у него все хорошо. Он открыл свое дело. Тот самый Мамедгусейн научил меня многим азербайджанским словам.

– Я работаю здесь сторожем уже много лет. Поняв, что Вы турок, я сразу вспомнил вот это.

С этими словами Вася протянул Гудратову сверток, в котором от прятал тетрадь.

Взяв тетрадь, Гудратов перелистал ее. Здесь все было написано на его родном азербайджанском языке. Быстро пробежав глазами несколько строк, он закрыл тетрадь.

– Откуда это у Вас? – опытный оперативник попытался внести ясность в вопрос.

– Я работаю здесь много лет. Одинок. Я надолго запоминаю лица, внешность людей, побывавших здесь. Даже их одежду, сумки на плечах. Эта тетрадь принадлежала той самой печальной женщине. Я обратил на нее внимание, когда она пришла в ресторан с мужчиной. Она была очень красива! Даже следы страданий на ее лице не стерли ее красоты. Однако в ее глазах было столько обиды и грусти, боли, что поразили бы каждого, кто мог это видеть. Хорошо помню сумку на ее плече… Неожиданно она заспешила к выходу, на улицу. Быстро прошла мимо меня. Она ушла не с тем самым мужчиной, а одна, и очень спешила. Даже сумку забыла в ресторане. Мне показалось, что она хочет спастись от чего-то. После ухода женщины, спутник долго искал ее. Но видимо, она была уже далеко. После них молодой, неопытный официант во время уборки зала, нашел ту самую сумку, и отдал ее мне. Я не стал ее выбрасывать.

Я несколько раз еще видел здесь ту самую женщину. Она каждый раз приходила с разными мужчинами. Один раз, ожидая кого-то, даже поговорила со мной, улучив минуту. Сказала, что с Кавказа. Мне показалось, что она сказала это со страхом, боясь чего-то. Каждую минуту оглядывалась вокруг, смотрела на меня умоляющими глазами, как-будто просила «Чтобы никто не знал, что я с Кавказа». Я тогда еще подумал: «Мне-то что, зачем мне лишняя головная боль». Я ей и про Мамедгусейна рассказал. В то время услышав слово «Азербайджан» она так переволновалась, что не передать словами. А когда эта тетрадь попала ко мне, я хоть и не совсем, но понял причину ее тревоги.

* * *

Закурив очередную сигарету, Гудратов поднялся со скамьи. Посмотрев на часы, он вдруг обнаружил, что уже полтора часа сидит во дворе. Времени для сна не оставалось, но в передышка была просто необходима. Потушив недокуренную сигарету, Гудратов поднялся в дом. Лег в кровать, попытался вздремнуть, прикрыв гдаза. На телефон пришла ожидаемая эсэмэска: «Посмотрите свой е-mail». Поняв, что поспать сегодня не удастся, майор прошел в свой кабинет, чтобы прочитать электронное письмо.

6.

ПРЕДЕЛ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ МУК

Из тетради заложницы,

прочитанной Гудратовым накануне…

Армянский солдат, вывел нас со двора, подталкивая в спину автоматом, и волоча Гюльджахан за волосы. Уголком глаза заметив булыжник, я в те минуты несколько раз подумала о том, чтобы ударить им армянина однако, поняв, что это ничего не даст, отказалась от этой мысли. Если бы я не смогла ударить его, или же ударив, не прикончила, он бы нас убил… А я в то время очень боялась смерти. Не хотела умирать сама, и своей сестре тоже смерти не желала.

* * *

Шанс человеку и в самом деле дается в жизни очень редко. Люди, не сумевшие оценить, использовать этот шанс, жалеют об этом всю жизнь. Так и Айтекин, боявшаяся в тот момент умереть, позже не раз попытается покончить с собой, будет бросаться на армян с кулаками, плевать им в лицо, в надежде что они убьют ее… Любовь Айтекин к смерти напоминала любовь Лейли и Меджнуна, потому что скорбящая Айтекин так и не смогла броситься в объятия столь желанной смерти. А может ее чувство больше напоминало любовь Фархада и Ширин. Фархад любит Ширин, а Ширин любит другого. Так и смерть относилась к Айтекин. Не любила, но и ненависти к ней тоже не питала…

