Текст книги "Йети с маникюром, или Опасные гастроли театра двойников. Иронический околонаучный детектив"

Глава 3. Путешествие в Большие Болота

Сказав родителям, что у меня появились срочные дела в Москве, я стала лихорадочно сбираться в поездку, приговаривая: «В Москву! В Москву! В Москву!» как одна из трёх сестёр, Ирина, в конце второго действия пьесы А.П.Чехова «Три сестры». Не придумав ничего более оригинального, я влезла в самые удобные джинсы и кроссовки, схватила паспорт и помчалась на вокзал.

Встреча была радостной, как будто мы не виделись не два месяца, а целую вечность.

– Давай скорей шифр разгадывать, – с нетерпением набросилась Люська на меня.

– А я уже всё разгадала, пока в электричке ехала. Смотри, первая буква – это первая бука твоего имени «Л».

– Согласна.

– Дальше, берём алфавит и складываем: 13 (Л) +32 (Ю) +19 (С) +10 (И) +31 (Э) +13 (Л) +13 (Л) +1 (А). Получаем 132. Всё просто!

В банке нас встретила атмосфера торжественности, скрупулезности и официозности. Банковский сотрудник, после тщательной проверки предоставленных документов и внимательного ознакомления с письмом, попросил нас немного подождать, а сам спешно удалился в глубины финансового царства. Спустя некоторое время к нам подошел еще более напыщенный и важный человек – менеджер более высокого ранга. Бросив критический взгляд на нашу одежду и наружность, он пригласил госпожу Штейнгель, ну и меня заодно, пройти внутрь, в хранилище, где находились банковские ячейки. Мы последовали за ним. Наконец, достигнув нужного места, он извлек нужный ящик и отошел в сторону, дав нам возможность самостоятельно вести ввод шифра.

Люська зачем-то перекрестилась и начала вводить цифры и буквы на специальном устройстве. Сначала букву «Л» по-русски и затем цифры 132, затем «L» латиницей, потом цифры в обратном порядке – 231, потом решила, что надо отнять 13 от 132 (вдруг там одна буква «Л» подразумевалась?) – но банковский сейф не зажигал зелёные огоньки, дающие доступ.

– Динка, что делать? Нам, что, теперь все буквы и цифры вводить? Мы здесь до конца жизни проковыряемся!

Её растерянность не осталась незамеченной для главного менеджера. Он, утратив безмятежный вид, уже сердито смотрел на наши тщетные потуги, и потом, не выдержав, сердито заявил, что, если мы не знаем шифра, то нечего его от работы отрывать, пытаясь вскрыть сейф. При этом, он больше не называл Люську госпожой, и не спрашивал, что ей ещё угодно.

– Ещё минуточку, ну ещё один разочек, – жалобно запросила несостоявшаяся миллионерша.

– Я вызываю охрану. Вспомните шифр, добро пожаловать, – важно заявил он, и мы были вынуждены подчиниться его требованию и покинули хранилище.

В зале обслуживания Люська не удержалась и разревелась: «Папочка, ну зачем ты так заморочился? Оставил бы шифр своему нотариусу, а тот своему сыну сообщил бы, и всё было бы просто…» Первой моей мыслью было поддержать подругу в таком славном деле, как женская истерика, сопровождающаяся активным слезотечением, но потом я подумала, что достойных зрителей, способных оценить всю трагичность ситуации, здесь нет. Работникам банка наши проблемы были непонятны, также как нам, к примеру, проблемы муравья, который пытается, но не может один утащить толстую гусеницу. Нет, плакать надо в кругу своих соратников и близких людей.

– Ты думаешь, что у нотариусов этих, отца и сына, кроме того, чтобы запоминать разные шифры, больше работы не было? И потом, твоему папочке везде враги мерещились, – я решила возвратить подруге ясность ума, – Развела тут сырость, смотри, уже какой-то мужик на нас пялится.

– Мне не до мужиков сейчас. У меня горе! – собралась начать вторую серию рёва подруга, но я её решительно остановила.

