Текст книги "В плену чужой судьбы. Практика системных расстановок"

Верни мне мою душу

– Не сутулься! Не сутулься! Не сутулься, я сказала, – шипит мать громким шепотом, ударяя дочь то кулаком, то ладонью по спине. От каждого удара девочка еще больше скукоживается, втискивая голову в плечи, от чего ее светло-серые глаза, кажется, вот-вот выкатятся из орбит.

Мать и дочь пришли ко мне на консультацию вместе, несмотря на то что в разговоре с матерью (Аленой) я советовала прийти вначале ей, а потом ее дочери (Ксюше), то есть в разное время.

Ксении 18 лет, но выглядит она четырнадцатилетним перекормленным ребенком. Девочка привыкла к тычкам и понуканиям матери, которую любит по-детски преданно. Чтобы отключиться от боли и постоянной критики матери, Ксюша периодически впадает в состояние прострации, уходит в себя, ничего не слышит, не видит.

Я тоже чувствую себя в этой ситуации связанной: неэтично делать замечания матери при дочери, приходится все время дипломатично изворачиваться. Я чувствую, как во мне поднимается волна раздражения. Я понимаю, что это не мое чувство, флюиды злости исходят от моих посетительниц. Спрашиваю у матери:

– Алена, когда вы бьете дочь, на кого вы злитесь, кого вам в самом деле хочется ударить?

Рука женщины повисла в воздухе. Алена озадаченно смотрит на меня, на дочь, на свою руку и, сверкая молниями в глазах, начинает свой рассказ. Ее дочь осторожно отползает на другой край дивана. Понимая, что девочке не обязательно слышать все из откровений матери, жестом прерываю Алену и говорю, что Ксюше лучше пока погулять в парке.

– Пусть сидит! Вы ее не знаете, потом не найдешь! – заявляет мать.

Да, я ее не знаю. Думаю, что матери виднее, и продолжаю слушать рассказ женщины.

Ксюша росла неординарным ребенком. Очень добрым, очень любящим и не по возрасту развитым. Она любила всех, и все обнимала, целовала, прижималась к незнакомым людям и детям, кошкам и собакам, деревьям. В два года она уже угадывала буквы на рекламных щитах, в три знала по математике все, что знают дети во втором классе. Но родители проявлений дочери стеснялись. Они силой отрывали ее от детей, к которым она по-детски непосредственно прижималась, стыдили за поцелуи цветов и деревьев, не давали дружить с соседскими детишками. В конце концов отдали ее на воспитание дедушке и бабушке – родителям мужа. Не отдавать же ее в детский сад без присмотра!

Бабушка души не чаяла во внучке, но любовь к ней выражала по-своему. Она завязывала за нее шнурки, одевала, обувала, кормила с ложечки до школьного возраста, привязывала ленточками одеяло к кровати, чтобы, не дай Бог, ребенок ночью не раскрылся. Бабушкина любовь полностью атрофировала в живой девчушке самостоятельность и послужила поводом для бесконечных насмешек в школе. Ксюше было неинтересно все то, что говорила учительница, зато она очень хотела дружить со всеми: ходила хвостиком за каждым, чтобы обнять и посидеть рядом, взявшись за руки. Дети пугались ее привязчивости, разбегались или жаловались учительнице. Учительница вызывала в школу родителей.

Те очень стыдились дочери, объясняли ей ремнем, что «она ведет себя как „дебилка”». В итоге девочка ушла в себя, замкнулась. Она стала изгоем и в школе, и дома. Только безграничная любовь бабушки и дедушки да появившаяся страсть воровать и при этом выходить сухой из воды спасали ее от уныния и отчаяния. Ей нравилось наблюдать, как одноклассники, которые раньше били ее, мутузят друг друга, обвиняя в пропаже из портфелей фломастеров, ручек, яблок, денег. Она воровала легко и ловко, все происходило будто само собой и приносило ей несказанное удовлетворение. Краденые вещички она дарила детям во дворе, а деньги тратила на мороженое и пирожные, которыми тоже делилась. Так девочка искала и заслуживала любовь, которую родители отказались ей давать только потому, что она «не такая, как все».

