Текст книги "Гагара (сборник)"

А Владька – он таким добрым был! У него всегда глаза улыбались. До сих пор мне в человеке нравятся только глаза! Все остальное не так важно, а вот глаза!. Никогда меня Гагарой не называл. Ему мое имя очень нравилось. Каждый день меня после уроков ждал, чтобы домой проводить. Он жил в пятиэтажке, что перед самыми черемуховыми кустами. Идя по этой пустынной части дороги, мы всегда держались за руки.

– Ты одна здесь не ходи, – как-то сказал мне Владька. – Плохое это место.

Словно обладал даром предвидения. И даже тогда, когда перешел в пятый класс, в начальную школу к нам все время приходил. Не к кому-нибудь из мальчишек, а ко мне!. Ребята, конечно, дразнили. А Владик говорил:

– Ты на них внимания не обращай. Погавкают, погавкают и отстанут. Лично мне их мнение – тьфу! Что мыльные пузыри. Пусть себе летают. Каждый человек сам знает, что ему нужно. Тебе ведь хочется со мной дружить? – Еще бы! Я только смущенно улыбнулась. – Ну вот. А дразнят они от зависти. Им тоже хочется вот так с кем-нибудь за руку ходить. Правда?

Я соглашалась. Да и как тут было не согласиться? Он вслух произносил то, о чем я думала. Только раньше я не понимала, что такое «родственные души».

А потом его не стало. В шестом классе избили ни за что ни про что! Не ребята – взрослые. Его папа в суде работал. Какие-то там разборки. Он рассказывал, что отцу угрожать стали: мол, сына инвалидом сделаем. Но Владька не верил, что это может произойти. Однако произошло!

А через год у него цирроз печени начался. Это я сейчас понимаю про диагноз, а тогда… Просто скучала, пока он в больнице лежал. Помню, ничего не хотелось: ни играть, ни в школу ходить, ни уроки делать. Все, что требовалось, делала машинально, как робот. Потому что «НАДО!». Может быть, кто-то надо мной посмеется, но все равно скажу: дети тоже умеют любить! И может быть, даже сильнее, чем взрослые.

Его лечили не у нас – в Москве. И только потом перевели в районную больницу. Когда мне разрешили Владьку навестить, я на крыльях туда летела, как настоящая гагара! Вошла в палату и его не узнала. Мы ведь целое лето с ним не виделись. Меня родители на все каникулы к бабушке с дедушкой в деревню отправили. А он за лето таким худеньким стал… И даже ростом ниже. То ли я подросла, то ли так болезнь человека съедает. Пока в больнице был, мы с ним из трубочек для капельниц всякие украшения плели. Секретничать не будешь: не один он в палате. Больные уши тянут, к нашим разговорам прислушиваются. А вот когда домой выписали, о многом уже поговорить могли. Как сейчас, помню его слова:

– Никогда никого и ничего не бойся! Страх уродует не только душу, но и тело человека. Знаешь, какие у страха жалкие глаза! А если у тебя внутри есть уверенность и сила, это сразу во взгляде отражается.

Приду, бывало, от него домой и долго свои глаза в зеркале разглядываю. Есть ли в них сила? А он каждый день таял, как снег весной. И что удивительно: на боли никогда не жаловался. Только глаза такими большими становились, как у стрекозы. Так и хотелось в них смотреть, смотреть, смотреть!.

А за пять дней до смерти его мама к нам пришла. Говорит мне:

– Зайди к Владику сегодня, пожалуйста. Зовет он тебя, сказать что-то важное хочет.

С постели он уже не вставал. И даже голову от подушки не поднимал. Но, увидев меня, заулыбался, поманил рукой и прошептал:

– Проходи. Очень хотел тебя увидеть. Никого больше – только тебя! Ты самая лучшая девчонка на свете! – И стал гладить мою руку. А рука у него стала такая тоненькая, легкая, как сухая бамбуковая палочка. – Ты настоящая принцесса!

При этих словах у меня из глаз брызнули слезы. Меня никто еще никогда принцессой не называл! Чтобы справиться со слезами, закрутила головой. И увидела на стуле рядом с кроватью новый ранец, а на плечиках – новую школьную форму. Ведь приближалось первое сентября. Родители хотели вселить в него надежду, что все будет хорошо и он поправится. Но Владик этому уже не верил. Кивнув на обновки, грустно улыбнулся:

– Это родители всё себя тешат. Ну да ладно, Ванька сносит! – Ваней звали его младшего брата. И снова стал поглаживать мои пальцы. – Ты, Илонка, не переживай, когда меня не станет. На небо чаще смотри. Там будет моя звезда. И оттуда тебе помогать буду! Помни: я всегда рядом!

