Текст книги "Древний клад, или Избранная жертва"

Но даже тогда ему не приходила мысль поискать клад в земле. Саша с пеленок знал, что все сказочные клады уже давным-давно вырыты. Если они вообще существовали…

Когда он вырос и проучился в школе до пятого класса, его любимым предметом стала история. Больше всего поражали размеры существовавшего в древнем мире богатства. Это сколько же золота должно было быть в Египте, чтобы хоронить фараона в четырех—пяти золотых саркофагах, вставленных один в другой! А золотые сфинксы, статуи, подставки для жертвенников и прочее… Кстати сказать, не только Древний Египет владел бессчетным количеством этого драгоценного металла: от египтян не особенно отставили жители Индии, Вавилонии и даже расположенной в Европе Греции… А Рим – взять хотя бы разрушенные им Коринф и Карфаген, откуда золото увозили повозками и затем кораблями! А сокровища германского вождя Алариха, похороненные вместе с сокровищами в отведенном русле реки! А многочисленные безымянные клады, зарытые с целью умилостивить богов по разным случаям, в том числе при переселении в новые земли!

Последнее обстоятельство больше всего взволновало Сашу, когда он узнал об образовании древнегреческих колоний. С восьмого по шестой век до нашей эры переселенцы осваивали побережья Черного моря, в том числе Крым. А ведь Крым – это совсем близко! Он был разумный мальчик и понимал, что ни в Египет, ни в бывшую Римскую империю, ни в какую азиатскую страну с древней историей поехать нереально. Ведь тогда не существовало свободы передвижения вне советских границ. Однако Крым и тогда был доступен – больше, чем сейчас, потому что не было государственных границ между Россией и Украиной. В тот год Саша допек своих родителей, чтобы повезли его отдыхать в какой-нибудь древний черноморский город, в Керчь или Феодосию. И родители в конце концов согласились. Но прокопавшись три недели в развалинах древней феодосийской крепости, он вернулся, естественно, с пустыми руками.

– Что, Сашенька, не дается тебе клад? – посмеиваясь, спросил его папа, лежавший на тот момент под пляжным тентом в больших полосатых трусах. – А вот так в жизни и бывает: сразу ничего не дается. Если не выходит с одной стороны, надо пробовать с другой!

– Да я со всех сторон… – развел Саша испачканными мокрым песком руками.

– Ха-ха-ха, это ты про какие стороны подумал! Я говорю, что ко всякому делу надо иметь свой подход. Не дается впрямую, так действуй иначе, сумей наладить связи… – разглагольствовал старший Долмат. В своем наставническом порыве он упускал из виду суть ситуации: что его сын ищет настоящий, реальный клад, а не просто стремится к получению какой-либо выгоды.

– Ну что ты говоришь, – вернула его к действительности мама. – Ну сам послушай, что ты несешь! Ребенок ищет клад, который закопали раньше потопа, а ты – сумей наладить связи… С кем, спрашивается? С мертвецами, которые копали?

– А хотя бы и с мертвецами! – ответил задетый этим вмешательством папа. – Если хочешь что-то получить, надо любые связи уметь налаживать. Сам умри, расшибись в лепешку, а сумей!

Ни папа ни мама, давно уже похороненные на Востряковском кладбище, не могли предвидеть тогда, чем обернутся в будущем эти вскользь брошенные слова. Эзотерические книги именно это и рекомендовали – наладить связи. Непосредственно либо через медиума. Александр Львович предпочел поставить барьер между собой и неизвестными силами, с которыми придется иметь дело… и которых он все-таки побаивался. Пусть будет медиум, тем более что в книгах говорилось и о том, что первый почувствовавший золото должен быть принесен в жертву хранителям клада – тем самым богам, которым этот клад посвящен. Какой-нибудь несчастный случай в виде обвала скалы… Правда, тут уже начиналась чистая мистика, в которую Александр Львович предпочитал не верить. Ну какие там, в самом деле, жертвы! Нашел же ученый Шлиман золото разрушенной Трои, и безо всяких мистических жертв, а было это в девятнадцатом веке. А по сравнению с древностью что девятнадцатый, что двадцать первый – разницы почти нет.

