Текст книги "О верных друзьях и вере. Живые портреты классиков"

Николай Васильевич Гоголь приехал из Малороссии в Петербург в конце 1828 года. Ему девятнадцать лет, и больше всего он хотел познакомиться с Пушкиным.

Известна байка о том, как Николай Васильевич отправился к Александру Сергеевичу. Слуга открыл дверь и сказал, что Пушкин спит. Не спал всю ночь.

– Писал стихи? – робко спросил романтически настроенный Гоголь.

– Играл в карты! – ответил слуга.

Для Гоголя это было ударом.

Два гения встретились

Желание Гоголя исполнилось 20 мая 1831 года. Ему уже двадцать два, а Пушкин – на десять лет старше. С огромным интересом взглянул Александр Сергеевич на очень молодого, очень талантливого Николая Васильевича. Их отношения быстро стали дружескими.

Пушкин, которого нарисовал Гоголь

Гоголь, которого нарисовал Пушкин

Летом Гоголь жил в Павловске под Петербургом. Был домашним учителем в доме одной княгини. Часто ездил в Царское Село, где жили Пушкин и Жуковский. Гоголь сообщал другу: «Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я». Звучит как хвастовство. Но всё верно.

В августе Гоголь вернулся в Петербург. Оттуда он писал Пушкину: «Насилу теперь только управился я с своими делами и получил маленькую оседлость в Петербурге. Но и теперь ещё половиною – что я, половиною? – целыми тремя четвертями нахожусь в Павловске и Царском Селе. В Петербурге скучно до нестерпимости. Холера всех поразгоняла во все стороны. И знакомым нужен целый месяц антракта, чтобы встретиться между собою».

«Любопытнее всего было моё свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фиркать (так в письме. – Примеч. Н. Г.) и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило. Я к фактору (руководителю производства. – Примеч. Н. Г.), а он, после некоторых ловких уклонений, наконец сказал, что штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву».

В типографии тогда печаталась первая часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Гоголь добавлял: «Прощайте. Да сохранит Вас Бог вместе с Надеждою Николаевною от всего недоброго и пошлёт здравие навеки. А также да будет Его благословение и над Жуковским. Ваш Гоголь».

Неправильные слова

«Поздравляю Вас с первым Вашим торжеством, с фырканьем наборщиков и изъяснениями фактора, – отвечал Пушкин Гоголю. – С нетерпением ожидаю и другого: толков журналистов… У нас всё благополучно: бунтов, наводнения и холеры нет. Жуковский расписался; я чую осень и собираюсь засесть. Ваша Надежда Николаевна, т. е. моя Наталья Николаевна благодарит Вас за воспоминание и сердечно кланяется Вам».

Но Пушкин послал ещё одно письмо – издателю Гоголя: «Сейчас прочёл „Вечера близ Диканьки“. Они изумили меня. Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! какая чувствительность! Всё это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился». «Поздравляю публику с истинно весёлою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов. Бога ради, возьмите его сторону, если журналисты, по своему обыкновению, нападут на неприличие его выражений, на дурной тон и проч.».

Пушкин прекрасно видит уязвимые стороны Гоголя: неправильные словечки (фиркать, а не фыркать), слишком простонародных героев. Но великий поэт понимает: это как раз достоинства начинающего писателя. Увидят ли это другие? Не сломают ли молодого человека? Пушкин берёт Гоголя под свою опеку.

Лекция для двух поэтов

Современники отмечали, что в 1830-х годах Гоголь поражал всех весёлостью. Был он выдумщиком и необыкновенно интересным собеседником. Шутил – и при этом никогда не улыбался. Зато слушатели «надрывали животики» от смеха.

В его письмах эта весёлость тоже проявлялась. Не могло быть иначе. Вот он обращается к Пушкину 23 декабря 1833 года: «Если бы Вы знали, как я жалел, что застал вместо Вас одну записку Вашу на моём столе. Минутой мне бы возвратиться раньше, и я бы увидел Вас ещё у себя. На другой же день я хотел непременно побывать у Вас; но как будто нарочно всё сговорилось идти мне наперекор: к моим геморроидальным добродетелям вздумала присоединиться простуда, и у меня теперь на шее целый хомут платков. По всему видно, что эта болезнь запрёт меня на неделю».

