Текст книги "Невеста Василевса"

Глава 6

Спала Нина плохо. Проснулась еще до рассвета, лежала в темноте, распахнув глаза. Похищенные девицы не шли из головы. Не легче было и оттого, что в разговорах с ней каждый норовил отметить, что она тоже одинокая и неприкаянная да что ее тоже похитить могут.

От этой мысли было тревожно. Салих, учитель тайной школы воинов-фатимидов в горах, ей когда-то нож подарил, который она теперь носит в скрытых ножнах в плаще. И обучил, как одинокой женщине от врага отбиться. Немало времени Нина провела тогда в горах под его защитой. Сказала Фоке, что отправилась в паломничество, что Салих ее проводит, а сама ушла к учителю в горы. Он не отпустил ее, пока не наловчилась отбиваться от нападающего и с ножом, и без оружия. Да только не верила Нина, что это умение ей когда-нибудь пригодится. Опасностей в городе, конечно, немало. Да только защититься от грабителя или хулигана все одно тяжело. И силу иметь надо, и смелость. Воины вон постоянно учатся да сражаются. А она уж и не помнит ничего, верно.

Нина села на лавке, опустила ступни на холодный каменный пол. Опять зябко сегодня, очаг за ночь прогорел. Она разожгла светильник, торопливо оделась.

Спутавшуюся за ночь черную косу расплела, расчесала деревянным гребнем, помянула нечистого, сломав один из зубцов. После бани-то не смазала кудри маслом, и вот, пожалуйста. Надо что ли железный гребешок кузнецу заказать. Она нанесла на волосы масло из виноградной косточки, настоянное на розмарине. От него волосы становились мягкими, послушными, из-под платка не выбивались. Да и пряный запах розмарина Нина любила.

Наскоро перекусив, она проверила травы, что с вечера подвесил Фока. Осмотрела внимательно сосуды с маслами, выставленные вдоль окна. Тут настаивались масла на разных травах: лаванде, вербене, гамамелисе. Каждая травка маслу свои полезные свойства передавала. Здесь важно, чтобы не перестояли – процедить надо вовремя. Тогда можно и в притирания добавлять.

Вспомнила про ракушки. Достала толстую пластину с частыми насечками. Такими столяры пользуются, чтобы неровности у дерева сглаживать. Вынесла все на двор, разложила на столе. Вот Фоке дело теперь на весь день – наружную часть у ракушек спиливать, жемчужное ложе отделять.

За хлопотами Нина не заметила, что утреннее солнце уже позолотило купола. Улицы постепенно наполнялась розоватым светом, городскими звуками и запахами стряпни. Ароматы жареных лепешек дразнили редких прохожих. Где-то за забором высокий женский голос причитал, распекая благоверного, пришедшего под утро из таверны. Залился тонким плачем ребенок. Это, верно, у соседки, в третьем доме по левой стороне. Она приходила недавно с мальцом за заживляющим маслом и отваром из фенхеля.

Увязав кудри платком, Нина накинула плащ и мафорий. Подхватила кожаную суму с кармашками, перегородками и крепким плетеным ремнем. В этой суме у нее всегда лежали самые необходимые снадобья на случай какого несчастья. Был тут и порошок, что раны чистит, и опия маленький флакон, и мазь от ушибов, и крепкий отвар кровохлебки, и сердечный настой, и прочие снадобья. В плоских кармашках лежали тонкие ножички, щипчики, огниво. Нина с благодарностью вспомнила Лисияра-знахаря. Это он своим скифским мастерам такую знатную суму заказал взамен той, что срезали у Нины когда-то грабители.

Воспоминания о нем согрели душу. А ведь поначалу она от ласковой его заботы отказывалась. Но не тот человек Лисияр, кто бросит раненую душу. Все у него с шуткой, с лаской. Ни о чем не просил, не спрашивал. Просто рядом, бывало, сядет, травами вместе с ней занимается, настои готовит. Порой песни напевал на своем языке. Ночевать уходил к скифским купцам, выделившим ему угол, поутру возвращался. Однажды Нина, возвращаясь в аптеку из дворца, попала под проливной дождь. Дом был уже близко, шерстяной плащ от холодного ливня защитил, но тонкие кожаные сокки[37]37
  Сокки – кожаная мягкая обувь, закрывающая стопу.


