Текст книги "Утешители"

– В самом деле? Как восхитительно. Нужно будет рассказать Каролине.

– Ну что ж, золотко, все к лучшему. Надеюсь, ты сможешь на ней жениться, и скоро. Тебя не станут делать католиком, только возьмут обещание, что детей воспитаешь в католической вере. В конце концов, нынешние дети, когда вырастут, сами решают, кем быть. И нет ничего плохого в том, что ты католик, если только сам этого захотел.

– Тут все несколько осложнилось, – сказал Лоуренс. – Бедняжке Каролине нездоровится.

– Бедняжка Каролина. Вот до чего доводит религия. Передай ей от меня сердечный привет и скажи, чтоб приезжала ко мне. Я ее тут откормлю, и, думаю, все у нее будет в порядке.

Бабушка только что опять задремала, после того как открыла глаза и спросила про тебя, – писал Лоуренс. – При известии о твоем обращении глубокомысленно нахмурилась и стала похожа на старуху с картины Рембрандта, но быстро вернула себе прежний вид. Хочет заполучить тебя к себе и откармливать разными разностями.

Когда твой поезд отошел от перрона Юстонского вокзала, у меня защемило сердце, а потом стали одолевать мысли, не отправиться ли следом, вечерним поездом. Но на станции метро «Пиккадилли-серкус» я повстречал Барона, вернулся с ним в его книжную лавку, и он по дороге отговорил меня. «Присутствие неверующего в католическом заведении выводит тамошних обитателей из равновесия, если только неверующий не собирается принимать их веру. В таких местах заверяют, что охотно принимают неверующих, но, если вы туда отправитесь только затем, чтоб повидать Каролину, это их расстроит и вам там не обрадуются. Хуже того, еще и Каролину невзлюбят – за то, что вы явно предпочитаете ее, а не веру». Вот я и решил – глупо являться в дом непрошеным гостем, как получилось, так получилось, и жалеть об этом не стоит.

Я не мог заставить себя вернуться в нашу квартиру и отправился в Хемпстед. Мамы не застал, отец был дома. Он обронил фразу, которая меня не на шутку встревожила. Видимо, в заведении, где ты гостишь, проживает женщина по фамилии Хогг. Она там вроде как управительница. На это место ее устроила мама. Непонятно зачем. Мы все ее не выносим. Поэтому каждый раз лезем вон из кожи, лишь бы ей угодить. Это та самая Джорджина Хогг, про которую я тебе, кажется, рассказывал. Она была у нас вроде бонны до того, как мы пошли в школу. Она вышла замуж, но муж сбежал от нее, бедолага. И неудивительно. Мы его жалели. Она страдает хронической правотой и подвергает окружающих моральному шантажу. Маму заедает совесть – из-за нее, вернее, из-за того, что она люто ее ненавидит и страшно боится, но не желает это признать. Отец называет ее Мандерсовой Мучительницей. На самом-то деле она, конечно, безобидна, если не подпускать ее слишком близко. По-моему, я могу управляться с этой женщиной, по крайней мере, мог в свое время. Но лучше всего, милая, ее избегать. Надеюсь, ты с ней не встретишься. Я поругался с мамой, это ведь она сдуру отправила тебя туда, где служит Джорджина, да еще когда ты себя неважно чувствуешь. Вид у мамы был немного виноватый, но она заявила: «Ну, Каролина поставит Джорджину на место». От всей души надеюсь, что поставишь. Если она начнет действовать тебе на нервы, немедленно уезжай и направляйся сюда, тут тебя раскормят. Тут у нас такое творится!

Я приехал вечером в воскресенье. Моя крошка-бабушка – великая женщина, я всегда это знал. Я такое обнаружил! Она возглавляет шайку. Чем они занимаются – решительно не представляю, можно подумать, это коммунистические шпионы. Трое мужчин. Отец и сын. Сын – калека, бедный парнишка. У отца вид явно manqué[1]1
  Здесь: неудачник (фр.). (Здесь и далее – примеч. переводчика.)