До сих пор не могу понять, как он, восьмиклассник, мог такое говорить?! Словно ему не четырнадцать лет, а тысяча! И он знал то, чего не знают другие!

На похоронах я не была. Поднялась высокая температура, даже бредить стала. Перед глазами проплывала все одна и та же картинка. Проплывала медленно, исчезая за горизонтом и вновь появляясь с какой-то другой стороны. Я – верхом на деревянной лошади-качалке, которую мне, кстати, Владик подарил. «Вырос, – говорит, – я из детского возраста. Ванька – тоже. Пусть тебе послужит». Лошадь белая, с зеленой уздой. Он раскачивает ее, потягивая за уздечку, а я скачу! И весь мир несется куда-то вместе со мной. Где там гадкий утенок? Нет его! Есть принцесса со звездой во лбу верхом на лихом скакуне и с длинным шлейфом тумана за спиной…

Врач отложила написанные странички и долго молчала. Умение Сусанны Арнольдовны так долго молчать поражало Илону. Будто никуда не торопится. Другие врачи все делают на бегу, а тут…

И тогда она первой нарушила паузу:

– Скажите, почему я становлюсь причиной несчастий других людей? Я ведь никому не желаю плохого! Просто защищаюсь. Или хочу защитить других. Ведь я имею на это право? Скажите, ведь имею?!

Но ответа не последовало.

Перед глазами снова демонстрировали фильм. Новая ступенька. Девятый класс.

Звонок на урок прозвенел давно, но шагов Аллы Ивановны в коридоре слышно не было. Обычно металлические набойки ее каблуков цокали по старому сухому паркету, как лошадиные подковы по каменной мостовой.

– Хоть бы заболела она, что ли! – раздался с последней парты унылый голос Витьки Чижикова. – А то вбежит сейчас и с ходу начнет всем мозги вправлять: «Почему учебники не открыты?! Что на партах развалились?! Не класс, а сборище идиотов! Недоумки! Разгильдяи! Тупицы!»

Витька интонацией передразнил Аллушку, как они меж собой звали классную. Передразнил так точно, что все парни разом заржали. Девчонки молча усмехнулись. Витька вошел в раж, и даже ершик его коротко остриженных волос вспотел: «Что ржете как лошади?! Правда глаза колет?! Бестолочи безмозглые!» – продолжал прикалываться он, копируя учительницу.

В чем-то Витька, конечно, был прав. На обзывки и смачные эпитеты Алла Ивановна никогда не скупилась. Они сыпались из ее маленького ротика, как из рога изобилия, подтверждая прочно вбитую школьникам в головы цитату о «богатстве великого русского языка». Русский язык Алла Ивановна конечно же знала превосходно, и он был ребятам интересен, а вот литературные произведения, которыми она все пыталась их заинтересовать, читать почему-то не очень хотелось. Сюжет вроде бы и любопытный, но едкие замечания классу во время чтения классики, как надоедливая реклама по телевизору, перечеркивали все ее благие намерения.

Чижиков однажды даже записал часть урока на диктофон. Вот хохма была!

Проходили комедию Фонвизина «Недоросль». Восемнадцатый век. Один язык чего стоит! Каждая фраза звучала так прикольно, что класс прямо-таки давился смехом. А Аллушка решила еще по ролям читать – это всегда доставляло ей великое удовольствие – и стала роли распределять:

– Госпожа Простакова – Гагаринова. Еремеевна – Федотова. Митрофан – Чижиков. Скотинин – Тара со в.

Борька взвыл:

– Да не буду я Скотининым! Назначьте Кравченко! Его давно не вызывали.

– Прекрати, Тарасов! – начала заводиться Алла Ивановна. – Одну фразу ему не прочитать, видите ли!

– Сказал, не буду! И точка!

– Нет, вы только посмотрите на него! Это же классика! Комедия!

– Вот пусть Кравченко и комедиянит! – уперся Борька.

Аллушка с досадой махнула на него рукой. И скомандовала по привычке, не глядя, ткнув пальцем в какую-то фразу:

– Начинай, Илона!

