Текст книги "Листья. Стихи"

«Уходящие вдаль фонари…»

 
Уходящие вдаль фонари.
Жизнь, ты все это мне повтори.
Человек, говори, говори,
фонари все поймут! Фонари…
 
 
Ощути колоссальный проспект,
На запястье – стрелки пробег,
И в гудящее чудо смотри.
А вокруг – фонари, фонари…
 
 
Будь свободен, да только не ври,
задыхаясь, на небо смотри,
чтоб остались внизу фонари.
Говори. Повтори. Фонари…
 
 
Если нет – одинокая тишь.
Ты ее среди шума услышь,
и, неслышимый в нем, хоть ори,
говори, говори, говори.
 
 
Даже небо не может отнять
права что-то в душе поменять.
Уходящие вдаль фонари —
не один, и не два, и не три.
 

1988г.

«Растекается свет по стеклу…»

 
Растекается свет по стеклу,
в бесконечность уходит трамвай.
Каждый дом и киоск на углу
говорит мне теперь: «Вспоминай».
 
 
В темноту увлекают пути,
в непонятные бусы огней.
Иногда от себя не уйти,
и от радостной веры своей.
 
 
Рвется бешеный ветер в окно,
принося с собой запах и звук,
надувает одежду смешно,
вырывает прическу из рук.
 
 
Знай, я верю тебе и в тебя.
верю в счастье и сказку свою.
Не страдаю сегодня, любя,
а боюсь, что при всех запою.
 

1989г.

Вариации на тему Вероники Долиной

«Я тоскую о тебе, детство,

Как тоскует о тебе всякий…

…Но не думала, что так сильно,

И не думала, что так полно…»

(Вероника Долина)

1.

 
«Я не думала, что так сильно,
и не думала, что так скоро…»
Затянула сердце стерильно —
и уехала в другой город.
 
 
Ведь заранее, аккуратно,
обрывала чувства и споры.
Только вдруг вернулась обратно.
«Я не думала, что так скоро».
 
 
Будет радость. Как ни стараешься —
бесполезны с собой споры.
Но куда же ты собираешься?
«Я не думала, что так скоро».
 

2.

 
Было много когда-то света,
а земля большая, и небо…
Но случайно, прошедшим летом,
поняла, что ошиблась – не было.
 
 
Жаль, но это уже не детство —
жизнь самой создавать – невольно
все растет она, как королевство.
«Я не думала, что так больно».
 
 
Я была уверена в детстве:
можно, как новогодним убранством,
расшвыряться, как в королевстве,
тихим временем и пространством.
 
 
Но расчерчены взрослой былью
рамки будней и разговоров.
«Я не думала, что так сильно,
и не думала, что так скоро».
 

3.

 
И, казалось, совсем придавило
человеческое движенье.
Я над временем подскочила,
чтоб не стать для него мишенью.
 
 
Да, «не думала, что так сильно,
и не думала, что так скоро»
надоест мне на свете пыльном
созерцать отчужденный город.
 
 
Если будет радость и чай у нас,
я скажу, если спросят люди:
– Я когда-то совсем отчаялась,
я не думала, что так будет.
 

1989г.

В колхозе (студенческое)

 
Счастье – впечатленье.
Мы не виноваты
в тихом шелестенье
календарной даты.
 
 
Где же наша миссия?
Лучше или хуже?
Только листья, листья
опадают в лужи.
 
 
Ночью страшны тени
и шаги так гулки.
По щучьему веленью
мы в этом закоулке.
 
 
Утром – дождь и слякоть.
вечером – гитара.
Ни о чем не плакать,
потому что старо.
 
 
Греющие свечи,
шепотные тайны,
здесь случайны встречи,
и слова случайны.
 
 
Осень стала лисьей
и промозглой темень.
Опадают листья.
Пропадает время.
 
 
А в городе – заснеженные
будут ветки темные,
и снежинки нежные,
и мысли неподъемные.
 