[Закрыть]. Третий – довольно милый, смахивает на моряка торгового флота далеко не первой молодости. Питает к бабушке нежные чувства. Он хозяин местной пекарни и сам развозит клиентам хлеб.

Не знаю, насколько основательно замешана бабушка в дела шайки, но она у них точно главная. У нее водятся немалые деньги, по-моему, она забирает пенсию лишь для того, чтобы не вызывать подозрений. Представляешь, где она хранит капитал? В хлебе. Засовывает бриллианты в хлеб. Я не преувеличиваю. Я обнаружил буханку, непонятно зачем нарезанную с обоих концов, и с одного конца в ней были спрятаны алмазы. Самые настоящие. Я сперва не понял, что это такое, и осторожненько выковырял один из камушков. Без драгоценной оправы бриллианты смотрятся совсем по-другому. Когда я увидел, что это такое, я засунул камень на прежнее место. Бабушка, конечно, не знает, что я в курсе. Правда, она прелесть? Интересно, что у них за дельце? На самом-то деле я, конечно, не считаю их шпионами, но они занимаются чем-то подозрительным. Соль в том, что не они используют бабушку, а она у них верховодит. Главное, чтобы это не дошло до мамы, так что, любовь моя, следи за каждым своим словом.

Я собираюсь все выяснить, даже если для этого придется задержаться еще на неделю и испортить себе Рождество. Я начал составлять досье.

Если у тебя появятся какие-то мысли, сообщи. Лично я считаю, что бабушка переживает свой звездный час, но у нее могут возникнуть проблемы, если мужчин поймают. Я даже отдаленно не представляю, на чем именно. Возможно, они крадут драгоценности, но это плохо вяжется с образом старого морского волка. С бабушкой-то вяжется все, что угодно.

Она на людях называет их, как могла бы называть ветреная красотка из Сохо, – «моя шайка». Говорит, что они приходят играть в карты. Я на днях познакомился с ними здесь, у бабушки, и с той поры начал шпионить. Мечтаю, чтобы ты приехала на несколько дней и помогла мне «сообразить, что к чему», как выражается бабушка. Надеюсь, в Святой Филомене ты не заработала нервный срыв. Уж поверь мне, в Англии к католикам нужно подходить с большой разборчивостью, ошибешься – недолго и чокнуться. Мама знает, что напрасно тебя туда отправила. А все ее неодолимая страсть основывать «центры» и заселять их постояльцами. Отец готов ручаться, что она положит начало новой секте.

Завтра жду от тебя письма. Мне не терпится прочесть, что миссис Хогг у тебя под контролем. В определенном смысле было бы забавно, если б вы с ней схлестнулись. Хотел бы я на это посмотреть. Но так, чтобы меня не увидели.

Луиза открыла глаза и сказала:

– Миленький, поставь чайник.

Лоуренс положил ручку и спросил:

– Как ты думаешь, кто заправляет в религиозном заведении, куда отправилась Каролина?

– Кто, милый?

– Миссис Хогг.

– Она?! Я думала, там монастырь.

– Нет, всего только центр. Джорджина у них экономка или вроде того.

– Твоя мать знает?

– Да, она ее туда и устроила.

– По-моему, у Хелены с головой не в порядке, – сказала Луиза.

– Миссис Хогг! Ты только представь, бабушка, как она подбирается к Каролине.

– Миссис Хогг, – повторила Луиза, словно никогда не слышала этого имени. – Миссис Хогг. Что ж, Каролина задаст ей перца.

Лоуренс пошел в буфетную налить в чайник воды и прокричал оттуда:

– Ты давно ее не встречала?

Бабушка не ответила, но, когда он вернулся и поставил чайник на почерневшую угольную плиту, заявила:

– Я не встречала ее очень давно. Несколько месяцев назад твоя мать мне написала и предложила пригласить Джорджину Хогг в компаньонки.