– «Выйди вон, скот», – стала читать Илона роль госпожи Простаковой и зачем-то при этом обернулась на Борьку. Видит бог, не хотела смотреть на него, да как-то машинально получилось.

– И ты туда же! Ну Гагара! – неожиданно для всех завопил Борька. – Сказал, не буду Скотининым! А выйти – выйду! Причем с превеликим удовольствием.

Текста у Борьки не было. Он принял слова матери Митрофанушки за едкую реплику Илоны в свой адрес. Что тут началось! Рев поднялся такой, что Аллушкины ярлычки типа «неучи!», «идиоты!» захлебнулись во всеобщем гоготе. Борька, ничего не понимая, психанул еще больше и выбежал в коридор, хлопнув дверью так сильно, что штукатурка посыпалась из-за косяка.

Наконец класс кое-как угомонился. Но это затишье было сродни тому, что является предвестником дикого шторма.

– Госпожа Простакова! Что спишь? Продолжай читать! – сварливо накинулась на Илону учительница.

Илона с перепугу пропустила часть текста и истошно запричитала, входя в роль матери «недоросля»:

– «Ах, Мати Божия! Что с тобою сделалось…» – и только хотела добавить: «…Митрофанушка?», но не успела: стекла классной комнаты испуганно зазвенели от нового взрыва истошного хохота.

– Следующий! – старалась перекричать всех Аллушка. – Митрофанушка! Что молчишь, ворон ловишь?!

– «Так, матушка. Вчера после ужина схватило», – рьяно вошел в роль Витька, уже нарочно вырывая из контекста пьесы наиболее удачно подходившую к этой хохме реплику.

Тут уж, наверное, впервые за всю свою педагогическую практику захохотала и сама Алла Ивановна. Хохотала до слёз, уткнувшись головой в учительский стол. Потому что такого и нарочно не придумаешь.

Еще целую неделю на переменах то тут, то там летали расхожие фразы из знаменитой комедии:

«Помнится, друг мой, ты что-то скушать изволил».

«Лишь стану засыпать, то и вижу, будто ты, матушка, изволишь бить батюшку».

«Ну, беда моя! Сон в руку!»

«Обойми меня, друг мой сердешный! Вот сынок, одно мое утешение».

«Поди порезвись, Митрофанушка».

Ролевое чтение привело к курьезу и при изучении «Бедной Лизы» Карамзина.

Сначала Аллушка читала текст сама. Читала с выражением, голосом нежным, кротким, который никак не вязался с ее замечаниями, а уж тем более с грубыми оскорблениями в чей-нибудь адрес.

– «Вдруг Лиза услышала шум вёсел – взглянула на реку и увидела лодку, а в лодке – Эраста. Все жилки в ней забились, и, конечно, не от страха».

– А отчего? – прилетел откуда-то с галерки ехидный шепоток.

– Заткнись, Чижиков! – тут же среагировала Аллушка. – Думаешь, не узна́ю твой голос?!

– Это не я! – возмутился Витька. – Как что – сразу Чижиков!

Аллушка снова уткнулась в текст.

– «Они сидели на траве, и так, что между ими оставалось не много места, – смотрели друг другу в глаза, говорили друг другу: „Люби меня!“…»

И не успела она прочесть фразу до конца, как кто-то поспешно добавил:

– Гагара!

По классу забегал пошлый смешок. Аллушка прервала чтение и долго молчала, скользя по классу презрительным взглядом.

– Пошляки! Автор описывает трогательную любовь юной и чистой девушки. Но вам не дано этого понять! Вы развращенные и жестокие, как этот Эраст, которому она так доверилась, по святой наивности своей!

Учительница тяжело вздохнула и снова стала читать:

– «…и два часа показались им мигом. Наконец Лиза вспомнила, что мать ее может об ней беспокоиться. Надлежало расстаться. „Ах, Эраст! – сказала она. – Всегда ли ты будешь любить меня?“ – „Всегда, милая Лиза, всегда!“ – отвечал он. „И ты можешь мне дать в этом клятву?“ – „Могу, любезная Лиза, могу!“ – „Нет! Мне не надобно клятвы. Я верю тебе, Эраст, верю. Ужели ты обманешь бедную Лизу?“»

– Запросто! – снова раздался чей-то циничный комментарий.