Отец уходил в плаванья, мать работала, уставала и, хотя дочь находилась у родителей мужа, вспыхивала и раздражалась по поводу и без. Особенно раздражительной ее сделала вторая беременность. Она носила близнецов, очень хотела и ждала их появления. Авось эти родятся «нормальными». Но по окончании седьмого класса Ксюша какой-то провинностью так взбесила мать, что та исхлестала ее ремнем. На нервной почве у Алены началось кровотечение. Когда «скорая помощь» довезла женщину до роддома, было уже поздно. Спасти жизнь детей не смогли, их вытаскивали из тела матери по кускам.

– Это ты во всем виновата, ты виновата!!! – в истерике подняла мать кулаки на Ксению и в бессилии опустилась на пол. – Ненавижу! Лучше бы ты умерла!

Девочка, втянув голову в плечи, закрывалась двумя руками. Она смотрела на мать расширенными от ужаса глазами и… отключилась. Алена, увидев безжизненно упавшее тело дочери с закатившимися вверх глазами, осеклась и упала рядом с ней на колени. Мысль, что она своим пожеланием убила дочь, обожгла ее нутро. Алена разрыдалась и начала трясти девочку за плечи.

С тех пор прошло несколько лет. В Алене уживались два чувства: ненависть к дочери и страх ее потерять, который она называла любовью. Ксюша несла теперь, помимо всех своих бед, еще и вину за погибших маминых детей. Это было невыносимо, поэтому она много ела, заедая свое несчастье и неприкаянность. Воровство стало для нее отдушиной. Ее ловили на горячем, а она смотрела на всех округлившимися глазами и говорила, что сама не понимает, как эта вещь оказалась у нее в руках. Все уговоры, наказания, угрозы были бесполезны – девочка превращалась в глухонемую, достучаться до нее никто не мог. Но училась она хорошо, вела себя смирно, выгонять ее из школы не было причин. Пока в семье между родителями не началась война.

Отец, которого Ксюша боготворила, изменил матери с ее лучшей подругой, крестной девочки. Мать снова не замедлила поставить это в вину дочке: «Вот если бы не твоя придурковатость, отец никогда бы так не сделал». Муж подал на развод и, узаконив отношения, ушел к новой жене. У них родился сын. Девочка теперь на завтрак, обед и ужин получала порции обвинений и яда материнской обиды. Ксюша сама страдала из-за ухода папы, она сама хотела, чтобы он вернулся. Он никогда ее не бил и никогда не наказывал. «Значит, любит», – думала Ксюша, плача по ночам в подушку. И однажды в ее голову пришла шальная мысль. Она украла 50 гривен из бабушкиного кошелька. Бабушка, которая ее безгранично любила и отказывалась верить в кражи внучки, прозрела и подняла шум. Она вызвала сына и невестку и сказала им, что отказывается от внучки, чтобы ноги ее больше в доме не было, что они породили исчадие ада и пусть сами с ней разбираются.

Страстное желание увидеть отца любой ценой обошлось Ксении слишком дорого. Она заплатила болью, разочарованием, полным отвержением и крахом всех надежд. Отец сокрушенно покачал головой и вернулся к молодой жене и ребенку, подальше от проблем и их решения.

Алена в отместку мужу вышла замуж за человека намного моложе ее и укатила с ним в Мурманск. Ксюшу забрали из школы и пристроили в колледж, поселили у бабушки и дедушки по материнской линии, которым девочка была чужой и непонятной. Не зная любви, они только контролировали ее, ворчали, требовали послушания и все запрещали. Ей нельзя было перечить старшим, возвращаться домой позднее восьми вечера, приводить подруг, носить облегающие платья и короткие юбки. С подростковым бунтарством Ксюша делала все наоборот, чем доводила стариков до предынфарктного состояния. Когда из дома стали пропадать вещи и деньги, дед попал в больницу, а бабка потребовала от Алены забрать свое чадо обратно.