Лоуренс хихикнул.

– Полагаю, ты ответила решительным «нет».

– Я ответила, что не желаю пускать в свой дом эту гадюку даже на пять секунд. Из-за таких, как она, и не любят католиков.

Лоуренс снова взял ручку.

– Мне отвратительна эта женщина, – сказала Луиза.

Теперь бабушка не спит, – писал Лоуренс, – и излагает свое мнение о матушке Хогг. Назвала ее гадюкой. Мне даже жалко старуху Хогг – она всем неприятна. По правде сказать, чтобы ее оценить, нужно ее основательно распробовать.

– Предупреди Каролину, – подала голос Луиза, – чтобы она была поосторожнее с миссис Хогг. Предупреди, что та опасна.

– Уже предупредил, – ответил Лоуренс.

Он закончил письмо и перечитал написанное.

После чая он приписал:

P.S. Забыл сообщить о бабушкиной чековой книжке. Судя по корешкам, она еженедельно переводит одну и ту же сумму из пенсии на счет Общества помощи заключенным.

Глава 2

Шторм, достаточно сильный, чтобы запереть суда в устье Мерси, настолько продвинулся в глубь острова, что не дал Каролине Роуз выйти на улицу. Она мерила шагами бледно-зеленые коридоры. Не для моциона, а чтобы поразмышлять. Зеленые коридоры как площадка для размышлений. Паломнический центр Святой Филомены.

– Совершаете моцион.

К ней прилепилась несносная миссис Хогг. Совершаете моцион. Не вопрос – утверждение.

– И вам одиноко, – сказала миссис Хогг со своей особой улыбочкой.

Моцион. Одиноко. Каролина не стала отвечать. Безупречная маленькая мысль, что начала было оформляться у нее в голове, превратилась в туман. Ладно, отдаю себя на съедение. Смирись с судьбой. Рим сказал[2]2
  «Рим сказал – и дело кончено» – знаменитая формула разделения христианской церкви на католическую и православную.


[Закрыть].

– В другой раз вам не стоит искать здесь затворничества, – сказала миссис Хогг. – Нужно приехать сюда летом вместе с большой группой паломников на один из больших праздников.

– Правда? – спросила Каролина.

– Да, – сказала миссис Хогг. – Именно так. Кстати, называйте меня, пожалуйста, Джорджиной. А я буду звать вас Каролиной. Иногда нам приходится принимать в этих стенах до ста тридцати паломников. А таких, кто приезжает без ночевки, – так целые тысячи. Сэр Эдвин, леди Мандерс и отец Ингрид сами не понимали, что затеяли, когда брались за Святую Филомену. Вы должны познакомиться с Мандерсами.

– Я с ними знакома, – сказала Каролина.

– О, вот как. Это не они вас обратили? Они постоянно кого-то обращают.

– Куда обращают? – спросила Каролина, на которую нашло непреодолимое упрямство. Она произнесла про себя свое тайное заклинание: «Будь ты проклята. Приговариваю тебя гореть в вечном огне. Тебе капут, считай, что конец. Ты, милочка, получила свое». Выразительней, а, стало быть, больше тешит душу, чем простое «Пошла к черту», и срабатывает почти так же, как «Пиф-паф, ты убит!» в устах малыша.

– В веру, куда еще, – ответила миссис Хогг.

За три дня в Святой Филомене Каролина успела наглядеться на миссис Хогг. В первый же вечер она невольно подслушала ее слова:

– Здесь чего дают, то и ешьте. Иногда нам приходится принимать до ста тридцати паломников. Если все они разом потребуют чаю без молока…

Ее жертва – выздоравливающий от алкоголизма молодой адвокат – возразил:

– Но я всего лишь попросил не наливать мне в чай молока.

– Не важно, чего вы просите, важно, чего вам дают.

