Текст книги "100 великих узников"

Звезда Улугбека

В 1409 году Шахрух, сын великого Тимура, вернул себе Самарканд, но править в нем не стал, а объявил правителем своего старшего сына Улугбека, которому было тогда 15 лет. Наследовав государство Великого Тимура, Улугбек вынужден был вести почти непрерывную борьбу то с беспокойными родственниками, боровшимися за власть, то с племенами кочевников, которые нападали на окраины его обширных и богатых владений. Все старались внушить, что ему – любимому внуку Тимура – надлежит защищать империю, созданную его великим дедом. Молодому правителю трудно было противостоять своим приближенным, и в первые годы правления Улугбек предпринимал военные походы, отрываясь от любимых занятий науками.

^{Улугбек и его обсерватория в Самарканде}

Придворные льстецы всячески старались поддерживать в Улугбеке военный дух, но предпринятый им в 1427 году поход на север против кочевников окончился поражением, и Шахрух едва не лишил сына самаркандского трона. Да и сам Улугбек с этого времени охладевает к воинской славе и со всей страстью отдается научным занятиям. Он начинает возводить в Самарканде обсерваторию. Астрономия была его любимой наукой, но, будучи сыном своего времени, он не был чужд и другим наукам: знал наизусть бульшую часть Корана и толкования к нему, а также слова комментаторов по каждой суре священной книги. Грамматику и синтаксис арабского языка Улугбек тоже знал хорошо, был осведомлен в законоведении, логике, теории литературного стиля и основах музыки. С его именем связан большой труд «История четырех улусов», в котором излагается история государств, образовавшихся после распада империи Чингисхана: Китая с Монголией, Золотой Орды, Ирана и Средней Азии[9]9
  Рукопись этого сочинения до нас не дошла.


[Закрыть].

Своей высотой и размерами обсерватория Улугбека поражала современников. Она была построена на скалистом холме на берегу арыка Обирахмат и представляла собой трехэтажное здание, покрытое прекрасными изразцами и отделенное от пыли и сутолоки проезжих дорог прекрасными садами. В ней Улугбек делал свои наблюдения, проверял материалы, накопленные со времен Птолемея, и в своих «Звездных таблицах» обобщил основы астрономических исследований, проводившихся в течение веков учеными Востока. Он определил положение 1018 неподвижных звезд и вычислил длину звездного года (365 дней шесть часов 10 минут); по данным современной науки, он ошибся менее чем на одну минуту, хотя в те времена еще не было ни телескопов, ни других оптических приборов.

Занятый научными трудами, Улугбек почти не бывал в мечети, что вызывало негодование благочестивых шейхов: «Твой отец, престарелый Шахрух, каждую пятницу посещает мечеть. А ты, Улугбек, помнишь ли, когда ты был на молитве в мечети? А если ты и посещаешь мечеть, то делаешь это ради забавы, ради тщеславия. Ты и в мечети желаешь быть государем, а не почтительным мусульманином».

Шейхи не раз пытались образумить своего правителя, но уверенный в силе человеческого разума, Улугбек осмеливался вслух высказывать свои затаенные мысли: «Религии рассеиваются, как туман. Царства разрушаются, но труды ученых остаются на вечные времена». Шейхи и муллы ужасались кощунственным словам внука Тимура и, злобно шепча о его безумии, нашли себе опору в старшем сыне Улугбека – Абдал-Лятифе, который не ладил с отцом и ненавидел своего младшего брата Абдал-Азиза.

Опираясь на свою армию, численностью вдвое превосходившую войска отца, Абдал-Лятиф открыто выступил против него. Две армии целых три месяца стояли на разных берегах Амударьи. Небольшие отряды Абдал-Лятифа успешно переправлялись через реку и нападали на войско Улугбека. В Самарканде в это время оставался Абдал-Азиз, но он был неосторожным правителем, и подданные были недовольны им. Он обходил ювелирные ряды и лавки, где продавались парча, шелковые ткани и атлас, и все, что нравилось, забирал себе. Также насильно забирал он красивых девушек и рабынь, поэтому неудивительно, что в городе вспыхнуло восстание. Улугбек увел свое войско с берега Амударьи, чтобы подавить возмущение в столице, а Абдал-Лятиф тем временем легко овладел несколькими городами и, пополнив свои продовольственные запасы, двинулся к Самарканду.