Он тогда увлёкся историей и решил получить кафедру в Киевском университете. Просил Пушкина о содействии. Но добиться назначения не удалось. Гоголь становится адъюнкт-профессором кафедры всеобщей истории Петербургского университета.

Бывший студент Гоголя вспоминал, что первая лекция была очень интересна, а потом все «совершенно… охладели к Гоголю, и аудитория его… пустела. Но вот однажды – это было в октябре – ходим мы по сборной зале и ждём Гоголя. Вдруг входят Пушкин и Жуковский. От швейцара, конечно, они уж знали, что Гоголь ещё не приехал, и потому, обратясь к нам, спросили только, в которой аудитории будет читать Гоголь? Мы указали на аудиторию. Пушкин и Жуковский заглянули в неё, но не вошли, а остались в сборной зале. Через четверть часа приехал Гоголь, и мы вслед за тремя поэтами вошли в аудиторию и сели по местам. Гоголь вошёл на кафедру, и вдруг, как говорится, ни с того ни с другого начал читать взгляд на историю аравитян. Лекция была блестящая, в таком же роде, как и первая. Она вся из слова в слово напечатана в „Арабесках“. Видно, что Гоголь знал заранее о намерении поэтов приехать к нему на лекцию и потому приготовился угостить их поэтически. После лекции Пушкин заговорил о чём-то с Гоголем, но я слышал одно только слово: „увлекательно“…

Все следующие лекции Гоголя были очень сухи и скучны».

И очень смешно

Гоголь – человек скрытный. Но не с Пушкиным. 2 декабря 1833 года Гоголь прочитал ему «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Оценка Александра Сергеевича короткая и ёмкая: «Очень оригинально и очень смешно».

В ноябре 1834 года Пушкин написал Гоголю о повести «Невский проспект»: «Перечёл с большим удовольствием…»

В январе 1835 года готовился к печати сборник Гоголя «Арабески». Николай Васильевич обращался к Александру Сергеевичу: «Я до сих пор сижу болен, мне бы очень хотелось видеться с Вами». «Посылаю Вам два экземпляра „Арабесков“. Вычитайте мой и, сделайте милость, возьмите карандаш в Ваши ручки и никак не останавливайте негодование при виде ошибок, но тот же час их всех налицо. Мне это очень нужно.

Пошли Вам Бог достаточного терпения при чтении!»

Пушкин растил Гоголя бережно, в свободе. Относился к нему, как к драгоценности. Подарил сюжет «Мёртвых душ».

7 октября 1835 года Гоголь обратился к Пушкину: «Начал писать „Мёртвых душ“. Сюжет растянулся на подлинный роман и, кажется, будет сильно смешон. Но теперь остановил его на третьей главе. Ищу хорошего ябедника, с которым бы можно коротко сойтиться. Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь».

И дальше: «Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию».

И Пушкин подарил Гоголю идею комедии «Ревизор». Её премьера состоялась 19 апреля 1836 года в Александринском театре.

Диалог

Ничего подобного сцена ещё не видела. Мнения о комедии разделились. Но Гоголь решил, что это полная неудача. Вывод его замечателен: «Все оскорбления, все неприятности посылались мне Высоким Провидением на моё воспитание».

Николай Васильевич решил ехать за границу: «…там размыкаю тоску, которую наносят мне ежедневно мои соотечественники. Писатель современный, писатель комический, писатель нравов должен подальше быть от своей родины. Пророку нет славы в отчизне».

Но до отъезда Гоголя за границу два великих писателя впервые на равных встретились на страницах «Современника». Этот журнал Пушкин начал выпускать вместе с Плетнёвым в 1836 году. В первом томе была напечатана статья Гоголя «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году». А в третьем номере появилось «Письмо издателю», написанное Пушкиным от лица провинциального читателя. И там – критика некоторых утверждений молодого Гоголя.

Под статьёй – примечание Пушкина от собственного лица: «Статья „О движении журнальной литературы“ напечатана в моём журнале, но из сего ещё не следует, что все мнения, в ней выраженные с такою юношескою живостью и прямодушием, были совершенно сходны с моими собственными. Во всяком случае она не есть и не могла быть программою „Современника“».

Гоголь это спокойно принял. Он вырос – и Пушкин это знал.

Переход

6 июня 1836 года Гоголь уезжает за границу писать «Мёртвые души». С дороги сообщает Жуковскому: «Клянусь, я что-то сделаю, чего не делает обыкновенный человек. Львиную силу чувствую в душе своей и заметно слышу переход свой из детства, проведённого в школьных занятиях, в юношеский возраст».