[Закрыть] и низ столы все же намокли. Едва она закрыла за собой дверь, как Лисияр вошел со двора, стягивая с себя промокшую насквозь рубаху. Увидел Нину, виновато развел руками:

– Я травы прибрать хотел, что во дворе сушились. Да, видишь, поскользнулся, стол перевернул. Прям что твой Фока, – усмехнулся он. – Придется нам за новым сбором в горы отправляться. Прости.

Нина молча шагнула ближе, сбросила плащ, потянула платок с головы. Не говоря ни слова положила ладонь ему на крепкую грудь. Лисияр замер на мгновение. Провел пальцами по ее рассыпавшимся кудрям, обхватил руками, осторожно прижал к себе. С того дня он стал оставаться у нее ночами. Они прожили вместе, почитай, год. В церковь с ним она идти отказалась, он и не настаивал. Понимал, что после пережитого сердце Нины застыло куском льда. Ждал терпеливо.

А недавно и Лисияру пришлось уехать в родные края. Нина распрощалась с ним без сожаления. Спрятала она свою душу, словно в каменный колодец, зная, что больше не сможет ни довериться, ни полюбить.

Проверив, что в суме всего хватает, Нина перекинула ее через плечо. Взяла небольшую корзину и шагнула на улицу.

Звуки утреннего города окружили ее – водоносы заунывно предлагали хозяйкам свежей воды, мягко булькающей в высоких заплечных кувшинах. Разносчики зычно расхваливали только испеченные, еще горячие лепешки, вяленый инжир, да настоянные на ягодах напитки. Пробежал мальчишка, держа на вытянутой руке связку только что пойманных окушков. Пахнуло рыбой, перебив зазывный аромат лепешек. Нина направилась по Мезе в сторону площади Вола, где располагались мясные лавки. Встречая знакомых, кивала, желала доброго дня, но побеседовать не останавливалась. Поутру все куда-то спешили, не до разговоров пока.

На пороге лавки мясника Нина остановилась. Дверь была приоткрыта – видать, она не первая покупательница. Поправив мафорий, аптекарша перехватила корзинку и шагнула через порог. Железистый запах свежей крови смешивался с душком требухи. Лавка эта, в пример прочим, была чистая. Запаха протухшего мяса здесь не водилось. Хозяин Ираклий и подмастерьев, и дочь, которая помогала ему, держал в строгости. Каменные полы и прилавки здесь отчищали песком и намывали старательно. На заднем дворе, где разделывали телячьи да бараньи туши, Нина не бывала – лишь изредка в приоткрывшуюся дверь можно было увидеть подмастерья, волокущего тушу или медный таз с кровью.

За прилавком стояла дочь хозяина – Инесса. Девица крупная, высокая, с широким разворотом плеч. И сильна, как мужчина. Нина видала, как она тушу крупного барана одной рукой несла. Ираклий и сам был великаном – выше любого почти на голову. Его даже в императорскую гвардию забрать хотели. Но он еще в юности сломал ногу, сделался хромым. И остался мясником.

Инесса в отца пошла. Правда, красотой не вышла. Крупный нос нависал над губами, придавая лицу унылое выражение. Глаза были мелковаты да близко посажены. Не водилось женихов у девушки. Не находилось охотников взять в супружницы некрасивую дочь мясника да еще и с которой не каждый мужчина решит силой помериться. Вот и засиделась она в девках. Уже за 20 лет, поди, перевалило. Скоро совсем стара будет для замужества.

Увидев Нину, Инесса обрадовалась, вышла из-за прилавка навстречу аптекарше:

– Почтенная Нина, ты за желчью? – Лишь голос у девицы был красивый – низкий, бархатный.

– Доброго тебе дня, Инесса. Да, за ней. Как батюшка, здоров ли?

– Здоров. Молодые хиреют, а батюшка лишь крепче становится.

– Вот и славно. Я смотрю, у тебя тоже вон румянец во всю щеку, глаза блестят. Значит, тоже здорова.

Инесса покраснела, опустила глаза. Нина удивилась, с чего бы вдруг. В разговоре ее засмущать еще не случалось. Девушка провела руками по кожаному фартуку:

– Ты еще что будешь брать?