Улугбек выступил против мятежного сына, но его войско было разбито около кишлака Демишке. Он хотел вернуться в столицу, но его наместник, уверенный в победе Абдал-Лятифа, не пустил правителя в крепость, и Улугбек вместе с сыном Абдал-Азизом поскакал на север. Однако и там им отказали в помощи, более того, даже хотели схватить и выдать Абдал-Лятифу. И тогда Улугбек решил сам добровольно сдаться сыну…

24 октября 1449 года правитель Самарканда подъехал к своему дворцу, спешился и смиренно остановился перед воротами. Стражники засуетились, а начальник караула побежал к Абдал-Лятифу, чтобы сообщить ему уже несколько дней ожидаемую весть: Улугбек отказывается от дальнейшей борьбы и сдается на милость сына. Абдал-Лятиф стал победителем и не мог отказать себе в «великодушии», которое в подобных обстоятельствах было унизительно для Улугбека. Вечером во время угощения, устроенного в честь Улугбека и его спутников, все, в том числе и отец с младшим братом, встречали Абдал-Лятифа стоя, почтительно сложив руки. Он прошел на самое почетное место и сел выше отца.

В ту ночь Улугбек не сомкнул глаз до рассвета. Родной сын открыто оскорбил и опозорил его перед всей знатью. Все отвернулись от бывшего повелителя, который еще так недавно осыпал их своими щедротами. Он был падишахом, 40 лет правил страной, и вот оказался никому не нужен… Никогда еще Улугбек не чувствовал себя так тоскливо и одиноко. На следующий день все снова собрались во дворце, и Улугбек объявил свою последнюю волю: он уступает трон сыну и просит только об одном – чтобы ему разрешили остаться в Самарканде и позволили заниматься науками. Абдал-Лятиф был груб и резок, обвинял отца в несправедливости и жестокости, кричал на старика и грозил ему смертью. Седобородые имамы совещались недолго и постановили: чтобы замолить грехи свои, бывший правитель Самарканда должен отправиться в Мекку. Абдал-Лятиф, чтобы показать всем, что простил отцу все обиды, вышел проводить его на террасу дворца и пожелал доброго пути и благополучного возвращения.

Улугбек отправился в свою обсерваторию, где долго стоял на площадке для наблюдений и смотрел на окрестные поля и на сад, в котором так часто шумели веселые пиры. Деревья уже начали облетать, и за их мокрыми стволами виднелись голубые стены дворца. А потом сидел со своим верным соратником Али Кушчи и долго беседовал с ним по душам. Однако в этот же день поздно вечером, когда уставший Улугбек заснул, потрясенный и униженный предательством и равнодушием людей, которые всего лишь месяц назад ползали у него в ногах, в одной из мечетей Самарканда состоялся еще один суд – тайный. На нем злейшие враги правителя решили убить его. Один из шейхов, у которого был самый красивый почерк, написал на толстом листе рисовой бумаги разрешительную фетву, и только один из имамов отказался поставить на документе свое имя. Это был казий Мискин, когда-то смело обличавший Улугбека за грехи: он был человеком глубоко верующим и честным, и своей славы неподкупного судьи не продал на этот раз.

О последних минутах жизни правителя Самарканда записан рассказ со слов хаджи Мухаммед-Хосроу, с которым Улугбек отправился в Мекку. «В сырой и холодный, день в конце сентября 1449 года, Улугбек верхом выехал из Самарканда… Только несколько нукеров сопровождали недавно могущественного повелителя. Не успели они утомить в первом перегоне своих лошадей, как их догнал какой-то чагатай и передал предписание. “Именем нового хана повелевается тебе, мирза Улугбек, оставить коня своего. Не подобает внуку Тимура совершать хадж в таком скромном окружении. Ты не двинешься далее, пока не закончатся приготовления к путешествию, которое должно вызвать одобрение всех правоверных”. И Улугбеку повелели заехать в соседнее село, где им надлежало получить нужное снаряжение, дабы достойно отправиться в путь.

Бежать было некуда, и хан Улугбек спешился с коня. А тем временем к кишлаку скакал Аббас “из рода сулдузов”, отец которого в свое время за учиненные над соплеменниками беззакония был по приказу Улугбека казнен. За поясом Аббаса лежала разрешительная фетва на убийство бывшего правителя Самарканда.

