Текст книги "Доченька"

ТЁТЯ НЮРА, СДЕЛАЙ УБОРКУ!

(ЗАПИСКИ ПСИХОТЕРАПЕВТА)

– Доктор, прошу, не смотрите мне в глаза, – Иван Ефремович морщится, ёрзает на стуле, тоскует, готов провалиться сквозь пол.

– Чем вы объясняете дискомфорт, когда я смотрю в глаза?

– Какой вы непонятливый, а ещё психотерапевт, – устало и терпеливо, как туповатому пациенту, пеняет он мне: – Чему вас учат семь лет в институте? Смотреть в глаза – своего рода зрительный вуайеризм. Это как подглядывать в дырочку, в щёлочку, в замочную скважину, из которой сочится свет чужого жилья. Чужой души. Это элементарная невоспитанность, хамство, жестокость, в конце концов – лезть в чужую жизнь, в чужие мысли, в чужие тайны. Вы же не занимаетесь, прости господи, эксгибиционизмом, не распахиваете пальто на голом теле. А тут много хуже: непрошеные взгляды обнажают душу – а она совершенно голенькая, беззащитная. Такой стриптиз, знаете ли… да, да, именно душевный стриптиз, – радуется он удачному сравнению.

– Возьмите животных, – продолжает он с воодушевлением, – нам есть чему к них поучиться, – они избегают зрительного контакта. Японцы – умницы во всём – физически не переносят и считают оскорблением бесцеремонный взгляд… Ходишь среди людей, и так и тянет спросить: что вы уставились, чего не видали? Зырите чего, гляделки вылупили?! Это невыносимо, в конце концов, оставьте меня в покое! Всюду, всюду эти пронырливые взгляды, никуда от них не деться! – он срывается на крик, на визг. Вертится, брезгливо обирается, повсюду «срывает» с себя липкие щупальца чужих взглядов. Закрыл лицо руками, скрючился и зарыдал. Прорыдав, утих, высморкался в протянутую мной салфетку, вздохнул прерывисто и беспомощно, как маленький.

Иван Ефремович плачет часто и много: то бурно, то беззвучно сотрясается в плаче. Слёзы льются обильно как вода. Поводом может служить любой пустяк: санитар не так посмотрел, жена забыла положить в передачке любимые ириски, сосед разгадал кроссворд не карандашом, а ручкой. Чаще плачет вообще без повода. И постоянно бегает с кружечкой к кулеру в коридоре – восстанавливает водный баланс. Ходит и пьёт маленькими глоточками. Потом снова изливается слезами.

Я напомнил:

– Мы же с вами нашли выход из положения: уютные солнцезащитные очки – и вы «в домике». Никто не посмеет проникнуть.

Иван Ефремович вздохнул:

– Дело в том, доктор, что для подобных очков у нас неподходящий климат. Пасмурная мрачная погода держится 360 дней году. Будто в землю зарыли – серая земля, серое небо, серые прохожие. Жить в такую погоду не хочется, без того тошно, а тут ещё чёрные очки.

Мы договариваемся, что Иван Ефремович закажет очки со стёклами насыщенного небесно-голубого цвета. Отныне никто не заглянет в его глаза– надёжно спрятанные тайники души. А вокруг будет сияние вечного разума и голубого, лазурного, сапфирового, василькового мирного, чистого неба.

Ещё Иван Ефремович должен регулярно принимать статины и препараты, понижающие артериальное давление. Перепады настроения, плаксивость, пугливость и прочие симптомы эмоциональной лабильности нередко развиваются на фоне атеросклероза и гипертонической болезни.

***

Чудны дела твои, господи. Учёные заглянули, высветили, разложили на элементы, изучили в малейших деталях самые дальние уголки Вселенной, за миллиарды световых лет от нас. А уголки человеческого сознания до сих пор для науки – терра инкогнита. Вот он сидит рядом на стуле – руку протяни. Голова-нос-глаза-руки-ноги – а поди ж ты. Мягкая тёплая плоть мозга умещается в ладони – но остаётся самой неизведанной в мире тёмной материей.

