Текст книги "Я бегемот, но это неважно"

Глава 11

После полудня погода улучшилась. Дождь прекратился, ветер стих, небо очистилось. Бенедикт очень любил безоблачное осеннее небо. Оно было ярко-голубым (няня Таня говорила – лазурным) и таким притягательным, что хотелось перевернуть мир вверх тормашками и прыгнуть в небо, как в глубокий и тёплый бассейн. Плавать Бенедикт не умел, но утонуть в небе он не боялся.

Солнце в такие дни делало воздух похожим на молоко, которое плохо прогрелось в микроволновке: вот здесь он был тёплым, почти горячим, а стоило пройти несколько шагов, как вдруг становилось прохладно. В таком воздухе часто летали паутинки. Они приклеивались Бенедикту на лицо, и от этого было щекотно и приятно. Он представлял, что паучки плетут из паутины парашютики и летят на них в тёплые края. Он всегда старался бережно снимать паутинки с лица и отпускал их лететь дальше.

Идти домой после уроков совсем не хотелось. Папа утром не сказал, встретит ли он Бенедикта у школы, и тот решил, что не встретит. И что дома папа будет таким же безрадостным, как и утром. Бенедикту тяжело было даже подумать, что остаток дня ему придётся провести так же, как он провёл субботу и воскресенье: сидя в кровати в наушниках, представляя рядом чужую выдуманную маму. Но и уйти гулять, не предупредив папу, Бенедикт не мог. Поэтому он поправил рюкзак на плечах и зашагал к дому. На каждый шаг в голове стучали слова старой песенки, которую папа напевал, когда был в приподнятом настроении: «Па-па мо-жет, па-па мо-жет всё, что у-го-дно».

«Выходит, не всё», – подумал Бенедикт, но песенку повторять не перестал.

Когда Бенедикт пришёл домой, папа разговаривал с кем-то по видеосвязи. Бенедикт из прихожей услышал папин голос, какой-то неестественно энергичный, как ему показалось. Когда папа замолкал, звучал другой, механический женский голос. По его интонации Бенедикт понял, что женщина в компьютере задаёт папе вопросы, но расслышать их он не мог.

Бенедикт тихо разулся и прошёл в свою комнату. Раскрыл рюкзак. Бедный Котоног всё ещё спал на учебниках. «Видно, совсем обессилел от голода», – подумал Бенедикт. Он вытряхнул учебники и тетради из рюкзака на стол, достал из ящика стола листок бумаги и ручку и написал крупно: «ПАПА, Я ГУЛЯТЬ. ЧАСЫ ВЗЯЛ».

Записку он положил на кухонный стол, привычным уже движением вытянул из шкафа пакетик кошачьего корма и пластиковый контейнер, упаковку печенья и коробочку молока, сунул всё это в рюкзак и осторожно уложил Котонога сверху. Надел рюкзак, обулся, постоял мгновение перед зеркалом. Из глубины на него смотрел вполне бодрый юный бегемот.

«Ничего, может быть, всё ещё будет хорошо», – подумал он, обернулся к вешалке и взял висевшую на ней осеннюю куртку. На всякий случай.

Он снова побежал к реке, на ту же детскую площадку, где в пятницу познакомился с девочкой со сложным именем Мария-Екатерина. Бенедикту вдруг очень захотелось, чтобы она там была. Он чувствовал себя неловко из-за того, что так внезапно убежал в прошлый раз. Он представлял, как, встретив её, извинится и как они смогут вместе поиграть в песочнице.

Бенедикт заметил её издалека. Она, явно скучая, бродила вокруг «корабля», составленного из разных лабиринтов, верёвочных лесенок, лазилок и горок, задевая рукой металлические столбы, на которых держалась вся конструкция, как будто пересчитывая их. Бенедикт не увидел на площадке маленькой женщины с серой коляской, мамы Марии-Екатерины, но не придал этому значения.

– Привет! – закричал он, когда до Марии-Екатерины оставалось ещё несколько десятков метров.