– Поехали на твою родину, может быть, там кто-нибудь расскажет нам о тайне твоего имени! Как там называется село, где ты в школе училась?

– Большие Болота.

– Я про село спрашиваю, а не про болото.

– А я про село и отвечаю. Название у него такое – Большие Болота.

Главное в слезливой ситуации – вовремя принять решение и действовать! Не важно, правильное это решение или нет – главное действовать, потом разберёмся. Мы решительно встали и пошли к выходу из банка. У стеклянной двери стоял, одетый в камуфляж, упитанный мужичок с начинающейся лысиной, который ранее внимательно рассматривал нашу слезоточивую группу. При нашем приближении он отвернулся к стене и стал с упоением читать условия предоставления кредита на 25 лет.

«Чего это я разволновалась? Человек кредитами интересуется, а не нашими личностями. Точно, уже фобия начинается. А вот парфюм у него противный, сразу чихать захотелось», – такие мысли пронеслись у меня в голове при выходе из банка и я чихнула.

Здоровенный инспектор, склонный к профессиональной полноте, вылез из патрульной машины (причём, патрулировал он на тонированном в ноль чёрном «Гелике» без номеров) и неспешно подошел к нам. Усы, мясистый нос, толстые пальцы, полосатый жезл – всё это было направлено прямо в Люсю. Из его форменной рубашки хмуро выглядывал большой мохнатый живот.

– Что надо от простых пешеходов этому «рыцарю жезла и орала»? – недоумённо переглянулись мы. – Мы даже дорогу переходили в законно установленном месте, по «штрих-коду», с чёрными и белыми полосочками.

– Старший лейтенант тыр-быр-мыр (дальше неразборчиво). Предъявите ваши документы! – представился страж порядка.

– А что мы нарушили? – сразу попыталась выяснить причину подруга, а я подобострастно вытащила паспорт и в раскрытом виде предъявила его инспектору. Мой паспорт его не заинтересовал. Он продолжал направлять свой жезл всевластия на Люську и, уже более строгим, официальным голосом, повторил своё требование. Люську как зациклило, и она опять стала пытаться выяснить причину интереса к её скромной персоне этого стража правопорядка.

– Да покажи ты ему паспорт, жалко, что ли, – начала увещевать я подругу.

– Ага, паспорт запомнит, а потом кредит на моё имя возьмёт!

– Чего ты волнуешься? Учитывая твою зарплату, ему такой кредит дадут, что он всего неделю на него сможет прокормиться.

В наш диалог вмешался инспектор гневным мощным рыком: «Проверка документов!», после чего Люська, как примерная ученица, достала паспорт и даже держала его перед кристально честным оком полицейского, пока он с большим трудом, так, словно шариковая ручка была привязана к тяжёлому чугунному лому, переписывал все данные. Посмотрев и место прописки, он уточнил, проживает ли гражданка Штейнгель по адресу регистрации, где работает, каково её семейное положение и куда она далее планирует направиться. Как загипнотизированная тяжелым профессиональным взглядом, Люська всё честно о себе рассказала, не утаив при этом, что далее мы планируем направиться на её родину, в Большие Болота. Страж порядка и это зафиксировал на листке бумаги (странно, а чего же протокол не оформил?) отпустил нас и отправился по направлению к своей патрульной машине. Моя личность у него никакого интереса не вызвала, поэтому я, решив с обидой бросить последний взгляд на такого, всего наполовину профессионала, увидела, как из окна тонированного «Гелика» без номеров вытянулась рука в зелёном рукаве, протянула инспектору белый конверт, а инспектор отдал этой руке клочок бумаги, на котором он с таким трудом выводил информацию о Люське.

Я, конечно, тут же сказала об этом подруге, но она заявила: «Тебе везде видятся шпионы и бандиты, и вообще, надо поменьше детективы читать, а лучше перейти на любовные романы!»