 
Где же наша миссия?
Что для нее нужно?
А в ответ все – листья
опадают в лужи.
 
 
Счастье – впечатленье.
Мы не виноваты
в тихом шелестенье
календарной даты.
 

1989г.

«В стоящем троллейбусе, в мокром снеге…»

 
В стоящем троллейбусе, в мокром снеге,
в окне, залитом грязной водой
я вижу всегда – прозрачные реки
над полной луной.
 
 
И сталактитовые пещеры,
И свет от Огня, забредшего в них —
я вижу все это сквозь вечер серый,
сквозь мрачные лица в слезах сухих.
 
 
Кто виноват вам, мрачные лица?
И что за диво есть на Земле
сильнее светящейся небылицы,
сильнее души – этой странной птицы?
Кто выдумал сказки о зле?
 
 
В стоящем троллейбусе, в мокром снеге,
в окне, залитом грязной водой
я вижу всегда – прозрачные реки
над полной луной.
 

1989г.

«Это солнце сегодня – к добру или к худу?..»

 
Это солнце сегодня – к добру или к худу?
Знаю – нужно меняться, в себя возвращаться.
Только, как бы весна не звала отовсюду,
я от этой любви не могу отказаться.
 
 
Так счастливо внезапно бросаюсь на шею,
иногда так безудержно в сумерки плачу.
Эти лишние страсти – последняя фея,
эта лирика, впрочем, намного сильнее,
и я просто иду на удачу за нею.
Но тебе не скажу я идти наудачу.
 
 
И никто непонятнее слова не скажет,
иногда нет на свете слова больнее.
А когда для меня это слишком важно,
ни о чем не жалею, и себя не умнее.
 
 
Через время все острые грани обточатся,
и быстрее развяжется каждая ссора.
Страшно думать, что все это может закончиться,
и я знаю, что это закончится скоро.
 
 
Потому ты о будущем лучше не спрашивай,
если хочешь – забуду все дни наши прошлые.
Ты меня не буди от адажио нашего.
Наяву я не буду – настолько – хорошая.
 

1989г.

Фантазия о поэте на тему Вероники Долиной

«…Где ты, старый московский бульвар?

Как там бронзовый Пушкин?…

…Он такое, поэт, существо, —

Он заблудится, как в лабиринте…

…Не пустили б поэта в Париж —

Он лежал бы на Новодевичьем…»

(Вероника Долина)

 
Отпустили поэта в Париж.
Как в огромную дикую чащу.
Тут он все суетился, как мышь-
разве это поэт настоящий?
 
 
Для знакомых – живой анекдот,
Для редакции время-деньги.
Он, того и гляди помрет
от хронической дребедени.
 
 
Обещали включить его в план —
в неизвестном году когда-то.
Заявился мертвецки пьян:
– Я уеду в Париж, ребята.
 
 
Отпустили поэта в Париж.
Что ж – с вокзала вокруг огляделся.
Он заблудится, будто мышь?
Никуда он не делся.
 
 
Подхватила столица, как мать,
Глядь – друзья, философия – в стружки,
И все реже он стал вспоминать,
как там бронзовый Пушкин.
 
 
Ведь бывает такое – глядишь,
и совсем освинело обличье.
Не пустили б поэта в Париж —
Может, был бы на Новодевичьем.
 

1989г.

Баллада о соборах

 
Готический Собор полюбил Романский.
Все говорил ему: «Ты со смыслом».
Все восхищался, все удивлялся.
Романский смотрел устало и кисло.
 
 
И вдруг произнес – внятно и основательно:
– Ну ты и дохляк, дунь – рассыплешься, хилый.
Да ты посмотри на себя внимательно —
с какой ты, ответствуй, справишься силой?
 
 
Готический сжался, ушел и заплакал.
Все в мире он проклял в готическом стиле,
сложил свои крылья и сел, как собака,
не глядя на небо, терпя, если били.
 
