Текст книги "Нечаянный Роман"
Автор книги: Надежда Семенова
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава 18
– Людмила Алексеевна, вас к телефону, – сказала новенькая, совсем молоденькая, не старше Натальи, сотрудница Леночка и протянула трубку.
В голосе соседки Вали слышалась неподдельная тревога.
– Горит твой Рома, сорок с лишним, уже два часа держится.
– Аспирин давала? – спросила Людмила Алексеевна, сглатывая подступившее к горлу сердце.
– Две половинки скормила, не пьет, лежит… тряпочкой. Я скорую вызвала.
– Еду, – выдохнула Людмила Алексеевна.
Она дрожащими руками очистила свой стол и задвинула кульман с недоделанным чертежом в угол.
– Неприятности? – спросила Леночка, хмуря тонкие, почти невидимые бровки, – может, воды принести? Вы бледная совсем.
– Дома попью, – отмахнулась Людмила Алексеевна, – у внука жар. Соседка вызвала скорую.
В пролете между третьим и вторым этажом неудержимо закружилась голова. Сердце запрыгало в горле, угрожая выпрыгнуть совсем. Рука была такой потной, что на поручне остался отчетливый мокрый отпечаток. Заходили ходуном стены, смыкаясь в удушающий, узкий конус. Закололо кончики пальцев. Обливаясь холодным потом, Людмила Алексеевна грузно присела на ступеньки.
Строительно-проектный трест занимал два соседних здания. В пятиэтажном располагались рабочие отделы, в двухэтажном – владения Пилипчука и кабинеты начальства помельче. Плановый отдел находился на втором этаже пятиэтажки и был полностью женским. Две сотрудницы из тех, что бегали покурить, вышли на лестничную площадку и поднялись на пролет выше. Сначала им показалось, что Людмила Алексеевна из чертежного просто присела отдохнуть. Вытянула ноги и уперлась лбом в перила. Но именно в тот момент, когда они подошли ближе, тело стало медленно заваливаться на бок. На вопли первыми прибежали с третьего этажа. Новость быстро распространилась по всему проектному.
Пришел начальник планового отдела и велел вызвать скорую.
С пятого этажа спустилась Леночка, с трудом протиснулась сквозь толпу. Казалось, весь трест вывалился из кабинетов на лестницу. Женщины охали и тихо переговаривались, обсуждая тяжелую новость. Тело Людмилы Алексеевны уже уложили на носилки. Сверху положили сумку. Молния на ней была наполовину расстегнута, Леночка протолкалась ближе и застегнула молнию.
– Родным сообщили? – спросил кто-то в толпе.
Леночка вытерла слезы и пошла вверх по лестнице. На календаре, на столе Людмилы Алексеевны, на первой странице были записаны телефонные номера, первым стоял номер, подписанный: «Володя раб.». Кажется, мужа Людмилы Алексеевны звали Владимир Сергеевич, Леночка видела его только раз: сухой, подтянутый, вежливый мужчина. Холодные, чуть рыбьи глаза. Она собрала в кулак решимость, села за Людмилин стол и набрала номер.
Голос на том конце показался чуточку раздраженным.
– Ну что опять, – сказал он, – я не поведу ребенка в театр. Придется тебе самой бабушку изображать.
– Владимир Сергеевич, это Лена, коллега Людмилы Алексеевны, вас беспокоит. Простите, что с плохой вестью. У Людмилы Алексеевны был приступ. Сердце.
Леночка набрала в грудь воздух, силясь не зарыдать.
– Что случилось? Говорите, – истерично закричала трубка, – да говорите же! Где она, в какой больнице?
Леночка проглотила соленый комок.
– Не знаю, – сказала она, – не знаю, в какой больнице.
– Так выясните! Потом немедленно мне перезвоните. Или нет, я сам позвоню. На этот же номер.
– Подождите, – сказала Леночка, – ей звонили из дому. Про внука.
– А с ним что не так?
– Похоже, соседка вызвала скорую, у вашего внука жар, – сказала Леночка, сжимаясь от чувства вины за такое количество плохих новостей.
Ответ в трубке не имел никакого смысла, и Леночка решила, что в стрессе люди говорят первое, что приходит на парализованный тревогой ум.
– Кого угодно до инфаркта доведут своими выкрутасами, – сказали в трубке, – перезвоните мне, как только узнаете, в какую больницу отвезли мою жену.
Леночка бессильно кивнула головой.