Девочка не сразу поняла, что приветствие адресовано ей, но из любопытства стала смотреть по сторонам. Бенедикт замахал ей рукой и подбежал ближе.

– Привет! – повторил он, уже встретившись с девочкой глазами и улыбаясь ей.

– Привет, – ответила она. – Здорово, что ты пришёл, а то я тут совсем прокисла от скуки.

Бенедикт улыбнулся широко-широко и подумал, как же смешно она говорит. «Прокисла», – повторил он про себя её голоском.

– Давай играть в «Летел лебедь»! – тут же предложила Мария-Екатерина.

– А я не умею, – сказал Бенедикт.

– Поставь руки вот так!

Бенедикт послушно вытянул руки перед собой, прижав локти к телу и развернув ладони внутрь. Если бы он был рыбаком, он мог бы так показывать размер рыбы, которую поймал. Мария-Екатерина встала напротив и так же, как Бенедикт, вытянула перед собой руки. Её левая ладошка оказалась между его левой и правой, а правая – снаружи.

– Летел! – говорила Мария-Екатерина и дотрагивалась своей левой ладошкой до левой ладошки Бенедикта.

– Лебедь! – продолжал Бенедикт, легонько дотрагиваясь своей правой до её правой.

– По синему!

– Небу!

– Читал!

– Газету!

– Под номером!

– Три!

– Раз, два, три! – На последний счёт Мария-Екатерина должна была с двух сторон прихлопнуть ладошку Бенедикта, а он должен был её вовремя отдёрнуть.

Девочка хлопала метко и звонко и, заливаясь смехом, прыгала вокруг своей оси, когда у неё получалось. Бенедикту тоже было очень весело, даже несмотря на проигрыши один за другим. По правде говоря, проигрывать ему нравилось даже больше, чем выигрывать. Чувствовать свою ладонь между ладошками Марии-Екатерины было очень приятно.

– Какие у тебя руки интересные, – сказала девочка, отсмеявшись. – Ладошка круглая и большая, как у взрослого, а пальчики коротенькие, как у самого маленького малыша, только потолще.

– Да, – просто ответил Бенедикт. – Я же бегемот, у всех нас такие руки.

– Вот это да! Ничего себе! Мама мне рассказывала, что бывают разумные животные, которые иногда даже учатся в школе и работают, какая-то там замотация, что ли…

– Мутация, да.

– Вот! Точно! Но ты первый настоящий бегемот, с которым я дружу!

«Дружит, – тут же отметил про себя Бенедикт. – Она со мной дружит!»

– А почему у тебя такое странное имя? – спросил он, чтобы показать, что и он ею интересуется.

– А, это! Просто мама с папой никак не могли решить, как меня назвать. Решили пойти на ком-про-мисс и дали двойное имя. Теперь мучаются все!

– А короткое имя у тебя есть? У меня есть – Беня.

– Мама зовёт меня Машей, а папа – Катей, я отзываюсь и на то, и на другое. Но папа очень много работает, и вижу я его редко, так что в основном я – Маша. А тебе как больше нравится?

– Маша – это очень хорошее имя, – сказал Бенедикт и слегка покраснел.

Они помолчали.

– А как зовут твоего брата? – выпалил Бенедикт первое, что пришло в голову, чтобы сгладить неловкость момента.

Маша враз сделалась мрачной.

– Откуда ты про брата знаешь? – спросила она, и взгляд её показался Бенедикту сердитым.

Бенедикт заозирался по сторонам и тут окончательно понял, что Машиной мамы с её коляской нигде нет.

– В прошлый раз твоя мама была с коляской. Коляска была серой, а это мальчиковый цвет, и я решил, что у тебя есть брат, – выпалил он, а потом, помолчав, зачем-то добавил: – Извини.

– Он Иван. Всё?

Бенедикт не знал, куда ему деться от её рассерженного взгляда. На мгновение ему даже стало страшно, что с Машей сейчас всё станет так же плохо, как с Женей, и что как не было у него друзей, так и не будет.

– Хочешь, я покажу тебе Котонога? – снова невпопад спросил он.