И Аллушка хлопнула учебником об стол.

– Бездушные твари! Вы топчете все самое святое! Заплевываете все самое светлое!

От негодования у нее нервно задергалась мышца под левым глазом. Какое-то время она возбужденно ходила возле учительского стола. Потом схватила книгу и стала искать глазами текст. Но сама читать не стала, вызвала к доске Катьку Федотову. Та закатила глаза под самый лоб, но к доске вышла.

– Вот отсюда начинай! – сердито ткнула Аллушка в текст пальцем и отошла к окну.

– «…Мрак вечера питал желания – ни одной звездочки не сияло на небе – никакой луч не мог осветить заблуждения. Эраст чувствует в себе трепет – Лиза также, не зная отчего, не зная, что с нею делается… Ах, Лиза, Лиза! Где ангел-хранитель твой? Где – твоя невинность?» – выводил Катькин блеющий голосок. Она с усердием старалась подражать Алле Ивановне.

– Словесная порнуха! – шепотом выдал Лёня Туз.

– Кто это сказал?! Встаньте! – велела Аллушка.

И снова ее негодующий взгляд забегал по их лицам. Но разве возможно найти иголку в стогу сена?

– Тарасов! Ты?! – устремилась учительница к Борькиной парте.

– Почему вы так решили? Потому что все в пол смотрят, а я на вас?

– Не дерзи! Ты не забыл, с кем разговариваешь?!

– С вами! Вы спросили – я ответил! Что из того?

– Наглец! Ты дома так отцу своему отвечай!

– А вы мне отцом не тычьте! Дети за родителей не в ответе!

И неизвестно, чем бы закончилась эта перепалка, но тут раздался спасительный звонок. Аллушка с явным облегчением стала быстро записывать на доске домашнее задание. Потом, развернувшись к классу, мрачно изрекла:

– Прочтете и узнаете, чем все это… обычно заканчивается.

Илона прочла. Но особых чувств история бедной Лизы у нее не вызвала. Как-то уж больно сентиментально, а потому верится с трудом. И зачем Алла Ивановна стала это читать в классе? Лучше бы на дом задала, а потом уж обсуждали на уроке. Не такой уж у нее актерский дар, чтобы подражать голосу юной особы из прошлых веков. И все эти слащавые эмоции в мясорубке Аллушкиных ругательств превратились в совершенно безвкусный винегрет!

Люба Прохина, самая, пожалуй, начитанная девчонка в их классе, утверждала, что многие хлесткие выражения Аллушка придумывает сама. Мол, у нее, как у носителя языка и учителя словесности, на этот счет редкое природное дарование. Но мужское самолюбие мальчишек эти «творческие изыски» классной дамы не приветствовало. И на это ее «природное дарование» им было, прямо скажем, глубоко наплевать.

Любе Прохиной нравился Тарасов. Правда, ничем таким она себя не выдавала, но все же однажды Илона поймала ее восхищенный взгляд, брошенный в Борькину сторону. И задумалась. По стати они, конечно, друг другу подходили. Любка везде и всегда держалась королевой. Но! И осанка, и лебединая шея, и медленные, полные величия повороты головы, и даже ее заумные фразы – все это плыло мимо Борькиного внимания. Илона часто ловила на себе Любкины ревнивые взгляды.

– Нет, Чижик! – возразил Сашка Кравченко. – Пусть бы лучше Аллушка копыто сломала! Тогда бы не неделю, а несколько месяцев отдыхали. Вот бы расслабились!

– Зачем зла человеку желать?! – возмутилась Света. – Самим же потом хуже будет. Проболеет, а потом начнет гнать как сумасшедшая. Вы же ее знаете. У Аллы Ивановны гипертрофированное чувство ответственности.

– Светка права! – поддержал ее самый мелкий в их девятом «Б» классе Вовка Денисов. – Аллушка потом всех, действительно, загонит. Сейчас нас на замену ей математикой до одури накормят, а потом каждый день будем сочинения по ночам строчить. Так что, как говорит мой мудрый дед, «хрен не слаще редьки»!

Про Вовку Денисова следует рассказать отдельно.

Он появился в их классе как-то неожиданно, посреди учебного года. Пришел на урок вместе с Аллой Ивановной.

– Денисов Владимир – ваш новый одноклассник. Прошу любить и жаловать! – представила она его классу. – Он приехал к нам из Воркуты.