Как-то на практике, будучи романтичным студентом, я дежурил у койки пожилого больного. Мне вдруг пришло в голову, что на моих глазах разворачивается борьба за человеческую душу – Бога с Дьяволом, Добра со Злом. Инсульт на время выключил сознание больного. И во всей полноте обнажилась арена, поле страшного боя между светлыми и тёмными силами. Шла битва за бессмертную душу человека. Его буквально физически разрывало.

Он то метался, скрипел зубами и рычал: «Ненавижу!» – то затихал и повторял в забытьи, как спасение: «Нет, люблю, люблю, люблю». То обзывал кого-то «гадами» и «сволочами» – то, уговаривая себя, шептал: «Нет, хорошие, милые, милые». То проклинал – то брал слова назад и просил прощения. Видно было, что ругательства, проклятия, вся жизненная накипь – лилась с его языка свободно и с наслаждением, сама собой. Тогда как признания в любви давались с громадным напряжением, как тяжёлая физическая работа. Он будто преодолевал гору, даже капельки пота орошали лоб и переносицу.

Ему приходилось ломать, переступать через себя, буквально выдавливать непривычные добрые слова. Как будто невидимая сила стояла за ним, руководила, заставляла через «не могу и не хочу» признаваться в любви. Постепенно угрозы и ругательства слабели, таяли, а слова любви крепли. Он, как за соломинку цеплялся, шептал: «Люблю, люблю, люблю, люблю» – и многократно: «Господи спаси, господи спаси». Голос становился тише, лицо отстранялось, успокаивалось, светлело, с него точно уходила тень… Под утро он умер, и я думаю, сейчас находится в лучшем мире.

***

У меня был пациент, страдающий расстройством мышления (ментизмом). Он то ладонью хлопал по голове, как хозяйка, выбивающая подушку. То наклонял голову вправо и влево и тряс ею – будто пловец, вылезший из воды. Пытался излить через уши мучительную адскую мешанину.

В одну минуту в его путаном сознании воздвигались и рушились выхваченные из памяти картинки. Как в калейдоскопе, стремительно менялись музыкальные и киношные отрывки, мелькали тысячи мыслей, воспоминаний, сотни тысяч слышанных слов, эпизодов, лиц. Представляете, какая это была головокружительная пестрота и какофония?! Не выдержав, он охватывал голову руками, раскачивался и звал на помощь: «Тётя Нюра, прибери в моей голове!». Мифическая тётя Нюра – это была последняя инстанция, надежда на спасение.

Вот он прислушивался к чему-то, потихоньку замирал. На вопрос, что видит, отвечал: школу, длинный коридор со многими дверями. В конце коридора деловито шурует маленькая фигурка сердитой школьной уборщицы тёти Нюры – не мифической, самой настоящей, из детства. Ворчит, гремит вёдрами, возит шваброй. Всё прибрано, коридор помыт тщательно, до последнего уголка и плинтуса, парит и лоснится. Как легко дышится, окна открыты настежь, гуляет сквознячок, и он с наслаждением подставляет ему лицо. И такой покой и порядок, такое умиротворение и блаженство распускаются в его расхристанной душе… Тётя Нюра, не уходи подольше!

***

…А врачи бегут из профессии. И не упрекнёшь докторов: семьи надо чем-то кормить. Стоматологи идут в косметологи, хирурги переквалифицируются в массажистов. Однокурсница педиатр подалась в маникюрши. Знакомый акушер-гинеколог ведёт беременности и принимает роды в ветеринарной клинике. Одни собачьи роды – месячный оклад врача.

Фельдшер скорой помощи устал от вызовов бабушек на тему: «Срочно приезжайте, я как-то невкусно пукнула». Устроился продавцом в магазин «Красное и белое»: зарплата от 45 тысяч.

