Текст книги "Дарьины зори. Повести и рассказы"

Глава 12

Война принесла в дома соседей много бед и горя. Кто-то навсегда потерял кормильца, а кому посчастливилось, вернулся муженёк домой, но пил беспробудно. Если и раньше детей больше тумаками уму-разуму учил, то теперь ничего, кроме пьяной брани, детки от него не слышали.

Искалеченные, кто без руки, кто без ноги, а порой и без обеих, заливали они своё сознание водкой или брагой, которую заставляли делать, забирая у детей последний сахарок. Чуть что не так, кидались на жён с кулаками. Ходили бабы деревенские в синяках и ссадинах, а порой и с пробитыми головами.

В деревеньке из мужиков – одни юнцы безусые. Вдовушки и ими не брезговали. Порой и деток от них рожали. Не понимали они Дарью. Ведёт себя, словно монашка, никого к себе не подпуская. Вояк блудливых метлой со двора гонит, а парням подрасти советует, ума набраться.

Юнцы те большую работу делали, гоняя обозы с хлебом в зимнюю пору. Младший брат Иван в свои шестнадцать лет смотрелся щупленьким и хворым. Друг его и напарник Пётр, напротив, смотрелся крепышом. Рос один у матери вдовой, работающей при школе истопником и уборщицей. В сыне души не чаяла. Мечтала о невестке с хорошим приданым. Видела, как бабы деревенские сына к себе зазывают, спаивая припасённой водочкой, но не беспокоилась. Женится и остепенится. Молодые все погуливают и попивают.

Со своей подругой Катькой встретилась Дарья случайно в районном центре. Одета та была в казахскую национальную одежду, располнела до неузнаваемости. Не окликни её Екатерина – прошла бы мимо. Глазки заплывшие, перстни на руках. Стояла подбоченясь.

– Дашка! Не узнала чо ли? Как была красавицей, так и осталась, хоть и двоих родила. Вдова, говорят, теперь, дочек двоих народила. А я вот мужа на фронт проводила, домой к себе, в аул, возвращаться надо. Да-да, за казахом я замужем. Хорошо живу, сытно. Двух сыновей родила. Да ты, поди, слышала про меня и Михаила. Не удалось мне его окрутить, но не жалею. Мои тоже в аул перебрались. Избу родичи им поставили на отшибе. Живём припеваючи. Маманя сказывала о твоих новостях. А Михаил в городе живёт. С финской без ноги вернулся, на деревяшке скачет теперь, но женат. Подобрала какая-то бабёнка. На безрыбье и рак рыба.

Дарья и ответить не успела. Позвали её деревенские. Попутка почтовая подвернулась, спешить надо было. Одета она была в ладный шубнячок, на голове платок из козьего пуха, подаренный матерью Эльмирки, валенки, скатанные дядькой Алексеем. Девчонка была, девчонкой и осталась. Шёл ей двадцать первый год. Всю дорогу до дома вспоминала встречу с подружкой. На годок старше всего, а обабилась и смотрится сорокалетней. Впервые пожалела, что имя дочери дала Екатерина.

Закончилась война. Народ духом воспрянул, надеялся на послабления от власти, а они и не намечались. То на фронт надо было, теперь на восстановление порушенного хозяйства. Дарья, как и прежде, бригадирствовала. Председатель работой её был доволен. Работала много, а на жизнь не хватало.

Все годы дочь старшую Полюшку не видала. Забрать не удалось. Данила перед уходом на фронт приезжал уговаривать оставить дочь при бабушке.

Ранним утром в июне в окно постучали. В сердце предчувствие недоброе вкралось. Вышла, стоит Клашенька, слезу утирает.

– Тятьку нашего убили. Еду хоронить. Тебе со мной надо ехать, Польку забирать. Не с руки ей с матерью моей оставаться. С кордона попрут. Надо будет или мне, или Даниле к себе эту надолбу забирать. Не было печали! Муж калека с фронту вернулся, а тут ещё она припрётся.

– Что же ты так о матери, Клашенька? Вырастила вас, выкормила, а вы теперь её, как поклажу ненужную! Поехали, заберу Полюшку, не сирота она круглая. Матвей сам за неё двумя руками держался. Надеялся пособие выхлопотать, но сам себе и подгадил доносом на меня.