– Ух ты! Из Воркуты! – хохотнул Чижиков, делая ставку на удачную рифму: «Ты» – «Воркуты». – И каким же ветром его к нам занесло?

– Чижиков! Перестань паясничать! – приструнила Витьку учительница.

– Алла Ивановна, а он случайно классом не ошибся? – подхватил хохму Тарасов. – Уж больно ростом маленький. Может, ему не в восьмой, а в пятый надо? – И закрутил головой, ловя взгляды одноклассников, – оценят ли его остроумие?

Но классу нападать на новенького явно не хотелось. Что-то было у него во взгляде такое, что вызывало невольное уважение. Илона сначала не поняла, что именно. И только потом дошло. В глазах новенького не было страха. Потому и вел он себя так, будто не чувствовал на себе любопытных взглядов тридцати пяти пар глаз.

– Уймись, Тарасов! – погрозила Борьке пальцем Алла Ивановна. – И вспомни русскую народную пословицу: «Мал золотник, да дорог!» И наоборот: «Велика фигура, да…»

Она не договорила, за нее договорил Кравченко:

– «…да дура!» Это про тебя, Бульба!

– Заткнись! – рявкнул Борька.

– Борис, это домыслы Саши Кравченко. Я не тебя имела в виду. Кстати, в характеристике у Володи написано, что он имеет большие способности к математике. Сядешь на вторую парту, – кивнула она в сторону Илоны. – Надеюсь, Илона не будет возражать?

Илона пожала плечами, мол, а мне-то что, и подвинулась, освобождая место новенькому. Из-за спины донесся ядовитый Борькин шепот:

– С ней рядом сидеть опасно. Она своих приближенных на тот свет быстро отправляет!

Много подколок глотала от Тарасова, но тут вдруг чаша терпения переполнилась. Встала и, подойдя к Борьке, изо всех сил хлестко вмазала ладонью по щеке. От неожиданности Борька на минуту «завис». Девчонки ахнули. Парни почти в голос протянули:

– Вот это да-а-а-а!

– Ну Гагара! Перед новеньким выпендриваешься?! – наконец опомнился Борька.

Но Илона уже садилась на свое место и сделала вид, что не слышит.

– Прекратите немедленно! Что за мафиозные разборки?! – опомнившись, закричала классная. – Развели тут на уроке неизвестно что! Не класс, а сборище хамов! Хоть бы новенького постеснялись! И это при классном руководителе! Вот возьму и соберу экстренное родительское собрание! Не мам, а пап! И пока все папы не придут – не буду вести уроков!

– Мне повезло: у меня бати нет! – зевая во весь рот, оповестил всех Лёня Туз.

– Дай Бог терпения! – как на убогого, посмотрела на Лёньку Алла Ивановна.

И, выпустив, что называется, пар, классная перешла к проверке домашнего задания.

Новенький вел себя так спокойно и естественно, что очень быстро стал в классе «своим в доску», хоть голос подавал редко. Видно, был из тех, кто хорошо знает цену словам. И ребята к нему прислушивались. Несмотря на то что ростом он был Тарасову по плечо, а Тузу и вовсе по грудь, на все Борькины подколки отвечал с таким юмором и достоинством, что часто ставил Бульбу в тупик. Другим ребятам это удавалось крайне редко. Илоне особого внимания Вовка не уделял. Как однажды выразилась Светка, «дышал в ее сторону совершенно спокойно». И очень скоро Борька потерял к нему сопернический интерес.

Вот и в тот день Вовкины слова заставили класс задуматься. Стоит ли недобрым посылом «ломать Аллушке ноги». Все-таки мысли материальны.

– Вообще-то Аллушка не такой уж и злыдень, – как всегда беспристрастно, констатировал Лёня Туз. – Бывают учителя в сто раз хуже. Взять хотя бы математичку. Улыбаясь, будет «единицы» в пятки вшивать. А на вид сама доброта. У нашей же Аллушки слова впереди мыслей скачут. Вот в чем ее беда.

Илона озадаченно склонила голову набок. Однако!. Неужели все толстые люди такие добрые? Лёньку ей всегда было почему-то жалко. Еще в детском саду ребята часто щипали его за бока и хором кричали: «Жир! Жир! Жир!» И даже Тамара Петровна, видя его неуемный аппетит, шлепала по руке: «Тузов! Пореже ложкой работай! Пореже!» А бабушка Лара, как врач, объясняла это так: «Сахарный диабет. Нарушен обмен веществ. Бедный ребенок!»