Конечно, он понимал, что лукавит. Либо верить книгам, либо нет: если искать золото с помощью медиума, то серьезный добропорядочный Шлиман тут вообще не при чем. Но все это Александр Львович решил обдумать позднее, так же как и вопросы реализации клада. Пока надо просто испробовать оригинальный метод поиска, основанный на человеческой энергетике. Скорее всего, это действительно кратчайший и вообще единственный путь к еще не вырытым древним кладам.

Одна из книг заостряла внимание на том, что медиумов должно быть несколько: пусть тайные силы сами решат, кому отдать предпочтение и кого они впоследствии захотят избрать жертвой (на этом пункте Александр Львович не стал заострять внимания). А в другом разделе, о счастливых и несчастливых числах, безусловно лидировала семерка. И вот ведь как получилось – лишь только новый руководитель кружка впервые раскинул свои сети в школьном коридоре, перед кабинетом истории, в них попало именно семь нимфеток. Не шесть, не восемь, а семь.

Таким образом, он оказался обеспечен медиумами в самой нужной пропорции. Мысль отправиться в школу вполне себя оправдала, благо среди документов давно пылилась справка о педагогической деятельности Александра Львовича. Правда, недолгой, сроком всего два месяца. Когда-то в молодых годах он провел лето пионервожатым, и потом дотошная в житейских делах мама все уши ему прожужжала: возьми да возьми справку, авось когда-нибудь пригодится. Вот и пригодилась – правда, ему самому было неудобно развертывать перед директором эту старую пожелтевшую бумагу, удостоверяющую, что когда-то он два месяца работал с детьми. Но директор, сдержанная пожилая дама, вероятно, сама страдающая ностальгией по пионерским лагерям, чуть заметно улыбнулась ему и разрешила вести исторический кружок.

5

Дорога от школы к дому шла через много лет знакомую улицу, временами менявшую обличье. То приходилось скользить по снежному насту, то, как сейчас, прыгать через мартовские ручьи. Осенью наискось летели желтые листья, зимой на ветвях покачивались пучки замерзших ясеневых семян. И лишь к концу учебного года улица приветствовала Марину щепотками прорвавшей почки зелени, словно поздравляла с тем, что еще один круг учительской каторги благополучно сбыт с плеч долой.

Теперь этот знакомый до последней мелочи путь она проходила в радостном предчувствии самого главного в жизни – ежевечерней встречи с Григорьичем. И как она жила без этого раньше? Правильно говорят, что под лучом мужского внимания все чувства женщины обостряются, силы и способности оживают, подобно пробуждающейся весной природе. И уже непонятным кажется, почему прошлогодняя аттестация стоила тебе стольких сил, трудов, нервов, тогда как в этом году промелькнула, можно сказать, шутя. А почему так волнительно для тебя проходили ежегодные выпускные экзамены? Ведь и в них тоже нет, по существу, ничего особенного страшного! Просто раньше жизнь состояла из борьбы и трудов, а недавно все изменилось – как в театре, когда на сцену дали другое освещение…

Едва открыв ключом дверь, Марина сразу попала в объятья Григорьича:

– А я сегодня пораньше! Как дела у прекрасных дам-воспитательниц?

– Полный ажур! – Марина повисла на его руках, одновременно пытаясь снять плащ и пригладить волосы. – А у благородных эскулапов?

– Разве могут быть какие-нибудь проблемы, когда жизнь в принципе прекрасна…

Вот это самое и чувствовала последние три месяца Марина!

– Могут, – нарочито нахмурив брови, вслух сказала она. – Тебе нечем перекусить. Ведь ты не предупредил, что придешь раньше, и я не успела ничего тебе приготовить…

– А вот и неправда, – перебил он. – В отличие от тебя я знал, что приду пораньше, и, как только пришел, приготовил ужин!