– Думашь, я не говорила ему про то? Куда там, закусил удила и понёс без колёс. Вот всё боком и вылезло. Ежели бы не война, то с кордона попёрли бы взашей. Его, почитай, два года по допросам таскали. Всё пытали про Василия. Еле откупился. Всю живность со двора отдал. Чует моё сердце – татарское отродье его прикончило. Они ему в глаза угрозы сыпали за дочь свою погубленную. Ой, горюшко моё горькое. Нет жизни от этих стариков. Ты, я тоже гляжу, со своими не очень любезничаешь. Живёте, словно не родные вовсе.

Не захотелось говорить с золовушкой о делах своих. Пошла к председателю, попросила коня, запрягла в свою телегу, за которой исправно ухаживала. Попросила тётку Матрёну за хозяйством присмотреть, взяла Катеньку, продуктов на дорогу и в путь. Клашенька взяла только краюху хлеба. В дороге Дарья разжигала костерок, варила картошку. Ели с сальцом с удовольствием, попивая чай, заваренный на сухой лесной ягоде. Всю дорогу молчали. Каждый о своём думал.

Кордон показался внезапно, как и в первый раз. Смотрелся обветшало, чувствовалось, что не хватало силёнок у хозяев обихаживать своё гнездо. Ворота были отворены. Въехали на подворье. Из дома вышли Пелагея и Полюшка, которая пряталась за спину бабушки, поглядывая на приехавших с опаской.

– Что ты, милая, испужалась. Свои это. Матушка твоя Дарья, я тебе о ней сказывала. С ней сестра твоя младшая, Катенькой зовут. А это тётушка Клавдия, дочь моя.

– Чего так распелись, маманя? В дом зовите, едой потчуйте. Нечего балясы тут разводить, – прервала мать Клавдия. – Брательник Данила где? Надо порешать всё и в путь обратный. Видать, тятю уже схоронили. Сами управились, так это хорошо.

– Данила к друзьям поехал, в село татарское. Завтра девятый день как Матвея не стало. Больно долго до вас весть шла. Лето на дворе. Подсобили друзья Данилкины. Всё исправно сделали, – ответила дочери Пелагея.

– Братец к татарам побёг! К убивцам отцовским! Вас, маманя, развели, что дураков, – в крик пошла Клашенька.

– Не наводи напраслину на людей, Клавдия. Убийцу Матвея в то же утро поймали. В дом к милицейскому постучался одёжку сменить, тот его и сграбастал.

Беглый, из лагеря бежал. Думал поживиться у нас и дальше. Матвей, не разобравшись, в дом пустил, бражничали до полуночи, а потом этот гость решил его по горлу ножом и нас с Полюшкой порешить, но Матвей отпор дал. Во двор выскочил, там дуга стояла у двери, отбивался сколько мог. Мы с Полюшкой успели в окно сигануть и бежали куда глаза глядят. На счастье, люди из татарского села порыбачить на наше озеро с утречка приехали. Я всё им и рассказала. Кинулись к нам, а Матвей уже холодный лежит на дворе. Нас спасал, из дому убийцу выманил. Соседи за Данилой гонца послали, в госпитале он лежал. Матвея схоронили как положено – на третий день, милицейские разрешили. Вас никого ждать было нельзя. Данилка тоже не успел, на один день опоздал, – урезонила дочь Пелагея.

– А не братка ли Василий то был, маманя? Он ведь тоже вроде как в бегах.

Пелагея так глянула на дочь, что та с испугу поспешила в дом от греха подальше. Стояла в дому, разинув рот от удивления.

Стол был накрыт в горенке. Расстаралась Пелагея, приготовила многое из того, что Матвей любил. Помянуть всей семьёй и разъехаться кто куда. Полюшку жаль было от себя отпускать, но понимала – не поднять ей внучку на ноги. С кордона через неделю съехать надо. Будут с Данилой по чужим избам скитаться, пока свою поставить удастся. А женится – и там ясности никакой. Кому чужой ребёнок нужен. Клавдия приехала, чтобы поживиться чем. Соломой прошлогодней не побрезгует.

Во дворе послышались голоса, и Дарья поспешила навстречу. Данила с войны вернулся целёхоньким, но дважды контужен был, практически оглох и говорил, сильно заикаясь. Обнял Дарью, у самого слёзы по щекам потекли. Пытается говорить, а ничего не получается. Клавдия стояла в стороне, наблюдая. Много вопросов возникало от увиденного. Наверняка вторая дочь у Дарьи его. Шибко на влюблённую парочку схожи. Решила потом у матери всё выпытать.