Потом все сидели в трапезной за натертым дубовым столом и в молчании поглощали жирный ужин, воплощающий монастырский уклад Святой Филомены. Челюсти едоков бесшумно работали в четком ритме: жуй-пауза-жуй-пауза-глотай-пауза-жуй. Сестра из соседнего монастыря читала вслух «святой текст», предписанный для трапез. Каролина узнала Послание апостола Иоанна. Она слушала, уперев взгляд в белую блузу сидящей напротив миссис Хогг. Вскоре ее мысли переключились на миссис Хогг и недавние пререкания о чае. Она начала внимательно ее разглядывать: костлявое лицо, коротко подстриженные седые волосы, ресницы отсутствуют, очки без оправы, маленький жирный нос, кончик которого дергался при жевании, неимоверно тонкая шея и чудовищный бюст. Каролина осознала, что уже какое-то время не сводит глаз с грудей миссис Хогг, и в тот же миг поняла, что под хлопковой блузой их соски выпирают темными пятнами. Судя по всему, на женщине не было лифчика. Каролина поспешно отвела взгляд – ее затошнило от этого зрелища, поскольку сама она была чопорной и ее плотские грехи отличались неизменной утонченностью.

То был первый вечер.

Теперь же шел третий день. В конце длинного коридора они свернули. Каролина глянула на часики. Миссис Хогг не отставала.

– Вас обратили Мандерсы. Они вечно кого-нибудь обращают.

– Нет. Меня, по крайней мере, они не обратили.

– Мандерсы – очень хорошие люди, – заявила, словно защищая их, миссис Хогг.

– Милейшие.

– Очень хорошие, – стояла на своем миссис Хогг.

– Не спорю, – согласилась Каролина.

– Тут и спорить не о чем. Почему же вы стали католичкой?

– По многим причинам, – ответила Каролина. – Их не так-то легко назвать, так что не будем это обсуждать.

– М-м… ваш тип мне знаком, – заявила миссис Хогг, – я распознала его в первый же вечер. Во многом вы все еще протестантка. Придется вам от этого избавляться. Вы относитесь к необщительной породе людей, а католики – люди очень общительные. Почему вы не хотите говорить о своем обращении? Обращение – это замечательно. Не говорить о нем – это не по-католически.

Старушенция была в своем роде занятным созданием. У Каролины словно камень свалился с души. Она хихикнула и снова глянула на часики.

– Мне пора.

– Благодарение начнется только в три часа.

– Но я приехала сюда за отдыхом и покоем.

– Но вы же не на реколлекции.

– Напротив, представьте, именно что на реколлекции. – Тут Каролина вспомнила, что в религиозных кругах под «реколлекцией» обычно понимают организованное мероприятие, а не удаление от привычных мирских забот ради обретения душевного покоя, и добавила: – То есть я уехала сюда из Лондона за отдыхом и покоем.

– Нынче утром вы долго разговаривали с тем молодым адвокатом.

Каролина ощущала нервное напряжение пополам с тайным удовольствием и решила уступить. Уделить миссис Хогг еще десять минут. Дождь внезапно забарабанил по окнам в полную силу. Каролина со снисходительным терпением обратилась к своей собеседнице:

– Расскажите о себе, миссис Хогг.

Миссис Хогг недавно назначили администратором по обслуживанию.

– Когда б не Вера, мне бы с работой не справиться. С шести утра до двух часов на ногах, потом в три, потом два часа перерыва до ужина, а там уже надо думать о завтраке. А сколько испытаний выпадают на мою долю! Тот молодой адвокат, с каким вы подружились, мне недавно сказал: «Я не пью чай с молоком». Вы его слышали? Иногда нам приходится принимать до ста тридцати человек. И если эти сто тридцать потребуют чаю без молока…

– Ну это же довольно просто устроить.

– А если каждый паломник потребует чего-то другого?

– Все разом? – спросила Каролина.

На лице миссис Хогг появилось такое выражение, что Каролина подумала: «Ее осенило, что я враг Веры».

