Текст книги "Арина Родионовна"

Начался и ледяной дождь, сгибавший придорожные деревья, обволакивая их прозрачным льдом, превращая их в невероятной красоты сказочные декорации этой судьбоносной для обоих ночи. Но красота эта была зловещей. И опасной для жизни. Некоторые деревья внезапно с треском начали падать прямо на дорогу. И водителю пришлось нелегко, лавируя между обрушившихся на дорогу деревьев, молясь, чтобы не проломило машину, покалечив их всех, находящихся в машине. А очаровательно пьяным и счастливым Арине и Томазо было все нипочём. Они так же беззаботно продолжали целоваться в машине.

Несмотря на все пережитые водителем и охранником страхи, видимо настолько горячи были их мольбы о спасении, что они всё же добрались до особняка Томазо.

Но Арине и Томазо было не до чего. Они были очаровательно пьяны. Целовались в машине на заднем сиденье, как впервые очумевшие школьники. Прибыв на место, Томазо буквально не раздеваясь свалился на кровать и заснул. А Арина была так очарована новой шубой, что, раздевшись, укрылась ею, в полусне поглаживая мягкий, но упругий мех. Снять украшения у неё уже не было сил. Так она и уснула рядом с Томазо – обнаженная, укрытая шубой и унизанная ювелирными украшениями. Её сон ничуть не спугнул бушевавший за окном ураган, с шумом и треском валивший деревья за окном.

А вот старушке-ведунье впервые за много лет стало не на шутку страшно. Потому что домик её, ветхая сторожка, от ветра ходуном ходил. Хлопали окна, зловеще скрипела крыша. Ведунья и её чёрный кот слезли с печки. У бабки была завязана поясница, которая немилосердно болела накануне в предчувствии этого светопреставления. Она кряхтела и, прихрамывая, стала собирать в узел что было ценного на тот случай, если ураган разметен сторожку или обледеневшие деревья рухнут на крышу её сторожки, чтобы вовремя выбежать и спастись вместе с Мурзиком. А ураган лютовал и валил деревья вокруг её домика. Упала и берёза прямо на порог её дома, та самая, в ветвях которой проворная сорока-воровка когда-то свила гнездо, а потом украсила его украденной у старушки с подоконника Аришкиной брошью. Из опустевшего гнезда, когда-то свитого в ветвях упавшего дерева, выпала та самая Аринкина брошь. Старушка-ведунья, с трудом орудуя топором, буквально прорубала выход из дома, пытаясь рано утром после ночного урагана выбираться наружу. Всё вокруг было завалено попадавшими деревьями. Чёрный кот Мурзик играл на верхней ступеньке её домика лапкой, подбрасывая блестящую брошь. Тут её и заметила ведунья. До слёз огорчённая старушка причитала в сердцах и горестно сокрушалось:

– Ах ты ж Леший-лесник! Лихоманка тя задери! Совсем… ну, совсем моя память угасла! Не помогла я вовремя девушке. Опозорились мы с тобой, Мурзик! Как же так затерялась брошь той милой девушки?

И, несмотря на бурелом после чудовищного урагана и холодное зимнее утро, забыв о болящей пояснице, ведунья, прижимая к сердцу брошь Арины, отправилась в лес. Мурзик сразу посерьёзнел и отправился следом за своей хозяйкой.

Полусогнутая, тяжело опираясь на клюку, шла она той же дорогой. Мурзик обогнал её и гордо шёл впереди. Его глаза горели зелёным огнем, который, как два фонарика, освещал ей дорогу в зимней предрассветной мгле. Там те же происходили превращения с ведуньей, что и в прошлый раз. Старушка с размаху воткнула корявую клюку в дно оврага. И появилась поверхность озера-танцпола. И тотчас бабка схватилась за поясницу, взвыв от боли. А в это время её клюка стала шестом для стриптиза. И бабка, повторяя движения Аринкиного стриптиза в коровнике у Томазо, срывала с себя много разных самосвязанных жилеточек, кофточек «для тепла», оренбургских платков, обвязанных вокруг поясницы. Поэтому до раздевания дело так и не дошло. В кота полетел её валенок, так же, как когда-то Аринкин сапог над головой Томазо тогда в коровнике золотой осенью. Но кот ловко отпрыгнул в сторону, и валенок пролетел мимо.