– Нет пока. Пошлю Фоку, если что понадобится. Я смотрю, ты опять одна. Отец-то где?

– На ипподром ушел. С Демьяном-коновалом, сказал, надо ему встретиться. – Девица снова зарделась, нырнула под прилавок, застучала там чем-то.

– Что же хорошего этот проклятущий коновал ему скажет?! Грубиян и невежа! – вырвалось у аптекарши.

– За что ты так почтенного Демьяна честишь, Нина? Тот же лекарь, человек знающий. И с батюшкой они дружны, – удивленно промолвила Инесса, разогнувшись. – Я и сама с ним разговаривала – достойный человек.

Нина, не желая рассказывать, какая отвратительная история с ней приключилась из-за грубого коновала, только фыркнула. Пригляделась к девушке:

– А тебя зачем отец на ипподром водил? Порядочным девицам там не место.

Та замялась. Не сразу ответила:

– Я у лавок мироваров хотела пройтись. Уж больно хорошо там пахнет. А одной-то непристойно. Вот и напросилась с отцом. А на ипподром он меня не водил – Демьян сам к нам вышел. – Произнеся имя коновала, Инесса снова покраснела. Да так сильно, что даже шея пошла пятнами. Нина с жалостью на нее посмотрела. За что такое несчастье девице? Мало, что некрасива да еще и, похоже, влюбилась в грубияна. Неужто отец ее за коновала сватать надумал?

Инесса протянула Нине кувшинчик с залитой воском пробкой:

– Вот тебе желчь. Я вот только перед твоим приходом налила да запечатала, воск, поди, и застыть толком не успел.

Нина поблагодарила, положила на прилавок монеты. Но прежде, чем выходить, произнесла негромко:

– Ты послушай моего совета, милая. Не засматривайся на коновала. Он зол, неотесан, обидеть может. Ты телом-то сильная, а душа у тебя нежная…

Но Инесса, все еще с алеющими щеками, ее перебила:

– Ты же не знаешь его совсем, Нина. Как судить так можно о почтенных людях? Уж не знаю, какое он тебе неуважение оказал. Может, посмотрел не так, как иные? – Инесса сердито сложила руки на груди. – Так он все еще по жене горюет, вот на женщин и не смотрит вовсе – память ее бережет. Ко мне он добр, с батюшкой вежлив. С чего же ты на него так обозлилась?

Нина нахмурилась:

– Ну добр так добр. Сама кашу варишь, сама и хлебай. – Она поправила мафорий. – В пятый день Фоку пошлю к вам за жиром свежим да, может, за мясом. Кланяйся от меня батюшке.

Не глядя более на разгоряченную спором Инессу, она вышла на залитую мягким осенним солнцем улицу.

Подходя к аптеке, Нина все еще думала о проклятущем коновале, вспоминала его разъяренную физиономию и свой позор. С крыльца кинулся к ней Фока:

– Почтенная Нина, идем скорее – за тобой Никон-сикофант послал. Опять, говорят, убили кого-то!

– Кого убили? – оторопела Нина.

– Женщину, говорят, в гавани нашли. Да пойдем уже скорее. – Он потянул ее за рукав. – Я аптеку запер, тебя остался на крыльце поджидать.

Нина перекрестилась, торопливо направилась в сторону городских ворот, что открывали выход в гавань. Фока размашисто шагал рядом.

– Рассказывай, – произнесла Нина.

– Да нечего рассказывать. Стратиот[38]38
  Стратиот – воин, солдат.


[Закрыть] прибежал, потребовал тебя позвать. Сказал, что Никон велел не мешкая в гавань идти. Я спросил, что случилось, а он только пробурчал, что утопленницу к берегу прибило.

Нина задумалась. Для утопленницы аптекарша не нужна. Что же Никон за ней послал? Выйдя за городские ворота, Нина завертела головой, пытаясь найти Никона. Глазастый Фока первый заметил в отдалении за большим камнем группу людей. Над их головами возвышались пики стражников.

Ноги утопали во влажном песке, ветер трепал одежду, приносил с моря соленые брызги от разбивающейся о скалы воды. Уже не первый день штормило, волны бросались на берег раздутыми сердитыми валами. Зато запах рыбы и водорослей не был таким удушающим, как в жару.