Когда мы, размякшие и умиротворённые, уже сидели в тёплом вагоне поезда, на Люську напало мечтательное настроение, и она стала представлять себе дворец с колоннами на берегу моря и прекрасного принца, скачущего на коне к ней с предложением руки и сердца. Весь этот бред она с увлечением пересказывала мне, а я, не желая с ней спорить в полусонном состоянии, со всем соглашалась.

– Знаешь, я даже не мечтала когда-то случайно стать счастливой… – вздохнула она.

– Не счастливой, а богатой, – уточнила я. – Ещё неизвестно, принесет ли тебе счастье это богатство, до которого ещё добраться надо. И вообще, у тебя наследство не в Швейцарии, а в Швеции, а сходство у этих стран, кроме похожих названий, только в том, что они обе находятся в Европе. Швеция – в северной, на Скандинавском полуострове, а Швейцария – в центральной Европе. Но не может не радовать, что Швеция – страна героев сказок Астрид Лидгрен и огромного количества известных музыкальных групп и исполнителей: ABBA, Roxette, Ace of Base, Army of Lovers и других. Так что певцов там достаточно, напоют тебе в уши, ты и отдашь своё многомиллионное наследство ему, якобы, на развитие бизнеса.

– Да ну тебя! Всё лирическое настроение испортила. Всё время какие-то неприятности пророчишь…

– А их даже и пророчить не надо! Они, как элементы в периодической системе, возникают периодически, и предугадать их появление нельзя! Давай лучше спать, завтра нам предстоит тяжелый день – путешествие в твои родные «болота»! Как бы нам там, вместо прекрасных принцесс, кикиморами болотными не стать…

Я проснулась рано. В вагоне было подозрительно тихо, так как основная часть наших попутчиков сошла на других остановках, и к конечной станции мы подъезжали в гордом одиночестве. В разрывах туч периодически появлялась ущербная, словно надкусанная, Луна.

Поезд медленно подкрадывался к вокзалу, осторожно постукивая железными колёсами на стыках рельсов. Он был похож на серую кошку, охотящуюся на воробьёв, которая, казалось, именно сейчас, выбрав наиболее удобную позу и проверив действие всех мышц, совершит последний, решительный прыжок… Но нет. Поезд пару раз нервно дёрнулся и замер у перрона.

Для разгадки тайны имени Люсиэллы наш путь пролегал в маленькую деревеньку на краю области. До центрального села под названием Большие Болота добирались мы долго, сначала на автобусе, далее на попутке.

Мы быстро нашли сельский совет, теперь это называется администрация. Конечно, тех, кто помнил бы дела 28-летней давности, среди работников уже не было, но нас направили к старенькой седой старушке, которая 30 лет назад была секретарем сельской администрации.

Зинаида Павловна была маленькой морщинистой старушкой с фиолетовыми волосами. «Да, помню я, случай был странный, – начала она свой рассказ за чаем с конфетами, купленными нами в местном магазинчике под вывеской „Хуторок“, – Пришла ко мне как-то осенним дождливым вечером Степанида Балясина. Она у нас в лесной сторожке жила, какие-то наблюдения вела за болотом, всё переживала, что болота высыхают. А чего переживать-то? Высохнут, люди пропадать не будут, а то столько народу в этих болотах сгинуло! А она всё своё – нарушится, дескать, влажностный режим, климат изменится, болотная экосистема погибнет, животные вымрут… В то время тяжело всем жилось, как бы самим не помереть, а Степанида принесла творожка козьего, меда, грибочков белых и сушеных, и соленых… В общем, не удержалась я, сделала всё как она просила. Она сказала, что сыночек её, один единственный, уехал на заработки и погиб, но оставил после себя дочурку маленькую, которую привезла к ней незнакомая женщина, назвавшаяся невестой сына Степаниды. Женщина эта ночью ушла, а девочку оставила у бабушки. Уж не знаю, правда это, или нет, но просила меня Степанида зарегистрировать девочку на неё, как будто это её дочка и оставить все в тайне».

– Так значит, у бабушки был сын, мой отец? – не выдержала Люська.