Кот смотрел на неё с изумлением, такой неистовой он свою хозяйку не видал никогда раньше. Из его глаз вырывались разноцветные лучи, как из прожектора, как на дискотеке. Старушка как молодая и задорная отплясывала на поверхности озера под «Ямайку», купаясь в разноцветных огнях. И вдруг замерла с воздетыми к небу в мольбе руками и бросила ту брошь в фонтан. Фонтан с чавканьем поглотил брошь. Но старушка устала как никогда раньше за всю свою долгую жизнь. Побрела к «берегу», с кряхтением собирая старушечьи шмотки. Оглянулась на исчезающий фонтан-источник. И произнесла, махнув рукой:

– Ну! Мурзик! На сегодня хватит! Не та силушка стала! Не та, но, надеюсь, что мечту той девушки я исполнила…

Таинственное озеро забурлило ещё сильнее и пошло волнами, бьющимися и разбивающимися о берег со звоном сверкающих брызг, в сопровождении звуков спускаемого унитаза. И вода, как в унитазе, вдруг закружившись с бешеной скоростью, всосалась вглубь. Вокруг всё потемнело, сливаясь с непроглядной чёрнотой беззвёздного неба.

И то кольцо обручальное от первого брака Томазо, что когда-то Томазо вышвырнул в окошко сразу после развода с женой, быстро закрутилось и покатилось обратно. Обратно в Италию, преодолевая границы без всякого Шенгена, смело проскальзывая между ботинок пограничников, минуя очереди в таможнях, набирая всё более и более крутую скорость. Пока не прикатилось прямо в Италию. И с разбега наскочило, то есть само навертелось-наделось на палец руки Томазо, свисающей с кровати. Томазо спал крепко. Хотя за окном уже было рассвело. И становилось всё светлее. Усталое и сонное лицо Томазо красноречиво говорило, что оно явно «после вчерашнего». Он был сильно помят и зарос щетиной. Выглядел очень плохо. Пошлая икота с перепоя мучала его и мешала спать. Повернулся и с изумлением посмотрел на лежащую рядом женщину. Реакция отвращения тотчас на его лице проявилась по-итальянски очень бурно. Протянул руку, чтобы взять уже открытую бутылку и выпил из горла. Только теперь он полностью открыл глаза. Оглянулся в отчаянии. Оказалось, что он в своей спальне в Италии. Накануне пришёл пьяный и завалился обутый и одетый рядом со своей женой-итальянкой. То, что он завалился в таком виде, было ясно из их скандала. Она кричала на него, повернувшись к нему лицом сплошь в маске из фруктов и густого слоя крема:

– Пьёшь как русский медведь! Ты стал пить совсем как русский. Посмотрел бы на себя, урод!

А в это время в далекой России и Арина спала в своем прежнем пол-дома в Ругачёво, с теми же соседками за стеной, у которых, как всегда по утрам, включено радио, чтобы с утра встретить день с багажом всех новостей. Арина спала, уткнувшись в подушку. Потом повернулась, потягиваясь в неге. Счастливое лицо Аринки, поворачивающейся спросонок, расцветало улыбкой радости, приветствующей наступление нового дня, наполненного только удовольствиями. Потянулась в той же шубе и драгоценностях. Больше на ней ничего не было. Она лежала на сшитом ею когда-то лоскутном покрывале. Предрассветное освещение проявило все убожество её добрачного жилища. Всё не просто бедно, а ещё и заброшенно, буквально всё было запорошено пылью. Это жилище производило самое жалкое впечатление. Календарь с датой седьмого июля, который она перевернула накануне, уходя в лес, чтобы проведать старушку, так и красовался на стене, весь оплетённый густой паутиной. Но она пока этого не знала, с закрытыми глазами она, улыбаясь, потягивалась, раскинув руки, и сладко зевала. Потянулась в ту сторону широкой постели, где рядом прошлой ночью заснул Томазо, вытянув губы для поцелуя. Но свалилась с узенькой деревенской железной кровати с шишечками и с продавленным панцирным матрасом. Очутившись на полу свой девичьей комнаты, открыв глаза, Арина замерла от ужаса. В комнате душно, жарко, уныло-сладковато пахнет застарелой пылью. За окном – летная зелень роскошной листвы деревьев, её любимые жёлтые и оранжевые лилейники в палисаднике пышно цвели. Всё говорило о том, что на дворе лето, тот самый следующий день, когда она должна была вернуться от старушки-ведуньи – седьмое июля. Нет, не зима, а почти макушка лета. Жаркий солнечный июль. Значит, она каким-то чудом выпала из сказочной предновогодней зимы своего счастья. И она оказалась в своём прежнем девичьем обиталище. От этого осознания её точно ледяной водой из ведра окатило. И она машинально натянула на себя дивное манто, о котором прежняя Арина и мечтать-то не смела, и немного согрелась.