Приближающихся Нину и Фоку заметили стражники, двинулись было навстречу, чтобы отогнать. Но она, чуть задыхаясь от быстрого шага по тяжелому песку, сказала:

– Почтенный Никон за мной послал. Аптекарша я.

Воины отступили, позволили пройти.

На песке лежало тело утопшей. Наброшенная на него дерюга оставляла открытой лишь голову. Длинные темные волосы облепили лицо и шею почившей. Распахнутые глаза смотрели в ясное равнодушное небо.

Никон оборвал свой разговор с трясущимся не то от ужаса, не то от холода насквозь вымокшим рыбаком. Поманил Нину.

Он взялся за холстину, закрывающую труп. Краем глаза Нина заметила, что стражники неуютно переступили с ноги на ногу, некоторые отвернулись. В затылке у нее заныло от нехорошего предчувствия.

Поднятая ткань обнажила белое, почти не распухшее еще тело. Прилипшие водоросли создавали причудливый узор на нем. Но тем страшнее было то, что открылось взору. Нина почувствовала, как к горлу подступила горечь, с силой прижала руки ко рту. Живот несчастной девицы был разрезан крестообразно, сизовато-багряная полость походила на рот какого-то чудовища.

Глава 7

У Нины из рук все валилось. Мысли крутились в голове мрачные, страшные. Едва она принялась за притирания, как перед глазами вставало облепленное волосами лицо. И страшный разрез на теле. Как тут что-то делать можно? Не приведи господь, собьешься, меры перепутаешь. Нельзя в таком состоянии снадобья готовить.

Фока снова разбил горшок с отваром. Нина, взглянув в его потерянное лицо, не стала ругать. Отправила проведать матушку. Он понуро кивнул и вышел, притворив за собой дверь. Нина задвинула засов. Ждала сикофанта – сказал, придет поговорить после доклада эпарху.

Нина принялась за простую работу, что обычно поручала подмастерью: разбирала травы, процеживала масла, раскладывала приготовленные снадобья по малым горшочкам. Вспомнила про испачканную кровью одежду, что надо отстирать как-то и отнести в баню обратно. Замочила ее в кадушке с холодной водой, соли насыпала от души.

Солнце уже перевалило за купола, когда раздался громкий стук в дверь. Нина торопливо открыла. Сикофант, не ожидая приглашения, прошел и устало опустился на сундук с подушками, прикрыл глаза. Аптекарша метнулась к полкам, плеснула неразбавленного вина в чашу, молча сунула в ее руку сикофанту. Тот бросил на нее благодарный взгляд, опрокинул в себя багряную жидкость. Нина примостилась на скамью напротив.

– Позволь спросить тебя, почтенный Никон, – осторожно начала она. – Эта убиенная – служанка предводителя нашей гильдии, Талия. Та, что пропала на днях. А остальные пропавшие так и не нашлись?

Никон, глядя в сторону, пробормотал:

– И на Троицу, как выяснилось, то же самое было. Тогда рыбаки сеть вытащили, а там женщина мертвая. С разрезанным животом. Они с перепугу обратно в воду скинули да решили молчать. А как это тело нашли, так ко мне один из этих рыбаков повиниться пришел, что тогда промолчали и никому не доложили о находке.

– Значит, кто-то не только крадет девиц, но и режет?! – Нина прижала ладонь к губам. Помолчав, спросила: – Что эпарх-то сказал на это?

– Эпарх наказал усилить охрану улиц. И повелел объявить, чтобы женщины в одиночку не ходили.

– А искать-то велел того, кто женщин, как скотину какую, потрошит? У нее же нутро все вырезано было! Это что же за чудовище должно быть, чтобы так с живым человеком обойтись? – Нина повысила голос.

– Искать его я буду. – Никон поднял на нее тяжелый взгляд. – Только зря я тебя тогда слухи просил собирать. Страшное это дело, не надобно тебе соваться. Не ровен час докатится до душегуба весть, что аптекарша много вопросов задает.

Нина молча кивнула. Сикофант хмуро смотрел на нее. Не дождавшись иного ответа, произнес:

– И по улицам одна не ходи, слышишь? Не то охрану к тебе приставлю. Чтобы провожали тебя и ко дворцу, и в лавки.

– Спасибо тебе, почтенный. Только не позорь ты меня перед соседями и покупателями – не надобно мне охраны! – заволновалась Нина. – Я лучше с собой всюду Фоку буду брать.