 
Во сне ему снились телеги, колеса,
тяжелые бревна, огромные, мощные.
Мечтал неприступным он стать утесом,
зачем ему эти стеклянные мощи?
 
 
И стал превращаться он прямо в ежика —
колючего, дикого, неприступного,
пока не услышал Веления Божьего:
– Спасти архангелам страдальца глупого!
 
 
Спустились с небес серебристые крылья,
и светом залитая церемония
услышала вдруг: «О, обитель синяя,
с Романским никак? Не берите с собой меня!»
 
 
Архангелы перед Романским Собором
спустились и пели нездешние гимны,
но только в ответ услыхали скоро:
– Небес мне не надо с мирами другими!
 
 
Нет, мне не пристало бежать к Спасителю.
Здесь дом мой – и прочно стою на земле я,
Готический хилый – его и несите.
К тому же – я просто летать не умею.
 
 
И в небе решил позабыть Готический
Землю, где вся его боль земная,
уйти за Крыльями в Свет Космический,
легко и свободно себя поднимая.
 
 
Романский Собор подумал однажды:
«Так вот для чего он – а я близорукий,
так вот чего ждал его камешек каждый,
а к небу окошки тянулись, как руки!»
 
 
«Тому не нужна была сила земная,
кто знал хоть немного о силе Неба.
И я понимаю, теперь понимаю,
но где взять ответ, как исправить, где бы?»
 
 
С тех пор в той стране утонченных узоров
не вили, не строили стрельчатых окон.
Массивные камни в романском стиле
стояли на острове одиноко.
 

1990г.

Н.П. (1)

 
Где б ни повторяли аксиомы нам,
Истины свои мы открывали —
А могли б быть просто насекомыми,
и всего бы этого не знали.
 
 
Мы б сквозь непрозрачное не видели,
сквозь преграды бы не проходили,
мы не упрекали бы родителей:
– За какой вы грех меня родили?
 
 
Долго глядя на рассвете в зеркало,
мы не пожимали бы плечами.
А других, что время исковеркало,
просто б никогда не замечали.
 
 
Пели б не с надрывами-надломами,
были бы совсем, совсем другими.
И, наверно, были б незнакомыми,
если б сердцем не были больными.
 

1990г.

Н.П. (2)

 
Волны бьются в речпорт, знобя,
выльют на берег отчаяние дней.
В комнате стало светлей у тебя,
а у меня – все темней и темней.
 
 
Ты мебель расставила, пол подмела,
с ужасом в темные смотришь углы,
но за спиной очертанья стола,
штор и будильника стали светлы.
 
 
А я войду в свою странную дверь,
Закрою ее, прислонюсь к стене —
Ползет из углов темнота, как зверь,
Мягкими лапками в ноги ко мне.
 
 
Вылазит из всех щелей и дыр,
из кучи набросанных всюду вещей.
это мой мир – и больше ничей.
Ужасный, любимый, знакомый мир.
 
 
Синие стены плывут за спиной,
холодная лампа – ее так мало…
А завтра встанет рассвет ледяной,
чтоб от него светлее не стало.
 
 
Он не осветит темных углов,
склада усталости, памяти, пыли…
В зеркало буду смотреться без слов:
да, и меня в этом мире любили.
 
 
Да нет, все в порядке. И свет из окна
К нам попадает, и солнце все то же.
…Но где-то стоит могила одна.
Поэтому дом согреться не может.
 
 
Волны бьются в речпорт, знобя,
Выльют на берег отчаянье дней…
В комнате будто светлей у тебя.
Я посижу обязательно в ней.
 

1988г.

«Уборка. Но какая непростая…»

 
Уборка. Но какая непростая:
чтоб жить, чтоб больше Бога не гневить,
промою мысли, чувства закопаю
и сны, оставшиеся от любви.
 