В довершении этого бреда Арника увидела Толика, стоящего в дверях и рассматривающего её и беспорядок в доме с не меньшим изумлением. Под его глазом красовался внушительный синяк. Струны на гитаре порваны. Толик спросил Арину:

– А чой-то ты летом в шубе? Болеешь? И бряцкалок-то на тебе сколько! Сверкаешь как новогодняя ёлка. Только красной звезды на макушке не хватает. Э, да это дорогие украшения! Да откуда всё это у тебя?

– А тебе какое дело! Чего пришёл? Тебя звали? Почему без стука вошел? – сквозь слезы возмутилась Аринка.

– Да я того… Ну и неряха же ты, оказывается, Радионовна! Не ожидал! Но всё равно! Так и быть, ладно! Женюсь я на тебе! Пушкин я твой! Поняла? Я теперь твое ВСЁ! На! Бери меня! – выпалил Толик, чем окончательно вывел Арину из себя.

И она возмущённо закричала на него:

– Это что же такое? Без букета пришёл к женщине? И ещё предложение делаешь? Наглец! Нахал! Пошёл вон! – закричала в отчаянии Арина, выталкивая Толика из комнаты. К чему он явно не был готов.

Оставшись одна, Арина ещё некоторое время нервно вышагивала по комнате, пытаясь понять, что к чему. Потом полезла в карманы манто и, сияя от счастья, достала оттуда новенький сверкающий айфон. Быстро позвонила Томазо. Но механический голос оператора сотового сообщил ей, что номер не обслуживается. И опять она осталась одна со своей бедой. Совсем одна. Потом выбежала из комнаты. И какая есть, в драгоценностях, в шубе, побежала на улицу, словно пытаясь догнать невероятное прошлое. Но вдруг словно очнулась и, немного подумав, направилась к своей подруге Татьяне.

Глава 4

Арина отсиделась у Татьяны, выплакала свои слезы и печаль по поводу всего произошедшего и даже немного успокоилась, обдумывая, как ей дальше разыскивать Томазо, без которого она теперь уже не могла представить свою жизнь. Дождалась, когда совсем стемнело.

И ушла от подруги. Она тихонько побрела по опустевшим улочкам засыпающего города, тихо плача, уткнувшись в воротник манто. Спотыкаясь о разбитую за лето дорогу. Один раз даже упала, но опять пошла, словно на что-то ещё надеялась. Арина спешила туда, где была ферма Томазо. Но, оказавшись там, увидела лишь руины времён перестройки на том же месте – на заброшенном пустыре.

– Действительно! Как же я забыла, что с девяностых тут как все растащили, так тут пустырь, заброшенный с тех пор! Что ж это со мной! Неужели я «ку-ку»? – в отчаянии воскликнула Арина, окаменевшая от полной растерянности, одна посреди пустыря, кутающаяся среди лета в роскошное манто в ледяном лунном свете – зловещая ночь пролегла границей, поглотившей всё прошлое, совсем недавнего счастья. Ночь, пустырь, руины заброшенной фермы времён перестройки. Арину испугало её собственное предположение, что, быть может, все померещилось и она «того». Арина плакала, выла от безысходности на безучастную луну, размазывая по лицу косметику, которую так старательно до того наносили подружки перед зеркалом и пели. Арина решила возвратиться в свой дом, к себе, в надежде там за резными-узорчатыми наличниками спрятаться от настигшего её кошмара. И она пошла домой, но, едва приблизилась, увидела, что у дома её караулит Толик. Она его видела со спины, но вдруг он повернулся на звук её шагов. И лицо его пронзительно ясно осветил уличный фонарь. И Арина отчётливо увидела, что его лицо было украшено теперь уже двумя фингалами под каждым глазом. Но теперь было видно, что он явился с «серьёзными намерениями» – с букетом ромашек. Он не увидел Арину, и увильнуть ей, к счастью, удалось.