– Да никакого сына никогда не было, Степанида только за наукой замужем была, – продолжила свой рассказ Зинаида Павловна. – У нас, в деревне, грамотных людей мало было, вот мы с ней и сдружились. Она в Ленинграде жила, институт закончила, в аспирантуре училась, кандидатскую диссертацию защищать готовилась, по генетике. Но появился тогда в научной среде агроном-недоучка Трофим Лысенко, который полностью отвергал наследственную теорию, конечно, ведь он имел всего два класса школьного образования и научился читать всего в 13 лет. Лысенко считал, что любой живой организм всю свою жизнь приспосабливается к окружающей среде и затем эти изменения, вызванные адаптацией, передает следующим поколениям. Он ввел новую сельскохозяйственную технологию – яровизацию, по которой обработка семян холодом и влагой позволяла дать высокий урожай после весеннего посева, и пообещал получить высокие урожаи от нового выведенного селекцией сорта «ветвистой пшеницы», которые смогут накормить весь советский народ. Его идеи поддержало партийное руководство и вот тогда начались гонения на ученых-генетиков, даже тогдашний Министр сельского хозяйства издал приказ, в котором говорилось о том, что никаких мутаций в природе быть не может!

Зачем это было надо, не знаю, ведь два направления в науке – селекция и генетика могли бы развиваться параллельно, но в те годы генетика была объявлена «буржуазной наукой», а мичуринская селекция – единственно правильной, «пролетарской». На «Августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года»Лысенко прочитал свой доклад, где разделил эти биологические науки на «буржуазную» и «пролетарскую», и, естественно, партийная верхушка этот доклад поддержала. Вот тогда и стали увольнять с работы ведущих генетиков, закрывать кафедры, лаборатории, даже целые институты, причем, ведущих ученых приговаривали к тюремному заключению, или призывали прилюдно покаяться и подтвердить, что они занимались ложной наукой, а книги и научные работы уничтожались во всех библиотеках. Даже исследование мушек-дрозофил было под запретом! Степанида в Ленинграде жила, работала в ведущем на тот момент научно-исследовательском институте по генетике, заведовала лабораторией. Когда руководителей института арестовали, Степанида забрала свою недописанную диссертацию, научные книги и сбежала из Ленинграда сюда, в Большие Болота, устроилась в лесничестве и стала наблюдать за нашим болотом. Ну, а потом, когда ты у неё в результате непорочного зачатия появилась, стала тебя учить уму разуму. Ты ведь тоже биолог?

– Да, я учительница биологии. И тоже собиралась в аспирантуру поступать, но жизнь распорядилась иначе.

– Вот и думай, что все-таки важнее – гены или воспитание? Ведь ты на Степаниду совсем не похожа, а биологию любишь!

– А я думаю, вот до чего доводят неучи, близкие к высокому начальству! То генетику запретили, то кибернетику объявили лженаукой – а теперь мы пытаемся в этих областях догнать те страны, куда уехали наши ученые! – завершила я наш душевный разговор.

– И куда же вы дальше пойдете? – поинтересовалась Зинаида Павловна.

– Я думаю в избушку бабушкину сходить, туда, где моё детство прошло. Очень хочу опять на книги её посмотреть, вспомнить, как в детстве я рассматривала эти картинки неведомых мне животных и читала их названия на латыни.

Центральная часть села, освещённая одиноким фонарём у магазина «Хуторок», закончилась вместе с асфальтовой дорогой и дальше мы прошлёпали по грунтовой дороге, вдоль которой стояли какие– то насупленные и кривые деревянные дома тёмно-серого цвета. Ни резных наличников, ни буйства разноцветных пионов и Золотых шаров не наблюдалось. Стояла угрюмая тишина, изредка нарушаемая отрывистым собачьим лаем где-то вдалеке. В огородах ветки яблонь сгибались под тяжестью урожая.

– Люсь, а что, здесь никто не живёт?

– А кому здесь жить? Старики поумирали, молодежь в город перебралась, а дома так и стоят пустые, их даже продать невозможно. Большие Болота находятся на самом краю области, дачникам далеко ехать, поэтому желающих перебраться сюда на постоянное место жительства нет, да и в качестве дачи дом никто приобретать не хочет, находящийся в такой дали от цивилизации.