Алена нашла в Интернете мои координаты и просила-умоляла-требовала спасти ее и родителей от собственной дочери. Я сказала, что готова разобраться в ситуации и помочь, но для этого мне необходимо встретиться с «объектами спасения». Ибо я не являюсь участником «Битвы экстрасенсов» и не умею оказывать помощь на расстоянии.

Алену это разочаровало. Ей никак не удавалось, как говорят в Одессе, «слинять с базара». Жизнь требовала ее участия в воспитании дочери, которое она с облегчением переложила на плечи престарелых родителей. Она приехала в Одессу летом, взяла дочь за руку и привела ко мне.

Мои попытки донести до ее сознания понятия конфиденциальности, личных границ и просто деликатности были тщетными. На меня наехал танк с голубыми глазами в цветастом шифоновом платье.

Наша встреча превратилась в обвинительный монолог матери против дочери, праведности против порока. Он сопровождался битьем девочки по спине и приказаниями: «Не сутулься! Закрой рот! Не твое дело!» Поэтому, когда Алена закончила словами: «Я ее люблю и хочу ей помочь», – я чуть со стула не упала. Мне было невмоготу присутствовать на этом водевиле, но оставить девочку без поддержки мне уже не позволяла моя профессиональная совесть и сердце матери.

Я обратилась к Ксении и попросила рассказать о себе и о том, что она сейчас чувствует. Девушка растерялась, обреченно скосила взгляд в сторону матери и стала говорить заученной скороговоркой: «Я плохая. Я виновата во всем. Я не знаю, что на меня находит».

Я поняла, что дальнейший разговор с ней бесполезен. Под контролем и прицелом материнского взгляда она не откроется. На прощание я спросила у Ксении, о чем она мечтает.

– Чтобы меня любили. Чтобы мама и папа жили вместе. И чтобы бабушка Люся простила меня, – со слезами на глазах одними губами произнесла Ксюша.

Чтобы больше не травмировать Ксению проявлениями «материнской любви», мы встретились еще раз с Аленой наедине. Я на полуслове остановила ее заезженную пластинку с обвинительной речью в адрес дочери вопросом:

– Алена, а за что вы так злитесь на Ксюшу?

– Я злюсь?! Я люблю ее! Я боюсь ее потерять! – покраснев до корней волос, возмущенно заявила Алена.

– Тогда скажите мне, чего больше всего боится ваша девочка, что ее сегодня волнует, о чем она мечтает.

Женщина растерянно заморгала. Она, словно рыба на суше, открывала рот, силясь найти слова и, не найдя их, закрывала рот.

– А знает ли ваша дочь, что вы любите ее? Когда в последний раз вы ей об этом говорили?

Голова женщины начала качаться из стороны в сторону, взгляд ее беспомощно метался, она словно что-то искала внутри себя.

– Никогда, – наконец честно призналась Алена. – Никогда. Я всегда ее стеснялась, мы с мужем не знали, как реагировать на ее странное поведение, и открестились от нее, отдав родителям. Не думайте, ей там было хорошо. Правда, бабушка ее совсем избаловала. У нас с мужем была мечта родить другого, нормального, ребенка. Но он все время в море. Вот только пять лет назад я забеременела, но детей потеряла…

Ее руки снова неосознанно сжались в кулаки. Огоньки злости блеснули в глазах.

– На кого вы сейчас злитесь, Алена? Что послужило причиной преждевременных схваток? Я знаю, что не Ксения виновата, вы лишь выместили на ней свою ярость. А кто? – неожиданно для себя уверенно заявила я.

Иногда мое внутреннее чутье заставляет меня делать непредсказуемые вещи, выкидывая неожиданные «финты».

– Да, я увидела из окна маршрутки мужа под ручку с нашей кумой. Мне раньше говорили, да и мне казались подозрительными их улыбочки, шуточки, взгляды. А тут я прозрела! Поняла, что он избегает секса не из-за моей беременности, а из-за того, что удовлетворен, и задерживается не с друзьями, а с этой стервой, что часть денег за рейс отдал ей, а не ему «недосчитали». Пришла домой, а меня снова в школу вызывают из-за Ксениных проделок. Вот я и взяла в руки отцовский ремень солдатский. Я бы убила ее, да воды начали отходить, по ногам потекло. Ненавижу. Всех ненавижу! Жизнь мою, детей моих загубили…

Боль исстрадавшейся души брызнула слезами из голубых глаз Алены, превратив ее в одно мгновение из холодной злюки в прекрасную молодую женщину. Да ей и было от роду 38–39 лет. Подождав, пока горошины слезинок, падающих на платье в весенний цветочек, прекратят свой поток, я подошла к ней и обняла ее за плечи.