– Кого? – Лицо Маши тут же из сердитого стало заинтересованным, а её глаза заблестели.

– Пойдём.

Бенедикт взял Машу за руку и повёл к скамейке. Там он снял рюкзак и достал своего странного товарища. Тот сонно заворочался, зашевелил щупальцами, застонал.

– Есть хочу, – сказал он тихим, слабым голосом.

– Бедненький, – сказала Маша и осторожно погладила Котонога по спинке.

Тот даже не посмотрел на неё.

– Сейчас-сейчас, прости, я снова про тебя забыл, – сказал Бенедикт и достал из рюкзака контейнер и пакетик корма.

Маша молча, во все глаза, смотрела за его приготовлениями.

Бенедикт поставил контейнер с кормом на скамейку и положил Котонога рядом. Тот из последних сил подтянул себя щупальцами к контейнеру и стал медленно лакать еду. Маша разглядывала Котонога во все глаза. Время от времени в них вспыхивало и тут же гасло узнавание. Наконец она сдалась и спросила:

– Кто это?

– Котоног, – просто ответил Бенедикт.

– Ты уже говорил. Но кто он такой?

– Сложно сказать. Зависит от того, кто смотрит. Для папы, например, он просто странная игрушка.

– А для тебя?

– Он появился, когда я злился и мне было очень страшно. Наверное, мои чувства ожили, и получился Котоног. Он говорит, что теперь будет со мной. Иногда я его боюсь, потому что он говорит страшные вещи. Но, по правде, он ещё ни разу не сделал ничего из того, о чём говорил.

Маша продолжала изучать Котонога. Он уже немного поел и оживился: стал причмокивать громче и по-кошачьи замурчал.

– Сначала я подумала, что он – осьминог. Теперь он похож на котика.

– Поэтому его так и зовут – Котоног.

Котоног наконец доел и отодвинул щупальцем контейнер.

– Привет! – сказал он, обращаясь к Маше. – Хочешь почесать мне присоски?

Маша вопросительно и с опаской посмотрела на Бенедикта.

– Почеши, не бойся.

Бенедикт осторожно, но уже уверенно поднял Котонога и положил его Маше на колени животом вверх.

– Смотри. – И он показал ей, как правильно чесать Котоногу присоски, чтобы тому было приятно.

Маша нежно взяла одно Котоножье щупальце и стала водить пальчиком по кожистой присоске. Бенедикт взял другое и стал делать то же самое. Котоног заурчал так, как ни один настоящий кот до него не урчал.

Маша рассмеялась:

– Какой он смешной! Интересно, если бы моя злоба ожила, какой бы она была?

– А что, ты тоже злишься?

Маша замолчала на секунду, а потом вдруг сказала:

– Пойдём гулять! Чур, Котонога несу я!

Бенедикт помедлил, раздумывая. Он посмотрел на небо. Солнце было уже низко. Жёлтые часы на запястье показывали 16:32.

– Уже почти вечер. Тебя мама не потеряет? – спросил он Машу и почувствовал себя очень взрослым.

– Не потеряет! И вообще, не воображай, что ты большой, а я – маленькая! Хочу – и буду гулять!

И они пошли.

Они шли по набережной вдоль Москвы-реки, и Бенедикт рассказывал Маше, как появился Котоног и как он перепачкал всю кухню гороховым супом, про паучков, которые как будто путешествуют на парашютиках из паутинок, и про клён за его окном, который каждый день машет ему пятипалыми листьями.

Солнце село, и в серо-розовом осеннем сумраке зажглись первые фонари. Маша шла рядом с Бенедиктом и молчала, задумчиво гладя правой рукой сидевшего у неё на левом плече Котонога. Тот, казалось, испытывал такое наслаждение, что боялся пошевелиться.