– Но с обзывками классной как-то все-таки надо бороться! – вывел Илону из задумчивости вкрадчивый голос Катьки Федотовой. – Только как? Вопрос!

Ну Катька! Тихоня тихоней, а тоже вон как воду мутит! Видно, Аллушкины эпитеты всех уже достали. И вдруг осенило:

– А что, если после самой первой обзывки всем классом встать?! В знак протеста! – быстро заговорила Илона. – Просто молча встать – и всё! Может быть, тогда она поймет и укоротит свой язык?

– Мысль неплохая! – закрутил головой Чижиков, ища поддержку у парней. – Молодец, Гагара! Иногда котелок у тебя варит.

– Да уж «варит»! Какая ты умная, Гагара! – сразу же наехал на нее Борька. – Ну встанем, а дальше что? Так и будем, как истуканы, стоять целый урок? На фиг это надо!

– Почему целый урок? – не сдавалась Илона. – Попросим ее извиниться. А после того как извинится, сразу сядем.

– Да ладно тебе, Гагара, лапшу нам на уши вешать! Жди! Извинится она! Нашла дуру! Будет Аллушка подрывать свой педагогический авторитет! Что-нибудь такое придумает – мало не покажется. Первая сдрейфишь и сядешь как миленькая. Аллушка знает, чем, кому и как пургу нагнать! – не сдавался Борька.

– Борис прав! – поддержала Тарасова Любка Прохина. – По-детски как-то!

Но тут раздался тихий голос Вовки Денисова.

– Зря ты, Бульба, идею Гагары на корню режешь, – задумчиво, как бы сам с собой, стал вслух размышлять он. – В этом что-то есть! Представьте картину: Аллушка: «Бездари!», а мы – хоп! – и все, как один, дружно встаем. У нее язык от неожиданности отнимется. Точняк!

– А кто извинения требовать будет? – ехидно улыбнулась Люська Ершова.

Полные плечи ее так и затанцевали, так и заподпрыгивали. До чего ж коварная! Вон как по классу глазами стреляет. Выискивает жертву. А сама, как всегда, останется в стороне. Это уметь надо!.

А Люська уже сверлила Илону острым взглядом.

– Хотя… чья идея – тому и карты в руки. Или ты, Илонка, за пятерки свои боишься?

– Не боюсь! – решительно тряхнула головой Илона. – Надо – скажу!

– Посмотрим! – многозначительно подытожила Любка Прохина.

– Заметано! – весело изрек Борька, потирая руки. – Проведем эксперимент!

– Ох как головы полетят! – хохотнул Чижиков. – Я с собой видеокамеру принесу. Такое не запечатлеть для потомков – грех!

В коридоре послышались мужские шаги. Все головы в классе разом повернулись к двери. И стало слышно, как жужжит толстая муха на оконном стекле. В дверях показалась голова физрука, Геннадия Ивановича.

– Девятый «Б»! На физкультуру. Литературы не будет. Алла Ивановна заболела.

– Ура!!! – зычно раздалось со всех сторон.

– Мол-чать!!! – по-военному рявкнул физрук. – Уроки идут! На площадку выходим, и тихо! Кто не понял – в команду по волейболу не войдет, будет сидеть на скамейке болельщиков.

Но и игра в волейбол не выветрила из голов девятого «Б» идею Илоны противостоять оскорблениям учительницы. И даже Борька Тарасов уже не выискивал аргументы «супротив», а только на всех переменах злорадно подначивал:

– Гагара! Слабо грудью на амбразуру? А?!

Но Илона, смерив его спокойным и полным достоинства взглядом, молча отворачивалась. После смерти Владика Борька снова стал проявлять к ней повышенное внимание. Уставит на нее свой смеющийся взгляд и гипнотизирует. Правда, близко к ней теперь не подходил. Помнил, наверное, тот хлесткий удар по щеке.

Дружба с Владькой многое изменила в характере Илоны. Самое главное, исчез этот вечный страх. И не просто исчез… Иногда из нее теперь, как однажды выразился отец, даже «драка лезла».

Подруга Светка как-то призналась:

– Знаешь, Илонка, ты так изменилась, совсем другой стала!

– Какой? – искренне удивилась Илона.