– Я знаю, как это больно. Я знаю боль и муку вашего страдания. Я тоже обожглась об измену любимого мужа. Я помню, как невыносимо с этим жить. Боли так много, что ты забываешь и о себе, и о ребенке, и обо всем на свете. Есть только одна большая жгучая рана в душе. Я вас понимаю, Алена.

Женщина на секунду замерла, сжалась, словно пыталась что-то остановить в себе. Но новый поток слез прорвал шлюзы ее сдержанности. Она упала мне на грудь и разразилась громкими рыданиями раненого человека. Когда Алена успокоилась, вытерла слезы и, выпрямив спину, села, я тоже вернулась на свое место и продолжала:

– Правда и то, Алена, что сегодня я очень благодарна своему мужу за измену. Тогда я не могла простить его, и он ушел к другой женщине, оставив меня с шестимесячной дочкой. Останься я с ним, я бы до сих пор была «курицей-наседкой», погрязшей в быту. Муж любил вкусно поесть, погулять, не любил утруждать себя работой. Но запрещал мне получать высшее образование. Сегодня он женат, двое детей, а жена со скалкой в руках разыскивает этого гуляку у живущих по соседству баб.

А я окончила институт, потом еще один. Благодаря работе общалась с очень интересными и неординарными людьми. Учила языки, побывала во многих странах мира. После перестройки получила еще одно высшее образование, стала психологом. Написала несколько книг. Постоянно учусь, путешествую, развиваюсь. А если бы осталась с мужем… Поверьте, Алена, в каждом поражении есть замаскированная победа. Каждая измена – это билет вселенского масштаба, это шанс и проверка «на вшивость». И у вас всегда есть выбор: сломаться, ныть, мстить и злиться или, осознав полученный опыт, расцвести, раскрыться и двигаться навстречу новому и неизведанному.

Сегодня вы застряли на первом варианте. Вы переложили ответственность за случившееся на всех вокруг, даже на свою дочь. А дети – невиновны. Ксюша и так страдает от вашего развода. У нее нет поддержки ни в семье, ни дома, ни в школе. Да еще ваши постоянные укоры… А где ваша ответственность? Что вы такое делали или не делали, что муж остановил свой выбор на другой женщине? Когда вы сможете посмотреть правде в глаза и сказать: «Да, в том, что случилось, есть и моя ответственность», – с этого момента начнется процесс исцеления и новая жизнь.

Казалось, женщина слушала очень внимательно, ибо периодически кивала утвердительно головой. Когда подошло время прощаться, Алена сказала, что хочет заказать расстановку… для Ксюши: «Сделайте что-нибудь! Ведь она ни с кем не уживается, родители мои отказываются с ней оставаться, а мне надо возвращаться на работу к мужу в Мурманск».

Я не стала возражать. Ведь так поступают многие люди – хотят изменить всех вокруг, весь мир. И хорошо, если это будет сделано чужими руками. Но мы не хотим меняться сами. А зачем? Но истина и правда жизни заключаются в том, что весь мир изменить невозможно. Меняя же себя, мы меняем свои реакции на все, что происходит с нами, и в мире, и в людях, окружающих нас.

РАССТАНОВКА

На расстановку мать с дочерью пришли вместе. Ксюша села рядом со мной. Изо всех сил девочка старалась не встречаться глазами с матерью, но слова она повторяла материнские: «Я плохая. Я всех подвожу, обманываю, краду…»

Мое тело начало сжиматься, словно не этой затравленной девушке, а мне предстояло открыть свое сердце под надзором и неусыпным контролем матери. Меня подташнивало. Я понимала, что не хочу участвовать в этом фарсе.