 
Снимаю с песен траурные тряпки,
впускаю солнце в двери и в окно.
Сметаю отвалившиеся лапки
тарантула, погибшего давно.
 
 
Весна. Я помню, что это такое.
Только живой способен оценить.
А я… А я еще догадки строю,
срываю паутину – или Нить?
 
 
Что я ломаю – ветки или клетку?
Ломаю – или начинаю жить?
А если это Ариадны нить,
те чувства, что встречаются так редко?
 
 
Сметаю лапки. Долго, слишком долго.
Я всю весну на свалке проведу,
не ошибиться б. Утешает только,
что это все же лучше, чем в аду.
 

1990г.

«Я счастлива весенней мощью…»

 
Я счастлива весенней мощью,
пока деревья зацвели.
Я не забуду этой ночью
оставить мысли о любви.
 
 
Я не забуду неизбежность,
и жаль, что некому дарить
свою внезапность, резкость, нежность
и перед домом фонари.
 
 
Я счастлива весенней ночью,
оставив мысли о любви.
Там с неба дождь – весенней мощью
на все деревья, что цвели.
 
 
1990г.
 
 
***
 
 
Себе повторяю я:
нет смысла в любви иной,
а эта любовь – моя,
пусть горькая, но со мной.
 
 
и если ответа нет
и полночь придавит вдруг,
не вскрыть бы себе рассвет,
не выпустить жизнь из рук.
 
 
А взять за загривок боль,
проехать на той волне,
чтоб только смех над собой
наутро остался мне.
 

1990г.

«Ночью была пурга…»

 
Ночью была пурга.
Горизонтальный ветер.
Деревья трясли рога —
мокрые, темные сети.
 
 
Даже луну замело —
Совсем ничего постоянного.
В чужой подъезд занесло
неудачника пьяного.
 
 
А утром – такой покой.
Снежинки насквозь видны.
Захлестаны (солью морской?) —
деревья с одной стороны.
 
 
Благих начинаний сотня
Бросила, подкачала.
А может, как раз сегодня
получится все сначала.
 

1990г.

«Стихи! Вы кем-то писаны уже…»

 
Стихи! Вы кем-то писаны уже.
Когда-то, где-то, все это встречалось.
И стар, как мир, дебют мой, мой сюжет.
Я замолкаю. Молча прекращаюсь.
 
 
А снег – такой же. Ровно каждый год.
Ему давно пора бы прекратиться,
А он не хочет – он, чудак, идет!
Мы с ним – как две прочитанных страницы.
 
 
Как снег, я прекращаться не хочу.
Во времени немое растяженье…
Что тут сказать? Как он, я замолчу —
в снегу молчит мое отображенье.
 

1990г.

«Ты зайдешь в мою комнату, ты…»

 
Ты зайдешь в мою комнату, ты.
Эти стены – и эти глаза.
Это нечто из той красоты.
когда сходятся полюса.
 
 
Просто мой ежедневный дом.
Мне войти сюда – в крепость сесть.
Только главная правда в том,
Что ты будто все время здесь.
 
 
И знакомой лампочки свет
до сих пор по-привычке грустит.
Это здесь я никак портрет
не могла до ума довести.
 
 
Тебя не было здесь так давно.
а зайдешь – и не сразу пойму.
остановишься, глядя в окно.
Я за плечи тебя обниму.
 

1990г.

«Смотрю на тебя – и съезжаю с ума…»

 
Смотрю на тебя – и съезжаю с ума.
И ты это знаешь, и знаю сама.
Проснулся знакомый сердечный повтор.
Блестят фонари между нитками штор.
 
 
Возможно, кому-то дано не любить.
Не нас, не сейчас, не всегда, может быть.
Я тихому скрипу знакомых дверей
обязана будущей силой своей.
 
 
Любимыми легче по свету ходить.
Выходит, и я помогу тебе жить.
Хоть где-то и спишь, но знакомый повтор
не спит, как и свет между нитками штор.
 

1990г.