А я по ночам начал вести консультации по скайпу. Обращаются в основном женщины – они тоньше, открытее, эмоциональнее. Всё чаще ставлю психастению – высокий уровень тревожности.

Одна проснулась среди ночи, щёлкнула кнопкой ночника – нет света. Первая мысль: «Началось». Побежала трогать батареи. Что пропрадёт дальше: тепло, вода, газ? Или в обратном порядке: газ, потом вода и тепло? Через несколько минут электричество появилось – небольшой обрыв на линии.

Другую до смерти напугало пепельно-серое облако над городом, ей показалось – в форме гриба. Переполошила весь двор. Народ подхватил детей, коляски с неходячими стариками, документы, баклажки с питьевой водой и ринулся сбивать замки в подвале. Отныне жэк поддерживает его в идеальном состоянии, выдел ключи старшим по подъезду и повесил табличку со стрелкой «Бомбоубежище».

На дворе двадцать первый век, третье тысячелетие. Ау, тётя Нюра, где ты со своей генеральной уборкой в наших головах?

***

С женщинами, вообще, не соскучишься. Знакомый хирург (не пластический!) рассказывал – уж не знаю, байка это или реальный случай.

Приехали две решительно настроенные женщины из сельской местности. Сказали, у них серьёзный разговор. И выкладывают из сумки шприцы Жане на 150 миллилитров, а также бутылку новокаина и упаковку парафиновых свечей. И просят… увеличить обеим грудь!

«Ну, что вам стоит! Парафин расплавим, сделаете надрезики и закачаете тут, тут и здесь! В интернете пишут, так можно. Мы деревенские, терпеливые, слова не пикнем».

Другая перед операцией на брюшной полости умоляла хирурга «заодно» ушить животик, сделать плоским как у девочки. Тоже удивлялась: «Ну доктор, что вам стоит! Всё равно ведь я буду под наркозом. Всего-то сделать вытачки с двух сторон, а снизу прострочить круговую «кокетку».

Он расхохотался и только спросил, не портниха ли она? Вот это да! Вот это желание быть красивой, вот это самоотверженная любовь к мужьям!

РЫБКА «КАМИКАДЗЕ»

Все со школы знают, что такое симбиоз в природе. Африканские птички копошатся в густой шерсти животных: ищут кровососов. Особо бесстрашные проводят санацию полости широко разинутых зубастых пастей. Рыбки «камикадзе» шуруют в глотках хищных рыбин, как у себя дома. Муравьи прячутся в плотоядных цветках, питая их своими экскрементами.

Да что далеко за примером ходить. Вон моя огородная синичка скачет по москитной сетке, выклёвывает застрявших мошек. И синичка сытенькая, и сетка чистенькая, и я довольная.

А сосуществование мужчины и женщины – чем не симбиоз? Она стирает носки и тратит зарплату мужа. Он взамен имеет чистые носки и качественный секс. (Или не очень качественный. Или вовсе не имеет).

Порою симбиоз даёт сбой. Нечаянно, не по злому умыслу крупная рыбина вдохнёт – может, задумалась или изумилась чему-то в этом момент. И подхваченная потоком воды рыбка «камикадзе», увы, оправдает своё название. Или маленький пернатый стоматолог зазевается в клацнувших челюстях крокодила… И храбрый комочек из перьев и хрящиков послужит для крокодила лёгким завтраком. Пти дежене, по-французски. Остаётся вздохнуть: «Се ля ви, мон ами». Тоже по-французски, тут без перевода понятно.

Смею заверить, в человеческом союзе люди пожирают друг друга гораздо кровожаднее и изощрённее. Просто у человеческих особей всё шито-крыто, замаскировано всякими условностями. Животный мир честнее и прямее людского.