– Хорошо, что мы одеты прилично. Я имею в виду, прилично для больших пеших переходов, а то бы я дальше, в лес не пошла.

– Не волнуйся, это не очень-то и далеко, всего 5 километров, по красивому еловому лесу. Фитонцидами надышишься, болеть не будешь!

– Ничего себе, 5 километров! Я тебе что, спартанец?

– Да брось ты, я, когда в школе училась, то каждый день это расстояние проходила.

– Ладно, только тогда занимай меня разговорами. Например, расскажи, что там с твоим благоверным Штейнгелем приключилось?

– Хорошо, слушай. Как ты уже поняла, я не мыслила своей жизни без биологии и поэтому, после окончания школы, легко поступила на биологический факультет университета. Естественно, основной контингент будущих биологов составляли девушки.

– Да, это мне знакомо. У химиков также.

– Но в университете были и другие специальности, например, «Государственное и муниципальное управление». Вот там и учился мой будущий супруг Максим Штейнгель. На момент окончания университета у Максима развивалось параллельно несколько романов с очень эффектными дамочками – начинающими артисточками, манекенщицами и дочками видных чиновников, ну, а моя личность была даже не в параллели, а в виде какого-то аппендикса, так, на всякий случай. Название специальности и возможной будущей профессии у Максима было многообещающее, но, оказалось, что сначала, после выпуска, надо годик-другой поработать в муниципальном управлении, каким-нибудь начальником отдела, а потом уже хорошие знакомые его матушки устроят его в крупный город, в какое-нибудь министерство. Но, оказалось, что даже в районных центрах должности начальников отдела заняты тем, кем надо, и вакантное место было только в поселке городского типа на нашем острове. Но ещё одна проблемка: Максим был абсолютно не приспособлен к самостоятельной жизни, так как все заботы о его быте самоотверженно возложила на себя его матушка, вырастив такого изнеженного сыночка. Максиму надо было срочно жениться, решила мама!

Конечно, все его знакомые потенциальные невесты-супермодели отказались ехать с ним в такую глушь и не захотели менять городскую жизнь на сосновый бор, и тогда последнее предложение было сделано мне.

Я подумала: «А чем плохо? Место курортное, городок небольшой. Вот рожу ребёночка, пусть свежим воздухом дышит». Скромно расписались и поехали в дальние края. Я-то сама от шума и расстояний мегаполиса была не в большом восторге, поэтому быстро привыкла к маленькому городку, но деятельная натура моего супруга не успокаивалась. Он вдруг вспомнил своё немецкое происхождение (по отцу он из русских немцев) и подал заявление для переселения на историческую родину.

Дело в том, что, благодаря принятому в ФРГ в 1953 году закону «О беженцах и изгнанных», немецкие переселенцы могут вернуться на свою историческую родину в упрощенном режиме и называются «поздними переселенцами». Однако, подача заявления на репатриацию доступна только людям, родившимся до 1 января 1993 года. Максим посчитал уважительной причиной для того, чтобы не брать меня с собой тот факт, что я родилась позже этой даты, и наш брак длился менее трех лет. Я могла получить только статус «члена семьи репатрианта», на который не распространялся весь перечень услуг и льгот, предоставляемых переселенцам. Он занялся оформлением документов и успешно подтвердил знание немецкого языка, пройдя шпрахтест, так как в школе и в университете изучал немецкий язык. После получения одобрения и оформления визы, муж собрал вещи и отправился на постоянное место жительства в Германию. По приезду он был направлен в распределительный лагерь для репатриантов, который находится во Фридланде. Мы тогда ещё с ним общались, и в первое время он говорил, что испытывает «культурный шок». Жизнь в Германии – это сплошной «стандарт» и бумажная волокита. Жизнь, при которой ты будешь неминуемо встроен туда, где определят тебе место чиновники, и им плевать, что у тебя два высших образования или ты прекрасно работаешь с людьми – ты пойдешь чистить тушки кур в холодильник или копать картошку до конца своих дней. Конечно, в Германию хорошо переселяться тем, кто знаком с рабоче-крестьянским трудом, но Максим решил, что именно там он сможет реализовать свои амбиции.