– Господи! Толик! Только этого не хватало… – шепотом вырвалось у неё, и Арина, увидев его, буквально отскочила назад и вовремя спряталась за старым деревом. Он не увидел её. Только собаки с разных сторон сильно залаяли. Толик попытался залезть в окошко Арины. Но провинциальная жизнь – это чудище стоглазое, всегда начеку и все бдит, и зрит. Нет тайн в провинциальной жизни. И эту попытку Толика проникнуть в дом Арины, конечно тоже приметили и обсуждали меж собой старушки-вострушки, соседки Арины:

– Гляди-ка! Вона какой домовой! Да это ж Толик-шалопут! Тоже в домовые подался, – прошептала баба Надя, стоя у окна босиком в ночной рубашке, отодвинув занавеску с вышивкой ришелье, сшитую и вышитую ею ещё в молодости, а значит – давным-давно.

Пользуясь тем, что Толик занят преодолением забора, огородившего палисадник с любимыми Ариной по весне тюльпанами, а в конце лета – мальвой, Арина бежала подальше от своего дома не разбирая дороги, потому что слёзы застилали глаза. Вытирая ладонью слёзы со щёк, плакала, вспоминая былое счастье с Томазо. Она очнулась, пытаясь отдышаться. Уткнулась Арина, словно в плечо лучшей подруги, в широкий и могучий ствол старой ивы, склонившейся над рекой. И только теперь смогла отдышаться после побега от своего дома. Пробираясь через осоку, спустилась к реке, стараясь никому не попадаться на глаза… Запахнула шубу. Решительно пошла к реке. Плакала и размазывала косметику, которую старательно до того нанесли с Татьяной.

И в полном отчаянии и удушающей тоске решила, что лучше прямо сейчас утопиться, только бы не возвращаться к прежней жизни без любви, без Томазо, без его милых шуток и такой чудесной улыбки.

Хотела сбросить шубу, но решила войти в воду в шубе, рассуждая, что именно шуба как нельзя кстати:

– Намокнет, станет тяжёлой, вместо камня на шее. Быстрей отмучаюсь! Ведь ну как мне теперь жить?! Томазо, где же ты? А был ли ты? Может быть, я просто рехнулась? Просто? Да…

Камень у реки – большой валун, точь-в-точь как тот, на котором уже лет двести печалится васнецовская Алёнушка. И Арина присела на него в глубокой задумчивости. Плакала, снимая тапочки, и аккуратно поставив их на валуне, а сама соскользнула в тёплую летнюю реку. И решительно пошла на середину реки, где было поглубже. Река была неглубокая. Арина дошла почти до середины, глубоко вдохнула, подняв в отчаянии к луне свои белые стройные руки, но замерла, обратив внимание на странные щелчки, раздающиеся у неё за спиной, словно кто-то стрелял из игрушечного пистолета. Этот звук отвлёк её.

Она оглянулась, всматриваясь в противоположный берег. Оказалось, что в этот момент Арину с упоением фотографировал какой-то засевший в кустах фотограф.

А это был фотограф, работающий с самыми знаменитыми топ-моделями для известных журналов мод и гламурно-светской хроники. Он как раз искал новый образ. Ему нужно было отснять коллекцию моделей для полных. Но найти для этого никого не смог. А тут вдруг среди ночи Ивана Купала – кустодиевская красавица Арина. Фотографии обнаженной в роскошном манто летним вечером в реке – это так ярко и экстравагантно, роскошно и так бесшабашно-отчаянно, по-русски абсурдно, что он был по-настоящему счастлив, что встретил её. Она услыхала его восхищённый возглас и тотчас оказалась буквально ослеплена яркой вспышкой.