Отношения стран – тот ещё симбиоз! Взять нашу страну и Китай. Мы им – щедрую русскую душу, лес, нефть, алмазы. Вот вам, братцы-китайцы, зелёная матушка Сибирь. Вот хрустальный как слеза батюшка Байкал. Был хрустальный… А они нам – азиатское лукавое, уклончивое обещание подсобить… потом, вполовину. Когда-нибудь. Может быть.

Почему меня вдруг понесло в геополитику? В последнее время живу в ней. Книги, фильмы – побоку. Сутки напролёт погружаюсь в жгучие новости, как изо льда в кипяток и обратно. Умом понимаю, что этого делать не следует – можно и кукухой поехать. Авторы и ведущие выплёскивают на аудиторию собственные не изжитые амбиции, алчность, жёлчь, фобии, комплексы. С какой стати мне вариться в чужой энергетической накипи? А вот варюсь, подсела. На наших глазах творится история. Читать про это время интересно, жить в нём – не приведи бог. Как сказал поэт:

Чем столетье интересней для историка,

Тем для современника печальней.

Нужно успокоить расшатанные нервы и дать улечься вставшим волосам. И мы с подругой идём гулять в лес.

У подруги милое, пушистое имя Элишка. Все вопросы к её маме: почему она нарекла дочь библейским мужским именем. Просто где-то услышала, просто вписала в метрику: Элишка Аркадьевна. Фантазии беременных женщин и не такое выкидывают. Но спросить некого: мама сбежала ещё в роддоме. Элишку воспитало государство, она росла-росла и выросла. Как в пословице: дай за поросёнка грош, посади в рожь – он и будет хорош. А за Элишку и гроша не дали, она досталась детдому бесплатно.

Всю лесную прогулку подруга пританцовывает, кружится, напевает. У неё отличное настроение. Она не читает новостей и не ведает, что творится в мире. По принципу: меньше знаешь – крепче спишь. Когда пытаюсь просветить, бросается затыкать мне рот расписной варежкой: «Молчи, молчи!». Ей не до этой ерунды. Жизнь у Элишки чёрно-белая, как зебра. Сейчас идёт белая полоса, и никому не позволено её омрачать.

Она живёт в другом измерении, в другой реальности, которую сотрясают свои катастрофы и катаклизмы вселенского масштаба. В том мире существует всего два тела: Элишки и её мужа Семёна. Она вращается вокруг звезды по имени Сёма. Иногда Сёмина звезда схлопывается в злую чёрную дыру и грозит засосать маленькую планету Элишку. Это когда Семён уходит в запой.

Тогда Элишка чернеет лицом сама. Она не прыгает, не поёт, не танцует. Все мысли и разговоры вертятся вокруг центра притяжения и предмета №1 в её жизни. Она морщит выпуклый чистый лобик, говорит о муже озабоченно, как о больном ребёнке. «Мы уже два месяца не пили. Мы сорвались. Нас кладут в наркологию. Мы лечимся. Мы ездили в Серпухов к Неупиваемой чаше».

Судьба – мудрая баба, всё у неё продумано и взвешено. Если бы Семён сошёлся с какой-нибудь стервой – их брак через неделю завершился бы смертоубийством. И одной ячейкой общества стало бы меньше. Одинаково заряженные частицы отталкиваются. Но стервы обострённым животным нюхом находят себе каблуков. А алкоголик и тиран Семён встретил милую безответную Элишку. Уселся на её стебельковую шейку увесистым задом, свесил башмаки сорок седьмого размера – и едет по жизни.

Даже у звёзд во Вселенной портится характер. Они безобразничают, взрываются, плюются протуберанцами, сжигают и облучают всё вокруг смертельной радиацией. Трудно, порой невозможно выжить в этом поле – а Элишка приспособилась.

В природе живые существа тоже приспосабливаются. Мимикрируют, впадают в анабиоз, умирают, но не насовсем. Едва пригреет солнечный лучик – шевелятся, оживают. И Элишка оживает, когда Семён очухается и слабым жалобным голосом попросит горяченького бульончика. И чтобы непременно покормили с ложечки.