Однако миссис Хогг взяла себя в руки: ее внутренний механизм был настроен на разговор.

– Расскажу вам, как я здесь оказалась, – это чудо.

Но у Каролины снова переменилось настроение. Утонченная выдержка уступила место стеснению в груди – щемящей боли от близости чего-то гнусного и непереносимого. Ее внезапно охватило острое желание почистить зубы.

– Так расскажите мне про это чудо, – произнесла Каролина с угрожающими нотками в голосе. – Расскажите со всеми подробностями.

«Ох уж эти чокнутые с их чудесами, – подумала она. – Ненавижу женщин, но из них больше всех – миссис Хогг. Опять у меня нервы на взводе. Очень важно выдержать несколько следующих бесконечных минут. Нужно следить за своими словами. Оставаться безучастной. Ни в коем случае не позволить себе сорваться».

– Значит, так, – приступила миссис Хогг. – Я никак не могла решить, ехать или нет в Бристоль к одной женщине, которая собралась рожать дома, – я ведь, знаете ли, дипломированная акушерка, хотя большей частью мне доводится служить гувернанткой. В свое время я два года проработала экономкой у одного священника в Бирмингеме. В тысяча девятьсот тридцать пятом его направили в Канаду, и на прощанье он мне сказал: «Что ж, миссис Хогг…»

– Ближе к чуду, – прервала ее Каролина и, чтобы загладить резкость, усугубила ее, добавив: – Наслушаться не могу про чудеса.

Про себя же она произнесла в утешение: «Малышка, завтра утром тебе придут письма из цивилизованного мира». «Малышка» – именно так она обращалась к себе в подобных случаях.

– Для меня, скажу я вам, – распространялась миссис Хогг, – это и было чудо. Я все колебалась, то ли подрядиться на это дело в Бристоле, то ли занять постоянное место на севере у одной глухой леди. А тут утром во вторник приходит письмо, что у дамы из Бристоля начались осложнения и ей пришлось лечь в больницу, там и будет рожать. Ее муж прислал мне недельное жалованье. А после обеда приходит другое письмо из другого места. Нет, ошибаюсь, оно пришло утром на другой день. Глухая леди скончалась. И осталась я без работы. Тогда я обратилась к Деве Марии: «Что мне теперь делать?» А Дева Мария ответила: «Возвращайся в Святую Филомену и подумай над этим». Я уже была в Святой Филомене на одной из больших реколлекций…

– Вы действительно слышали голос? – осведомилась Каролина.

– Голос?

– Ну, когда вы сказали «Дева Мария ответила», вы имели в виду, что она обратилась к вам вслух?

– Нет, конечно. Но Дева Мария всегда ко мне так обращается. Я спрашиваю – она отвечает.

– Как же вы тогда слышите ее ответы?

– Ко мне приходят слова, но вы, понятно, об этом мало что знаете. Тут нужен опыт духовной жизни.

– Откуда вы знаете, что слова исходят от Богородицы? – упорно добивалась ответа Каролина. Миссис Хогг вздернула верхнюю губу в непристойной улыбке. Каролина подумала: «Ей хотелось бы исступленно убивать меня в какой-нибудь долгой ритуальной оргии; она видит, что я худая, костлявая, острая на язык и люблю задавать вопросы; она видит, что я отъявленная правдолюбка; она видит, что я красива и хорошо одеваюсь. Возможно, она улавливает мою слабость, мое отвращение к человеческой плоти, когда тело берет верх над разумом».

– Я знаю, что это были слова Девы Марии, потому как они потом подтвердились, – продолжала миссис Хогг. – Я приехала в Святую Филомену и встретила леди Мандерс, она как раз была здесь в это время. Я объяснила ей мое положение, и она сказала: «А ведь здесь для вас и впрямь найдется работа, если захотите попробовать. Мы собираемся распроститься с администратором по обслуживанию, ей не хватает сил справляться с работой. Работа тяжелая, но Пресвятая Дева вам поможет». Меня взяли с испытательным сроком на месяц. Это было осенью, и уж как мне работа нравится – сказать не могу.