– Алло? – нетерпеливо сказала трубка. – Вы меня слышите?
– Я постараюсь, – сказала Леночка и аккуратно положила трубку.
Глава 19
Ничего не подозревающая Наталья разговаривала по телефону с Москвой.
– Как она? – спросил Пилипчук.
– Добрый день, Андрей Григорьевич, – сказала Наталья, – Ася говорит, ей приснилось, что Сережа болен.
– Как Ася?
Прыгает на кровати и не помнит, куда делся сын, хотела сказать Наталья, но прикусила язык. В голосе Асиного отца звучала неподдельная тревога. Наверное, хорошо иметь такого заботливого отца, подумала Наталья и устыдилась своим мыслям. Ее собственного отца нельзя было назвать равнодушным или черствым, но иногда казалось, что лучшее, что ты можешь для него сделать, – не отсвечивать. Вести идеальную жизнь идеальной дочери идеального отца и, ради бога, не морочить ему голову. Ради бога.
– Ася проснулась в хорошем настроении, выпила чаю, – сказала Наталья.
Пилипчук шумно, как большая корова, выдохнул.
– Это хорошо, – сказал он, – спасибо тебе, Наташа.
– Андрей Григорьевич, – сказала Наталья, – где Сережа? Ася спрашивает.
Пилпичук прочистил горло. Прочистил горло опять.
– Дай сюда, – сказала за спиной Ася и протянула руку к трубке таким повелительным жестом, что засвербело под свежей пломбой.
– Тятя, это я, – сказала в трубку Ася, – это ты велел Наташке обращаться со мной как с больной?
Что-то прогудел на том конце провода Пилипчук.
– Это не важно, – сказала Ася, – я себя нормально чувствую. Где Сережка?
Снова загудел далекий голос.
Ася слушала и согласно качала головой. Все ближе сходились к переносице брови, придавая лицу озадаченное, почти детское выражение.
Ася положила трубку и повернулась к Наталье.
– Ни черта не поняла, – сказала она, – темнит Пилипчук.
Ася выпятила челюсть и загудела басом, передразнивая голос отца: «Нельзя волноваться», «Как приеду, так сразу к нему и поедем», «Набирайся сил».
Получилось похоже и смешно.
– Ты только в сестрах милосердия или кухарка заодно? – спросила Ася уже своим, нормальным голосом. – Кушать охота… зверски.
– Ишь, прислугу выискала, – беззлобно огрызнулась Наталья, – в холодильнике шаром покати. Придется тебе меня в ресторан выгулять. В награду за милосердие.
– Пилипчук привезет тебе колбасы. Ящик. Так и сказал, – серьезно сказала Ася, – а пока как насчет грузинской кухни? Или ты пельмени предпочитаешь? Патриотически?
– У твоего бати твердая такса на все, даже на милосердие, – фыркнула Наталья, – а с патриотизмом у меня не очень, ты же знаешь.
Ася посмотрела на Наталью странным, почти нежным взглядом.
– Я тоже Пилипчук, – сказала она, – у меня тоже такса есть. Я тебя не просто так покормлю, а за то, что ты… Сережку любишь.
– Что? – не поверила ушам Наталья.
Ася смутилась даже раньше Натальи, тряхнула головой.
– И ничего страшного, что эта сука, – она ткнула себе в грудь пальцем, – увела у тебя мужика.
Нарядившаяся в белый льняной брючный костюм Ася и Наталья сидели в летнем кафе-шашлычной под открытым небом. Выкрашенные белой эмалью железные круглые столики были нагреты солнцем. С Волги дул ласковый ветер, развевая легкие, свежевымытые Асины волосы. Наталья в сотый раз пожалела, что не сходила домой переодеться. К концу дня темно-синее платье в мелкий белый горошек помялось, набухло потом и натирало под мышками.
– Эдик пишет, что средняя температура на Кубе двадцать два градуса. – Ася трубочкой хлюпнула из высокого стеклянного бокала остаток мутной беловатой жидкости, выдаваемой за молочный коктейль.
– А у нас какая средняя температура? – спросила Наталья, отставляя тарелочку с пирожным – крем оказался жирным и странно пах.
– Понятия не имею, – сказала Ася, – ты умная, ты и посчитай. Сейчас у нас что, конец июля? По радио говорили – рекордно высокая температура в это время года – двадцать восемь и девять десятых в тени. А зимой у нас сколько? Минус десять – минус двадцать?