– Ксения, а кто тебе сказал, что ты плохая? – остановила я поток самобичевания. – И что лично ты хочешь увидеть в расстановке на самом деле?

Взгляд девушки метнулся в сторону матери и, ударившись о голубой холод маминых глаз, замер в испуге. Она замолчала, ссутулилась и замкнулась. Алена с раздражением смотрела на дочь, в ее глазах блестели злые огоньки. Перехватив ее взгляд, я задала вопрос:

– Алена, вы действительно хотите, чтобы Ксения сделала расстановку для себя?

– Да, конечно.

– Когда мы беседовали с вами, то вы согласились, что начинать надо с себя. Ксюша не может расслабиться, так, может, вы воспользуетесь этой возможностью для собственной расстановки?

– У меня все в порядке. Это ей надо.

– Скажите, а ваша дочь совершеннолетняя?

– Да, ей исполнилось 18 лет два месяца назад.

– Алена, могу я в таком случае попросить вас оставить нас, выйти и прогуляться, пока ваша дочь будет решать свои вопросы?

Такого поворота событий женщина не ожидала. Ей никогда не приходило в голову, что дочь не является ее продолжением, что она уже взрослая и что ее границы нужно уважать. Ворча что-то с досадой себе под нос, она покинула помещение. По залу прошел вздох облегчения. Ксюша выпрямилась, с надеждой посмотрела на меня и заговорила скороговоркой, словно боялась, что вернется мать и остановит:

– Мне иногда не хочется жить. Я чувствую себя во всем виноватой. Мне больно, что мама с папой разошлись и что папа даже не поздравил меня с днем рождения.

– А что ты хочешь, чего ты ожидаешь в результате расстановки?

– Я хочу, чтобы меня любили. Хочу, чтобы мама не злилась. Хочу, чтобы папа позвонил мне… Я очень скучаю!

Пухленькое тело девушки сотрясли беззвучные рыдания. Она по привычке закрыла рукою рот, чтобы никого не потревожить своим плачем.

Подождав, пока она успокоится, я попросила Ксению выбрать заместителей себя и своих родителей. Она вывела их в круг и поставила очень тесно друг к другу. Девочка расставила свою мечту о близких отношениях с мамой и папой, которых у нее никогда не было.

Через некоторое время заместители в расстановке начали отдаляться друг от друга. Все смотрели в разные стороны, как Лебедь, Щука и Рак в басне Крылова. Женщина в роли Ксении никак не могла найти себе место. Она подходила то к отцу, то к матери, с надеждой заглядывая в их глаза, то смотрела в потолок или под ноги и снова безысходно металась по пространству комнаты.

Взгляд вверх-вниз читается Б. Хеллингером как проявление психической болезни, шизофрении или маниакально-депрессивного синдрома. Если бы я не была знакома с Ксюшей, я бы склонилась к поиску болезни. Да, Ксения была немного аутична, вела себя странно, но вполне адекватно тем условиям и обстоятельствам, в которые ее ставила жизнь.

– Я чувствую себя очень одинокой, отверженной. Когда я смотрю на небо, я чувствую незримую поддержку. Когда смотрю вниз, я удивляюсь, что там пусто, словно кого-то не хватает, и от этого растет чувство неприкаянности. Я очень люблю папу. Маму тоже люблю, но что-то мне мешает: то ли страх, то ли злость. «И страх, и злость», – говорит заместительница. Сама Ксюша удивленно-радостно кивает головой.

На то место, куда смотрит Ксения, я положила заместителей абортированных братьев и сестер девушки. Один аборт, как рассказывала Алена, был у нее до Ксении. Должна была быть девочка, а позже – братья-близнецы. Ксения сразу остановилась и вздохнула полной грудью. Она подошла к старшей сестре, нагнулась, и они, обнявшись, застыли от ощущения блаженства и полноты жизни. Заместитель отца заплакал, подошел к ним и обнял. В сторону близнецов он даже не посмотрел. А когда я спросила мужчину о чувствах, он, пожав плечами, ответил, что это что-то чужое и никаких чувств он к этим детям не испытывает. Теперь я пожалела, что Алена ушла. Мне была интересна ее реакция. Хотя то, что мужчина не испытывает чувств к абортированным детям, для меня не новость. Такое случается в расстановках довольно часто.