Помянули. Слов много не говорили. Лучше помолчать. Хорошего не скажешь, много грехов за Матвеем числилось, но и плохого говорить не хотелось.

Гости засобирались домой. Обещали помочь с переездом и подводами, погрузить или разобрать что потребуется. Из живности во дворе петух с четырьмя курочками, других на помин порубили. Корова по весне сдохла, свиней не держали. Озеро выручало. На одной рыбе и жили.

Клавдия заныла, что места для матери с больным братом у неё нет. Положила глаз на некоторые вещи, но Пелагея ей отказала, сказав, что самим с Данилой всё пригодится. Из одежды Матвея разрешила забрать всё. Данила её так и так на себя не наденет. Клавдия стала вязать узлы. Улучив момент, когда были с Пелагеей одни, подкатила с расспросами.

– Мамань, скажи, от кого всё же вторая дочь у Дарьи. Похоже, что нашей породы, но не от отца ведь, хотя на их с Василием похожа. Я тут давеча смотрела, как миловались Дарья с Данилой. Истинно полюбовнички, язви их в душу. Стоят, слезу пускают. Не об тятеньке ведь плакали. Слова на помин души не промолвили оба.

– Прикуси свой язык, Клавдия! Знать хочешь правду? Василия это дочь! Не таращь глазища! Был он в сороковом году после Масленицы в наших лесах, был. Встречался с Данилой и Дарьей на зимовье. К нам боялся обратиться, татары прятали, а отец родной спалить решил. Но сгорел кто-то другой, и невеста Данилушки Эльмира погибла. Матвей за то и решил Дарью под суд подвести, поняв, от кого вторую дочь родила невестушка, но не удалось его дело чёрное. Сам едва откупился. Хошь, иди снова донос пиши. Только я скажу, что и ты в курсах о брате была, всё знала. И потом посмотрим – кому горячее будет. Данилу не тронь! Не сын он Матвея. Другой у него отец. Потому и не похож на вашу Савичевскую породу. Копия отец его. Где и когда я того узнала – не твоё дело. Одна светлая страничка в моей жизни и была. Твой отец словно аспид был. Всю жизнь только и мог – кровушку у других пить, – не сдержалась Пелагея.

Клавдия стояла ошарашенная. Может, и брательник старший живой. А вдруг как объявится. Крутой у него нрав. Не простит сестре малейшую промашку. Так прижучит, мало не покажется. До самого отъезда ни с матерью, ни с братом более не говорила. Полюшка умывалась слезами, не желая покидать бабушку Пелагею. Данила от Дарьи не отходил. Любовался ею молча, прощался на время долгое, а может, и навсегда.

Пришёл день расставания. Слёз было пролито немерено. Прощались с прошлым, душа замирала от мысли о будущем. Клавдия всё в сторонке старалась быть.

Всю дорогу молчали, думая каждая о своём. Сестрёнки к концу пути сдружились. Полюшка стала своих кукол, нашитых бабушкой Пелагеей, сестре давать. Сказки бабушкины ей рассказывать. Подъезжая к деревне, Клавдия не выдержала:

– Дарья, ты знала, что Данила не тяти сын? Ежели так, не надо в деревне об том говорить. Народ злой, а нам рядом жить. Уж лучше не замечать друг дружку.

Так Дарья и узнала тайну своей свекрови. Многое встало на свои места. Ныло сердце об них с Данилой. Но куда было их забирать в избу из одной комнаты. Дочерей надо было растить, хватило бы сил.

Глава 13

Послевоенная жизнь входила в определённое русло. Мало мужиков с фронта возвратилось. Парни, ушедшие холостыми, вернулись уже женатыми. Кто медсестричку присмотрел, кто польскую девицу привёз. Немалую лепту внесли и эвакуированные немецкие девицы, удивляя холостых и женатых своей способностью держать себя и избы в чистоте и порядке. Знали, что их в жёны не выберут, а потому и принимали ласки блудливых мужиков. Случалось ребёночком обзавестись, рожали, не обращая внимания на пересуды.