У него и мысли нет о том, что он никогда больше не увидит Пушкина. Весть о смерти поэта Гоголь получил в Риме. Вот отрывок из его письма М. П. Погодину: «Ничего не говорю о великости этой утраты. Моя утрата всех больше. Ты скорбишь как русский, как писатель, я… я и сотой доли не могу выразить своей скорби. Моя жизнь, моё высшее наслаждение умерло с ним. Мои светлые минуты моей жизни были минуты, в которые я творил. Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина. Ничто мне были все толки, я плевал на презренную чернь, известную под именем публики; мне дорого было его вечное и непреложное слово.

Ничего не предпринимал, ничего не писал я без его совета. Всё, что есть у меня хорошего, всем этим я обязан ему. И теперешний труд мой есть его создание. Он взял с меня клятву, чтобы я писал, и ни одна строка моя не писалась без того, чтобы он не являлся в то время очам моим. Я тешил себя мыслью, как будет доволен он, угадывал, что будет нравиться ему, и это было моею высшею и первою наградою. Теперь этой награды нет впереди! Что труд мой? Что теперь жизнь моя?»

С этого момента у Гоголя падает интерес к литературным трудам и литературным успехам. Главным для него становится вопрос о смысле жизни, вечности, спасении души.

Как-то на улице меня остановил пожилой мужчина. Я думала, ему нужна помощь. А он, может, пошутить хотел. Сказал:

– Вы похожи на нашего русского писателя Гоголя. Он ваш родственник?

– Да, – ответила ему.

И я действительно ощущаю себя его родственницей. Прежде всего – мы в одной Церкви, а здесь все братья и сёстры, соединены Кровью Христовой. К тому же он задавал себе в жизни такие же вопросы, которые мне тоже близки. Ошибался, путался, но всегда искал Истину. С большой буквы.

«Много, много в это трудное время совершилось в душе моей, – писал Гоголь осенью 1845 года, – и да будет вовеки благословенна воля Пославшего мне скорби и всё то, что мы обыкновенно приемлем за горькие неприятности и несчастья. Без них не воспиталась бы душа моя, как следует, для труда моего; мертво и холодно было бы всё то, что должно быть живо, как сама жизнь, прекрасно и верно, как сама правда».

Взлёт

Николай Васильевич Гоголь родился 20 марта 1809 года по старому стилю в местечке Великие Сорочинцы Полтавского уезда. До него в семье уже появилось двое детей, – и оба умерли. Мать писателя дала обет перед образом Николая Чудотворца: если родится мальчик, назовёт его именем этого святого.

Видно, по молитвам святителя, ребёнок был особенно восприимчив к вере. Когда поступал в Нежинскую гимназию, только один предмет сдал хорошо – Закон Божий.

Гоголь довольно быстро завоевал признание. Его «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород» (а здесь был и «Тарас Бульба»), «Петербургские повести» читала вся Россия. Его пьесы шли на лучших сценах, в том числе на сценах императорских театров.

«Мёртвые души» Гоголя произвели буквально ошеломляющее впечатление на читающую публику. Он прочно стал писателем номер один в России. Критики и поклонники ждали продолжения поэмы. Да и автор считал её главным делом своей жизни.

Но как могла продолжиться книга? Кое-кто из читателей надеялся, что во втором томе будет острая сатира, «смех сквозь невидимые миру слёзы». А Гоголь решил иначе. Он хотел, чтобы души его героев ожили, узнали Христа, возродились – через покаяние. И начинает готовить публику к такому повороту.

Николай Васильевич пишет книгу «Выбранные места из переписки с друзьями». Его главная мысль проста: Россия имеет бесценное богатство – Православие. Научиться бы жить им.

30 июля 1846 года Гоголь сообщает своему другу Петру Александровичу Плетнёву: «Все свои дела в сторону и займись печатаньем этой книги… Она нужна, слишком нужна всем… эта книга разойдётся более, чем все мои прежние сочинения, потому что это до сих пор моя единственная дельная книга…»

Ещё одно письмо Плетнёву – 20 октября: «Ради Бога, употреби все силы и меры к скорейшему отпечатанью книги. Это нужно, нужно и для меня, и для других; словом, нужно для общего дела. Мне говорит это моё сердце и необыкновенная милость Божия, давшая мне силы потрудиться тогда, когда я не смел уже и думать о том, не смел и ожидать потребной для того свежести душевной.