– Это было чудо, – заметила Каролина.

– Чудо, и самое настоящее. Что я приехала в то самое время, когда леди Мандерс захотела обновить персонал. На самом-то деле я приехала только затем, чтоб подумать над своим положением. Но могу вам сказать, что рассиживаться и думать у меня почти не бывает времени. Много работы. А я на первое место всегда ставлю свой долг. И работа мне не в тягость – помогает Дева Мария. Когда кухонная прислуга начинает ворчать, я им говорю: «За вас поработает Дева Мария». И она работает.

– В таком случае им и не нужно работать, – произнесла Каролина.

– Послушайте меня, Каролина, – сказала миссис Хогг. – Вам нужно поговорить со священником. Вы не понимаете толком католической веры. Вам нужно поговорить с отцом Ингридом.

– Тут вы ошибаетесь, – возразила Каролина. – Я как-то слышала его проповедь. Мне хватило и одного раза. А теперь мне пора.

Колокол созывал на Благодарение.

– К часовне в другую сторону, – крикнула вслед Каролине миссис Хогг, но та не ответила и поспешила прочь по коридорам с зелеными стенами.

Она пришла к себе в комнату и принялась методично и не спеша упаковывать вещи. Святая Филомена – чистый убыток, говорила себе Каролина. «Тем, кто многого требует от жизни, непременно приходится отметать какую-то часть жизненного опыта, как только они обнаруживают ее бесплодность».

Чемодан она уложила на «отлично».

«Я прекрасно укладываю чемоданы», – сказала она себе, мысленно составив эту фразу, чтобы закрыть доступ другим словам, другим мыслям, что так и лезли в голову. Три дня в Святой Филомене прямо-таки взывали об описании, но она не давала себе воли, забивала мысли бормотанием: «Туфли туда. Книги сюда. Футляр с гребенками в тот угол. Блузки кладем на постель. Рукава складываем. Вот так. Еще раз складываем. Это туда, это сюда. Грелка. Ничто не стучит. Распятие обернуто в вату. Памфлет Общества католической истины для чтения в поезде. Я делаю то, что делаю».

Таким путем она полчаса удерживала Святую Филомену под контролем. Этот способ она около года тому назад разработала в читальном зале библиотеки Британского музея, когда ее разум напоминал ночь Гая Фокса[3]3
  Традиционное для Великобритании празднование провала Порохового заговора в ночь на 5 ноября. В эту ночь зажигают фейерверки и сжигают на костре чучело главы заговора Гая Фокса.


[Закрыть]: мысли петардами разлетались во все стороны, а в центре черные фигурки ряженых скакали вокруг пылающей груды хлама.

Каролина вошла в купе и села, забросив чемодан на полку. Он лег косо, выступая углом. Каролина встала и задвинула его на место. В купе она была одна. Немного посидев, она снова поднялась и расположила чемодан строго посередине полки, сверяясь с зеркалом, так чтобы с каждого края было одинаковое расстояние. Затем уселась в углу лицом к полке. Она застыла в неподвижности, отключив мысли. Время от времени какой-то частью ее сознания овладевала жестокая ясность, заставляя увидеть ярость, бушевавшую в другой части сознания. Это причиняло ей боль. «Насмешница побеждает», – заметила она про себя.

– Очень странно, очень странно, – сказала она. Проходившая в эту минуту по коридору женщина заметила, как она разговаривает сама с собой. «Господи Всемогущий, мое состояние становится заметным», – подумала Каролина.

Шок от того, что за ней наблюдают, принес некоторое облегчение. Боль в голове утихала, и Каролина принялась размышлять. «Есть ли у меня оправдания? Есть, черт возьми, и немалые». Тщательно и целенаправленно она начала вспоминать Святую Филомену.