* * *

Звуки оружия заглушали все вокруг. Наш дом находился на окраине города, поэтому военные – русские и армяне – приводили пленных и взятых в заложники ходжалинцев именно сюда. Нас было человек тридцать. Здесь были и старики, и женщины, и дети, и наши солдаты. Все рыдали, и незнакомые, и близкие – все пытались как-то поддержать друг друга, не раздражать армян. Ведь мы были взяты в заложники. Бывшие среди нас мужчины не могли смириться с поражением, и всячески искали возможность чтобы спасти нас и спастись самим. Однако армяне безжалостно стреляли в каждого, чьи движение казалось им подозрительным, и не оставляли нашим никаких шансов на спасение. Казалось, это была борьба гордости со страхом и бесчестием. Чувство гордости, честь бесславно терпели поражение от страха.

И все же парень 16-17 лет по имени Эльшан неожиданным ударом свалил армянского солдата, стоявшего рядом с ним. Отняв «калашников», приставил к его голове. Это был последний, отчаянный крик гордости, сломившейся под жестокими ударами, собравшейся с последними силами.

Я была свиделем военного конфликта с самого детства, поэтому различала все виды оружия, разбиралась в них. Это могла не только я – все кто в то время жил в Карабахе, даже дети. Потому что дети вместо игрушек играли гильзами 7,62, 5,45. Однажды сын нашего соседа, двенадцатилетний Ровшан в праздничный вторник бросил пулю в костер. Пуля выстрелила, и он потерял один глаз. Когда мы были в заложниках, его мать Халима хала рассказала нам, что он погиб в лесу от холода и голода, а она, желая спастись, убежала, оставив его в лесу, и была взята в заложники. Она все время плакала, не могла простить себя за то что не решилась там же на самоубийство. Говорила: «Несчастнее меня никого нет на всем свете».

Как только Эльшан взял армянина в заложники, остальные армяне еще крепче сжимая в руках оружие, окружили нас, потребовали освободить своего солдата. «Отпустите людей, и я отпущу его» – по детски наивно ответил Эльшан. Один из армянских офицеров засмеялся над детской выходкой Эльшана. В этом смехе чувствовалась такая унизительная ирония…

Позже я часто буду слышать такой смех. Я слышала этот смех каждый раз, когда они насиловали азербайджанских девушек, каждый раз, когда они проливали азербайджанскую кровь, и наслаждались этим так, словно открывали новую бутылку шампанского. Каждый раз, когда они захватывали все новые азербайджанские земли. От этого смеха волосы вставали дыбом…

Хорошо знавший азербайджанский язык офицер спросил Эльшана:

– И что же ты сделаешь, если мы освободим людей?

Этот преступник был уверен в себе – ничего не боялся, ничем не гнушался. Он не боялся, что Эльшан убьет заложника или даже его самого. Он не произнес ни слова, что бы как-то уговорить Эльшана опустить оружие. Он просто застрелил стоявшего рядом старика со словами —«Ну что, отпустишь нашего солдата?» Не довольствуясь этим, он отнял грудного младенца у матери, и подбросив его вверх, изрешетил его пулями.

От всего увиденного руки Эльшана ослабли… Подросток отвел дрожащие руки от автомата. Он словно просил прощения – простите меня, я не справился»… А может просто хотел сказать – «Я не знал, что враг может быть настолько жесток»? Бросая оружие на землю он на мгновение взглянул на мать. Это был последний взгляд Эльшана, он чувствовал это, и как будто просил у матери помощи. У матери, которая в те минуты нуждалась в помощи больше него. У матери, которая была готова просить, молить помощи у каждого, чтобы спасти, изменить участь своего сына. Даже у армян.

Эльшан не успел положить автомат на землю – армяне тут же бросились на него, и начали зверски избивать – кто прикладом автомата, кто коваными ботинками по голове. Но самое страшное было впереди… По приказу офицера солдаты раздели Эльшана и отсекли ему мужские органы. Довольный собой «дга» опять, с тем же леденящим душу издевательским смехом приговаривал: «вот и мне довелось обрезать одного мусульманина». Хлопал по плечу солдат, державших его: «а вы его кирве». Словно демонстрировал нам: «Вот каковы мы, армяне вот как обращаемся с врагами».