И всё мне далось вдруг на то время: вдруг остановились самые тяжкие недуги, вдруг отклонились все помешательства в работе, и продолжалось это всё до тех пор, покуда не кончилась последняя строка. Это просто милость Божия, и мне будет грех тяжкий, если стану жаловаться на возвращение трудных, болезненных припадков.

Друг мой, я действовал твёрдо во имя Бога, когда составлял мою книгу; во славу Его святого имени взял перо; а потому и расступились передо мною все преграды и всё, останавливающее бессильного человека».

Свершилось

В январе 1847 года Плетнёв пишет Гоголю: «Вчера совершено великое дело: книга твоих писем пущена в свет. Но это дело совершит влияние своё только над избранными; прочие не найдут себе пищи в книге твоей. А она, по моему убеждению, есть начало собственно русской литературы. Всё, до сих пор бывшее, мне представляется как ученический опыт на темы, выбранные из хрестоматии. Ты первый со дна почерпнул мысли и бесстрашно вынес их на свет. Обнимаю тебя, друг. Будь непреклонен и последователен. Что бы ни говорили другие, иди своей дорогою…»

Гоголь начинает получать отклики на новую книгу. Александра Осиповна Смирнова, супруга калужского губернатора: «Книга Ваша вышла под Новый год. И Вас поздравляю с таким вступлением, и Россию, которую Вы подарили этим сокровищем. Странно! Но Вы, всё то, что Вы писали доселе, Ваши „Мёртвые души“ даже, – всё побледнело как-то в моих глазах при прочтении Вашего последнего томика. У меня просветлело на душе за Вас».

Крупный помещик и писатель Сергей Тимофеевич Аксаков: «Друг мой!.. Вы грубо и жалко ошиблись. Вы совершенно сбились, запутались, противоречите сами себе беспрестанно и, думая служить небу и человечеству, оскорбляете и Бога, и человека».

Читающее общество разделилось. Многие, считавшие Гоголя «своим», пришли в негодование. Но самые «уничтожающие» слова адресовал писателю критик Белинский. Вот цитаты из письма Виссариона Григорьевича к Гоголю:

«Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов – что Вы делаете! Взгляните себе под ноги – ведь Вы стоите над бездною… Что Вы подобное учение опираете на православную церковь, это я ещё понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницею деспотизма; но Христа-то зачем Вы примешали тут? Что Вы нашли общего между Ним и какою-нибудь, а тем более, православною церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину Своего учения. И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь…»

Тут, как ни странно, демократ Белинский проявил себя как «правоверный иудей» времён Христа. Именно иудеи ждали, что Господь освободит их от римского владычества. Но Христос говорил об ином: «…создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её» (Мф. 16:18).

Белинский громил Гоголя: «…русский человек произносит имя Божие, почёсывая себе зад. Он говорит об образе (иконе. – Примеч. Н. Г.): „Годится – молиться, а не годится – горшки покрывать“. Приглядитесь попристальнее, и вы увидите, что это по натуре глубоко атеистический народ».

Призывал: «Если Вы любите Россию, порадуйтесь со мною, порадуйтесь падению вашей книги!..»

Пророчествовал: «…книга не будет иметь успеха, и о ней скоро забудут». «Пусть Вы или само время докажет мне, что я заблуждался в моих об Вас заключениях. Я… не раскаюсь в том, что сказал Вам».

И даже требовал: «…Вам должно с искренним смирением отречься от последней Вашей книги и тяжкий грех её издания в свет искупить новыми творениями, которые бы напомнили Ваши прежние».

Получив это послание, Гоголь не на шутку рассердился. В порыве гнева он начал писать Белинскому такой же «обличительный» памфлет, повторял его слова: «Вы стоите над бездною!»

Но всё-таки Николай Васильевич был христианином. Покровительство Николая Угодника помогало ему всегда. И Гоголь ответил Белинскому: «Желаю Вам от всего сердца спокойствия душевного, первейшего блага, без которого нельзя действовать и поступать разумно ни на каком поприще».