Одежда у всех поистрепалась, на новое деньжат не было, и ходили деревенские бабы в фуфайках драных и чулках штопаных. На этом фоне смотрелась Дарья куколкой. Могла старую юбку перелицевать, к ней блузку из ситца весёленького сшить, сапожки на ножки и всё – невеста на выданье. Вот только женихов не было видно. Или мужик, от которого перегаром несёт за версту, или юнцы малолетние.

Собрали урожай неплохой, трудодень повесомее стал, кабанчики подросли, сальце набрали. По наступившему холоду решила Дарья приколоть кабана, оставить половину себе на зиму, а половину в город свезти на продажу. Прикупить обнов себе и дочерям. Многие так же решили. Собрались гуртом в город ехать, путь долгий, а вместе не страшно. На полдороге можно будет и остановиться на обогрев. Проводником Петра решили взять. Обозы гонял исправно, путь знает хорошо, да и балагур знатный. Никогда не унывает парень.

До города добрались благополучно, в выходной день. Торговцев с мяском, кроме них, не было. Торговля шла ходко. Смели горожане всё подчистую в очередях и на цену не смотрели. Управились за три часа торговли. Время по магазинам пробежать осталось. Все вместе пошли бабёнки, Петра на защиту от воров взяли.

Пётр давно заприметил Дарью, сестру друга Ивана, но подступиться не мог. Больно строга была и до утех мужских не падка. Знал, что многие мужики на неё зуб точат, всякую напраслину о ней говоря. Некоторые и по губам от неё за сплетни получали. Замолкали на время, но потом по новой свой брёх начинали. Про баб и говорить не надо – каждая пообщипать ей космы готова была. Сами порой не понимали, за что.

Шли по базару гурьбой. Вдруг Дарья остановилась как вкопанная. Сидит мужик без ноги около будочки сапожной, молотком постукивает и покрикивает.

– Кому каблучок подбить, кому пимы подшить, подходи, народ честной. Дорого не беру. Могу сапоги стачать, коль хром отыщется.

Дарья стояла и смотрела на сапожника, не отрывая глаз. Трудно было в этом мужике признать Михаила Силантьева. Сидел он в старой, штопаной фуфайке, выставив вперёд деревяшку, привязанную к ноге. На голове шапка-ушанка солдатская, из-под которой выглядывали пучки седых волос, лицо, заросшее щетиной. Губы синюшные, как у деда столетнего. Рядом бабёнка стоит, опершись спиной о будку. Волосы всклоченные из-под платка старого, драная фуфайка ремнём солдатским подвязана, в губах самокрутка дымится.

Мелькнула мысль, что и не было к нему никогда любви. Разве, если бы она сейчас, на его месте, увидела Василия, стояла бы она так спокойно? Нет! Она бы кинулась обнимать головушку своего Василия, покрывая щетинистое лицо поцелуями. Сердце ответило болью на её мысли. Любила! Сама не понимала, а любила Василия той единственной в жизни любовью, которую, возможно, и не испытать ей более.

Товарки стали торопить Дарью, Пётр потянул за рукав шубняка. Пошла, не оглядываясь, навсегда выбросив из своего сердца человека, не сумевшего сохранить росточек её первой любви, но была благодарна судьбе за эту встречу. Всё встало на свои места. Там, на кордоне, навечно осталась её любовь. Единственная.

Домой возвратились под утро. Товарки разъехались по своим домам. Пётр поехал с Дарьей под предлогом помочь распрячь лошадку, корма задать и напоить.

Надеялся на разговор серьёзный. Любил Дарью, хотел рядом с ней быть, и никакая молодка ему не была нужна. Вошли в избу. Сняв шубнячок, Дарья пригласила попить чайку. Дочери у тётки Матрёны заночевали. Сидели, пили чай, молчали. Горела лампа керосиновая, изба теряла своё тепло, становилось зябко.

– Ты что же, дуралей, не сыщешь себе молодую девку? Чего постоянно на меня, вдовую, глаза пялишь? Почти на шесть годков меня младше. Что маманя твоя скажет, узнав про нас? Ославит, на всю деревню ославит! Зачем ты мне, скажи? Мне не любовник, а муж нужен. Пойми, голова садовая, не пара мы!

– Не нужен мне никто! И маманя мне не указ! Всем скажу, что беру тебя в жёны. Люблю я тебя, Дарья! Пить брошу! Баб всех к чёрту пошлю! Зарегистрируемся.