С тех пор, как ее существование получило иную подсветку, Марина полюбила хозяйственные хлопоты. Раньше приготовить суп или навертеть котлет казалось ей делом не то чтобы неприятным, но достаточно занудным и необязательным. Жалко тратить на это время, проще сделать бутерброд и поставить чайник. Теперь кухонная страда воспринималась ею как преддверие праздника. Но сегодня праздник наступит сразу, без предварительных хлопот: семейный и одновременно романтический ужин, после которого она быстро проверит тетради и соберет на завтра школьную сумку. Спать в этом доме укладывались рано, потому что до сна дело доходило не скоро. И еще перед тем, как непосредственно заснуть, долго разговаривали друг с другом, делились тем, как прошел день у «прекрасных дам-воспитательниц» и у «благородных эскулапов».

– У нас новый педагог, – рассказывала Марина, наслаждаясь самим процессом того, что вот она говорит, а ее внимательно слушают. – Представляешь, отобрал у меня с урока семь девчонок из восьмого класса. Он кружок ведет, и тоже по истории. И они так хотели пойти к нему, чуть не кидались на меня, чтобы я их отпустила!

– Выходит, новому учителю удалось их увлечь… – осторожно заметил Григорьич. – Интересно, чем именно.

– Речь шла о каком-то историческом кладе, – вспомнила Марина. – Что-то связанное с древнегреческими колониями на побережье Черного моря. Впрочем, я совершенно уверена, что история как таковая этих девчонок не интересует. Только сам по себе клад! Но не мог же учитель пообещать им, что в одно прекрасное утро исторический кружок вооружится лопатами и отправится загребать золото!

– Вполне возможно, что он использовал такую психологическую уловку. – Гри горьич приподнялся на локте, чтобы дотянуться до столика, стоящего в изголовье кровати. Там лежали папиросы и зажигалка; на пике эмоций или в момент обострения умственной деятельности «благородный эскулап» разрешал себе покурить.

– Думаешь, он просто обманул девчонок?

– Ну да. Ведь что требуется от руководителя кружка? Насколько я знаю – посещаемость. Чтобы к нему ходило много детей. А их сейчас не очень-то заловишь на дополнительные занятия, правда? Вот он и решил для начала поговорить о кладах, якобы их и сейчас возможно найти!

– Нет, – после паузы сказала Марина. – Так можно было бы поступить с третьеклассницами, с пятиклассницами от силы. А эти уже слишком взрослые, не поверят.

– Взрослые – да, но разумны ли они? – осторожно вывел вопрос на острие Григорьич.

– Совершенные дурочки, однако во всем, что касается практической ценности вещей, смыслят лучше нас. И реальность перспектив оценивают трезво. Это уже от времени, в котором растет их поколение…

– Но заменят ли какие-либо особенности времени достижения всей предыдущей культуры?

– А при чем тут это? – удивилась Марина.

– При том, что это формирует личность. Вся наша культура, основанная на православной традиции и, можно сказать, пропитанная этой традицией, защищает от всяких авантюр, спекулирующих на психике. Или того глубже – на духовности человека…

– Он проверял у девчонок энергетические столбики, – как будто не к месту вспомнила Марина. Но тут же сама поняла, что как раз к месту – это и есть одна из авантюр, упомянутых Григорьичем.

– Столбики? – взволновался он. – Ну, вот видишь! Значит, ваш новый учитель склонен к эзотерике. К сожалению, очень распространенное сейчас увлечение…

Огорченный Григорьич выпустил изо рта колечко голубого папиросного дыма. Глядя, как оно тает, не долетев до потолка, Марина снова вернулась мыслями к недавней истории с поморским костяным кольцом. Неужели это было совсем недавно, в начале учебного года? И еще больше хотелось спросить себя по-другому: неужели все это было?