– Потрясающе! Какая тема! Обнажённая, летом в воде. Входящая в воду в ночь Ивана Купала! В воде, в дорогой шубе, в элитарной ювелирке…. и рыдает! Креативно!!! А как живописно размазана косметика! Никакой визажист так не смог бы! Ну-ка, ещё… левее! Застыла! О! Класс – этот образ абсолютной изнеженности, шарма, парадокса творчества. Это что я искал! Какой импрессионизм! Боже! Как вы прекрасны! – произнёс незнакомец с искренним восторгом. И тотчас яркая вспышка выхватила роскошную обнажённую беломраморную языческую богиню, которая брела по ночной чёрной реке глубоко погруженная в свои мысли. Не позирующая, а истинная и прекрасная. Щёлкнула его фотокамера, несколько раз. Арина была потрясена таким вмешательством в такой момент. И она с возмущением ответила незнакомцу, пытаясь запахнуть мокрое и тяжёлое манто:

– Какой это я вам тут сионизм?! Я – местная! И в общем, так, гражданин! Я тут топиться собралась, а вы мешаете! Идите отсюда и фоткайте в другом месте! Вы отвлекаете, мешаете, а я… так… замёрзла! – откровенно объяснила происходящее Арина.

Но ответ этого странного фотографа ошеломил её своей циничностью:

– Ничего! Вы же всё равно топитесь, так, что простыть вам не опасно! А вы, девушка, продолжайте, не отвлекайтесь, вы своё дело делаете, а я своё. Не отвлекайтесь на меня, топитесь, только, пожалуйста, исполните это как-нибудь красиво! Я, между прочим, работаю. Делом занимаюсь. Ну а вы, пока не утопились, ещё попозируйте мне, пожалуйста. Ну что вам стоит? Для искусства, пожертвуйте последние мгновения своей молодой жизни восхитительной красавицы, – произнёс он, явно ёрничая, словно малыш, клянчащий конфету:

– Ну что вам, жалко, что ли? Мне бы хотелось ещё больше экспрессии. Покричите громко всё, что наболело, имя обидчика, обругайте его. И позлее!

Арина, сама удивилась тому, как неожиданно легко она подчинилась и легко выполняла его пожелания и указания. И она громко закричала, вскинув руки над головой:

– Все мужики… Пушкины!!!

Фотограф был так потрясён этим откровением, что даже перестал фотографировать, и его руки с камерой опустились. В замешательстве и растерянности спросил у неё:

– Ну, знаете ли! А чем мы с Александром Сергеевичем вас разобидели? Вылезайте, расскажите. Ну, что задумались? Топиться я вам, девушка, всё равно мешаю, к тому же… насколько я разбираюсь, ваша шуба из последней коллекции Ирэны Крутовой, а это вещь – почти артефакт. Этот замечательный модельер, ещё в советское время в Доме Моделей «Кузнецкий Мост» блистали и производили фурор её модели. Авторская вещь! Странно увидеть её манто посреди лета в речке, на обнажённой красавице в мистическую ночь на Ивана Купала.

– Нет! Это вещь импортная, – возразила Арина, припомнив, как Томазо покупал это манто в «L’ escalie dans le ciel!»

– Посмотрите этикетку. Подойдите ко мне ближе, – сказал фотограф, включая сотовый как фонарик, чтобы рассмотреть этикетку на утопленном в ночной реке манто.

Арина подошла к берегу, к самой кромке воды. Фотограф поднёс сотовый, включил его и, пользуясь сотовым как фонариком, протянул его Арине. Арина приподняла полу, на которой была с внутренней стороны пришита этикетка этого манто, ставшего тяжёлым от воды. А фотограф невозмутимо прочитал, к своему удовольствию, данные на лейбле:

– «Ирэна Крутова» – написано на латинице! Вот – я же сразу узнал это манто. Недавно фотографировал его на просмотре, готовил каталог последней коллекции Ирэны, – сказал он, и, резко вытянув её из воды, стал уговаривать её выйти и переодеться. Но Арина пыталась вернуться обратно, но доводы фотографа были очаровательно трогательны и наивны:

– Ну вот, я же говорил – это манто Ирэны Крутовой. Девушка! Да ладно! Утопиться всегда успеете! Но вы странная, не хотите посмотреть, как получилось? А я, между прочим, топ-моделей мировой величины обычно фотографирую. Вам приходилось смотреть журналы «Вог», «Элль»? Я для них работаю. А вы всё топиться и топиться. Обидно! Успеете утопиться! Я очень вам благодарен! Это такая свежая тема! Студийные и постановочные работы так надоели! Ломал голову – и вдруг такой подарок судьбы! У меня в машине есть женская одежда – вам переодеться нужно.