От сердца говорил свои слова Пётр. Только жизнь – штука сложная. Первой матушка его на всю деревеньку скандал учинила. Сын единственный на вдове с хвостом из двух детей собрался жениться. Гулял бы себе, а жениться-то зачем! Следом вдовушки заголосили, что забирает у них Дарья лучшего полюбовника в деревне. Потекли сплетни по деревне.

Пётр перешёл жить к Дарье. Вскоре, узнав, что дитя у них будет, повёз в район и зарегистрировал брак. Вдовушки рты поразевали от удивления – не ждали такого поворота. Свекровь рвала и метала, охаивая и проклиная Дарью на каждом углу деревенском. Родилась девочка. Семья подросла ещё на один рот. Пётр подустал от хлопот семейных, тянуло в клуб, с друзьями пображничать. Матушка проходу не давала, слезми умываясь, просила развестись и вернуться к ней на житьё. Первый год и внучку признавать не желала. Гулял её Петя по бабам, но ни одна не родила от него, а тут нате вам. Все уже видели сходство девочки и с отцом, и с бабушкой. Первая и, как оказалось, единственная дочь и внучка.

Дарья душой страдала безмерно, но виду никому не показывала. Слабой быть – детей не поднять, а их трое. Полинка уже в первый класс пошла. Приходила домой в слезах, рассказывая, какими словами её обзывает школьная уборщица, мать отчима. Терпеть такого нельзя было, и Дарья пошла в школу. Без крика всё решила, пригрозив учительнице, жене председателя колхоза, съездить в район и узнать, как может та работать учительницей, не закончив и семи классов. Председатель сам прибежал к ней домой с извинениями и просьбами не поднимать шума. Все затихли, но жизнь становилась всё тяжелее. Пётр запил, пропадать стал ночами. Отстаивая свои права на разгульную жизнь, поднял руку, но вступились братья Дарьины. Так намяли бока – на всю жизнь урока хватило.

Одно утешало, что к замужней женщине другие мужики не липли, им и вдов хватало. Через пару лет продала Дарья свой домишко, переехала в другую деревеньку, но и там их жизнь с Петром не ладилась. Находились дружки-приятели, с которыми он бражничал ночами напролёт, женщины, истосковавшиеся по мужской ласке.

Много горьких зорь было в её жизни. Они чередовались одна за другой своим багряным небом, принося боль в израненное сердце.

Старшие дочери выросли, уехали в город, далеко на юг. Вот и Дарья решилась на переезд в город одна, с младшей дочерью. Пётр просил не бросать его, боясь спиться окончательно. Постарел от разгульной жизни, и уже никто не видел разницы в их возрасте.

Эпилог

Много зорь было в жизни Дарьи, всё больше приносящих боль и обиду. Дней счастливых было так мало, что можно было их перечесть на пальцах одной руки. Старшие дочери замуж повыходили, и младшая долго дома не засиделась, нашла свою любовь. Внуки рождались, росли. Не заметила, как бабушкой стала.

Вспоминала о жизни своей прошлой изредка. Годы бежали, принося только беды и разочарования. Жизнь с Петром была сложной. Возрастная разница давала о себе знать. Он чувствовал себя молодым, а на ней висела ответственность за трёх дочерей. Характер Дарьи становился всё суровее. С дочерьми всегда была излишне строга, в семье мало радости было.

Дочь Петра выросла своенравной. Такую не согнёшь, не сломаешь. Судьба подарила ей большую любовь, и она ушла из семьи, но отношения поддерживала тёплые, проявляя заботу об отце и матери. Вскоре переехала в другой город.

Сама не понимая почему, любила Дарья больше среднюю дочь, отдавая ей лучшее. Старшую и младшую частенько одаривала подзатыльниками. Средняя дочь, Екатерина, овдовела вскоре после свадьбы. Призвали мужа в армию, он там и сгинул по глупости. Нашёл себе подружку из офицерских жён, пошёл в самоволку, на речке с пассией встретиться. Погиб, купаясь на мелководье. Внучка малая на руках дочери осталась.

Старшая нашла свою судьбу в родной деревне Дарьи. О Пелагее ничего не было слышно. Жила с Данилой в сторонке, никому о себе не напоминая.