«Вдруг, как собака на луну…»

 
Вдруг, как собака на луну,
я песню странную завою?
Чтобы она меня одну
перекрестила: «Бог с тобою».
 
 
Вдруг сна немого глубина,
и память вновь у изголовья.
Теперь я остаюсь одна
с своею спятившей любовью.
 
 
Я остаюсь. Когда проснусь,
все, как и раньше – день и люди.
И будет все равно. И пусть
мне будет все равно, что будет.
 

1990г.

«Я – ручная машина в цепи мирозданья…»

 
Я – ручная машина в цепи мирозданья.
вышло даже, что есть у меня
двигатель внутреннего сгорания
и умение чуточку сочинять.
 
 
У меня есть пружины, зажимы и сдвиги,
сила тока, локаторы, проводники,
а в счастливые миги изучаю я книги,
временами пишу стихи.
 
 
И всего не понять, если есть неполадки,
но могу различать неудобство и скрип,
и желание сжечь книги, письма, тетрадки
и уйти на звезду, где меня не нашли б.
 

1990г.

«Я, видно, не зря эту басню пою …»

 
Я, видно, не зря эту басню пою —
забудешь незванную радость свою.
 
 
А может, расскажешь когда-то другим,
что редко кто мною бывает любим.
 
 
Качается осень в деревьях и снах,
качается солнце во всех проводах.
 
 
Открылась внезапно мне правда одна:
не будет любви, раз она не нужна.
 
 
Как будто бы буря, и камни, и пыль,
и жизнь покачнулась почти на краю,
 
 
Но все улеглось, будто чья-нибудь быль.
Я больше теперь никого не люблю.
 
 
Качается осень в деревьях и снах,
качается солнце во всех проводах.
 

1990г.

«Я мир нестоящих оказий…»

 
Я мир нестоящих оказий,
непонимаемых основ,
сменю на мир своих фантазий,
и частых, но не вещих снов.
 
 
Я поменяю образ жизни
на тот, в котором нет тебя,
упорно тлеющие мысли
в холодный пепел загребя.
 
 
Будет шипенье в телефоне
и голос – будто детский сон,
как нереальный бред спросонья,
через пространство донесен.
 

1990г.

«Ничего нам не сможет помочь…»

 
Ничего нам не сможет помочь,
и покоя уже не видать.
А увидим – темную ночь,
то, чего нам не стоило знать.
 
 
Как собака, мне память верна,
принимаю ее, не крича.
Все слова, без прощенья и дна,
помещаются в слове «прощай».
 
 
Время тихо шумит за окном,
и потери уносит в поток.
Мы друг друга уже не найдем,
и блокнот беспощадно промок.
 
 
Все уходит дождем у окна.
Все неправда теперь, невзначай…
Помолчи… все слова, что без дна,
помещаются в слове «прощай».
 

1990г.

«Когда-то было – легкий синий снег…»

 
Когда-то было – легкий синий снег,
и фонари, и тихо шли трамваи,
и шла вся жизнь. И странно – снега нет,
и странно забывать, но забываем.
 
 
Мне надоело ждать, как свой сюжет
я сотворю, как тему для романа,
мне надоело видеть синий свет,
пробелы в небе, в сердце ли – как раны.
 
 
Я стала видеть стрелки на часах,
маршрутов длинных и ненужных цепи,
и синий свет растаял на глазах,
ушли за горизонт его отрепья.
 
 
Я выжила из памяти любовь
и все, что думала о ней когда-то,
я перестала слышать ритмы слов,
забыла ноты, акварели, даты.
 
 
Я проспала так долго, может быть.
Забыть бы будни, где мелькали лица,
и чтобы мог будильник не звонить,
когда мне старый синий сон приснится.
 
 
Ведь я была права, права тогда,
когда в страницах ездили трамваи,
а в жизни – дождь, и под мостом вода,
и снег, и синий свет, и провода
тянули: «Ничего не забываем…»
 

1990г.