Никон поморщился, но она торопливо произнесла:

– Он справится, рослый уже и крепкий. А то и Галактиона звать буду. Да и я не буду в ночи ходить, научена уже. – Она отвела взгляд, вспомнив некстати историю с нападением[39]39
  События описаны во второй книге «Кольцо царя» серии «Убийство в Византии».


[Закрыть].

– Сложно с тобой, Нина. Ты же вечно в какие-то бедовые истории попадаешь. Ведь если с тобой что случится… – Он оборвал себя, посмотрел ей в глаза. От такого прямого и жаркого взгляда Нина смутилась. Что ж такое-то? Сколько лет она уже и его знает, и жену. Снадобья да притирания той продает. А он все так же греховно на нее глядит, от чего у Нины одно смятение и беспокойство. Сикофант опустил глаза на узорную чашу в своих руках. Аптекарша тихо сказала, глядя в сторону:

– Хочешь, я на иконе поклянусь, что без твоего разрешения и охраны не буду никуда влезать? Мне, чай, тоже не хочется такую страшную смерть принять. – Нина поежилась. – А в лавочках и на базаре я все же про девиц поспрашиваю да тебе поведаю, что узнаю. Надобно этого зверя изловить, да побыстрее.

Увидев, что он нахмурился и собрался что-то сказать, она торопливо добавила:

– Просто сплетни послушаю, ничего более. Даже спрашивать ни у кого не буду – ты же знаешь, красна улица домами, а кумушка – сплетнями. Сами все расскажут. Одна Клавдия, служанка Цецилии, чего стоит. С ней как повстречаешься, хочешь не хочешь, а все про всех узнаешь. Она вон в бане у ипподрома да на базаре полон короб слухов набирает. Знай только отбирай зерна от плевел.

Помолчав, Никон тихо спросил:

– Я тебя ведь не просто так позвал. Хотел, чтобы ты своим женским взглядом убитую девицу рассмотрела. Не заметила ли чего, что я упустил?

Нина вздохнула. Воспоминания снова скрутили нутро, страх ледяной рукой сжал горло. Помолчав, она ответила:

– Не похоже, чтобы он над ней… снасильничал. – Она запнулась. – Тогда остаются синяки да царапины. Почему-то нутро пусто, как будто ее бальзамировать собирались. Странно это. И видел ли ты ее глаза?

– Что с глазами?

– Черные они. Зеница все око закрыла, тоненькая полоска лишь по кругу. Такое бывает, если опоить человека отваром дурман-травы или беленой. – Нина задумалась. – Ягоды их ядовиты – это всем известно. В малом количестве сон наводит, боль снимает, а в большом – сперва в буйство человека вгоняет, потом убивает. А перво-наперво зеницу расширяет. Человек начинает видеть хуже. Потом жажда и немощь появляются, за ней уже буйство. А после – смерть.

– Значит, он ее отравил сперва, – пробормотал Никон.

– Может, и отравил, а может, количество не рассчитал. Я слыхала, что искусные лекари используют вытяжку белены, когда человеку что-то отрезать надо или кости вправлять. Она вроде боль притупляет. Но тут как с любым ядовитым растением – стоит ошибиться, и отравишь человека до смерти. – Нина развела руками.

– Неужто нет противоядия, раз ее лекари используют?

– Почему же нет. Этот яд небыстрый, если больной или лекарь рано поймут, что происходит, то жизнь можно спасти. Первым делом страждущему молока дают много выпить. И выгоняют яд из нутра да судороги снимают разными травами. Потом древесный уголь толченый остатки яда вобрать может. Спасти можно. Лишь бы вовремя успеть.

Задумавшись, Никон потер шею.

– Не пойму только, зачем он им нутро режет.

– Я подумала тут, может, он их в жертву кому приносит? Мало ли язычников на белом свете. И как будто искусен он в таком страшном деле. Разрезы-то ровные, аккуратные, слоями. И очень тонким, острым ножиком сделаны. Так резать может только тот, у кого рука привычна. Не то мясник, не то лекарь, не то жрец какой сатанинский.