Последствия

«Появление книги моей разразилось точно в виде какой-то оплеухи: оплеуха публике, оплеуха друзьям моим и, наконец, ещё сильнейшая оплеуха мне самому, – делился Гоголь с Василием Андреевичем Жуковским. – После неё я очнулся, точно после какого-то сна, чувствуя, как провинившийся школьник, что напроказил больше того, чем имел намерение. Я размахнулся в моей книге таким Хлестаковым, что не имею духу заглянуть в неё. Но тем не менее книга эта отныне будет лежать всегда на столе моем, как верное зеркало, в которое мне следует глядеться для того, чтобы видеть всё своё неряшество и меньше грешить вперёд…»

Гоголя не покидает его природный юмор. Он не теряет спокойствия, присутствия духа. Но вот что сообщает Аксакову 10 июня 1847 года: «Знаю только, что сердце моё разбито и деятельность моя отнялась. Можно вести брань с самыми ожесточёнными врагами, но храни Бог всякого от этой страшной битвы с друзьями! Тут всё изнеможет, что ни есть в тебе. Друг мой, я изнемог…»

Через некоторое время Николай Васильевич выполняет своё давнее желание и отправляется на Святую землю. В его письме Жуковскому есть такие слова: «Моё путешествие в Палестину точно было совершено мною затем, чтобы узнать лично и как бы узреть собственными глазами, как велика чёрствость моего сердца. Друг, велика эта чёрствость!

Я удостоился провести ночь у Гроба Спасителя, я удостоился приобщиться от Святых Тайн, стоявших на самом Гробе вместо алтаря, – и при всём том я не стал лучшим, тогда как всё земное должно бы во мне сгореть и остаться одно небесное».

И всё-таки Гоголь изменился после этой поездки. Об этом писала княжна Варвара Николаевна Репнина: «Лицо его носило отпечаток перемены, которая воспоследовала в душе его. Прежде ему ясны были люди; но он был закрыт для них, и одна ирония показывалась наружу. Она колола их острым его носом, жгла его выразительными глазами; его боялись. Теперь он сделался ясным для других; он добр, он мягок, он братски сочувствует людям, он так доступен, он снисходителен, он дышит христианством».

Во все времена

Время всё расставило по местам. Книга действительно совершила переворот. Она заговорила о духовном поиске человека на земле, об очень непростой, запутанной, больной – и всё-таки такой прекрасной нашей жизни.

Священномученик Иоанн Восторгов сказал о Николае Васильевиче: «Это был писатель и человек, который правду свою и правду жизни и миропонимания проверял только правдой Христовой».

«Выбранные места» Гоголя уже в XIX веке помогали людям разбираться, где – правда, где – ложь.

Это, оказывается, нужно во все времена. Благодаря этой книге искренне обратился к вере, стал оптинским иеромонахом отец Климент (Зедергольм). А в XX веке через «Выбранные места» приходили к вере тысячи людей. Гоголь стал для них, как и для меня, ближайшим родственником.

«О, милый и любезный Опочинин! И вчера вечером, когда я вернулся от Вас, мне сообщили, со всеми возможными осторожностями, роковую новость. И когда Вы будете читать эту записку, меня уже не будет…»

Звучит зловеще, не правда ли? Но дальше – просьба перевернуть страницу и продолжение: «…в Петербурге. Потому что я иду в караул. И се (стиль библейский и наивный), верьте моим чистосердечным сожалениям о том, что не мог прийти повидаться с вами.

И весь ваш Лермонтов».

Зимой 1840 года поручик Михаил Лермонтов жил в Петербурге, а служил в Царском Селе. Ему было двадцать пять лет. Это письмо, написанное с интригой и в библейском стиле, говорит о том, что он человек остроумный, компанейский, начитанный. К тому же известный писатель – поэт, драматург, прозаик.

«Почти всегда весел»

Михаил Юрьевич Лермонтов родился два века назад. Мать его умерла, когда сыну было три года. Но он помнил её, помнил семейные скандалы, как отец кричал на маму…

Отец вынужден был доверить воспитание сына бабушке по материнской линии – Елизавете Алексеевне Арсеньевой, урождённой Столыпиной. Точнее, она выкупила внука у зятя – и ребёнок был случайным свидетелем этой сцены.

Бабушка не поддерживала общение мальчика с родителем. И это почти единственное ограничение в жизни Мишеля (так его звали в семье). В имении Тарханы Лермонтов рос вместе с кузеном Акимом Шан-Гиреем (он на четыре года моложе). Аким считал, что Мишель «в жизни не знал никаких лишений, ни неудач: бабушка в нём души не чаяла…» Но ведь Лермонтов «никому не мог сказать священных слов „отец“ и „мать“»!