В старину жениха проверяли безотказным способом. Напаивали его на смотринах до состояния риз. И наблюдали дальнейшее поведение. Если беспробудно спит – иди, дочь, смело замуж. Если «не хватило» и будет искать «добавить», примется бродить, докапываться, задираться, исходить г…м – беги от такого, дочка, не чуя ног.

Элишке никто не дал столь ценного совета – она же была сирота. Папа Аркадий, оставив красивое отчество, смылся ещё раньше мамы. А Семён, коему судьба уготовила сдохнуть под забором – вытащил лотерейный билет, из грязи угодил в князи. Попал в рай, покатился как сыр в масле. Лопал, кусал сколько влезет кисельные берега и вволю бултыхался в молочных реках.

Элишка создана для того, чтобы заботиться. Она вся соткана из ревностной заботы о том, кто подвернётся под руку. Под руку подвернулся Семён. Она – заяц с батарейкой энерджайзер, хлопотунья и мастерица. Их квартирка сверкает чистотой, огородик цветёт и плодоносит.

Элишка прекрасно вяжет. Узорные варежки, которыми она затыкает мне рот, нарядная шапочка с хохолком и пушистый шарф – её маленьких проворных рук дело. Она обшила себя и Семёна с ног до головы. Из старых простыней и пододеяльников строчит дизайнерские постельные комплекты – залюбуешься. Ещё она ловко управляется с молотком, дрелью, разводными ключами и прочим мужским инструментом – ведь на Семёна мало надежды.

Соседи, проходя мимо их квартиры, водят носами и урчат желудками. На Элишкиной плите вечно варится, тушится, жарится и печётся что-то умопомрачительное. Она старается угодить Семёну, гурману и привереде. Муж признаёт обеды только из трёх полноценных блюд, без хорошего куска мяса за стол не садится. И не дай бог подать вчерашний суп – содержимое тарелки тотчас окажется на Элишке, и она будет стоять и виновато смаргивать с мокрых ресниц блёстки жира, разваренные овощи и перловку.

В сексуальном плане Семён неутомим. На кого как, а на него бесконтрольный приём алкоголя действуют лучше всякой виагры. Наигравшись в «танчики», он с хрустом потягивается и тащит свою секс-рабыню в постель. На беду Элишки, силы в нём как в застоявшемся жеребце. Как в стаде застоявшихся жеребцов.

Заниматься любовью с тушей, которая неделями пренебрегает ванной и дышит убойным перегаром – хуже самой страшной пытки. Элишка, закусив губу, незаметно роняет слезинки. Она не смеет отказать Семёну – ведь отказ ранит его тонкую душевную организацию, унизит и оскорбит его как мужчину, и он с горя запьёт. Впрочем, всё равно запивает, обвинив Элишку, что та «бревно бревном» и «явно завела хахаля».

Не забывайте, что, в отличие от безработного Семёна, Элишка трудилась на полутора ставках процедурной сестрой в районной больнице. Прошла курсы массажисток и после работы бегала по частным вызовам. Ставила капельницы у себя дома. Только Элишка могла найти вену в самой тугой слоновьей коже и проколоть её не больнее комариного укусика.

Ну и хватит утомлять вас Элишкиными добродетелями – когда их слишком много, они ведь тоже раздражают. Все хотели бы иметь дома такую покладистую безотказную Элишку-«дюрасел»…

Ну ладно, не удержусь и капну последнюю каплю на уязвлённое самолюбие читательниц. Вот вам: Элишка была кудрявая большеглазая милашка с фигуркой «песочные часы». Увы, именно была. Жизнь с Семёном медленно, но неуклонно превращала её в старуху.