– В молочный коктейль должно входить яйцо? Или что это такое я чувствую? – Наталья прикусила зубами пластмассовую трубочку. – Странная ты, Аська, строишь из себя дурочку, а у самой ума больше, чем у меня.
– Я блондинка, – серьезно сказала Ася, – я не должна быть умной. Столько плюсов одновременно – кого угодно напугает. В коктейле точно должны быть молоко и мороженое. Даже думать боюсь, что за «яйцо» тебе там попалось. – Ася подняла бокал с остатками коктейля и посмотрела на свет: – От чего, интересно, получается этот серый оттенок? Точно не от яйца. По крайней мере, не от свежего. – Ася взболтала соломинкой оставшийся коктейль и снова посмотрела на свет.
– Фу, – сказала Наталья, – прекрати свои анализы. Меня сейчас вывернет.
– Это не коктейль, – уверенно сказала Ася, – лично я подозреваю шашлык. Видела, какие косточки маленькие? Чьи они, спрашивается? Думаешь, нас молочными поросятами тут кормят? Шашлыки назывались, между прочим, «говяжьи». С какого перепуга у коровы такие кости? И где они? На пальчиках?
– У коровы – копыта, – простонала Наталья, держась обеими руками за живот.
– Тем более, – отрезала Ася, – кошатина, не иначе. В лучшем случае собачатина. Заметила, тут мясом на всю округу пахнет, и ни одной бродячей шавки вокруг!
Наталья схватила со стола бокал с недопитым коктейлем и опустошила его одним залпом.
– Лучше? – заботливо спросила Ася, взяла из салфетницы прозрачный лепесток экономно порезанной салфетки и промокнула губы.
– Так вот как выглядит такса по Пилипчуку, – сказала Наталья, – ты им – милосердие, они тебе – патентный собачий шашлык.
– А что, – обиделась вдруг Ася, – корейцы жрут собак, и ничего, к тому же шашлык сначала в уксусе маринуют, а потом хорошенько жарят.
Они досидели до закрытия кафе. Солнце почти село, небо заполыхало багровым, розовым и синим, воздух у реки наполнился прохладой и свежестью.
– Мне сон снился, – сказала Ася, – плохой. Про Сережку.
– Ты права, – сказала Наталья, – твой отец странно себя ведет. И про тебя сказал, что ты больна и я должна с тобой посидеть. Ты не против, если сегодня я не буду у тебя ночевать?
– Не знаю. Душно мне как-то. Ноет вот тут. – Ася постучала пальцами ниже левой ключицы.
Они прошли мимо скверика с детской площадкой. В центре со страшным скрипом крутилась железная платформа. На ней, уцепившись за железные поручни, сидели два одинаковых малыша. Умильные ржаные чубчики на почти лысых головах, заправленные в шорты рубашки, одинаковые сандалии фабрики «Скороход». Несмотря на абсолютное внешнее сходство, выражения лиц у детей были совершенно разными. Один сидел гордо выпрямив спину и явно наслаждался происходящим. Второй боязливо скрючился за спиной брата и вздрагивал каждый раз, когда платформа издавала особенно жуткое скрежетание.
– Еще, – закричал храбрец, – крути еще!
Второй молча замотал головой и закрыл глаза.
– Еще? – уточнил мужчина, который раскручивал нехитрую «карусель», на вид скорее дед, чем отец. – Вон Федюшка не хочет, глаза закрыл.
– Хочет, хочет, – ответил за брата храбрец, – крути!
– Федя, открой глаза, ты же мужик. – Дед налег на поручни всем весом.
Платформа стала ускоряться.
– Давай, давай! – заорал в восторге храбрец. – Федька, зырь!
– Открой глаза! – вторил дед, отставая от раскрученной платформы.
Глаза боязливого малыша остались крепко закрытыми, зато изо рта вырвался мощный, громкий рев, который перекрыл все: взывания деда, вопли брата и скрежетание платформы.
– Он что, не видит, что ребенок боится? – Наталья неодобрительно покачала головой.
– Бояться и делать даже интереснее. – Ася присела на скамейку и скинула с ноги лодочку. – Вроде не на каблуке, а натирают.
– Новые, без подследников, вот и натирают. – Наталья села рядом. – Ты что имела в виду про плюсы, которые мужики не ценят?
– Н-не помню, – Ася нахмурилась и потерла виски, – когда я это говорила?