Елизавета Алексеевна всё-таки была верующей и в вере воспитывала внука. Свет веры всю жизнь теплился в глубине его сердца – то усиливаясь, то почти пропадая. Но никогда не исчезал и выручал его. Это видно из творчества писателя.

«В домашней жизни своей Лермонтов был почти всегда весел, ровного характера, занимался часто музыкой, а больше рисованием, преимущественно в батальном жанре», «любил общество, особенно женское, в котором почти вырос и которому нравился живостью своего остроумия и склонностью к эпиграмме; часто посещал театр, балы, маскарады…».

Так запомнил Шан-Гирей.

«У врат обители»

Мишель подрос, начал учиться в Москве – в пансионе при университете. В 1830 году вместе с бабушкой отправился помолиться в Троице-Сергиеву Лавру. Бабушка ехала впереди, за ней шла компания молодёжи. Почти четыре дня!

На паперти в Лавре увидели нищего слепого. Кто-то пошутил над ним: положил в кружку не деньги, а камень. В тот день Мишель написал стихи:

 
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.
 
 
Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.
 

Мишель остро реагировал на добро и зло. Знал, что хорошо и что плохо.

Варенька

Два года Лермонтов учился в Московском университете. Шан-Гирей вспоминал: «Будучи студентом, он был страстно влюблён в молоденькую, милую, умную и, как день, в полном смысле восхитительную В. А. Лопухину; это была натура пылкая, восторженная, поэтическая и в высшей степени симпатичная. Как теперь, помню её ласковый взгляд и светлую улыбку; ей было лет пятнадцать-шестнадцать, мы же были дети и сильно дразнили её; у ней на лбу чернелось маленькое родимое пятнышко, и мы всегда приставали к ней, повторяя: „У Вареньки родинка, Варенька уродинка!“ – но она, добрейшее создание, никогда не сердилась. Чувство к ней Лермонтова было безотчётно, но истинно и сильно, и едва ли не сохранил он его до самой смерти своей, несмотря на некоторые последующие увлечения…»

Мишель был на год старше Вареньки. Он посвящал ей стихи – и никогда не называл имени:

 
Однако все её движенья,
Улыбка, речи и черты
Так полны жизни, вдохновенья,
Так полны чудной простоты…
 

Гвардейская школа

В конце второго года обучения у Мишеля случилась неприятность в университете. Лермонтов много читал на четырёх языках – включая русский, знал литературу гораздо шире программы, а лекции профессора Малова слушал плохо, имел своё мнение. Ему рекомендовали уйти из университета.

Мишель с бабушкой уехали в Петербург. Но там молодому человеку отказались зачесть годы учения в Москве и зачислить сразу на третий курс университета. И Лермонтов решил пойти в Школу гвардейских прапорщиков. Бабушка была этому рада.

Разгульная жизнь юных гвардейцев захватила Мишеля: кутежи, увлечения барышнями. Экспромтом рождались стишки с казарменным юмором и расходились по рукам.

«Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы», – предупреждал апостол Павел (1 Коринф. 15:33). На Лермонтове эти слова подтвердились. Но вера, ум, воспитание помогли молодому человеку не потерять себя. Он находил время для серьёзного чтения и творчества. Свои произведения никогда не отдавал в печать.

В 1835 году кузен отнёс его стихотворную повесть в «Библиотеку для чтения», стихи опубликовали. Мишель был взбешён, но быстро успокоился: литературная критика благосклонно приняла «Хаджи Абрека»:

 
Тебе вослед ещё не мчится
Ни горный дух, ни дикий зверь.
Но если можешь ты молиться,
То не мешало бы – теперь.
 

Аким Шан-Гирей описал внешность Лермонтова: невысокого роста, с широкими плечами и кривыми ногами, «лицом… смугл и нехорош собой; но у него был умный взгляд, хорошо очерченные губы, чёрные и мягкие волосы, очень красивые и нежные руки». А ведь это похоже на портрет Григория Печорина из «Героя нашего времени»!

Княгиня Лиговская

В 1835 году в жизни Мишеля произошло ещё много важных событий. Он написал первый вариант драмы «Маскарад». Получил офицерский патент и стал корнетом гвардии.