Женщина, замещающая Алену, стояла как вкопанная, не сводя глаз с погибших близнецов.

– Я чувствую себя очень виноватой, но подойти не могу, – наконец промолвила она.

От этих слов матери Ксения оглянулась и начала двигаться по направлению к братьям. Сестра пошла следом за ней. Они опустились на колени перед обессиленными фигурами мальчиков, и все вместе клубочком улеглись на пол.

Отец с матерью молча наблюдали эту картину, затем сделали движение назад и развернулись спиной друг к другу. Они стояли близко, но каждый смотрел в свою сторону.

– Когда дочь легла с детьми, я почувствовал свободу, – сказал отец.

Заместитель матери на мой вопрос о чувствах ответила:

– У меня внутри еще живет червячок сомнения и вины, но когда я не смотрю туда, мне намного легче.

Я еще раз пожалела, что отправила Алену, она бы воочию могла убедиться и понять наконец, почему ее дочь не может учиться, не может общаться, не может полноценно жить. Родители, находясь в семейных переплетениях и/или ловушке собственного эгоизма, отстранились от содеянного ими убийства родных детей. А вся ответственность за это была возложена на дочь, которая приносила себя в жертву, искупая вину матери и отца. «Я делаю это вместо вас», – словно говорила девочка, и душа ее была устремлена к смерти.

Я подвела заместителей отца и матери к маленькому «кладбищу» в центре зала и попросила какое-то время просто смотреть на заместителей детей.

Первым не выдержал отец. Он разволновался и начал тянуть Ксюшу за руку:

– Это неправильно. Тебе там не место. Это наша ответственность. Ты всего лишь ребенок и ты не виновата.

Я попросила заместителя матери повторить ту же фразу.

Она посмотрела на меня, на мужа, на детей и отвернулась:

– Я не могу. Я не хочу этого говорить.

Редкий случай за много лет расстановочной практики, когда мать отстранилась от собственных детей. Очень часто так ведут себя мужчины, утверждая: «Это меня не касается» или «При чем здесь я?»

Тогда я попросила мать сказать свою правду. И она произнесла:

– Я рада, что ты делаешь это вместо меня.

Как ни странно, эти слова Ксению выпрямили. Она еще раз посмотрела на сестру и братьев и встала за спину отца. Оставшись один на один с детьми, сердце матери начало оттаивать, и она смогла выговорить:

– Это моя вина и моя ответственность. Я вас убила. Мне очень жаль. В моем сердце есть хорошее место для всех вас.

Она погладила каждого по голове и встала рядом с бывшим мужем. Ксения вышла из-за спины отца и остановилась перед ним:

– Папочка, я так по тебе скучаю! Мне тебя не хватает. Я твоя дочь, папа… Посмотри на меня как на дочь! Я всего лишь ребенок и ни в чем не виновата. Позвони мне!

– Я тоже скучаю по тебе. Мы разошлись с твоей мамой. Так у взрослых иногда бывает. Но я не разошелся с тобой. Ты – моя дочь, и я всегда буду поддерживать тебя как отец.

Ксения, сидевшая рядом со мной, привстала со стула. Лицо ее вытянулось, слезы вымывали из глаз многолетнюю муку, в душе возрождалась надежда. Она словно взрослела на глазах, превращаясь из толстенького четырнадцатилетнего подростка в славную восемнадцатилетнюю девушку. Мы немного подождали, позволяя этим сладостным переживаниям отпечататься в ее памяти, и продолжили расстановку.

Заместительница матери ревниво наблюдала за диалогом отца и дочери. Лицо ее выражало то напряжение, то облегчение. Но когда Ксения, поклонившись отцу, встала и встретилась с ней взглядом, мать отступила на полшага назад и надменно поджала губы. У заместительницы Ксении от обиды задрожал подбородок, она сжала кулаки.

– Что с тобой происходит? – спросила я.