На второй вечер она присоединилась к другим постояльцам в комнате отдыха и подумала: «Не забыть бы, здесь их нужно именовать паломниками». Она уже один раз попала впросак, назвав их постояльцами.

Так или иначе, их было восемь, не считая Каролины. Она сидела как вкопанная в поезде, который вез ее в Лондон, и по одному вызывала их перед своим мысленным взором.

В тот вечер она лишь урывками поглядывала на своих товарищей, но теперь, вспоминая о них, заглядывала им в глаза, рассматривала одежду, изучала даже кожу на лицах.

В ее памяти они возникали сначала поодиночке, затем сидящими полукругом перед камином; среди них она видела и саму себя.

Поезд с пыхтением спешил на юг, ее память не отпускала группу перед камином, а сама она повторяла про себя слова молитв, незаметно перебирая в кармане бусины четок, что благотворно влияло на ее манеру держаться, поскольку машинальное это действие удерживало Каролину от нервического подергивания. Она переставала говорить сама с собой и привлекать внимание окружающих. Группа перед камином в Святой Филомене возбуждала ее: в конце концов, она и в лучшие времена отличалась повышенной нервозностью.

В тот вечер в группе обсуждали, как в Англии третируют католиков. Это было излюбленной темой разговоров.

– Вы только представьте, в местечке, где живет моя мать, католиков не берут на работу в общественном транспорте.

– Ни одному ребенку из католиков не дали стипендии…

– Там сорок процентов католиков, но ни один…

Общеизвестно, поведала полная цветущая дама из Западной Ирландии, что католиков не принимают в Кембриджский университет.

– О нет, неправда, – мгновенно возразила Каролина.

– Там делают все возможное, чтобы изолировать католиков, – продолжала дама из Западной Ирландии.

– Не замечала, – сказала Каролина.

Молодой адвокат с ней согласился, но его свидетельство не вызвало доверия. Ирландская дама шепнула соседке:

– Бедный парень лечится от алкоголизма.

– Разумеется, – добавил адвокат, – в определенных кругах всегда имеется предубеждение.

Это восстановило его репутацию в глазах собравшихся.

– Взять хоть моего брата, когда в публичной библиотеке выяснили, что он католик…

По мере того как множился список злодеяний, дама из Западной Ирландии безостановочно приставала к Каролине. «Что вы об этом скажете?.. Вот ужас-то… Как вы это находите?»

– Я нахожу это странным, – ответила Каролина, вставая наконец, чтоб уйти.

Все это время миссис Хогг было и видно, и слышно. Она в свою очередь вставляла острые замечания, знала, что такое преследования, и часто награждала Каролину подозрительным взглядом.

Вспоминая эту сцену, Каролина возвратилась памятью к другому похожему сборищу у камина – ее еврейской родни и их знакомых, все они давно стали достоянием ее прошлого. Они вновь возникли перед мысленным взором Каролины. Устроившись полукругом, они предавались разнузданному смакованию выдуманных страданий: «Предрассудки!», «Оскорбление чистейшей воды!». Католики и евреи, подумалось Каролине, богоизбранные, влюбленные в трагический образ самих себя. А трагический лишь потому, что вызывает смех. Однако эти собравшиеся у камина мученики, евреи и католики, предстали в ее мыслях во всей их смехотворности. Каролина подумала, что неплохо бы дернуть стоп-кран и остановить поезд, чтобы стереть эти воспоминания. Но стоило ей подумать об этом, как она поняла, что определенно не сделает ничего подобного.

Однако в собственной жажде страдания Каролина намертво вцепилась в образы двух миров – того, что оставила много лет тому назад, и того, в который вошла совсем недавно. Она дергала и перебирала в кармане четки, пережевывая в острых, как зубы, мыслях воспоминание о рассевшихся перед камином лжемучениках, об их чудовищной несообразности по сравнению с мучениками истинными… оскорбительной несообразности.