Нукеры Аббаса издали увидели сидящего под чинарой Улугбека. Они связали старика, привели к арыку и поставили на колени. Улугбек не мог поднять голову, чтобы последний раз взглянуть на звезды. Но он видел их отражение в черной воде арыка, отражались в ней и блики фонарей, похожие на рыжеватые струйки… Аббас подошел спереди, надеясь увидеть страх в глазах пленника, взмахнул мечом и голова повелителя покатилась к мутному арыку, оставляя на пыльном песке темную дорожку. Один из нукеров нагнулся, подхватил ее и бросил под ноги палачу. У самого берега арыка остались лежать книги, выпавшие из-за пазухи ученого в тот момент, когда ему отсекли голову…»

Итальянский зодчий Аристотель Фиораванти

Поздним вечером 20 мая 1474 года, когда Москва укладывалась спать, в Кремле вдруг раздались сильный треск и грохот. Сразу же вспыхнули и заполыхали факелы, народ стал собираться на Соборной площади, откуда раздался разбудивший всех гул. Новый Успенский собор, еще несколько часов назад высившийся своими белыми стенами, теперь лежал в развалинах. Сначала упала северная стена, за ней наполовину разрушилась западная и устроенные при ней хоры. Весь город опечалился гибелью собора, который возводился как символ единения Русской земли, как символ ее политического и духовного могущества. А теперь все великолепие нового собора под обломками…

И тогда решил великий князь Иван III пригласить итальянских зодчих, и в июле 1474 года отправилось в Италию посольство – звать знаменитого зодчего Аристотеля Фиораванти в Москву. Решение великого князя вызвало различные толки, и многие не могли понять: как это главный храм земли Русской будет строить «еретик»-иноземец?

…Аристотель Фиораванти родился между 1414 и 1418 годами в городе Болонья, в семье потомственного строителя. Мальчик рос в зажиточной семье, с детских лет был окружен чертежами, рукописями и рассказами об инженерном и строительном искусстве. Таким образом, профессиональное образование Аристотель имел возможность получить под руководством отца и отчасти дяди Бартоломео, тоже известного мастера. Он получил самые основательные познания в области военно-инженерного искусства, фортификации, литейного дела и прикладной механики. Примерно с 14–15 лет Аристотель стал принимать непосредственное участие в строительных работах отца и дяди, в частности, в конце 1440-х годов он производил гидравлические работы в Миланском герцогстве. А со временем он сделался таким выдающимся зодчим, что имя его было известно во многих итальянских княжествах.

^{Успенский собор Московского Кремля}

…Римский папа Сикст IV очень любил роскошь, при его дворе процветало неслыханное расточительство. Любил верховный понтифик и своих детей, которых у него было много, и каждому находилось место в отцовском сердце и доля казны Ватикана. Неудивительно, что вскоре казна опустела, и папа обложил народ новыми неслыханными поборами. С завидным упорством он выискивал все новые и новые источники доходов, не останавливаясь перед самыми изощренными вымогательствами, пытками и костром.

Мастер Фиораванти был богат и сам в деньгах не нуждался, но он жалел народ и решил наказать папу. Сикст IV поручил ему перестроить римский собор Святого Петра, а попутно Фиораванти стал тайно чеканить фальшивые деньги с портретом папы. Сикст IV, узнав, что его «святой образ» кто-то посмел запечатлеть на фальшивых деньгах, пришел в неописуемую ярость. Верховный понтифик заявил, что просеет всю Италию сквозь «сито Господне», но найдет богохульника. Фиораванти к тому времени уже вернулся в Болонью, но завистники вспомнили о его поездке в Рим и донесли об этом. И хотя прямых улик против зодчего не было, его схватили и бросили в тюрьму. Но у него нашлись и защитники, которые доказывали, что никто не видел, как мастер чеканил фальшивые деньги. В итоге Фиораванти выпустили на свободу, но он лишился должности зодчего, а вместе с ней и жалованья. Он покинул Болонью и переехал в Венецию, а вскоре случилось событие, которое круто изменило жизнь итальянца.