– Странный человек, сейчас русские немцы обратно возвращаются, в Россию, насмотревшись западной «толерантности», а ему в Европу захотелось, – вставила я своё слово в монолог подруги. – Ну, продолжай раскручивать маховик интриги дальше.

– Как я уже сказала, меня он брать с собой сразу не стал, сказав, что там переселенцев из России сначала в сельхозкооператив распределяют, на работы, а только потом можно будет устроиться по специальности, вот тогда-то он и сделает мне приглашение. А кому его специальность «Государственное и муниципальное управление» в Германии нужна? Вот так и оказалось, что осталась я одна, вроде замужем, но без мужа. А потом он прислал согласие на развод, так что от мужа мне осталась только немецкая фамилия Штейнгель.

– А может быть, ты теперь Бобровой станешь, по отцу? Впрочем, это ещё доказать надо, а доказательств у нас кот наплакал, – заметила я.

– Ладно, давай не будем кота расстраивать, тем более, что уже слышится шум речушки и виднеется мост. Его нам надо будет как-то преодолеть, а потом, по тропинке вдоль реки, и мы у цели.

Мы приблизились к месту, где возвышался разрушенный мост. Гнилые бревна, искривленные временем и природными силами, торчали в разные стороны, будто пытаясь уцепиться за последние остатки своего некогда прочного облика. Под мостом у нас встретило веселое журчание мелководной речки, которая словно игриво шептала о своих прекрасных приключениях в уютном лоне природы.

Однако, несмотря на кажущееся безопасность, единственным путем, который предстояло нам пройти, было перебраться на другой берег. Мой взгляд упорно избегал опасного погружения вниз, и я сосредоточилась только на том, чтобы уверенно добраться до другого берега. Сердце билось сильнее, когда я решила действовать и ухватилась за остатки перил. Зажав в руках их хрупкие остовы, я приступила к нелегкому пути, силой воли преодолевая страх перед высотой и непредсказуемостью.

Ветер, играющий с моими волосами, куда-то уносил звуки журчания речки, создавая особую атмосферу. Я решительно продвигалась вперед, сосредоточенно смотря только на точку назначения. Сердце громыхало в груди, но это лишь усиливало мою решительность и стремление достичь цели.

И вот, напряженные усилия и осторожные шаги окупились. Я, наконец смогла вздохнуть с облегчением, оказавшись уже на противоположном берегу. Ощущение победы пронзило каждую клеточку моего существа, и я осознала, что даже разрушенный мост не смог остановить меня. Теперь, с победой в кармане, я готова была продолжить свой путь, не зная, что настоящие испытания ещё только начинаются.

В отличие от меня, Люська спокойно преодолела преграду, легко перепрыгивая с бревна на бревно. Чувствуется опыт!

Люськин дом стоял в гуще разросшейся сирени. Сквозь заросли крапивы мы пробрались к покосившемуся крыльцу. Дверь была закрыта на большой амбарный замок. Люська наклонилась и пошарила под полусгнившими досками.

– Ура! Вот он! – в руках она держала большой железный ключ. С этими словами она, поднатужившись, все-таки смогла открыть замок и мы вошли внутрь.

Обстановка была спартанская: в центре комнаты стоял круглый стол, накрытый вязаной крючком кружевной белой скатертью с большим количеством кисточек по краю, шкаф образца начала пятидесятых годов с большим мутным зеркалом стоял у стены, справа находилась покосившаяся полка с толстыми книгами в старинных переплётах, под ней старенький потертый диван с цилиндрическими валиками, а слева, у окна, стояла массивная железная кровать с облупленной никелировкой. Завершала интерьер большая печь с плитой и духовкой, зрительно разделявшая комнату на две части: спальню и столовую. В столовой находился обеденный стол на основательных, толщиной по 10 сантиметров, ножках-столбах.