Только в вагоне-ресторане Каролина снова вернулась мыслями к Джорджине Хогг. Эта женщина застряла у нее в голове, как комок в пищеводе, который не срыгнуть и не проглотить. До Каролины внезапно дошло, что она поедает свой ланч и одновременно вспоминает о трапезах в Святой Филомене, о том, как миссис Хогг жует в одном ритме с хорошо поставленными модуляциями голоса сестры-монахини, читающей Святое Писание: «Возлюбленные! Будем любить друг друга, потому что любовь от Бога… Кто говорит: “я люблю Бога”, а брата своего ненавидит, тот лжец… И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего»[4]4
  Первое послание Иоанна Богослова, 4:7, 20, 21.


[Закрыть].

Каролина подумала: «Требования христианской религии чудовищно непомерны. Христиане, которые не понимают этого с самого начала, лишены истинной веры. Они нечестны, их наставники говорят как во сне. “Будем любить друг друга… возлюбленные, братия мои… брат ваш, ближние, любовь, любить, любви”, – они хоть понимают смысл собственных слов?»

Покончив с ланчем, Каролина осознала, что у нее раскалывается голова и перед глазами стоит миссис Хогг. Этим мечтательным трепачам на тему любви приходилось хоть раз сталкиваться лицом к лицу с миссис Хогг? Возвращаясь в свое купе, Каролина разминулась с супружеской парой, которая гостила в Святой Филомене, а сейчас направлялась в вагон-ресторан. Они входили в компанию собравшихся перед камином. Она вспомнила, что они собирались отбыть в этот день.

– Ой, мисс Роуз! Не думала, что вы так скоро уедете.

Сзади напирали пассажиры, так что Каролине удалось удрать.

– Меня срочно вызвали, – сказала она и поспешила прочь.

Супруги сообщили компании у камина, что обратились в католичество два месяца тому назад.

Их новообретенная вера находила выражение в грубых нападках на англиканскую церковь, служителем которой являлся отец женщины. «Когда мы отправились в Рим, папа был в ярости. Он, понятное дело, англокатолик. У них тоже святая вода, святые и все прочее, кроме Веры. Жуть!» Эта широкая в кости мускулистая спортивная женщина лет тридцати пяти остановилась в своем развитии на стадии школьной старосты-старшеклассницы. Ни лице ее были заметны волоски, нижняя губа изгибалась в слегка воинственной гримасе. Она была громогласнее мужа, но тот, мужчина с гладким худым лицом и младенчески розовой кожей, которая, казалось, еще незнакома с бритвой, тогда вечером у камина в Святой Филомене полностью поддержал жену. «Быть католиком замечательно в том смысле, что жить становится легко, – сказал он. – Спасение так просто, и можно вести счастливую жизнь. Все эти мелочи, ненавистные протестантам, вроде фигурок и медалек – все они помогают нам жить счастливо». Здесь он закончил, словно отбарабанил задание из школьного сборника упражнений, и поставил на этом точку. Он откинулся на спинку стула, протер очки и закинул ногу на ногу.

Эстафету подхватила дама из Западной Ирландии, выступив с предостережением: «Новообращенным еще многому предстоит поучиться. Обращенного легко отличить от того, кто в католичестве с колыбели. Разница дает о себе знать».

Адвокат-алкоголик в потертом синем костюме слабо улыбнулся Каролине и произнес: «Мне нравятся обращенные». Но его улыбка пропала, когда миссис Хогг улыбнулась другой улыбкой.

В Кру Каролина снова стала хозяйкой купе. Она начала размышлять о том, что миссис Хогг может легко превратиться в наваждение, в демона плотского ханжества, которое овладевало ею всякий раз, как она оказывалась в компании католиков или евреев, предающихся своим извращенным общинным утехам. Она стала думать о своей лондонской жизни, о работе, о Лоуренсе, которому должна отправить телеграмму. Его позабавит ее рассказ о Святой Филомене. Она похихикала, ее потянуло в сон, и, угнездившись в своем уголке, она заснула.