Арина пыталась сопротивляться, но фотограф продолжал говорить без умолку:

– А манто жаль, но оно пропало! А это модель замечательного модельера, – сказал он, вытаскивая её из воды на берег. Наконец он вытащил её из реки и не дал ей утопиться. Он расспросил её, кто она? Почему так жаждет утопиться? Арина возмущалась, а он неожиданно попросил её работать с ним:

– Только что вы одарили меня феноменальной концепцией, я увидел совершенно новый способ подачи фото для рекламы ювелирных украшений. Это полное освобождение темы. Ночные съёмки особенно эффектны, ведь одежда быстро устаревает, манекенщиц нужно фотографировать обнажёнными в воде, так ювелирные украшения будут острее восприниматься. Кстати, позвольте представиться! В мире фото– и видеоарта я – Пушкин! Я – Николай Пушкин. Фотограф-дизайнер. Работаю для лучших и всемирно известных журналов моды. Делаю вам совершенно официальное и деловое предложение – продолжить нашу фотосессию в рабочей обстановке. Я, знаете ли, не просто фотографирую дивных прелестниц эпохи. Я создаю новый образ женщины своего времени. Есть в вашем облике что-то такое, в чём я вижу новые возможности осознания современниками и современницами, новый манящий образ, имидж… Короче, отличную фотосессию можно будет сделать. А там заодно вы мне расскажете про злодеев-Пушкиных, которые так обижают юных дев.

Тогда Аринка объяснила ему, Николаю Алексеевичу Пушкину, что она – Арина Родионовна:

– Вы – Пушкин? А я – Арина Родионовна, поэтому пушкинская тематика преследует меня с детства, и….

Он сделал ей деловое предложение, которое заключалось в том, что:

– Несколькими модельерами была разработана линия моделей для полных, в которой я хочу вас фотографировать. Мы с вами создадим новый образ современной женщины, своенравной, смелой, которой не навязать чужое мнение, которую не подчинить капризам моды. Она сама, её поступки, воля, желания и страсть лепят её судьбу.

Она была насторожена, но почему-то, к своему удивлению, чувствовала, что подчиняется этому незнакомцу. Они подошли к машине. Пушкин доставал коробки с одеждой из багажа. Отвернулся, поясняя Арине, что здесь последняя коллекция новых моделей одежды для полных.

В это время Арина рылась в коробках с женскими вещами, это были вещи из коллекции прэт-а-портэ, и все как раз большого размера. Арину это насторожило:

– Ой! А почему у вас есть женская одежда?.. Вы маньяк? А вы? Хм. Или… да вы из этих? – спросила Арина.

– Вы правильно поняли, я – «из этих» Хм… У вас, наверное, есть подружка. Как её зовут?

Аринка ответила в полном замешательстве:

– Танька, то есть Татьяна.

– Вот видите, как грубо – «Танька», или слишком строго – «Татьяна». А я – Таню-ю-юша. Будем подрю-ужка-ми! – произнёс он, игриво виляя бёдрами и произнося все это сюсюкая. – Эти мюзики такие хааамы протиииивные! А мы будем подрюшками-веселушками!

Он отвернулся. А Арина стала переодеваться, потому что действительно промерзла. Он ещё раз расспросил её, что она имеет против Пушкина и всех Пушкиных.

– Так я же пыталась вам объяснить: Арина Родионовна, по прозвищу Радионовна. От слова «радио».

Тогда Аринка объяснила ему, Николаю Алексеевичу Пушкину, что она – Арина Родионовна, по школьному прозвищу – Радионовна. Она рассказала, но Николай пристально смотрел на неё. Вдруг выхватил из машины косметичку. И ловко стал гримировать её лицо. Красил её губы, мешая ей рассказывать. Ловко поправил её волосы, организуя её причёску, находящуюся в художественном беспорядке. И вдохновенно фотографировал её в этой одежде, просил переодеться в другие модели и делал другие фото. Он был увлечён работой. Он был так великолепен, в состоянии творческого порыва, что эта увлечённость передалась и Арине. Она тоже увлеклась работой. Позировала, с удовольствием проигрывая задаваемые стилем одежды образы.