– Вообрази, – делилась она, – иду по аллее, задумалась: мы ведь опять заболели. И тут слышу: «Девушка, пить будете?» Негромко так, вежливо. Из кустов выглядывает мужчина, одет бедно, но опрятно. Неподалёку топчется собутыльник, застенчиво ковыряет землю башмаком, ждёт результатов переговоров.

«Вполне их понимаю, – сказала я серьёзно: – Они безыдейно и пошло распивали под кустом, а тут ты, вся такая мимолётное видение. Души алкоголиков взмыли, запросили утончённого и возвышенного, потребовали тостов за прекрасных дам».

– Так что поздравь меня, – грустно продолжала Элишка, – я ещё вполне ничего. Жаль, что это был не принц на белом мерседесе. Представляешь, тормозит белый мерседес, опускается тонированное стекло, выглядывает принц и такой: «Девушка, третьей будете?».

Дома Элишка придирчиво осмотрела себя в зеркале. Курточка потёртая, сапожки стоптанные. Многие так на прогулку одеваются. Но почему пригласили в кусты именно её, Элишку? Которая водки в рот не берёт, разве пригубит лёгкое вино на больничном междусобойчике.

В эту минуту безжалостное солнце выглянуло из-за туч и осветило Элишкино отражение. И дало ответ на её вопрос. Жёны, которые долго живут с мужьями, становятся на них похожи. Особенно жёны алкоголиков. Семёнов порок бросил тень на Элишкино лицо, давно не нежное и не большеглазое. Черты огрубели и опустились книзу. Отяжелел подбородок, набрякли складки – в народе их именуют «вдовьими». А самое главное, взгляд – безысходный, остановившийся, затравленный. По нему выпивохи и вычислили Элишку, признали «своей».

Так вот, возвращаюсь к симбиозу, взаимовыгодному соглашению. Выгода Семёна была очевидна. Уж не знаю, за какие заслуги судьба осыпала его плюшками, и усердно хлопотали ангелы за его толстыми плечами. Но в чём была выгода Элишки?! Ни одно живое существо в дикой природе не вытерпело бы таких добровольных мук и унижений. Под счастливой звездой сошлись садист и мазохист?

Тем временем Семён борзел на глазах. Ему нравилось имитировать «белочку». Я однажды была свидетелем: он катался по полу, рыдал, визжал (это мерзкое зрелище, когда мужчина визжит как заяц). Гонялся за Элишкой с топором, крича, что она курица и он отрубит ей голову. В такие дни Элишка ночевала у меня.

Но этого Семёну было мало. При гостях, например, он вытаскивал длинный кудрявый волос из супа и оглядывался торжествующе, и держал над столом долго, чтобы все насладились. Думаю, он нарочно подбрасывал волос в тарелку – Элишка была чистюлей и готовила в косыночке. Она от стыда сквозь пол проваливалась, краснела до слёз, просила прощения.

Говорят, извинения – это не признание слабости и вины, а признак силы и великодушия. Не верьте этому, не просите прощения ни у кого и никогда. В ста случаях из ста противная сторона расценит извинения именно как вашу слабость и вину, и на вас же оттопчется.

– Скользкая ты какая-то, – кривил губы Семён.

«Это потому, что сглаживаю острые углы и ускользаю от твоих откровенных провокаций», – думала, но благоразумно не произносила вслух Элишка. Иногда она мечтала, чтобы в их маленькую семью снизошёл некий третейский судья. И громогласно, громоподобно возвестил: «Да ты свою жену на руках должен носить! Памятник ей при жизни поставить!».

О, как бы сладко она зарыдала от чувства отмщённой справедливости! Но не было такого судьи. Была единственная подружка в лице меня. Я для Элишки психоаналитик, жилетка для слёз, клапан и урна для слива отрицательных эмоций. Поплачет – можно жить дальше.

Я уговаривала её бросить этого самодура – пусть-ка побарахтается один. Но Элишка каждый раз в испуге бросалась затыкать мне рот мягкой варежкой. Порой легче переубедить палача, чем жертву. Кто и к кому прилип крепче в этом странном противоестественном симбиозе – ещё вопрос.