«А я мечтала быть твоей…»

 
А я мечтала быть твоей.
Ты говоришь, другим любима.
А память? Бог, наверно, с ней,
пускай она проходит мимо.
Мы говорим – все не о том,
и я уже не та с тех дней,
и сердце – как забытый дом.
Но я мечтала быть твоей.
Горит звезда перед окном.
И о звезде скажу – Бог с ней.
Она заснет, наверно, днем.
увидит белый сон лучей,
увидит радугу, как звук,
как отражение ночей,
и среди них увидит вдруг,
что я мечтала быть твоей.
Что я мечтала навсегда
забыть в твоей душе свою.
Перед окном горит звезда.
Звезда – какая ерунда.
Теперь и я так говорю.
Так что же, что горит звезда?
Я только вспомню иногда,
поговорю с собой и с ней,
глядя на вечный и ничей
далекий свет ее лучей,
свободный от земных теней.
Любима, говоришь, другим,
и говоришь, что годы шли,
а сердце? Бог, наверно, с ним.
Оно все тот же нелюдим,
оно себя найдет вдали,
в другом свеченье, не Земли.
А я мечтала быть твоей.
Да что мечта теперь, Бог с ней.
 

1990г.

«Я на этом свете – гость…»

 
Я на этом свете – гость.
И уносит ветер злость.
Мне бы три кита, или мост,
Мне б незыблемость – в полный рост.
 
 
Но увы – навек на краю.
Только человек, но стою,
только человек, но могу
сосуществовать на снегу.
 
 
Замерзая, в ухо не дать,
засыпая, не вспоминать.
Песня бесконечна моя,
так же бесконечна, как я.
 

1991г.

Что сказали кришнаиты

 
Это проповедь адского мира —
серый свет и забытый сюжет,
пролетевший сквозь черные дыры
и ужасное множество лет.
 
 
Это свет из далекого рая,
прошивающий память во сне,
легкой лапкой он тронет – и тает.
Только кто-то за ним улетает,
разворачиваясь на Луне.
 
 
Только тени уходят и тают,
и неся долгожданный ответ,
неожиданно перекрывает
сквозь сверхдаль
на сверхскорости свет.
 
 
Только знай – это проповедь Ада,
позабыв свои лица, бродить.
Как нам надо – нам до смерти надо
вечно жить!
 

1991г.

 
***
 
 
Не будет из любви зола!
Скажи, кому она мешала?
Нам все чего-то не хватало,
но вот – рассвет, любовь пришла.
 
 
Будто живое существо —
пусть от нее несчастья выли,
но, если мы любовь убили,
что нам за радость от того?
 
 
А если нет? Поднимет веко,
взгляд из космического дна,
любовь – теперь уже калека,
любовь – разбитая луна.
 
 
Скажи – кому она мешала?
Чем чувства добивать вдвоем,
уж лучше б я тогда сбежала,
лучше б я спрятала ее.
 

1991г.

«Моя любовь мимо тебя прошла…»

 
Моя любовь мимо тебя прошла,
я в это, может, так и не поверю.
не в силах объяснить, я пережгла
и страсти разные, и их потерю.
 
 
Не достучалась до тебя. И вот
восходит солнце в утреннем покое.
Но это солнце только тот поймет,
кто видел ночь, и что она такое.
 
 
И я живу, всем вечностям – отбой.
Их столько тут прошло и промолчало.
Но, как до них, я говорю с тобой —
ты не конца не знаешь, ни начала.
 
 
Да хоть и диким голосом кричать,
не докричусь, как в королевстве снежном.
Осталось неизбежное – прощать.
Осталось сожалеть о неизбежном.
 

1991г.

«Снова рассвет – от края до края…»

 
Снова рассвет – от края до края.
Первые дворники. Я засыпаю.
я развязала Гордиев узел!
Нитки смотала. В невиданном ВУЗе
они пригодятся, чтоб вышить узоры.
может быть, завтра.
Может, не скоро.
Может, еще я чего-то не знаю.
Здравствуй, рассвет! Наконец засыпаю.
 