– А мне нравится гулять вечером вдоль реки и смотреть на воду, – вдруг сказала она. – Там как будто есть нижний мир: такие же фонари и дома, только в них живут не люди, а рыбы. И ёжики там живут, только называются не ёжики, а рыбжики. И представляешь, там, в нижнем мире, сейчас две рыбы идут. Идут, как мы, и разговаривают…

– Как ты здорово это придумала! Я так не умею… Я только представляю иногда, что наш район, и мой дом, и набережная – это Муми-дол. И что сам я – не бегемот Бенедикт, а Муми-тролль, и что я жду своего лучшего друга Снусмумрика, а меня самого дома ждёт моя мама…

– Ой, мама! – Маша вдруг пискнула таким тоненьким голоском, которого Бенедикт от неё никак не ожидал. – Побежали скорее назад!

Глава 12

И они бежали, и бежали, и бежали. Детская площадка с «кораблём» приближалась очень медленно. Бенедикт задыхался, он думал, что вот-вот упадёт. Но он держался из последних сил и не останавливался. Маша двигалась рядом, лёгкая и тревожная, как шаровая молния. Она держала Котонога перед собой двумя руками и не могла себе ими помогать. От этого её бег выглядел неустойчивым и будто бы рваным. Бенедикт очень за неё переживал, но забрать Котонога и положить его в рюкзак не решался. Ему казалось, что любое, даже самое крошечное промедление может обернуться чем-то непоправимым.

Когда они добежали до «корабля», серо-розовый сумрак стал густо-серым, и фонари в парке оранжево освещали его. Под одним из них, на скамеечке, сидела тоненькая женщина, будто переломившаяся посередине. Она уронила лицо в колени, закрыла руками стриженый мальчишеский затылок.

Маша и Бенедикт остановились и замерли. Кроме них и Машиной мамы, на площадке больше никого не было.

– Мама… – тихо позвала Маша. – Мама…

Женщина вдруг дёрнула головой, села ровно. Секунду смотрела на Машу, потом вскочила, подбежала к ней, упала рядом на колени и прижала Машу к себе.

– Я засекла на часах пять минут и решила, что, если ты не придёшь, я пойду в полицию. Как же я испугалась… – Мама хотела сказать что-то ещё, но осеклась.

Она глотала слёзы, а вместе с ними и слова.

– Прости, мама. Я… я думала, что больше тебе не нужна.

Мама отстранила Машу, вытянув руки, но не отпуская её плеч. Внимательно посмотрела ей в лицо. Убедилась, что Маша говорит серьёзно.

– Чёрт, Маша, чёрт! – По лицу женщины текли крупные, как виноградины, слёзы.

Она не прятала их и не вытирала. Смотрела на дочь, держа её за плечи вытянутыми руками, разглядывала каждую её чёрточку.

– Маша, я не справляюсь. Не вывожу, не тяну, рвусь, понимаешь? Ты мне нужна. Я мира без тебя не представляю. Я сойду с ума. – И женщина снова прижала Машу к себе.

– Прости, мама, – снова повторила Маша.

Бенедикт всё это время стоял в стороне. Ему было неловко и грустно смотреть на то, что происходило прямо перед ним, но и уйти молча он не мог. Так он и стоял, раздумывая, как поступить, и не находя решения. Маша как будто почувствовала это.

– Подожди, мама, – она отстранилась и сделала шаг назад, к Бенедикту. – Это Бенедикт, ты его помнишь? Он мой друг.

Мама наконец перевела взгляд с дочери на бегемота, тихо стоящего за пределами оранжевого круга фонарного света.

– Привет, – сказала она. – Тоже думаешь, что ты не нужен?

– Мама! – воскликнула Маша.

– Ладно-ладно. Пойдём, надо проводить тебя до дома, – сказала она Бенедикту.

– У меня часы с джи-пи-эс-трекером. Папа всегда видит, где я, – сказал Бенедикт и машинально посмотрел на часы.

Экран не горел, хотя должен был. Бенедикт нажал и подержал кнопку включения, экран загорелся, но тут же погас.

– Разрядились… – внутренне холодея, произнёс Бенедикт.

– Всё ясно, – сказала мама Маши. – Пошли. Будем приводить в чувство твоего папу и оправдываться перед полицией, если он её уже вызвал.

Мама Маши взяла ладошку дочери в одну руку, ладошку Бенедикта – в другую, и они пошли.