Эльшан был так избит, что не почувствовал боли. Он словно получил большую дозу наркоза. Когда армяне отпустили его, он умирал, истекая кровью…

Нас посадили в машину, УАЗ, захваченную в Ходжалы. Поместились туда не все. Увидев это, офицер приказал расстрелять оставшихся. Приказ был отдан совершенно хладнокровно, самым спокойным тоном. А солдаты словно только этого ожидали, и с явным удовольствием выполнили приказ. Ведь им выпало счастье убить турок…

Страшно говорить, но тогда я на мгновение почувствовала давно уже забытое чувство радости. Ведь среди рассреливаемых не было моей сестры Гюльджахан. И хотя каждый из убитых был моим соотечественником, земляком, был в сущности братом или сестрой я даже не осуждала себя за это мгновение радости.

… Дарованная нам Аллахом душа, наши чувства, переживания – это наша реальность. Как бы мы не старались быть романтичнымы, идеальными, веление сердца может быть разным, самым неожиданным. Я знаю, что веление сердца, данное во время жизни в заложниках, всегда верно. Этого веления, принятого решения не знает никто, кроме самого человека. Знает лишь он сам и его сердце. Да, тогда я радовалась тому, что Гюльджахан осталась в живых. Эта радость вовсе не была спрятана в глубине моей души, она была видна на моем лице. Если бы кто нибудь внимательно присмотрелся бы ко мне в ту страшную ночь, он без труда заметил бы мою радость. Поразительно… Сердце которое всего несколько часов назад разрывалось от страха, горя и ненависти, оказалось способно испытывать радость. И если судьбу человека пишет Всевышний, и все планирует именно Он, то нужно признать, что сюжеты зачастую бывают самыми неожиданными.

… В машине мы все были стиснуты вместе. Боролись за каждый глоток воздуха. Втиснуть пинками, штыками в машину около двадцати человек, а то и больше оказалось недолгим делом. Входя в машину, люди словно надеялись избавиться от страданий. Это была неисполнимая надежда, погибавшая каждую минуту. И в то же время это было состояние, напоминавшее радость сиюминутного избавления… Так было всегда… Люди отдают предпочтение минутному избавлению, свободе, отдыху наконец. В сущности этот краткий миг избавления означает замену тяжелого истязания на более легкое, или на более тяжелое. И возможно, это связано с интересом человека к самым разным сторонам жизни. Эти ужасные сюжеты, написанные самим Аллахом, можно сравнить с нетерпением человека, читающего захватывающее произведение.

Мы, жители Востока всегда были фаталистами, и даже в самых страшных ситуациях мы говорим: «На все воля Аллаха». И вознося хвалу небесам, мы произносили эти слова с покорностью людей, потерявших надежду.

Я всегда размышляла о том, почему Аллах предоставил столько прав несправедливости. Не хотела верить в возможность такого: «Нет, мой Аллах не может закрывать глаза на несправедливость». Каждый раз, когда в мире происходят войны, совершаются преступления, торжествует несправедливость люди называют это происками Дьявола. Я тоже не всегда могла понять куда смотрит Всевышний. И даже вступала об этом в спор со своей бабушкой. Она мне в ответ: «Прочитай Коран, постигни его, и тебе все станет ясно». Однако, прочитав несколько аятов Корана, я восстала еще решительнее. Откровенно порицала Аллаха за то, что он предоставил Дьяволу такие большие возможности. Когда я поделилась своими мыслями с бабушкой, она вновь задала мне тот же самый вопрос – «Ты прочитала Коран?» Я ответила утвердительно. Бабушка спокойно возразила – «Может и прочитала, но не постигла его смысл… Почитай еще, и придешь к пониманию». Я и в самом деле не расширяла свои знания в этой области. Но теперь я со всей ясностью понимаю, что Заратустра был прав – две силы правят миром – силы Добра и силы Зла. Возможно, это было единственным утешением, способом не запятнать Аллаха, живущего в моей душе. Пусть так. И все же мир именно таков, какой он есть. Этот мир, такой сложный, такой противоречивый никак не может управляться одним только Богом.