1991г.

«Кто здесь может прощать, и кого…»

 
Кто здесь может прощать, и кого,
и кого ты здесь тоже простишь?
Твоя тайна, твое торжество —
ненадолго душевная тишь.
 
 
Не поверишь уму своему —
никаких треволнений и драм!
И, прислушиваясь, никому
это странную тишь не отдам.
 
 
Кто здесь может прощать, и кого?
С этой тишью – посей и пожни.
Если б знать наперед, из чего
могут вырасти лучшие дни.
 
 
И кого ты здесь тоже простишь?
Хоть сто лет говори о богах,
хоть забудь всю душевную тишь.
Сеем счастье в распаханный страх.
 
 
И посей, и пожни. Каковы
камни собранные – на вкус?
Кто-то может прощать, и отвык
от камней, может быть? Ну и пусть.
 
 
Так всю жизнь. Без толпы и без драм
(зло и страх ты по ветру развей)
находи тихий угол на свете и там,
где не ходят, не топчут – ты сей себе, сей.
 

1991г.

«Звезда уснула где-то там…»

 
Звезда уснула где-то там,
в мирах, непостижимых нам,
И сон ей снится в мире том,
что люди есть, Земля и дом,
 
 
Что есть края у бытия,
и вечный дух, и слово «Я»,
пространство-время – там всегда,
и меряется жизнь в годах.
 
 
Вся моя жизнь приснилась ей —
мельканьем света и теней,
слова, цвета, часы, глаза,
и шаг веред, и взгляд назад.
 
 
И неизменность Сути той,
что видит сны, светясь звездой.
 

1991г.

«Голос теряет силу…»

 
Голос теряет силу.
Слезы теряют смысл.
Все, что вокруг, не мило.
Все, что придет – не мысль.
 
 
В будущем что сокрыто,
разве известно кому?
На гитаре разбитой
я ползвука возьму.
 
 
Ползвука – длиной в полжизни,
и буду слушать его.
Зачем же – чужие мысли
и злобное торжество.
 
 
Презираешь ты вроде, но
избавь от темы одной:
зачем нам теперь Родина.
Что строим. Какой ценой.
 

1991г.

«Спичка летит за край подоконника…»

 
Спичка летит за край подоконника,
дым оставляет.
Я поскулю тут полночи тихонько?
С кем не бывает.
 
 
Спичка летит моментально, безгласно,
летит за края.
как мир и как я.
Но несвершенного жалко ужасно.
 

1991г.

«Моя любовь мимо тебя прошла…»

 
Моя любовь мимо тебя прошла,
я в это, может, так и не поверю.
не в силах объяснить, я пережгла
и страсти разные, и их потерю.
 
 
Не достучалась до тебя. И вот
восходит солнце в утреннем покое.
Но это солнце только тот поймет,
кто видел ночь, и что она такое.
 
 
И я живу. Всем вечностям – отбой,
их столько тут прошло и промолчало.
Но, как до них, я говорю с тобой —
ты не конца не знаешь, ни начала.
 
 
Да хоть и диким голосом кричать,
не докричусь, как в королевстве снежном.
Осталось неизбежное – прощать.
Осталось сожалеть о неизбежном.
 

1992г.

Расстающимся

 
Не уходите осенью и ночью,
не сбросив наваждение с души.
За вами боль беззвучно захохочет.
под мокрый заоконный шум машин.
 
 
Не объяснив, не разобрав дороги,
по желтым листьям, спрятанным во мрак,
по улице, исполненной тревоги,
не уходите – ждите до утра.
 
 
А утром от усталости и боли
шагните в день, как раньше – в день любой.
И в одиночестве, как в новой роли,
успеете поговорить с собой.
 

1992г.