– Помнишь, мы еще про шашлыки говорили, а до этого – про коктейль.
– Шашлыки собачьи помню, – засмеялась Ася. – Мы разве пили… коктейль?
– Ну как же, молочный, – удивилась Наталья, – мне еще… яйцо попалось.
– Яйцо? – Ася посмотрела на Наталью ясными глазами, без тени насмешки или шутки.
Темнота наступила внезапно, словно сверху набросили покрывало. На втором этаже осветилось окно. Кто-то включил люминесцентную лампу. Асино лицо осветилось неживым, холодным светом. В темноте блеснула полоска зубов.
Наталья поежилась. Незнакомый двор заполнился неясными, пугающими тенями. Покинутая близнецами и их дедушкой пустая железная платформа издала протяжный, пронзительный звук.
– Пойдем домой? – спросила Ася далеким, механическим голосом.
Медленно, как в фильме ужасов, к Наталье придвинулось лицо с неживыми, фарфоровыми белками, внутри которых переливалась темная, тяжелая жидкость.
Наталья ахнула и вскочила на ноги.
– Господи, – воскликнула Ася неожиданно живым, нормальным человеческим голосом, – что ты дергаешься-то так? Напугала меня до ужаса.
Наталья нащупала в полутьме обнадеживающе обыденную, нестрашную спинку скамейки. Колени все еще вибрировали от пережитого страха. Комок в груди перестал щетиниться ежом, но еще не рассосался.
– Это ты меня напугала, – сказала она Асе. Наталья не собиралась смеяться, но смех защекотал волоски в носу, защипал переносицу, задрожал в щеках. Чем больше она его удерживала, тем громче он звучал. Наталья сжимала зубы, держала себя за щеки, но смех не сдавался. Он клокотал внутри болезненной, неудержимой дрожью.
– С ума сошла, – сказала Ася.
Новый, еще более мучительный приступ смеха повалил Наталью на скамейку. Она легла на бок и задрыгала в воздухе ногами.
– Точно спятила! – ахнула Ася, пытаясь удержать полу Натальиного платья.
Наталья перешла в вертикальное положение и вытерла локтем слезы.
– Слава тебе господи, – сказала Ася, заботливо поддергивая Натальино платье, – что с тобой? Первый раз вижу, как ты истеришь.
– Это не истерика, – выдавила Наталья, содрогаясь от заключительных конвульсий, – смешинка в рот попала.
Ася сдула с лица челку и поглядела Наталье в лицо.
– Ага, – сказала она беспечным тоном, контрастирующим с изучающими булавками глаз, – здоровая, просто жуть.
– Конечно, я здоровая, – с вызовом сказала Наталья, – не то что некоторые.
– Смешинка, говорю, попалась… здоровая, – запнулась Ася.
– А-а, – протянула Наталья, мгновенно смущаясь, – я подумала…
– И что ты подумала? – спросила Ася напряженным голосом.
Наталья отвернулась и поскребла пальцем за ухом. Деликатно, как блохастый, но воспитанный пес.
– Отец рассказал тебе про… нее? – спросила Ася.
Наталья метнула виноватый взгляд и неопределенно пожала плечами.
– Я не помню ничего, – сказала Ася, – только ее глаза. Прозрачные и пустые. Словно и не глаза вовсе, а стекляшки. Донышки от кефирных бутылок. Знаешь, на них еще значки непонятные бывают. Я долго не понимала, что они значат. Только недавно догадалась. Это просто цифры. Наизнанку.
Скамейка под тонким Натальиным платьем показалась вдруг холодной, словно они сидели на могильной плите.
– Знаешь, что страшно, – сказала Ася, – я иногда смотрю в зеркало, и мне кажется, что у меня ее глаза. Вчера мы сидели в больнице, ждали, когда выйдет… доктор.
Ася запнулась, рукой зачесала челку назад, словно она мешала ей думать.
– Зачем мы были в больнице? Ты не знаешь? – спросила она Наталью, неуверенно, заискивающе улыбаясь.
– Андрей Григорьевич сказал, что ты плохо себя чувствовала, – медленно, подбирая слова, ответила Наталья.
– Да, да, наверное, – Ася задумчиво намотала на палец кусок челки, – наверное, мы пришли на прием.
– Что ты еще помнишь? – спросила Наталья.
– Разве не странно – не помнить, что с тобой было вчера? – невесело улыбнулась Ася.