Пансионат, где отдыхала прошлым летом Марина, располагался на русском севере, среди стеклянных озер и худых изогнутых елок с рогатыми кичками наверху, как носили женщины во времена Берендея. Естественно, отдыхающих привлекал местный колорит. Они искали его повсюду и нашли не только в чертах окружающей природы. Когда возле входа в столовую появлялся пансионатский сторож с сундучком, полным его собственных поделок из кости, вокруг тут же собирались желающие посмотреть и приобрести. Такая популярность проистекала из двух причин: во-первых, поделки были необычайно выразительны, во-вторых, притягивал взгляд сам косторез. Он был молчалив, даже несколько угрюм: одно его плечо торчало выше другого, но вся фигура, весь облик казались вынырнувшими из сказки, из поморской старины. Грубо вытесанное лицо, копна волос, совсем желтых, и узкие финские глаза, поблескивающие нездешними отсветами плясок лесных духов при лунном свете… Некоторые считали мастера дурачком, но это еще более обостряло интерес отдыхающих – по-детски жадный интерес до всего таинственного. И, как уже сказано, мастер был талантлив. Его гребни, брошки и кольца, ножи с резными ручками быстро растекались по карманам, сумкам и кейсам, в то время как карманы самого мастера тяжелели.

Марина купила у него колечко, потому что на гребень не хватило денег. На костяном ободке извивался какой-то сложный узор, напоминающий то ли травы под водой, то ли расползающихся змей. Именно об этой своей покупке она втайне грезила выдумкой, что кольцо обручальное. Грезила уже в Москве, вспоминая свой отдых в пансионате, елки с кичками на головах, отблескивающие овалы озер. И вдруг однажды, без всякой связи с учебным материалом, заговорила на уроке невесть о чем: о зайцах, бегающих по лесу, и о комарах, вьющихся над водой. А главное, сама не помнила, что такое говорила. Зайцы и комары вырвались у нее первой ласточкой, дальше пошло еще круче. Не отслеживая своих речей, Марина стала произносить на уроках всякую чушь: раскрытые могилы, человеческие кости… Школьники сперва думали, что речь идет об археологических раскопках. Но когда они повторили учительнице ее же собственные слова, бедная Марина впала в состояние внутренней паники. Ведь все это значило для нее потерю рассудка и заодно профессии, потому что сумасшедшие лишены права работать в школе.

Вот тогда-то она и пошла к психиатру, к своему золотому Григорьичу, которого до тех пор – странно думать! – вообще не знала. И увидев его впервые, ни о чем таком не подумала, потому что была слишком удручена. И он не сразу взглянул на нее с мужским интересом. Для него, как выяснилось впоследствии, тоже начался трудный период сомнений в здравости собственного рассудка. Потому что в то время к нему обратились еще две пациентки с точно такими же кольцами. И у обеих определились неполадки с психикой: первая вдруг начинала ни с того ни с сего рыдать, другая немотивированно бранилась. Даже своего начальника, которого сама же боялась, назвала клонированным козлом. Спрашивается, почему клонированным? Григорьич потом объяснил Марине, что этот термин в данном случае означает ненастоящий, неправильный, плохой.

А сам он, бедненький, думал тогда, что ему мерещатся эти кольца. Определенный синдром шизофрении: видеть то, чего на самом деле нет. Галлюцинация. И как же опечаленный доктор обрадовался, узнав, что все три кольца действительно существуют, что их по-настоящему носят три его пациентки. Одновременно с этим выяснилось и происхождение колец: все они привезены из пансионата «Белые ночи», где были куплены у одного и того же мастера-костореза. Казалось бы, во всем этом нет ничего из ряда вон выходящего. Кроме одного – надев свои кольца, все три женщины через какое-то время обратились в психдиспансер. По случайному совпадению они жили в одном районе и попали к одному и тому же доктору.

– И как это ты обратил внимание, какие у нас кольца!