– Лекарь, что при эпархе состоит, то же самое сказал. – Никон потер ладонями лицо, словно стараясь стереть увиденное утром. – Завтра буду с аптекарями да лекарями беседовать. И о дурман-траве, и об умении резать. На днях снова зайду к тебе. А ты, коли что надумаешь или разузнаешь, пошли ко мне Фоку своего.

Когда сикофант ушел, Нина погасила светильник и долго еще лежала в темноте без сна. Решилась помочь Никону, чем сумеет. Не дело это, чтобы девиц в городе отлавливали да резали. Надо найти этого Мясника.

⁂

Поутру Нина полила аптекарский огородик на заднем дворе, вернулась в дом. Взгляд ее упал на мешочек с бобами, купленными у мавра. Как поставила тогда на полку, да и забыла за хлопотами. Вот и пришло время вытяжку из них приготовить. Только как проверить, что и правда сработает она противоядием, да при каком количестве. Нина помнила, что Анастас ей про эти бобы рассказывал когда-то. Он их привез однажды из дальних стран, сделал из них настой, что помогал при глазных болях. Но предупредил тогда, что они ядовиты. Порывшись в сундуке, Нина достала свитки, что Анастас привозил из путешествий, может, там есть что про то, сколько надобно для противоядия. Прочитав, отложила в сторону. Приготовить-то полбеды, а вот сколько давать – непонятно.

Оставив бобы настаиваться, Нина вышла во двор. Заботливо накрытые холстиной ракушки лежали на узком столе. Нина убрала грубую ткань, взяла зачищенную перламутровую пластину, нежно блеснувшую драгоценной полостью в утреннем солнце. Маловато получается перламутра с одной ракушки. Может, лучше покупать у арабских купцов? На тех ракушках жемчужный слой и толще, и ярче. Надо бы к Зиновии зайти – ее муж, аргиропрат, наверняка знает, как с жемчужным ложем работать, может, и Нине подскажет. А то и обломки отдаст за сходную цену. Но для ее дела пока и этого достаточно.

Нина завернула пластинку в тряпицу, положила на стол. Взялась за тяжелую каменную ступку и, приподняв повыше, с силой стукнула по свертку. Ракушка приглушенно хрупнула.

Высыпав в малую ступку осколки, Нина села растирать их каменным пестиком. Когда на дне остался беловатый порошок, она аккуратно, тонким ножичком переложила его в стеклянный сосуд. Перышком вымела из ступки остатки на клочок пергамента, пересыпала их в стекло. Достав сосуд с остро пахнущим содержимым, Нина залила растолченный перламутр, встряхнула, глядя на танцующие в жидкости крошки. Отставив флакон в дальний угол полки, задвинула его горшком, чтобы кое-кто не смахнул ненароком.

Впустив взлохмаченного Фоку, Нина принялась перечислять ему задания на сегодня:

– Вот здесь у меня вытяжка из судилищных бобов. – Она показала на небольшой стеклянный сосуд. – Спусти в подвал, в сундук с ядовитыми снадобьями.

– А для чего она тебе? – Фока недоуменно нахмурился.

Нина вздохнула:

– Глазные боли этот боб лечит хорошо. Но в большой дозе он ядовит. Тот мавр сказал, что физостигма от отравлений беленой помогает, только вот сколько давать отравленному, не знаю еще. Тут ведь важно, чтобы защита в атаку не перешла. Посмотрю в библиотеке – может, найду что про них. А пока спрячь – авось не пригодится.

Подмастерье кивнул.

– Что еще сегодня мне сделать надобно? – Он зевнул, почесывая за ухом.

Нина сосредоточенно принялась перечислять:

– Перво-наперво проверь марену. Если высохла – разотри всю в порошок. Да половину залей сперва уксусом до жижи, а потом средней мерой горячей воды. Да не сразу с огня, а остывшей до терпимого. Крышкой накроешь и оставь до моего прихода. Посмотрим, получится ли добрая краска. А вторую половину порошка в малый горшок положи, завтра в притирания добавлю. – Она повернулась к столу, на котором стоял кувшинчик, принесенный давеча из мясной лавки. – С желчью приготовь мазь для суставов опять, разложи в три горшка. Один для почтенного Феодора, второй – надо отдать Стефану на ипподроме…

Услышав слово «ипподром», Фока не смог сдержать ухмылку. Но тут же опустил глаза, посерьезнел и кивнул.