Бенедикт не знал, что будет хуже – если они придут и увидят папу сидящим в окружении полицейских, которые собираются идти его, Бенедикта, искать, или если папа до сих пор даже не хватился сына и по-прежнему хмуро сидит, уставившись в компьютер. Ему нравилась мама Маши, и он не хотел бы, чтобы она подумала плохо о нём и уж тем более о его папе.

– Мама, а где Ваня? – спросила Маша.

– Тётя Люда за ним присматривает. Папа ещё на работе. Надо нам няню искать, пока все ещё живы.

– У меня была няня, – неожиданно для себя сказал Бенедикт. – Но папа сказал, что нам придётся от неё отказаться, потому что он потерял работу.

– Вот как… А кем папа работал?

– Кажется, бухгалтером.

Бенедикт заметил папу издалека. Тот ходил перед их подъездом: шесть шагов в одну сторону, шесть – в другую. Мимо него проходили люди. Папа останавливал каждого и что-то спрашивал. Люди качали головой и шли дальше.

То и дело папа поднимал к глазам руку, в которой был зажат телефон. Он включал экран, потом выключал его и снова опускал руку. Иногда он останавливался и вглядывался в темноту. Иногда он начинал набирать какой-то номер, но тут же передумывал.

– Кажется, он тоже ещё не решил насчёт полиции, – задумчиво произнесла мама Маши.

– Папа, я здесь! – закричал Бенедикт, когда был уже не в состоянии сдерживаться.

Папа резко обернулся.

Бенедикт побежал, но вдруг в боку, под рёбрами, очень сильно закололо. Бенедикт зажал больное место кулаком и продолжил было бежать, но споткнулся и чуть не упал.

Папа подбежал к нему.

– Тише ты, тише! Остановись.

– Извини, папа! Я загулялся и не заметил, что часы сели, – выпалил Бенедикт фразу, которую заранее приготовил, и задохнулся окончательно.

Папа обнял Бенедикта, потом отстранился и замер, глядя в одну точку, как будто смотрел там самый интересный фильм на свете. Точно так же он стоял утром перед окном, когда Бенедикт в одной толстовке отправился в школу под холодным дождём.

«Ничего не изменилось, – мелькнуло в голове у Бенедикта. – Ничего не стало лучше».

– Здравствуйте, – сказала подошедшая мама Маши. – Я – Оксана, мама Маши.

– Бенедикт – мой друг, – сказала Маша, тоже вдруг оказавшаяся рядом. Она уже успокоилась и осмелела. Котоног снова сидел у неё на левом плече, и она снова гладила его правой рукой.

– Здравствуйте, – ответил папа Бенедикта, очнувшись. – Теодор.

Мама Маши несколько мгновений смотрела папе Бенедикта в лицо, будто что-то оценивая и над чем-то раздумывая. Потом заговорила:

– Они вдвоём сбежали, потому что решили, что не нужны нам. И выглядят они как вполне сложившаяся банда. – Мама оглянулась и подмигнула Маше. – Мне кажется, нам надо поговорить. – Последнюю фразу Оксана сказала, глядя Теодору в глаза.

Тот зажмурился и слегка потряс головой, будто бы желая убедиться, что не спит. Пришёл в себя, заговорил поспешно:

– Да-да, конечно. Могу я предложить вам чаю?

– Спасибо, на это я и рассчитывала.

Глава 13

Они вчетвером вошли в подъезд. Бенедикт шёл последним, за папой, и пытался представить, какой гости увидят их квартиру. Ему самому она казалась правильной и даже единственно возможной, но вдруг Оксана и Маша сочтут иначе?

Они вошли в общий тамбур на четыре квартиры, который жильцы почему-то никогда не запирали на ключ, и остановились у их двери. На ней висели три цифры: 202. Теодор стал искать по карманам ключи: он был немного рассеянным и никогда не помнил, куда их положил.

Все четверо неловко толпились в тамбуре, и без того узком, да ещё и заставленном колясками, велосипедами и самокатами.