Шан-Гирей считал, что его чувство к Вареньке Лопухиной «в Петербурге… временно заглушено было новою обстановкой и шумною жизнью юнкеров тогдашней Школы, по вступлении в свет – новыми успехами в обществе и литературе; но мгновенно и сильно пробудилось оно при неожиданном известии о замужестве любимой женщины…»

Вареньке двадцать лет. Её муж, действительный статский советник Николай Фёдорович Бахметев, – на семнадцать лет старше. Он, мягко говоря, оказался не очень умным человеком. Лермонтова невзлюбил. А тот издевался над ним во всех литературных жанрах. С момента замужества Вареньки в творчестве Лермонтова появилась новая героиня – княгиня Вера Лиговская с родинкой на правой щеке. С ней мы встречаемся в трёх произведениях. Первое из них – драма «Два брата».

«Два брата»

В канун нового 1836 года, как раз 31 декабря, Мишель приехал к бабушке в Тарханы. «Что я чувствовала, увидя его, я не помню, – отмечала она в письме, – и была как деревянная, но послала за священником служить благодарный молебен. Тут начала плакать, и легче стало».

В Тарханах у Лермонтова появился досуг, и он начал писать пьесу «Два брата». По сюжету Верочка только что вышла замуж – стала княгиней Лиговской. В пьесе есть и любимый ею в юности поручик – приехавший из Петербурга Юрий Радин, и его брат Александр, бывший прежде любовником княгини. И глупый муж, узнавший о юношеских чувствах жены. Муж увозит её в деревню, чтобы отгородить от людей.

Что там правда, что вымысел – теперь не угадать. Пьесу впервые поставили в Александринском императорском театре только в 1915 году – по случаю 100-летия со дня рождения Лермонтова. К 200-летней годовщине рождения писателя премьера «Двух братьев» состоялась в Московском Русском духовном театре «Глас».

«Смерть поэта»

Жизнь корнета Лермонтова шла своим чередом. Служил он в лейб-гвардии Гусарском полку. По службе – сплошные поощрения. Когда он заболел, его отпустили лечиться на Кавказские Минеральные Воды.

В конце 1836 года Лермонтов приступил к роману «Княгиня Лиговская», но не закончил его. Потому что в январе 1837 года был убит на дуэли Пушкин, любимый писатель Лермонтова. Двадцатидвухлетний человек был потрясён. Он написал стихи «Смерть поэта»:

 
Его убийца хладнокровно
Навёл удар. Спасенья нет:
Пустое сердце бьётся ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
 

Стихи переписывали, – и они разошлись в тысячах экземпляров. Лермонтов нашёл к ним эпиграф из известной тогда пьесы – слова, обращённые к государю и требовавшие отмщения.

В высшем обществе у Пушкина было много ненавистников. И эту ненависть они тут же направили на юного автора. «Смерть поэта» подали императору Николаю I с пометкой: воззвание к революции. И началось дело «о непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии Гусарского полка Лермантовым (он тогда так писал свою фамилию. – Примеч. Н. Г.) и о распространении оных…». Лермонтов был арестован.

С друзьями Пушкина

Аким Шан-Гирей вспоминал: «Хотя он [Лермонтов] и не отличался особенно усердным выполнением религиозных обрядов, но не был ни атеистом, ни богохульником. Прочтите его пьесы „Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…“, „В минуту жизни трудную…“, „Когда волнуется желтеющая нива…“, „Ветка Палестины“ и скажите, мог ли человек без тёплого чувства в сердце написать эти стихи?»

Конечно, не мог. Под арестом у Лермонтова опять появился досуг. Он просил бабушку заворачивать ему еду в серую бумагу. И на этой бумаге писал:

 
Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника в свете безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Тёплой Заступнице мира холодного.
 

Результат расследования – ссылка в полк, воевавший на Кавказе. Правда, Лермонтову не пришлось ходить в бой. Он заболел, долго лечился минеральными водами. А за него хлопотали бабушка, родственники Столыпины. И ещё Василий Андреевич Жуковский. Этот друг Пушкина, близкий к государю, стал защитником и покровителем нового поэта.

К Пасхе 1838 года Лермонтов был прощён и возвращён в Петербург. Здесь он вошёл в кружок друзей Пушкина. И похоже, тем самым подписал себе смертный приговор…