* * *

Однажды подвесив меня за горло, к ногам приложили раскаленное железо. Руки мои оставили свободными. Это было сделано сознательно, потому что ритуал повешения был затеян не для убийства, а для того чтобы развлечь «дга». И еще для того, чтобы вынудить меня вступить с ними в близость в той форме, какой им хотелось. Ведь вдоволь насладившись насилием, они принуждали заложников к самым разным, изощренным формам интима чтобы получить еще больше удовольствия. Я хотела умереть, и все же время от времени ставила ноги на раскаленное железо. Не знаю зачем я это делала – то ли для того чтобы не умереть, то ли для того, чтобы расслабить удавку на шее. В конце концов я избежала смерти. Той самой смерти, такой желанной для меня. Не знаю подлинной сущности самоубийства – что это сила воли или бессилие? Не поднять на себя руку после всех истязаний – на это нужна сильная воля. Потому что каждый раз раскрывать объятия этим издевательствам, истязаниям – на это способен не каждый даже очень волевой человек.

Наши вопли, стенания страшили нас самих. Не могу сказать, сколько времени мы пребывали в таком состоянии. Не знаю. Когда нас высадили из машины, я увидела, что один пожилой мужчина скончался в дороге от разрыва сердца. От чего разорвалось его сердце – от волнения, от удушья, или его душил стыд от потери человеческого достоинства?

Мать Эльшана, едва выйдя из машины бросилась на армян. И армянский солдат хладнокровно, не дрогнув застрелил ее. Это было немыслимо. Самый озлобленный человек не мог сделать этого. Армяне сделали.

Я слышала о существовании маньяков – больных людей. Но никак не могла принять мысль о том, что маньяком, кровопийцей может быть целый народ. Оказывается, может. Имя этому народу – армяне.

Нас привезли в отделение полиции бывшего Аскеранского района. Как свиней затолкали в подвал отделения полиции. Отвратительное, темное место, пахнувшее сыростью. Судя по крикам, доносившимся оттуда, там были и другие заложники. За два дня, проведенных в подвале, число заложников превысило двести человек.

7.

ПОДОЗРЕНИЯ УСИЛИВАЮТСЯ

Стрелка часов приближалась к часу дня. Гудратова разбудил телефонный звонок. Быстро поднявшись, Гудратов огляделся вокруг. Оказывается он уснул на диване, в своем кабинете. Устав после тяжелой ночи, он провалился в сон и проспал около пяти часов. Компьютер остался включенным, распечатавший пришедшие на электронную почту письма принтер остановился. Не прекращавшийся телефонный звонок отдавался в каждой клетке мозга, и Гудратов поспешно взяв со стола мобильный телефон, ответил на звонок. Звонил его человек. Поздоровавшись, сразу перешел к делу:

– Господин майор, Вы получили посланную информацию в связи с Рамилем?

– Получил. Где ты сейчас?

– В машине, еду на работу.

– За ним следят?

– Да, я дал поручение одному из сотрудников. Он сейчас на лекции в университете. Занятия заканчиваются в три.

– Особо приближаться нет необходимости. Если будешь повнимательнее, этого достаточно. Что касается сотрудников, следящих за Рамилем, сменяй их каждые два дня. Не забывай, он не только педагог, но и опытный разведчик. Ты понимаешь меня.

– Конечно не беспокойтесь. Подозрений не вызовем.

– Как только появится новая информация, немедленно докладывайте. Не задерживайте!

– Слушаюсь, господин майор.

Закончив телефонный разговор, Гудратов прошел в ванную. Он почему то не спешил прочитать посланное ему письмо о Рамиле. Вообще-то сведений, переданных ему сотрудником накануне, вместе с собственными рассуждениями для опытного оперативника было достаточно, чтобы приблизительно вычислить о чем говорится в том письме. Но была и другая причина, по которой он не спешил – странные сны, увиденные им под утро. Прочитав дневник Айтекин, Гудратов во сне словно сам побывал во всех тех местах, воочию увидел все описанное там. Самым же ужасным было то, что во сне он ничего не мог предпринять против подлости врага. Он часто просыпался, сердитый и встревоженный. И сейчас он отчетливо понял, что причиной его пробуждения был не телефонный звонок, а именно эти тревожные сны. Если бы он спал спокойно, возможно и звонка не услышал бы.