– А ведь это гениальная идея! Тема серии «Ночь на Ивана Купала»! Отлично можно подать ювелирку. Да и причёски. Именно не завязывать с одеждой, модой, сезонностью тканей, а фотографировать именно купальщицу в украшениях. Абсолютная женственность и чувственность вне времени, моды. Умоляю! У меня заказ! Нужно сделать каталог для ювелирного магазина. Ломал голову, как подать. И тут такая подсказка!!! Вы в воде! – восхищался фотограф.

– А как вы здесь оказались? Ночью? У реки? – спросила Арина.

– Просто проезжал мимо. А места не чужие – был здесь в детстве в пионерлагере. Помнил, что здесь была река. Дай, думаю, купнусь. Спустился, а тут вы, Арина! Вот так! Посидите в машине, пожалуйста! Я немного поплаваю!

Пока он с удовольствием плескался в воде, Аринка, отогревалась после своего неудачного и затянувшегося утопления на заднем сиденье, пока он не вернулся в машину, обрадованный неожиданно удачным купанием. За рулем Николай Алексеевич Пушкин выглядел серьезным человеком, лет под сорок. Явно горожанин. Аринка, вероятно оттого, что расслабилась, опять так расплакалась, что её просто трясло от всего пережитого. Пушкин достал из бардачка коньяк. Дал ей выпить. Она выпила, но все равно – она буквально выла. Но он прекратил её вой. И потребовал, чтобы она серьёзно отнеслась к его предложению. Он остановил машину и произнёс:

– Арина! Я прошу вас серьезно отнестись к тому, что я вам сейчас скажу! Я делаю вам совершенно деловое предложение, которое заключается в том, что разработана линия моделей для полных, но показывать её совершенно не на ком. Те манекенщицы, с которыми я обычно работал, устроили бунт на корабле, полнеть даже для дела не хотят. Не чувствуют, что стиль изменился! Ох! «Минздрав предупреждает, что мужики не собаки! На кости не бросаются!» Так ещё новеньким пышечкам устроили такой бойкот, что те ушли и не стали работать. Сколько я уговаривал топ-моделей сесть на диету для полноты! Но… Работа срывается. У меня горит дорогой контракт с журналом мод. И вдруг встречаю вас, Арина Родионовна! А вы – то, что нужно для этой темы. К тому же уверяю вас, как профессионал, что вы одаренная и артистичная личность. У вас врождённый талант и чувство диалога с камерой. А это уникальный дар! Я вас прошу работать со мной. Подписываем договор! Условия, оплату обсуждаем!

И так он просил её работать с ним. И вдруг она вспомнила, что Толик уже наверняка перелез через её забор и подстерегает её у дома. И она отчётливо почувствовала, что не хочет возвращаться в дом. Ей уже всё равно, она не может и не хочет возвращаться в свою прежнюю жизнь. И почему-то она, к собственному удивлению, легко согласилась и приняла его предложение. И его машина тронулась с места, и они помчались по ночному шоссе в Москву.

На период их совместной работы Пушкин поселил Арину в своей студии. А сам после работы уезжал к себе домой, давая Арине возможность и отдохнуть после фотосессий, и просто привыкнуть к новой жизни. И Арина с женским любопытством бродила по этой удивительной мастерской и, рассматривая фотографии, плотно развешанные по стенам, словно знакомилась с его миром, с миром его интересов. Ей всё это было так интересно и явно нравилось ей. Она работала с удовольствием, с не осознанным раньше артистизмом, пробуждающим в ней особую пленительную женственность. Быть может, оттого, что работа для Арины была так эмоционально насыщена, Пушкин смог создать успешную серию работ, изучая её и восхищаясь таким новым образом женщины-современницы, столь далёкой и чуждой навязанному в последнее время гламурному стереотипу. Во время работы как-то раз им обоим припомнилось то, как они познакомились. И как же они смеялись!