«Вот здесь прошло моё детство, – глаза подруги наполнились слезами, – и бабушки уже давно нет, только книги её остались. И как мы здесь найдем тайну моего имени?»

Старинные книги меня заинтересовали сразу. Я вытянула шею, встала на цыпочки и в такой лебединой позе потянулась за крайней книжкой. Да, видно не судьба мне быть лебёдушкой! Что-то в моем теле перевесило, и я стала заваливаться набок, потянув за собой хлипкую конструкцию в виде полусгнившей полки.

– Динка! Динка! Ты живая? – через ватный туман услышала я взволнованный голос подруги.

– Что со мной случилось? В голове шумит, дышать нечем, и ничего не видно…

– Ой, как хорошо, что ты очнулась, а то я уж пугаться начала. В общем, ничего страшного, тебя просто Брэмом придавило!

– Кем? Кем?

Ну, Альфредом, по фамилии Брэм. Вернее, его тремя томами книг «Жизнь животных. Большая иллюстрированная энциклопедия». Она самая полная, с иллюстрациями…

Знаешь, если бы информация из кинетической энергии при ударе переходила бы в умственную, я была бы рада этим иллюстрациям, как и ты. А так, от всех энциклопедических знаний Брэма я получила только шишку на голове. А чего это у нас такая пыль стоит как на щебёночном заводе?

А, так это вместе с полкой штукатурка обвалилась. Ой! Смотри! Под штукатуркой ещё что-то лежит!

Из-под части не обвалившейся штукатурки выглядывал угол коричневой папки. Не раздумывая долго, Люська потянула за него, чем обрушила оставшийся пласт и создала новую завесу пыли. Прочихавшись и прокашлявшись, мы пришли к единственному правильному выводу – выйти на улицу и постараться прочитать бумаги, которые так основательно спрятала бабушка Степанида.

Вот она, бабушкина диссертация! Тогда это был прорыв в науке, за что в лагеря можно было загреметь, а теперь это просто история… – подруга грустно листала пожелтевшие листы старой диссертации с текстом, написанным от руки перьевой ручкой. В середине манускрипта лежали более светлые листы бумаги.

– Что это? Какое-то письмо?

– Конечно, чужие письма читать нельзя, но вдруг там что-то важное, касающееся того, что мы ищем…

Люся раскрыла свернутый лист бумаги и прочла первые строчки: «Дорогая моя Люсиэлла! Если ты читаешь эти строки, значит, произошло что-то, что нарушило спокойное течение твоей жизни, и ты вернулась сюда, в эту строжку, в которой прошло твоё детство.

Я никогда не рассказывала тебе тайну твоего происхождения, так как боялась, что ты по неопытности и по неосторожности можешь кому-нибудь всё рассказать, и тогда твоей жизни будет угрожать реальная опасность. Но, если ты нашла это письмо, значит, опасность уже где-то рядом, и ты должна знать, как и где ты появилась на свет.

Ты знаешь, что я свою жизнь посвятила науке генетике, ведь в довоенный период советские генетики находились примерно на одном уровне с европейскими коллегами. Однако, после массового голода во многих регионах страны, власти решили увеличить количество сельскохозяйственных научных учреждений, которые невозможно было обеспечить квалифицированными кадрами. В результате этого в сельскохозяйственную науку хлынул огромный поток честолюбивых и малограмотных недоучек, не желавших вникать в сложности научного знания, но агрессивно настроенных против «буржуазных» специалистов. Именно их и возглавил Трофим Лысенко. Одним из основных положений его учения стало отрицание генов как единицы наследственности и роли хромосом как материального носителя наследственности. По мнению Лысенко, наследственность свойственна любой частице клетки, не только хромосоме, а живые организмы изменяются адекватно окружающим условиям. Генетика была объявлена лженаукой и я вынуждена была, спрятав свою диссертацию, приехать сюда, в биосферный заповедник, на должность младшего научного сотрудника. А потом изменили административно-территориальное деление и село Большие Болота, которое находилось на краю биосферного заповедника, отнесли к другой области, а вместе с ним и мою сторожку, в которой я уже привыкла жить. Менять что-то в своей жизни было уже поздно, я вышла на пенсию и стала дальше жить одна в маленьком домике на берегу красивой речки, с козочкой и курочками, питаясь дарами леса и реки, а также тем, что сама вырастила на маленьком огородике.