– Вчера ты целый день провела в кровати. Я была рядом и никуда не выходила. Твой отец договорился, мне зачтут практику, – тихо сказала Наталья.
– Отец умеет… договариваться, – сказала Ася, – значит, вчерашний день я не помню совсем.
– Мы все выясним, – Наталья положила ладонь на тонкие вздрагивающие Асины пальцы, – не переживай. Пошли домой. На этой скамейке вся попа уже отмерзла.
– Странно, что ты мерзнешь, – сказала Ася, – скамейка совсем теплая, потрогай. И вечер чудесный. Теплый, как молоко.
– У меня аллергия на молоко, – сказала Наталья.
– Бывает аллергия на молоко? – удивилась Ася. – Как же ты выжила?
В ее голосе было столько удивления, словно обнаружилось, что у Натальи шесть пальцев.
– Мама меня кефиром выкормила, – сказала Наталья.
– Мама у тебя мировая, – согласилась Ася, – надо отцу позвонить. Куда он Сережку сослал? Я хоть и сумасшедшая, но никому не дам своего ребенка в обиду.
«А кто защитит его от тебя? Если, не дай бог…» – подумала про себя Наталья. Странно защемило в груди. Она поморщилась и потерла ладонью грудь. Жест показался смутно знакомым и вызвал тревогу. Совсем недавно она видела это движение у кого-то еще.
Они вышли из дворика на притихшую улицу. Асфальт подхватил стук Асиных каблучков, звук Натальиных босоножек и понес вперед. Недовольно зашептались над головой липы. Из кустов выглянула серая кошка и покачала головой. Блеснули желтым стеклярусом наглые глаза.
В подъезде Асиного дома их встретила криво приклеенная на дверцу лифта бумажка: «Ремонт».
– Врут они все, – сказала Ася тонким, кукольным голосом, – третий раз за месяц. Был бы ремонт, давно бы уже починили.
– Придется тащиться пешком. – Наталья прижалась спиной к стене, чуть ниже неграмотно выведенного ругательства.
– Ты плохо выглядишь, – сказала Ася, – и дышишь как паровоз.
– Добрая ты наша, спасибо за комплимент, – сказала Наталья, – противное ощущение какое-то, не пойму отчего.
Ася кивнула и открыла рот.
– Только не говори ничего про шашлыки, – перебила ее Наталья.
– И не собиралась, – Ася сжала пальцами виски, – и мне не по себе. Уже который день. И слезы пропали. Обычно поплачешь, и можно жить дальше.
Ася открыла ключом дверь, в пустой квартире требовательно заливался телефон.
Наталья прошла следом за Асей и начала собирать вещи. Оставаться у Аси еще на одну ночь определенно не хотелось. Да и надобность в этом, судя по всему, отпала. Ася больше не выглядела больной. По крайней мере, физически.
Тапочки и полотенце можно будет оставить у Аси. Все равно она бывает тут чаще, чем дома. И хорошо бы купить вторую упаковку крема для век. Эта почти закончилась. В каком-то французском фильме героиня носила с собой «походную» косметичку, где было все необходимое, чтобы остаться на ночь и утром выглядеть на все сто. Жаль, что русская реальность не такая романтичная, как французская. В каком, интересно, возрасте девушку можно считать синим чулком? Ей двадцать, а кажется, что личная жизнь не наступит уже никогда.
– Я понимаю, – сказала в трубку Ася, – мои глубокие соболезнования.
– Что там? – встрепенулась Наталья. – Кто звонит?
Слова ударились о глухую Асину спину, как о бруствер.
Ася продолжала кивать в трубку, замерзшее выражение в перевернутых лужах глаз. От этого мерного кивания у Натальи засвербело в животе. Проклятые шашлыки. Ася сморщила нос, словно собиралась чихнуть. За несколько дней в Асиной квартире набралась куча пыли, по углам катались лохматые пыльные зайцы.
– Она тут, – сказала Ася и протянула трубку. Наталья прижала трубку к уху и прислушалась. В ней тоненько и безнадежно, как заблудившийся в темном лесу малыш, плакал отец.
– Что случилось?
– Мама… у мамы случился сердечный приступ…
Наталья замотала головой, сами собой разжались пальцы.
Выпавшая из рук телефонная трубка ударилась о пол с глухим, как пустая черепушка, треском.