– Что это ты ухмыляешься? Никак Галактион тебе что смешное рассказал? – Нина сердито сложила руки на груди.

Фока старательно замотал головой, но, подняв на хозяйку глаза, не выдержал и хихикнул. Нина вздохнула. И ведь высокий вымахал, подзатыльник так просто не дать, едва ли не подпрыгивать надо. Но подмастерье все же согнал ухмылку с лица, кивнул:

– Все сделаю, почтенная Нина.

В дверь неожиданно постучали. Властно, громко. Нина кинулась открывать. За дверью стояли два воина из дворцовой стражи. Один был худ и жилист, второй – высокий и крепкий. Худой произнес неожиданно густым басом:

– Аптекаршу Нину требует великий паракимомен. Велел проводить немедля.

Нина кивнула:

– Сейчас соберусь, обождите, почтенные. – Она собралась закрыть дверь, но воин выставил руку и придержал дверь.

– Ты не слышала, аптекарша? Я сказал немедля.

Нина нахмурилась:

– А, ну раз немедля, тогда, конечно, ни суму свою аптекарскую брать не буду, ни переодеваться в дворцовую далматику. А ты потом сам сюда еще раз сбегаешь – за сумой со снадобьями да за одеждой для аптекарши. – Она шагнула за порог. – Раз ты думаешь, великий паракимомен меня в таком виде хочет видеть!

Воин смущенно глянул на напарника. Тот пожал плечами, окинул Нину взглядом и кивнул:

– Делай, что нужно, только поторопись. Великий паракимомен ждать не любит.

– Великий паракимомен ждать не любит, – передразнила его себе под нос Нина, закрыв дверь. – Откуда ты знаешь, что любит или не любит великий паракимомен?

Фока настороженно спросил:

– Случилось что, почтенная Нина?

– Не доложили мне! – Она раздраженно фыркнула. С великим паракимоменом, сводным братом императрицы и практически тайным правителем империи Василием Нофом, спорить никто не осмелится. Не смела и Нина.

Торопливо переодевшись в расшитую далматику цвета топленого молока, аптекарша наскоро перевязала платком волосы, набросила шелковый темно-зеленый мафорий. Надела на палец перстень императрицы, повернула его резной поверхностью вниз. Взяла суму и шагнула за порог.

После шумной и разогретой солнцем Мезы в дворцовых переходах царила прохладная тишина. Шагая за провожатым слугой по мозаичным полам, Нина поежилась. Высокие, обрамленные мраморными колоннами окна глядели во внутренний двор, где поблескивали струи фонтанов. Некоторые деревья были тронуты осенним золотом, пробивающимся сквозь еще густую зелень.

Нину проводили к палатам великого паракимомена. Пока она переминалась с ноги на ногу в мраморной галерее, украшенной белокаменными статуями и вазами из оникса, мимо бесшумно сновали евнухи и слуги в мягких туфлях. Кто-то нес в руках свитки, другие тащили ларцы или короба. Степенно прошел толстый, похожий на пышную женщину, диэтарий гинекея. Узнав Нину, приподнял бровь, замедлил шаг. Нина почтительно склонила голову. Не проронив ни слова, диэтарий прошествовал мимо.

Из дверей стремительно вышел невысокий мужчина с залысинами и глубоко посаженными глазами. Его шелковый плащ криво свисал с плеча. В руках он нервно сжимал свиток. Нина узнала почтенного протоасикрита[40]40
  Протоасикрит – секретарь императора.


[Закрыть] Феодора, поспешно склонилась. Он бросил на аптекаршу невидящий взгляд, пробормотал что-то под нос и зашагал по галерее, согнув плечи. Молодой асикрит[41]41
  Асикрит – чиновник императорской канцелярии.


[Закрыть] засеменил за ним, неся в руках поднос с каламарью, пергаментами и каламами.

Слуга Василия, Алексий, отодвинул тяжелую шелковую занавесь у входа в палаты своего хозяина. Взглянув на Нину, он кивнул, глядя мимо нее. Она прошла через каменный свод в палаты великого паракимомена. Губы Алексия чуть изогнулись в усмешке, когда она проходила мимо. Нина даже не повела глазом. На ее памяти он не первый слуга в этих палатах, а она как приходила, так и приходит.