Венецианскому дожу Марчелло решительно не хотелось отпускать в далекую Московию своего лучшего архитектора, но и ссориться с Иваном III было невыгодно, ведь именно он натравил татарского хана на турок – исконных врагов Венеции. Сам Фиораванти не возражал против поездки: несмотря на свои 60 лет, он был любознателен, как юноша, и загадочная, неизвестная Московия неудержимо влекла его.

Почти три месяца продолжался путь до земли Русской, во время которого архитектор рассказывал спутникам о своей жизни и работе. Въезжали, например, в небольшой городок, и А. Фиораванти тут же сообщал, как он передвигал колокольню, очень похожую на эту башню. Заслышав издалека густой колокольный звон, итальянец вспоминал, как в 19 лет самостоятельно отлил колокол для Болоньи. Если посольский кортеж переправлялся через реку, Фиораванти вспоминал, как с помощью специального аппарата поднял с морского дна ящики с золотом и серебром…

Так ехало посольство по Европе и наконец вступило в пределы Русского государства, а в Москву прибыли в начале апреля 1475 года. Несмотря на утомительное путешествие, зодчий отказался от отдыха и в тот же день поехал на стройку. Он обследовал остатки разрушенного собора, хвалил прекрасную работу русских каменотесов, но восстанавливать северную сторону храма не согласился, решив все начать заново.

По окончании строительства Успенского собора осенью 1479 года власти Болоньи обратились к Ивану III с просьбой отпустить Фиораванти на родину. Прошение их не удовлетворили, и итальянец остался в Москве, где в нем крайне нуждались для организации пушечного дела. Заваленный разнообразными работами и поглощенный собственными замыслами, Фиораванти не имел ни времени, ни желания примкнуть к какой-либо дворцовой группе и участвовать в ее интригах. Но он был иноземным мастером, которого жаловал великий князь, и некоторые придворные причисляли его к группе Софьи Палеолог, с которой, к неудовольствию многих, в Москву понаехало немало греков и фрязинов. И Фиораванти часто замечал, что в работе ему разные препоны и мелкие гадости делали не из личной неприязни, а просто потому, что он был иноверец.

Зимой 1484 г. при великокняжеском дворце произошел кровавый инцидент: иностранного врача, не сумевшего вылечить проживавшего в Москве татарского хана Каракучу, обвинили в злонамеренном отравлении, жестоко пытали, а потом по повелению Ивана III зарезали на Москве-реке. На итальянца это произвело такое гнетущее впечатление, что он решил уехать тайком, но попытка эта кончилась для него бедой. Софийская летопись сообщает, что Фиораванти «боялся того же, начал проситися у великого князя в свою землю; князь же великий пойма его и ограбив, посадил на Онтонов дворе».

Итальянский мастер стал узником и сидел на Антоновом дворе (дворе Антона Фрязина). Имущество его отобрали в казну, возможно, именно тогда погибли и строительные чертежи зодчего, а также его математические расчеты, рукописи, письма из Италии и личные записки. За мастера усердно хлопотала партия великой княгини, и спустя несколько месяцев Иван III сменил гнев на милость, так как Аристотель Фиораванти был по-прежнему очень нужным человеком для Москвы. Детищем итальянского зодчего стал и подземный Кремль, сочетавший в себе качества оборонного объекта, пожарного укрытия и сверхнадежного сейфа для царских сокровищ. В одном из подземных казематов, по преданию, впоследствии были укрыты книги из библиотеки Ивана Грозного.

В 1485 году, в возрасте 70 лет, Фиораванти ушел с московским князем в поход на Тверь. Как в свое время под Новгородом, так и сейчас гремели отлитые им пушки, только сейчас их было намного больше: мастер из Болоньи командовал под Тверью всей артиллерией царя Ивана. После 1485 года сведения об итальянском зодчем исчезают: он мог погибнуть в Тверском походе, мог по возвращении жить, помогая молодым мастерам… Однако есть версия, что Фиораванти был заперт в одном из кремлевских тайников, где смог убедиться в достоинствах сооруженной им темницы. Наказание не соответствовало «вине» престарелого Фиораванти, и скорее всего его можно отнести к очередной смене настроения великого князя.