Встав перед зеркалом, Гудратов посмотрел на себя. Он сильно похудел за эти несколько дней, выглядел очень усталым. И днем, и ночью, наяву или мысленно перелистывая страницы дневника женщины-заложницы, перечитывая его, он пытался представить ее внутренний мир, состояние ее души. Гудратов хорошо понимал, что начать такую операцию без согласования с центром было бы неправильно. Тем более, что в рассуждениях, послуживших почвой для операции, есть и пробелы, и заблуждения. Но он почему-то верил в обоснованность своих подозрений. Налив себе чай в кухне, Гудратов вернулся в кабинет и начал читать материал, отпечатанный за ночь на принтере. Этот материал о Рамиле был представлен по его поручению одним из сотрудников.

* * *

– Господин майор, в соответствии с полученным от Вас поручением, я постарался получить как можно больше информации о Рамиле. Меня волнует интересное, и на мой взгляд несколько загадочное прошлое этого человека. Надеюсь, что посланная мной информация окажется полезной. Кроме того, после выполнения последнего Вашего поручения, я собираюсь обратиться к Вам по очень важному вопросу. Этот вопрос тревожит меня уже который день. Я не спешу задать Вам свои вопросы, так как это противоречит профессиональным нормам. Однако вы должны знать, что реальная сторона дела, связанная с Вами очень интересует меня. Я думаю, вы поняли, что я имею в виду.

Ибрагимов Рамиль Мубариз оглы родился в 1970 году, в Баку. Живет с родителями. Отец работает корреспондентом в газете. Мать и жена – домохозяйки. Вместе с одиннадцатилетней дочерью Айтекин в семье пять человек. У Рамиля есть замужняя сестра по имени Нурана, работает воспитательницей в детском саду. Мужа сестры зовут Азер, работает на стройке.

В 1988 году Рамиль сдав экзамены на «отлично», поступил на исторический факультет университета. На третьем курсе познакомился с девушкой по имени Айтекин. Они полюбили друг друга. Сафарова Айтекин Солтан гызы родом из Ходжалы, родилась в двадцать шестого июля, 1976 года. Осталась ли она жива или погибла после трагедии в Ходжалы информации об этом мы получить не смогли.

После окончания третьего курса университета в 1992 году, Рамиль прервав учебу, ушел на фронт. Согласно полученной от свидетелей информации, был одним из лучших бойцов. Несмотря на ранения, каждый раз возвращался на фронт. Однако в последний раз, в боях за Агдам получив тяжелое ранение в голову, около двух лет проходил лечение. В период режима прекращения огня сразу же начал поиски пропавшей без вести любимой. Сначала, при помощи руководства университета, создавшего для него условия, продолжил учебу и получил диплом. Позже устроился на работу в органы полиции. По имеющимся данным в трудоустройстве ему никто не помогал. В значительной степени этому способствовала служба в армии. По моему мнению, Рамиль устроился на работу в полицию целенаправленно, для поиска Айтекин. Дальнейшая деятельность Рамиля также подтверждает это. Используя все имевшиеся возможности, Рамиль продолжал поиски той женщины. Даже в период прохождения лечения, летом 1994 года, он был одним из основных участников процесса обмена пленных и заложников. Имеет информацию обо всех пленных, возвращенных в Азербайджан. В настоящее время работает преподавателем в университете, однако сохраняет старые связи. В госструктурах многие знают его как влиятельного человека. После окончания военных действий в разное время встречался почти со всеми армянскими пленными. Все сделанное им для поиска Айтекин можно назвать настоящей борьбой. Мне удалось также узнать, что в специальном следственном изоляторе, он неоднократно встречался с пленными, имеющими отношение к отделу майора Турабова. Вызывает интерес тот факт, что в специзоляторе находится всего пять человек, и Рамиль беседовал с каждым из них по несколько раз. Я был в том изоляторе. Там пять человек – Ашот, Тиван, Маркар и еще двое. За несколько дней до моего визита в специзолятор, те двое с неизвестной целью были переведены в другое место…

8.