– Как будто у тебя опять тот камень в руке. Ну, помнишь, бойкот в детском саду? Ты ведь тогда камень в руке держала. И мальчишки, даже Борька, боялись к тебе подходить.

Илона не ответила. А что тут скажешь? Было дело. Но камень-то не для защиты держала. А ну ее, Светку, пусть что хочет думает.

– Нет, правда! – задумчиво рассуждала подруга. – Просто ты себя со стороны не видишь. У тебя такой взгляд…

– Какой? – снова пытала ее Илона.

Светлана растерянно пожала плечами.

– Ну, такой… Мне трудно это объяснить. Словно ты человека насквозь видишь. И от этого как-то жутко становится. От твоего взгляда даже учителя смущаются. – Илона усмехнулась. – Да-да! Ты не смейся! Я это замечала. Аллушка, и та перед тобой пасует!

– Да ну тебя! – отмахнулась Илона. Но самолюбию это польстило.

Аллушка появилась в школе недели через две. Вся она была какая-то домашняя, обмягшая, словно из нее вышел не только вирус гриппа, но и еще что-то такое, что мучило и донимало ее в личной жизни. Класс, настроенный на эксперимент, разочаровался. А Тарасов высказал вслух пошлую догадку:

– Может, мужик у нее завелся?

Парни одобрительно загоготали. И только Вовка Денисов не купился на шутку Бульбы.

– Скорее всего, мысли наши читать научилась, – тихо озвучил он свои предположения.

– Ну дела! Что, в классе «идиоты», «бестолочи», «придурки» перевелись?! – хохотнул Чижиков.

И только Люська Ершова мыслила иначе.

– Это она после отдыха спокойная такая. Вот пройдет неделя-другая – посмотрим, как заговорит, – обвела она лукавым взглядом лица одноклассниц. И оказалась права.

Перед самым концом первой четверти Аллушка снова стала лютовать.

– Смотри, Гагара! – напомнил Борька Тарасов. – Если Аллушка кого-то оскорбит и ты не встанешь в знак протеста, при всех в лицо плюну за глупую идею и пустые обещания! Усекла?

Даже спиной Илона чувствовала недобрые взгляды одноклассников. Но отвечать на Борькин словесный вызов до поры до времени не сочла нужным.

И момент настал. Парни, словно сговорившись, стали испытывать Аллушкино терпение. Громко перешептывались, нарочно с грохотом роняли на пол тяжелые предметы, и даже кто-то умудрился мяукнуть. В классе зафыркали в кулак.

Аллушка в истерике стукнула указкой по столу так, что деревянный конец ее сломался и ударился о стекло оконной рамы. И тут же крашеные губки учительницы начали выплевывать уже подзабытые всеми обзывки:

– Гнусные твари! Бездушные и черствые!

Илона решительно встала, с шумом отодвинув стул. За ней, как по команде, поднялся весь класс. Губы учительницы сомкнулись в гузку. Она даже отпрянула к доске. С минуту в классе царила могильная тишина. А в голове у Илоны пронеслось: «Посчитать бы эти словесные изобретения. Интересно, на словарь хватило бы?» И все-таки есть телепатия, кто бы это ни отрицал. Иначе бы не устремила на нее свой изумленный взгляд Аллушка! В глазах классной застыл ужас. Илоне почудилось, будто всю школу затягивает в какую-то безмолвную черную дыру. От гробовой тишины, нависшей над классом, стало звенеть в ушах. Но она продолжала в упор смотреть прямо в глаза учительницы.

– Это что, бунт? – сдавленно прошептала та.

– Извинитесь, пожалуйста, Алла Ивановна! – спокойно и твердо произнесла Илона. – И больше никогда нас не оскорбляйте! Накажите того, кто виноват. Навешивать ярлыки всем подряд не надо!

– Да ты что себе позволяешь?! – словно опомнившись, накинулась на нее классная. – Да я… Да я… Да ты знаешь, что я могу с тобой сделать?!

– Что? – спокойно спросила Илона.

– И ты еще спрашиваешь?! – взвизгнула Аллушка. – Не ожидала от тебя такой наглости! Понимаю: это ты всех подговорила! – И, как дирижер оркестру, махнула классу сразу двумя руками: – А ну-ка сядьте все! Немедленно!

Но класс продолжал стоять.

– Илона! Прекратите этот глупый фарс!