– Какой у вас номер квартиры интересный! И в одну, и в другую сторону одинаковый! – заметила вдруг Маша и сама обрадовалась своему открытию.

– Это называется «число-палиндром», – всё ещё роясь в карманах, как бы мимоходом заметил Теодор. – Бывают ещё слова-палиндромы. Они одинаково читаются и с начала, и с конца.

Он наконец нашёл ключи во внутреннем кармане ветровки. Пожал плечами, будто бы сам удивился своей находке, выбрал нужный ключ на связке – самый длинный, с металлической «бабочкой» на конце – и вставил в замочную скважину.

Маша, притихшая было в секундной задумчивости, теперь пришла в совершенный восторг.

– Ой, я знаю, я знаю такие слова! Летел! Шалаш! Потоп!

Машина мама засмеялась.

– А я помню только из школы: «А роза упала на лапу Азора», – сказала она.

– Дорого небо, да надобен огород, – почему-то грустно добавил Теодор.

В прихожей он помог Оксане снять куртку. Бенедикт аккуратно повесил на крючок сначала курточку Маши, а потом свою (которую он так и не надел и проносил весь вечер на сгибе локтя).

– Ванная тут, – Теодор показал рукой на дверь в ванную. – Я поставлю чайник.

Оксана и Маша вдвоём скрылись за дверью, зашумела вода. Бенедикт пошёл мыть руки на кухне.

Когда Оксана появилась на пороге кухни, папа Бенедикта как раз разливал кипяток по белым фарфоровым чашкам с блюдцами.

– Какой вы будете чай? – спросил Теодор.

– Какой есть, – ответила Оксана.

Теодор задумчиво посмотрел в пустоту раскрытого кухонного шкафа.

– Остался только травяной… – Он помедлил, вопросительно посмотрев на Оксану. Та показала два поднятых вверх больших пальца и улыбнулась. Тогда Теодор достал из картонной коробки чайный пакетик и положил в чашку. – Дети, наверное, голодные. Но у меня осталась только замороженная еда.

– Папа, а молоко с печеньем ещё есть? – вмешался в разговор Бенедикт, стоявший до этого в углу у раковины.

– Ты тоже любишь молоко с печеньем? – откуда-то из-под материнской руки подала голос Маша.

Её мама звонко засмеялась:

– Говорю же, банда. У них даже вкусы в еде совпадают. Что, если мы выдадим им паёк и отправим поиграть?

– Хорошо, – сказал папа Бенедикта и тоже улыбнулся. Кажется, впервые за вечность. Или, по меньшей мере, с прошлого четверга.

Бенедикт не знал, о чём Оксана разговаривала с его папой. Поэтому он слегка волновался, но в то же время был рад, что у папы появился живой, не компьютерный собеседник, да ещё такой, с которым он улыбается.

– Вообще-то мама у меня хорошая, – сказала Маша, будто бы прочитав его мысли. Они уже доели печенье и выпили молоко и теперь сидели рядышком на кровати Бенедикта, гладя Котонога, лежавшего между ними, и почёсывая ему присоски. – Мне просто надоело, что она всегда с Ваней.

– Мой папа тоже очень хороший. Но он очень переживает, что потерял работу. Раньше он всё время со мной о чём-нибудь разговаривал, а теперь ему до меня нет дела. И няни Тани теперь не будет. – Бенедикт вздохнул.

– Я чувствую: у мамы есть какой-то план. Она всегда себя так ведёт, когда что-то задумала, – сказала Маша. Она вдруг показалась Бенедикту такой умной и взрослой, намного старше его самого.

Они помолчали.

– Хочешь, я покажу тебе раскраску, из которой появился Котоног? – спросил Бенедикт, чтобы что-то спросить.

– Конечно хочу!

Бенедикт встал и достал из ящика своего письменного стола раскраску. Синий стакан с цветными карандашами, как всегда, стоял на столе. Они и не заметили, как вдвоём стали раскрашивать странные, запутанные узоры, кое-как примостившись на одной табуретке. Котоног лежал на столе и наблюдал, как пространства рисунка, когда-то бывшие ему домом, становятся яркими, цветными и очень уютными.