КРОВЬ ВМЕСТО МАТЕРИНСКОГО МОЛОКА

Мы не знали сколько дней провели в подвале. Нам казалось, что прошли уже месяцы. Голод, страх, тревога, испуганные крики детей – все это напоминало настоящий ад. В подвале не было ни лучика света. Иногда дверь открывалась, что-то как мешок бросали в подвал, и дверь вновь закрывалась. И только потом мы понимали, что это новые пленные. В темноте нас постепенно обуял ужас. Матери не могли успокоить детей, как ни старались. Ведь грудные младенцы ничего не знали, и не понимали.

Гюльджахан сидела прижавшись ко мне. Мы крепко держались за руки. За все эти дни она не произнесла ничего, кроме одной фразы: «Баджи, я боюсь». Мы не видели лиц друг друга. Однако по крепко переплетенным пальцам, крепко сжатым рукам легко было почувствовать, что она словно молила меня защитить ее, говорила: «не отпускай меня от себя, я без тебя не проживу». Это было красноречивее любых слов!

… То что руки могут «говорить» я почувствовала, впервые взявшись за руки с Рамилем. Он тогда не произнес ни слова. Но тепло его рук, вспотевшие от волнения ладони, крепко сжатые пальцы-все это словно говорило: «Я люблю тебя». В то время, я тоже как Гюльджахан выражала свои чувства руками, просила Рамиля любить меня, оберегать. Мои руки выражали глубину, силу, несокрушимость моей любви. Теперь же Гюльджахан искала у меня защиты и опоры. И тогда я поняла со всей ясностью, что уже являюсь главой семьи. И должна сохранить ее во что бы то ни стало… Любой ценой.

Темнота, голод, жажда – все это постепенно сводило нас с ума. Люди мысленно уже готовы были к самому худшему, и желали только одного – чтобы все случилось как можно скорее. В последний день нашего пребывания в подвале звуки стрельбы неожиданно смолкли. Настала тишина. Это продолжалось несколько часов, и у нас затеплилась какая-то надежда. Даже в этой кромешной тьме люди по прежнему надеялись на что-то… Надеялись на то, что наши дали отпор армянам, и просто не знают где мы находимся. Армян ведь не тоже было слышно.

Я тоже поверила в эту мечту, и ухватилась за нее, как утопающий хватается за соломинку. Да и сами пленники всячески пытались уверить себя в том, что если мы начнем шуметь, кричать, нас услышат и освободят. Многие начали кричать, стучать в дверь. Никто не отзывался. Это воодушевило нас еще больше. Может наши придут… Но не тут то было…

Дверь открылась, и армяне громкими криками подняли людей, выбившихся из сил, провалившихся в сон от голода, и заставили замолчать тех, кто стонал, плакал. Нам приказали выйти. Мы никак не могли открыть привыкшие к темноте глаза, и даже с открытыми глазами не видели ничего. Вокруг все было белым бело, снег ослепительно блестел на солнце. Мы не пытались ни понять что-либо, ни увидеть. Мы просто прижались друг к другу, и прищурив глаза, постепенно привыкали к свету.

Ударом ботинка меня швырнули вниз лицом, прямо на снег. У меня промелькнула мысль, что навсегда теряю Гюльджахан. Не знаю что заставило меня так быстро вскочить-то ли окрик армянина – «Встань!», то ли голос Гюльджахан – «Баджи!³» Поднявшись, я постаралась широко раскрыть глаза и снова взяла сестру за руку. В тот момент я не ощущала даже боли…

Нас собрали перед отделением. Не дав нам опомниться, армяне первым делом отобрали омоновцев, и всех мужчин, одетых в военную форму, и куда то их отвели. «Их ведут убивать» – это первое, что мне пришло в голову. Недаром ведь Сафарян, избивая их ногами, орал: «Вы в нас стреляли? Я покажу вам, как надо бороться с врагами…»