– Алла Ивановна! Мы уважаем вас, простим и сядем. Только признайте свою вину. Мы вас просим!

Учительница смотрела на нее так, как смотрят на шаровую молнию.

– Я должна просить прощение у вас?! За что?!

– За оскорбления.

– Ах вот оно что! Простите великодушно! За то, что довели меня до такого состояния, что с языка стали срываться неприличные фразы!

И хоть говорила Аллушка это с явной иронией, но слова прозвучали. Илона села. За ней следом с шумом стали усаживаться остальные. Аллушка машинально поправила рукой прическу, взяла в руки учебник и стала читать. Что? Вряд ли кто из ребят мог бы ответить на этот вопрос.

А после уроков Илона первой вышла из класса. По дороге домой ее догнал Борька Тарасов.

– Наивная ты, Гагара! Думаешь, что победила? Фиг там! День-два пройдет – Аллушка забудет твой урок и снова распустит свой язык. Это у нее в крови. Понимаешь? И что, всякий раз будем, как придурки, вставать? Не жди! Эксперимент удался, но продолжение бессмысленно.

Илона остановилась и внимательно посмотрела Борьке в глаза.

– Ну что ты меня гипнотизируешь?! – взвился он. – Возомнила о себе черт знает что! Считаешь себя умнее всех?!

Перекинув школьную сумку на другое плечо, Илона ускорила шаг. За спиной раздалось почти восхищенное:

– Ну Гагара!

Классная держала себя в руках недолго. Оскорбления снова слетели с ее губ. Илона встала. За ней поднялось человек семь. Аллушка проигнорировала их протест и продолжала урок, так и не извинившись. Семь человек упорно отстояли до конца урока, целых полчаса. В дневниках «вольной семерки» появилась запись: «Вызывающе ведет себя на уроках русского языка и литературы». В третий раз вслед за Илоной поднялся только Вовка Денисов. То ли замечание подействовало, то ли стоять весь урок ребятам надоело. На перемене Вовка тихо сказал:

– Знаешь, это уже становится смешным. Давай прекратим эту комедию.

Слова его Илона проглотила молча. И бунт перешел в поединок, за которым весь класс наблюдал с вожделенным любопытством.

Однажды Аллушка в гневе попыталась выгнать Илону из класса, но она не двинулась с места. Учительница подбежала к ней и уже хотела схватить за рукав школьного платья, но Илона так взглянула на нее, что рука классной сразу опустилась.

А Борька громко прокомментировал:

– Руки!

– Не умничай, Тарасов! – глядя в пол, произнесла Алла Ивановна. И тихо сказала, обращаясь к Илоне: – После звонка подойдешь ко мне на разговор!

Это был последний урок в кабинете литературы. Алла Ивановна торопливо заполняла журнал.

– Садись! – кивнула она на первую парту. – Подожди немного.

Илона внимательно следила за лицом учительницы, пока та небрежно строчила ручкой по бумаге. Никогда не замечала, что у Аллы Ивановны под глазами столько мелких морщин. И белые пряди вовсе не мелирование, а обычная незакрашенная седина. Лицо учительницы было таким усталым, словно она только что разгрузила вагон кирпичей. В груди Илоны шевельнулась жалость. И она уже не представляла, каким может быть этот разговор.

Наконец учительница отложила ручку, подперла рукой щеку и долго смотрела ей в глаза.

– Знаешь, ты вообще-то молодец! Личность. Редкое явление в наши дни. И то, что хочешь отучить меня от дурной привычки, – тоже похвально. Сама понимаю, что нехорошо это, а вот сдержаться не могу. Устала, что ли? Я ведь в школе работаю уже тридцать пять лет. На пенсию пора. К тому же, если честно, педагогом быть я вообще не хотела. Поступала в театральный! Актрисой хотела стать. Но провалилась. Потому и пошла в педагогический на филфак. – Она помолчала, задумчиво глядя в окно и не видя там ничего, кроме тех своих юношеских дней. А Илоне наконец стало понятно, почему Алла Ивановна так любила это чтение по ролям. – Извини, – спохватилась классная и стала поспешно собирать тетради. – Домой бежать надо. У меня мама больна. Десять лет уже с постели не встает и последнее время совсем умом тронулась. Кто бы только знал, как тяжело мне с ней! Ваш выпуск будет моим последним. Кстати, ты кем хочешь стать?