Октябрь 1993 года тогда выдался дождливый и когда, наконец, «бабье лето», хотя и с большим опозданием, остановило эти потоки воды с неба, я решила съездить в центральное село Большие Болота. Конечно, в село Раздольное ехать было бы ближе, но пенсию мне выдавали на почте именно в Больших Болотах».

– А зачем ехать? Моим родителям пенсию сразу на карточку перечисляют, где бы они не находились? – не удержалась я.

– Так это сейчас! Ты что, забыла, что письмо написано 28 лет назад! Тогда ни телефонов, ни компьютеров не было!

– Как же люди так жили! А хоть свет-то у неё был?

– В то время свет был. Ты же видела остатки столбов вдоль заросшей дороги, по которой мы сюда шли. Это потом, уже в конце 90-х годов, все провода срезали и на металлолом сдали, а потом восстанавливать электричество уже не было смысла – здесь никто не жил. Ладно, слушай дальше и не отвлекай меня.

«На велосипеде я отправилась в село. Сделав все запланированные дела, уже было собралась в обратный путь, но дождь припустил так сильно, что дороги не было видно, и я вынуждена была остановиться у своей приятельницы, работавшей раньше директором Большеболотовской средней школы. Поутру, когда дождь успокоился, я стала собираться в обратную дорогу, так как надо было доить козочку и топить печку.

Ехать по размокшей дороге было трудно и, на половину пути, перебравшись через мост, я решила отдохнуть. Положила велосипед в траву у обочины, а сама отошла в кустики, «по делам». Стояла абсолютная тишина, даже не было слышно пения птиц, собирающихся в стаи для перелёта в южные страны. От реки поднимался белый клубящийся туман.

Вдруг вдалеке, со стороны Раздольного, послышался шум мотора автомобиля. Это было странно. Кто в такую рань, по размытой заброшенной дороге, осмелился поехать в наше село? Ведь из Раздольного до их районного центра проложена хорошая асфальтовая дорога, да и железнодорожная ветка там есть, электричка два раза в день проезжает, утром и вечером.

Из утренней туманной дымки показался свет горящих фар автомобиля. Заехав на мост, автомобиль остановился. Это были «Жигули» невзрачного мышиного цвета. Водитель сильно рисковал, ведь мост здесь был старый, сделанный из больших сосновых брёвен, со сгнившими перилами. Даже мне на велосипеде через этот мост приходится проезжать с осторожностью, но иного-то пути нет! Но вес велосипеда с весом автомобиля не сравнить! Я удивлялась смелости водителя. Наверно, он был здесь чужак, раз не знал об опасности моста, хотя, какой чужак вообще знает о существовании этой дороги, которая раньше связывала Большие Болота и Раздольное?

Я предусмотрительно решила не выходить из своего укрытия в кустах. Тем временем, из машины вышел коренастый мужчина с тёмными усиками на лице. Он был в военной форме, а на погонах я смогла рассмотреть четыре маленькие звёздочки. Капитан обошёл машину спереди и открыл дверцу, из которой попыталась выйти женщина. Это было сделать достаточно трудно, так как ей мешал очень большой живот. Беременная была одета в тёплое зимнее пальто, не сходящееся не животе, а на голову была накинута пуховая шаль. Мужчина помог женщине выбраться из машины и подвёл её к краю моста. Было видно, что женщине очень плохо, возможно, её укачало на размытой дороге. Она держалась двумя руками за живот и, наклонившись вперёд, совершала судорожные движения. Её рвало. Старые перила были расположены чуть ниже живота женщины.