– Мне страшно, как будто мне нужна поддержка, и я проваливаюсь. От этого в душе поднимается гнев, злость, в горле ком стоит.

– А если бы ты все-таки могла говорить, что бы сказала?

– Я ни в чем не виновата! Перестань мучить меня! Ты меня убиваешь…

– А если бы ты дала волю кулакам, которые ты сжала, что бы ты сделала?

– Я бы ударила мать, если бы она подняла на меня руку.

Я посмотрела на Ксению, сидевшую точь-в-точь как ее заместительница – со сжатыми кулаками, с красным, напряженным от невыразимых эмоций лицом. Казалось, ее сейчас разорвет на части.

Я поставила перед заместительницей матери стул. Ввела в расстановку Ксению, освободив от роли ее заместительницу. Указав Ксюше на женщину, выступающую в роли ее матери, я сказала:

– Это твоя мать. Мать, которая тебя родила в любви, кормила грудью, оберегала, лелеяла.

Указав на стул, я продолжала:

– А здесь сосредоточена та часть твоей матери, которая была несправедлива к тебе, била, критиковала, унижала. И у тебя сейчас есть возможность отреагировать, выместить на этом стуле все, что накипело у тебя в душе.

Лицо девушки стало красным, тело раскачивалось, она опустила глаза, обняла себя за плечи. Видно было, что внутри нее идет борьба. И наконец – первый робкий удар ладошкой по кожаному сиденью, и Ксюшу понесло… Град ударов кулаками, ногами, с криками: «Я не виновата! Не бей меня! Мне больно! Достала!» – обрушился на стул и сотрясал воздух. Брошенные когда-то матерью слова, фразы, побои теперь рикошетом летели в ее образ. В конце концов Ксения двумя руками ухватила стул и швырнула его с размаху об стену.

Жалобно звякнули металлические ножки, и оглушительный грохот вывел Ксению из состояния отчаяния и агрессивной невменяемости.

Она вдруг увидела мать, растерянно поморгала, ее огромные, серые, прозрачные глаза, казалось, стали еще больше. Девушка обмякла и зашлась рыданиями. Она скулила так жалобно, так надрывно, что многие в зале не могли сдержать слез.

Заместительница матери сама подошла к ней, и Ксюша приникла к ее груди, как жаждущий путник в пустыне к живительной влаге источника.

Все присутствующие еще долго были в шоке от накала выраженных страстей, эмоций и боли. Но постепенно воздух в помещении, как после летней грозы, стал легче, свежее и прозрачнее. Минут через пятнадцать, оставив мать с дочерью в объятиях друг друга в центре комнаты до полного исцеления и завершения процесса, люди начали на цыпочках выходить из зала на перерыв. Алена вернулась в зал и стояла у стенки, глядя во все глаза на дочь в объятиях чужой женщины. Взгляд ее был мягким и теплым, словно растаявшее на солнце масло. Возле меня в сумочке Ксении на столе то и дело вибрировал телефон.

– Это папа! Папа мне звонил! – сияя от счастья, сообщила мне девушка, когда мы в конце уже расходились по домам.

Прошел месяц. Ксения очень изменилась. Мать спокойно уехала к молодому мужу на Север, позаботившись, чтобы дочь не слонялась без дела на каникулах. Алена отправила ее в Крым на тренинг Ошо лидера Витмано. Девушка вернулась раньше времени, и бдительные бабушка с дедушкой нашли в ее сумке целую пачку «зайчиков» – как в народе называют белорусские денежные купюры.

Алена была в шоке и в свойственной ей безапелляционной манере искала врага вовне, обвиняя всех и все. В том числе и меня. «Прошло три недели со дня расстановки, а Ксения как обманывала, так и обманывает, как воровала, так и ворует, как не слушала бабушку с дедушкой, так и продолжает ускользать от их контроля», – писала мне Алена на электронную почту и доставала через социальные сети. Я вызвала ее на связь через скайп. Разговор наш был довольно жестким, подробности стерлись из памяти, но диалог звучал приблизительно так:

– Алена, сколько вашей дочери лет и сколько вы ею недовольны?

– Ей 18 лет, и она всегда была какая-то не такая!