В тот год жаркое лето было. Решила съездить к родителям и дочь заодно навестить. Встретились, словно чужие. Отец в обиде большой был на то, что денег не шлёт им с матерью. Ничего не менялось в жизни. Все от Дарьи чего-нибудь хотели. Братья, сестра Нюрка не считали своим долгом родителям помогать. Горько было всё видеть, но плакать себе не позволила. Не пробыв в гостях и двух дней, вернулась домой.

В один из дней Екатерина пришла с работы взволнованной. Организация у неё была серьёзная, по пропускам сотрудники проходили. Позвонили с проходной, сказали, что спрашивает её какой-то мужчина, зачем – не говорит, стоит, переминается. Пока дела завершила и получила разрешения спуститься, мужчина ушёл. Вахтёрша набросилась на неё с расспросами, почему так долго не шла.

– И чего ты, Екатерина, замешкалась? Мужчина такой чудной приходил, с лица русский, а говорит по-русски с акцентом. Он не тебя вначале просил пригласить, а сестру твою, Полинку. Я и объяснила, что она не работает уже у нас, и про тебя сказала, что работает сестра младшая и зовут её Катериной. Он спросил, как твоя фамилия, я ему и ответила, Савичева, мол, Екатерина Васильевна. Он аж в лице сменился. Спросил, не знаю ли я, с какого ты года. Как не знать – с сорокового, нам доподлинно известно про всех работников.

– Вы мне скажите, он один был?

– Женщина с ним была, та и вовсе на непонятном языке лопотала. Он про мать твою спрашивал, а мне откуда знать про неё. Спешили они очень, у них поезд отходил. Но вот теперь гляжу на тебя – вы как одно лицо будете, только он постарше, и щетина на щеках, а глаза и лоб у вас одинаковые. Волосы у него седые, а на твои очень похожи. Вышли подышать ненадолго и не вернулись. Он тебе и подарки оставил…

Екатерина выскочила из здания, но никого не было ни во дворе, ни на остановке автобусной. Вернувшись, стала расспрашивать вахтёров. Те в один голос утверждали о большом сходстве мужчины и Екатерины. Подарки тоже были необычными. Сладости импортные, несколько сувениров. Оставив всё на вахте, вернулась Екатерина на рабочее место. Мысли разные одолевали. Пришёл, так чего не дождался. Подарки импортные опять-таки оставил без записочки.

Дарья выслушала дочь, но ничего говорить не захотела. И что тут скажешь. Похоже, Василий приходил. Лопотал на незнакомом языке. Может, к своей финской бабёнке вернулся и живёт себе припеваючи, ни беды, ни горя не зная.

За что ей, Дарье, такая горькая судьбинушка досталась? За что? В чём вина её? Перед кем так провинилась? Вот уж и бабушкой стала, а жизнь долбит и долбит её израненное сердце. Зачем пришёл из прошлого этот мужчина? Дочь свою искал, а про вторую и знать не знал, не ведал. Не любил! Не жалел! Себя только спасал, свою жизнь обихаживал.

Соседка Зинка, угощённая Екатериной конфетами, сразу высмотрела – финские конфеты. Вопросами закидала обоих.

– А кто это у вас за границей живёт? Или по блату где достали? Может, и мне раздобудете немного?

Горько на душе стало у Дарьи, вышла на улицу прогуляться. Слёзы катились по щекам потоком сплошным. Мысли о жизни прошлой, о теперешней. Выходит, из всех, с кем судьба сводила, один Пётр и любил. Взял с двумя детьми, жизнь рядом прожил. Как мог, как умел помогал преодолевать тяготы жизненные, защищая от людской злобы. Она ему так и не смогла теплом ответить, приласкать, слова добрые сказать. Может, оттолкни она его от себя, и прожил бы её Пётр жизнь другую, счастливую. Многие его любили, зазывали пряниками сдобными, перинами пуховыми, но не бросил её, дожил до старости. Она же и дочерей не научила уважать отчима. Младшую, дочь его единственную, родить – родила, но сердцем так и не приняла. Росла девчонка словно падчерица с малых лет, пока не встретила человека любимого, обогревшего её сердце израненное. Самой счастливой из дочерей оказалась.

Стал накрапывать дождь, раскаты грома и сверкание молний напомнили Дарье августовскую грозу там, на кордоне, у озера, когда тишина разметалась над лесом, птицы пение своё прекратили. Сжалось тогда сердечко её девичье в комок, но не от страха перед грозой. Там ещё она поняла, как горька будет её судьба.