Василий Лакапин, коего называли за глаза Ноф, родился бастардом у предыдущего императора Романа I. В детстве мальчика оскопили, чтобы защитить трон от притязаний незаконнорожденного да чтобы уберечь его самого. Ведь евнух по закону не мог стать императором, так что Василию была обеспечена безбедная жизнь при дворце. Во взрослом уже возрасте он узнал, что его мать, бывшую рабыню императрицы, выгнали из дворца, когда маленькому Василию исполнился год. И что нашла она приют в доме отца Нины, Калокира, и тосковала всю жизнь по своему единственному дитяти. И потому Василий взял аптекаршу Нину Кориари под защиту, позволил ей готовить снадобья для императрицы. В ее аптеке он мог отдохнуть от дворцовых интриг, послушать рассказы про матушку, обсудить с простой аптекаршей что-то, гложущее душу. Советы ему она давать не осмеливалась, но одно ее участливое и бескорыстное присутствие помогало ему порой найти единственно верный путь в хитросплетениях дворцовых козней.

Войдя, Нина склонила почтительно голову, застыла, не поднимая глаз. Первой говорить не осмеливалась – за то время, что провела при дворце, этикет выучила. У слуг здесь главное правило: ходи бесшумно, отвечай только, что спрашивают, и исполняй указания немедленно. Хотя Нина к слугам себя не причисляла, но одно правило для себя взяла: не начинать разговор первой. А потому ждала. Осторожно подняла взгляд на Василия, отметив мысленно, как постарел и осунулся великий паракимомен. Все же не так хороша жизнь во дворце. Особенно если власть есть. Где власть, там и враги, и интриги, и жестокость.

Василий закончил писать, бросил в раздражении калам в мраморную чернильницу. Темные брызги, взлетев, запятнали белый камень. Откинувшись на резную спинку кресла, великий паракимомен поднял глаза к подвешенному на цепях к потолку светильнику с разноцветными стеклами. Солнце, проходящее через высокие арочные окна покоев, бросало сквозь эти стекла цветные блики на стены из белого мрамора. Широкий стол с резным окаймлением был, как обычно, завален книгами и свернутыми пергаментами.

Переведя взгляд на окно, великий паракимомен тяжело поднялся, кивнул Нине:

– Пойдем в саду поговорим.

Аптекарша посеменила за ним. Выйдя из дверей, Василий свернул к боковой галерее, ведущей в сад. Пройдя к мраморной ажурной беседке, перед которой журчал фонтан в виде двуручной чаши, он опустился на скамью.

Махнув Нине рукой, чтобы садилась рядом, он втянул теплый, полный ароматами поздних роз воздух. Длинно выдохнул, повернулся к аптекарше:

– Есть у тебя Нина такое средство, чтобы в душе покой воцарился?

– Обычные отвары есть, чтобы сердце унять, тревогу притушить, сон призвать. Лишь прикажи – принесу. А душу – только Господь поможет успокоить.

– И ты меня в монастырь спровадить хочешь? – усмехнулся Василий.

– Да помилуй, разве я это сказала? – Нина опешила. Помолчав, осторожно спросила: – Неужто кто тебя от императора отдалить хочет?

Он поморщился:

– С тех пор как преставился патриарх, во дворце не пойми что происходит.

Сводный брат Василия и императрицы Елены, патриарх Феофилакт, зимой разбился насмерть, упав с лошади. Горевали о нем мало, ходили слухи, что он о своих лошадях заботился больше, чем о церковных богослужениях и своей пастве. Только что же такое во дворце потом произошло, что сам великий паракимомен в растерянности? – Нина перекрестилась, открыла было рот, но Василий ее перебил:

– Не о том я хотел поговорить с тобой. Лучше расскажи мне про Романа. Мне донесли, что он у тебя в аптеке ночь провел. Это с каких пор ты наследника привечаешь? Мало тебе было хлопот с мужчинами? Мало слухов про тебя распускается? – Он повысил голос.

Нина почувствовала, как жар поднялся от шеи, добрался до лба. Она повернула голову к Василию:

– Наследника ко мне Галактион привел пьяного в курдюк! – Поняв, как выразилась о юном василевсе, она испуганно прикрыла рот ладонью, попросила прощения. Василий качнул головой, чтобы продолжала.