– То есть 18 лет вы не справлялись с ее воспитанием, не справлялись с обязанностями матери?

– Ну, выходит так! – с вызовом ответила женщина.

– И вы хотите, чтобы чужая тетя за два–три часа индивидуальной работы и расстановки изменила вашу дочь и паттерны ее поведения на 180 градусов?

– Да, хотела, – уже не так уверенно ответила Алена.

– Алена, перед тем как заказать расстановку, вы полтора месяца посещали группы по расстановкам, на которых я постоянно говорю, что задача расстановки – не чудо-результат, а поиск семейно-родовой динамики, которая воздействует на человека, не давая ему свободы проживать собственную жизнь. И каждый раз на группе я повторяю слова Б. Хеллингера: «Сделав расстановку, забудьте о ней на время. Через полгода спросите себя, что начало меняться в вас и в вашей жизни».

– Да, вы говорили об этом. Но мне ваши клиенты говорят, что изменения происходят намного раньше. Вон к Валентине муж вернулся через неделю после расстановки, и другие случаи…

– Это скорее исключение из правил. А также готовность этих людей меняться самим и брать ответственность за свою жизнь на себя. У вас же все по-другому: виноваты все, а работать над собой вы так и не собираетесь.

– Да когда? Я же работаю теперь, дома муж, да и дочь, паршивка, покоя не дает.

– Вот и сейчас вы отправляете в адрес своей дочери негативный посыл. Мы, матери, часто так делаем: ругаем, осуждаем, критикуем. Мы просто не умеем иначе, с нами в детстве обращались так же. Но не зря говорится: если человека постоянно называть свиньей, он начнет хрюкать. А тем более мать, которая для маленького человека и царь, и Бог. Любая мысль рано или поздно становится реальностью в материальном мире. А слова и мысли матери записываются в теле ребенка программой или болезни, или здоровья. Каждый раз, когда вы говорите дочке: «Не сутулься!», вы программируете ее сутулиться, ибо подсознание не воспринимает частичку «не». И каждый раз якорите, утверждаете эту программу на телесном уровне ударом ладони или кулака по спине.

Вашей задачей было, и мы с вами об этом договаривались после расстановки, за эти три недели заниматься собой, своими делами, перестать обзывать дочь, одергивать ее, обвинять. Вам следовало, наоборот, посылать в адрес Ксении пожелания и слова поддержки, уважения и любви. Мы с вами говорили, что расстановка сродни операции: что-то вскрылось, что-то затронулось, что-то болит. Человеку, особенно с такой неустойчивой психикой, как у Ксюши, нужна помощь и дружественное плечо, необходимо ваше материнское сострадание. Скажите, сколько раз за это время вы поговорили с ней по душам, сказали доброе слово, похвалили?

– Ни разу, – после молчания ответила Алена, – не за что было.

– Может быть, но ведь ребенка хвалят не за что-то, а просто за то, что он есть. И ваши простые материнские слова: «Как хорошо, что ты у меня есть», – помогли бы девочке устоять от соблазнов и посылов тех энергий, которые довлеют над нею.

– Да как я могу посылать ей любовь, когда она никого не слушает, приходит домой поздно, всех обманывает, ворует?

– Алена, вспомните, пожалуйста, свои 18 лет. Как вы вели себя, что вы тогда чувствовали, чего вам хотелось?

После недолгого молчания женщина опустила глаза и, как провинившаяся школьница, глядя в сторону, заговорила:

– Да у меня вообще в 17 лет были отношения с мальчиком… Чуть не «залетела». Дома не ночевала… Отец однажды за волосы со свидания приволок. Бить не бил, но, отчитывая, замахивался кулаком и грозился убить. Матери каждый раз «скорую» вызывали. Меня отправили поступать в институт в Киев, там и жила, пока жениха в армию не забрали. Если бы не родители, моя жизнь по-другому бы сложилась… Уж и не знаю, корить их теперь за это или благодарить.

– А как вы думаете, за ваш непрестанный контроль и дрессировку, – извините, по-другому я не могу назвать ваш воспитательный процесс, – Ксения будет вам благодарна?