И тут вдруг Арина увидела забавное чёрно-белое фото на стене мастерской среди многих фотографий, на которой был сфотографирован белокурый испуганный малыш, явно случайно оказавшийся на подиуме среди манекенщиц. Ребенок лет пяти стоял растерянный среди их высоких стройных ног, демонстрирующих мини-моду конца семидесятых годов, а он был словно в лесу среди берёз, заблудившийся на том подиуме среди красавиц тех лет.

Николай увидел, что теперь эта уже почти старинная фотография привлекла внимание Арины, и он пояснил:

– Это фото – конспект всей моей жизни. Когда я был маленьким, мама часто брала меня на работу, если в моём детском саду объявляли карантин или по другим разным причинам. И я тихонько рисовал или листал какую-нибудь детскую книжку в её отделе в ОДМО «КУЗНЕЦКИЙ МОСТ», не мешая ей работать. Моя мама – художник-модельер. А в тот раз она меня взяла на просмотр в «Зелёном зале», где красивейшие манекенщицы дефилировали по подиуму, или, как они называли, «по языку». Мама посадила меня в первый ряд зала и сказала, что мы в театре и я буду смотреть спектакль. Чтобы тихо-тихо, молча смотрел на то, как красивые тёти будут ходить туда-сюда и показывать разные красивые платья, костюмы и пальто, а главное – недавно созданные ею шляпы. А потом мама придёт за мной, и мы пойдём домой. Мама ушла за кулисы, где она, как обычно во время просмотров, помогала правильно, в соответствии с создаваемым образом, надеть головной убор каждой манекенщице. Она давала манекенщицам свои модели головных уборов, чтобы никто не перепутал, к какому платью или костюму предназначалась та или иная шляпа. И тут мне стало так страшно, что мама исчезла навсегда. Потому что манекенщицы проходили по подиуму и исчезали за кулисами, вскоре возвращались оттуда в других одеждах и шляпах. И я ждал, что и моя мама появится на подиуме в нарядном платье в какой-то потрясающей шляпе, а её всё не было. Зрители в зале аплодировали, как в театре, фотографы фотографировали, искусствовед с микрофоном вещал-просвещал, а главного – появления нарядной мамы так и не случилось. Моя мама не выходила из-за кулис. И тут я завопил: «Мама!» – и взбежал по ступенькам прямо на подиум. Тут меня и сфотографировал фотограф Дома Моделей. И я фотографирую топ-моделей, слово «манекенщицы» теперь устарело и исчезло из привычного лексикона. А я остался и стал фотографом, и жизнь подиума – и моя жизнь, – произнес и задумался он. – Экскурс в моё детство. Вспоминаю – как разрозненные фото рассыпаю: я ведь вырос среди самых красивых женщин – среди манекенщиц. Показ моделей в ОДМО «Кузнецкий Мост». На кухне пьют чай и болтают мама и её приятельницы, манекенщицы. Привык с детства к определенному типу женщин 90-60-90 и не ниже одного метра девяноста сантиметров с экстравагантными наклонностями, с которыми семейная жизнь, конечно, невозможна. В школьные годы – учебники вперемежку с журналами мод, у включённого телевизора с советской программой «Время». Я не замечал, что среди одноклассниц-толстушек есть красавицы, так же, как потом не замечал прелестных толстушек-сокурсниц. Стал фотографом, снимающим просмотры в домах мод, для журналов, но личная жизнь не клеилась, потому что моя любовь направлена на таких женщин, которые совершенно не намерены растворяться в мире семьи и уюта. Наверное, поэтому и живу в квартире с мамой, а здесь в мастерской работаю. Но, кстати, что-то я совсем заболтался, а ведь меня мама ждёт дома. Кстати, я вижу, что эта коллекция одежды для полных действительно очень хороша, она так идёт вам, Арина. Так что привыкайте к ней. Завтра вернусь часов в десять утра и начнём работать. Чай-кофе на кухне. Вот комплект чистого постельного белья – удачно вчера прихватил из химчистки. Так – еда в холодильнике есть. Немного, но есть. Завтра пополним. Вот ключ, – сказал Николай, положив ключ на стол перед Ариной. Попрощался и ушёл.