…На экране пучеглазая рыбина разинула пасть и втянула воду. Увлечённая потоком, рыбка «камикадзе» боролась, извивалась всем тельцем, билась среди острых зубов.

Я выключила «В мире животных»: не люблю жестоких сцен. И пора на свидание с Элишкой. Она просила конфеты-«тянучки», крепкий чёрный чай и блок сигарет. «Тянучки» для себя, остальное для сокамерниц. От сумы и тюрьмы не зарекайся – моя тихая милая подруга, которая мухи не обидит, попала в СИЗО.

Как всё произошло. Месяц назад Элишка сделала очередной клиентке массаж, поставила капельницу с сосудорасширяющим. Клиентки обычно прямо под капельницей погружались в сладкий сон. И у Элишки высвобождалось полчасика, чтобы дожарить для своего господина котлеты или запустить в стиралку новую порцию белья.

Когда она вышла из ванны, утирая влажный лоб – клиентка под капельницей не дышала. Лицо полыхало кирпичным румянцем. Секунды Элишкиного ужаса и паники, искусственное дыхание, непрямой массаж сердца, введение противоаллергического… Опухший от сна, сволочь Семён в соседней комнате едва продрал глаза. Вместо того, чтобы вызвать неотложку хихикал: «Упс, у пупсика трупик».

Клиентка – в реанимации в коме, Элишка в тюрьме. Незаконное оказание медицинских услуг, нанёсшее тяжкий вред здоровью. Дай бог, если не смертельный.

Наконец-то на улицу Семёна пришёл долгожданный праздник. Он ещё не понял, что подломился сук, вернее, шея, на которой этот кабан с комфортом ехал столько лет. На радостях гудел, пока за ним не пришла полиция.

А случилось то, что клиентка пришла в себя и вспомнила, как Элишкин муж на цыпочках подкрался и поменял пакет с раствором на какой-то другой. Она хотела крикнуть – но вырубилась.

На пакете отпечатков не нашли, зато обнаружили их на перчатках в мусорном ведре. Толстые пальчики Семёна.

При задержании он хорохорился, стрелял у «командира» сигаретки. На вопрос, зачем устроил подлянку, весело и зло оскалился, цыкнул слюной в угол: «А со скуки, из озорства. Надоела эта тихоня, вся из себя правильная, смотреть тошно».

Жалел только, что клиентка не окочурилась. Он бы многое отдал, чтобы полюбоваться жёнушкой в тюремной робе.

Я боялась, что Элишка будет убиваться, нанимать Семёну дорогих адвокатов и таскать сумками передачи. Но, видимо, наступает край, предел, за которым разверзается бездна. Жертва заглядывает в неё и в ужасе отшатывается.

С Элишкой случилась истерика, она сквозь слёзы кричала, что это она во всём виновата. Что своим ангельским терпением взрастила скота, убийцу. Пока он глумился над нею – ладно. Но наглость разбухала как на дрожжах, и уже не помещалась, и выплеснулась на чужого невинного человека. Только тогда до Элишки дошло, что она натворила. И она недрогнувшей рукой выключила, погасила звезду по имени Сёма.

…Мы решили закрепить судьбоносное решение чаепитием с тортом. Уселись в гостиной за журнальным столиком. Я щёлкнула пультом. На экране ожили кадры с трагического момента, который я остановила на паузе. Маленькая большеглазая рыбка встрепенулась и изо всех сил забилась в хищной пасти. И – истерзанная, полуживая, окровавленная – в последний миг ускользнула. Избежала участи быть сожранной, схрупканной с косточками и с серебряной чешуёй, с прозрачными плавниками и хвостиком.

Мы провозгласили: «За свободу!» – чокнулись чашками с чаем и закусили это дело тортом.