Первые месяцы заточения Фиораванти бушевал в бессильной злобе, проклинал неблагодарного царя и угрожал тюремной страже чуть ли не войной, которую император Священной Римской империи объявит Москве за обиду, нанесенную итальянцу. Но стражники оставались бесстрастными, как и воздвигнутые им каменные стены Кремля. Вскоре Фиораванти убедился в бесплодности своих угроз и замолчал: целыми днями лежал он на своем соломенном ложе, упорно разглядывая пятна на низком потолке. Его густые иссиня-черные волосы покрылись сединой, когда-то яркие глаза померкли, кожа лица приобрела тот желтоватый оттенок, который от долгого пребывания в темнице без воздуха и света напоминал цвет пергамента.

Пылкая натура итальянца требовала деятельности, и он обратился к царю с челобитной, прося позволения заняться чертежами. Иван III прекрасно понимал, что все доставленное Фиораванти в тюрьму здесь же и останется, и согласился. Узник получил все нужное для чертежей и письма, даже взялся было за работу, но новые проекты теперь его уже не занимали. Он жаждал мести и целыми днями писал на итальянском языке воспоминания, шаг за шагом рассказывая о своем путешествии в Россию, пребывании в Москве и о тех случаях из жизни русского царя, в которых сказывались его чрезмерная жестокость, коварство и безграничный произвол. Фиораванти изображал Ивана III лишенным совести тираном и чувствовал приятное удовлетворение при мысли, что, может быть, его записки попадут в руки какого-либо иноземного посла, и тот увезет их на Запад. И тогда вся Европа оценит русского царя по заслугам… Но странно: чем дальше шла работа, тем меньше черных красок выливалось из-под пера Фиораванти. Обвинения, которых так много было в начале записок, теперь исчезли без следа, и узник подолгу задумывался, пытаясь вызвать в памяти подробности «позорных» деяний царя. «Да, он действительно был суров и своеволен, без всяких колебаний попирал законные права других людей. Но тот же Иоанн создал из княжества Московского огромную державу, в одно государство сплотил бессильные уделы, сломил строптивость отдельных городов и княжеств. А что порой был суров и жесток, то вынужден был карать своевольных бояр и князей, которые были недовольны, что их лишили былой славы и значения».

Фиораванти иногда казалось, что он рабски оправдывает своего безжалостного господина, и тогда из-под пера узника вновь лились потоки злых нападок и упреков. Но взрыв минутной злобы проходил, и итальянец вновь задумывался… В башенных бойницах с завыванием проносился ветер и гулко ударял по медным языкам колоколов. В темнице было холодно и сыро, пламя светильника колеблющимся тусклым светом озаряло его стол, заваленный исписанными бумагами, и седую голову склоненного над ним старика. Но в темные углы свет не проникал, и там всегда царил густой мрак. Ни один отзвук житейских и государственных дел не проникал в глубину кремлевских тайников, и заключенный в них строитель их как бы ушел из жизни. Он не ждал себе спасения и только пытался бесстрастно рассказать о делах давно минувших дней. Сделать это было трудно, ведь последним случаем, запечатлевшимся в его памяти, стала бессмысленная казнь несчастного Леона.

Но однажды Фиораванти вдруг вздрогнул, отложил перо и стал к чему-то прислушиваться. В коридоре, по ту сторону дубовой двери, ясно слышались шаги и лязг оружия. Пораженный до глубины души узник поднялся, дрожа всем телом. Загрохотали тяжелые замки, с визгом отодвинулись засовы, и двери, скрипя на ржавых петлях, широко распахнулись. Ослепленный ярким светом факелов, Фиораванти на мгновение закрыл глаза, а когда снова открыл их, то увидел перед собой нескольких стрельцов, стоящих позади молодого боярина. Тот с любопытством оглядел сначала темницу, а потом уж и самого узника. Когда Фиораванти сообщили, что государь Иоанн Васильевич умер и царствует теперь сын его – Василий, узник долго не мог понять этих слов. Он только молча смотрел на незнакомого боярина, который говорил: «Государь всея Руси Василий, по смертной воле Иоанна, повелел тебя оповестить, что все твое добро тебе обратно отдается и волен ты отныне на Москве век свой доживать или в земли дальние отъехать».

Радость была так велика и неожиданна, что Фиораванти пошатнулся, судорожно взмахнул руками и без чувств упал на пол…[10]10
  Рассказ о заточении А. Фиораванти взят из книги М.Д. Ордынцева-Кострицкого.


[Закрыть]