– Знаете что? – сказал он вдруг.

Бенедикт и Маша от неожиданности вздрогнули.

– Что? – спросили они хором.

– Я домой хочу.

– Мы же дома, – сказал Бенедикт.

– Нет, он к себе домой хочет, в раскраску, – сказала более проницательная Маша. – Да?

– Да.

– Ты же сказал, что это так не работает. И что пока ты злишься, ты будешь.

– Да, но сейчас я вдруг понял, что больше не злюсь. И что очень хочу домой. Там так красиво!

И Котоног потянулся фиолетовым щупальцем к странице раскраски. Оно коснулось бумаги и вдруг погрузилось в неё. За фиолетовым последовали зелёное, синее, красное щупальца. Котоног опускал их в бумагу одно за другим. Они исчезали в пространстве и появлялись на рисунке. Напоследок Котоног полыхнул на Бенедикта и Машу кострами глаз, сказал: «Дружно живите» – и нырнул в страницу. Яркие краски расплылись по бумаге, как бензиновый след в осенней луже, а потом застыли. Мгновение спустя перед Машей и Бенедиктом лежала обычная раскраска с яркими узорами.

– Вот это да! – выдохнула Маша.

Бенедикт ошарашенно молчал. Потом поднял на Машу глаза.

– А ты что, правда будешь со мной дружить?

– Шутишь? Конечно! – Она заулыбалась широко и обняла его за шею.

Через полчаса Оксана и Маша ушли, и Бенедикту показалось, что они унесли с собой что-то тяжёлое, что в последние четыре дня висело в воздухе их квартиры и придавливало их с папой к земле.

Когда за гостями закрылась дверь, Теодор и Бенедикт остались стоять в прихожей. Папа потянулся было к выключателю, чтобы погасить в прихожей свет и уйти в комнату, но случайно, в отражении висевшего на стене зеркала, встретился взглядом с сыном. Повернулся к нему, присел.

– Я был к тебе очень невнимателен в последние дни. Пожалуйста, прости меня.

Бенедикт стоял, глядя на пальцы на своих ступнях.

– Я думал, мне теперь всегда придётся быть одному, – сказал он тихо-тихо, но папа расслышал.

Папа взял Бенедикта за плечи и заглянул ему в лицо.

– Прости, пожалуйста, что тебе пришлось это пережить. – И он обнял Бенедикта, прижал его к себе.

Тепло приятно перетекало из папиных рук в спину Бенедикта, из папиной груди – в его грудь. Бенедикт будто бы изнутри согрелся. Он даже представил, что его душа, которая должна была жить невидимой где-то за его грудной клеткой, из маленького шарика, плотного и холодного, как металлическая пулька в ти́ре, превращается в мягкое облачко розовой сладкой ваты.

Бенедикт аккуратно отстранился и посмотрел папе в лицо.

– Девочка в школе сказала, что меня надо выгнать из класса, потому что я бегемот. Почему ты никогда не говорил мне, что быть бегемотом – плохо? – спросил он и вдруг заплакал.

Чем больше Бенедикт старался успокоиться, тем крупнее становились его слёзы, тем чаще они катились по лицу и, на мгновение задержавшись на подбородке, с тихим шёпотом падали на коврик под ногами.

Бенедикт, прерываясь и всхлипывая, рассказал папе о том, что произошло в школе начиная с четверга. Из бокового кармана рюкзака, висевшего на крючке в прихожей, он достал Женину первую записку и протянул её папе.

«Ты ни челавек а бигимот! Тибья нада выгнать из нашева класа. Я тибья ни лублу!» – прочитал папа.

Он поднял глаза и встревоженно посмотрел на Бенедикта, как будто оценивая, не ранен ли тот. Потом глубоко вдохнул и долго-долго выдыхал, прикрыв глаза, а потом наконец сказал:

– Ох, давно надо было поговорить с тобой, а я затянул. Переоденься в пижаму и почисти зубы, и я расскажу тебе кое-что важное.