Глава 20
Трещина на больничной стене походит на дерево. Длинный кривой ствол и короткие голые ветки. Когда у Ромы болит голова, дерево превращается в руку с кривыми, готовыми схватить пальцами. Рома накрывается одеялом с головой и представляет себе парк.
В парке крутятся карусели. Скачут по кругу маленькие лошадки, вертится железная космическая ракета. На боку ракеты блестит большая красная звезда. Звезда сияет почти так же сильно, как звезда на елке, которую мама вырезала из бархатной зеленой бумаги. Звезду мама вырезала из фольги, во всей пачке был только один лист красной фольги, и мама придумала направить на звезду свет настольной лампы. Мама готовится к экзаменам, а Рома лежит на своей кровати и смотрит, как звезда светит ему сквозь золотистые мамины волосы.
Рома открывает глаза. Нет никакой звезды из фольги, нет каруселей, и нет мамы. Он лежит в незнакомой кровати в белой комнате, которая называется палата. Рядом стоят еще четыре кровати, на них спят большие дети, одна кровать пустая. Один большой мальчик учится в школе. У него странное, как у собаки, имя – Радик. У Радика круглая стриженая голова и уши. Большие, как у Чебурашки. Когда у Ромы болит голова, кажется, что у Радика три головы. Посередине – с глазами, а сбоку – слепые. Рома думает, что они запасные. Радик хвастается, что его привезли на «скорой помощи». Он размахивает руками и воет как сирена. Получается не похоже, но смешно. Другой мальчик – совсем не шевелится. К нему ходят врачи и делают уколы. Это больно, и мальчик стонет.
У дальней стены лежит единственная в палате девочка. Она все время плачет. Перестает, только когда к ней приходит мама. Тонкая, как весло, тетя с вогнутым лицом. Тогда плачет она.
К Роме мама не приходит. Мама уехала на поезде. Бабушка Люда тоже не приходит. Она не пришла, даже когда его катали на «скорой помощи». У него тогда сильно болела голова и царапался язык. В больницу поехала тетя Валя, но потом ей сказали, что она «не родственник», и больше он ее не видел. Рома устал думать, кто еще может к нему прийти. Больше всего он хотел видеть бабушку. Потому что мама уехала. На поезде.
Пришел дедушка Владимир Сергеевич. Сначала Рома его не узнал, думал, что это чужой старичок из взрослой палаты напротив. У него были красные глаза и тряслись руки. Дедушка постоял немного возле Роминой кровати и ушел. На тумбочке осталось яблоко и три ириски «Золотой ключик». Пришла медсестра, конфеты положила в карман, а про яблоко сказала «можно». Только надо его помыть и почистить от кожуры. Толстая нянечка Маня принесла на тарелке голое разрезанное яблоко. Оно пахло нянечкиными руками и садиком в Петербурге. Рома не поэтому не стал есть яблоко, а из-за кашля. Как только что-то попадало в рот, начинался кашель.
Когда они жили с мамой одни, она читала ему книжку, как больная девочка хотела, чтобы ей привели слона. К Роме слон пришел ночью, когда все спали. Он немедленно ударил Рому хоботом по голове и наступил на грудь. Когда болеешь, глупо хотеть слона.
Радик сказал, что это был сон. Но Рома думал, что слон приходил на самом деле. У Ромы была шишка в том месте, где слон ударил хоботом, и болела грудь. Даже когда не было кашля.
Пришла тетя Наталья. Рома вспомнил, что так зовут мамину сестру. У тети Наты, как и у дедушки, были красные глаза. Только руки не тряслись. Она сказала, что теперь он будет лежать в другой палате. В хорошей. А если он будет хорошо себя вести, к нему придет мама.
– Мама приехала? – спросил Рома.
Тетя Ната посмотрела на трещину, похожую на дерево.
– У тебя будет совсем другая, хорошая жизнь, – сказала она, – мама отвезет тебя туда, где тепло. И ты больше не будешь болеть.
– В Петербург? – спросил Рома.
Говорить было трудно, слон вернулся и стоял в углу, размахивая тяжелым хоботом.
– Не надо слона, – сказал Рома.
Натальино лицо разъехалось в стороны. В Роминых глазах запрыгали крошечные темные мушки. Они скакали и мешали смотреть, но Рома знал, что слон подошел ближе. Он чувствовал его горячее, тяжелое дыхание. Грудь расплющило от боли. Стало трудно, почти невозможно дышать. Прибежало много людей. Белая палата заполнилась белыми людьми.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?