– Я всегда смотрю пациенткам на руки, – признался Григорьич. – Если руки запущены, не ухожены, маникюра в помине нет – значит, к женщине уже нашла тропинку депрессия. А тут вижу – одна такое кольцо… другое… третье…

Умница Григорьич заподозрил связь между психическими расстройства своих пациенток и их одинаковыми кольцами. Это при том, что сам он никогда не впадал в мистику, ни в религиозную ни в магическую. Родители с детства воспитывали его в православной традиции, но безуспешно. Это сейчас, после того как завершилась история колец, у него с языка не сходят выражения вроде «Отец мне говорил». А тогда Григорьич подходил к проблеме полным дилетантом: подозревал какие-то химические излучения, якобы исходящие от колец и травмирующие психику, грешил на материал, из которого они сделаны. И в конце концов сам решился ехать в пансионат, провести расследования на месте. Правда, в то время между ним и Мариной уже пробежала искра, объясняющая столь удивительную для человека его лет легкость на подъем:

– Я бы не решился предпринять такое путешествие, если бы уже не был в тебя влюблен, – признался он потом.

Поездка состоялась в октябре, когда на север уже никто не ехал и даже пансионат закрылся на профилактику. Но это не испугало доблестного рыцаря, защищающего трех дам, на которых насланы чары.

В пансионате произошла встреча Григорьича с Альдо, молчаливым сторожем-дурачком, талантливым мастером-косторезом. Разговорив его с помощью бутылки коньяка, удалось узнать весьма любопытные сведения…

Оказалось, летом мастер ходил в лес и нашел там чьи-то кости – подходящий материал для его поделок. Но когда он сел на кочку передохнуть, ему не то приснилась не то привиделась местная ведьма Кулимана, которой мастера когда-то пугала бабка. Да и все в деревеньке, где вырос Альдо, помнили эту вредную Кулиману, творившую людям много пакостей. Недаром, когда ведьма умерла, ее даже не стали хоронить на кладбище – просто выкопали могилу в лесу. Как оказалось, в том самом, куда ходил Альдо.

– Представляешь, Марина, все сошлось! – возбужденно и испуганно блестя глазами, рассказывал потом Григорьич. – В лесу прорубали просеку, и бульдозер, по-видимому, задел могилу. А наш бедный Альдо отправился в лес, а там эти самые кости. Он и взял их, не думаю, откуда они здесь, в конце концов, чьи – от какого зверя. Он ничего такого не думал, взял их в мешок и понес. После чего повстречал саму хозяйку.

– Вот уж этого я не понимаю, – останавливала его рассказ Григорьича. – До сих пор все объяснимо, но как он мог увидеть? Пригрезилась она ему, что ли?

Григорьич с минуту молчал, разминая в пальцах папиросу:

– Да, пригрезилась. Впрочем, можно по-разному назвать. Наши предки считали, что нечистая сила может являться, и знали, как в таких случаях поступить…

– То есть как это – знали? – удивилась она.

– Знали и детей своих учили. До наших дней дошла поговорка: «Если кажется, перекрестись…»

– Все-таки будем держаться реальности, – попросила Марина. – Чтобы без чудес. Скорей всего наш Альдо заснул на кочке, а поскольку ему с детства рассказывали о Кулимане…

– Вот оно как! – Григорьич шумно вздохнул и выпрямил свои неширокие плечи. – Ты считаешь, имел место фактор внушаемости. Но ведь это Альдо рассказывали о Кулимане, а не мне! И не Сережику, не Никите, которых я взял с собой… Да ты знаешь!

Конечно, Марина слышала об этом не раз. В Поморье Григорьич ездил с сыном Сергеем и душевным парнем из пациентов, нуждавшемся в смене впечатлений. Григорьич относился к нему особенно, словно Никита был второй его сын. Все вместе они и составляли экипаж добровольной научной экспедиции, отправившейся изучать тайные свойства колец. И, заняв три места в купе, на четвертом увидели попутчицу, при знакомстве назвавшуюся Линой.

Выглядела эта немолодая женщина странно и потом исчезла невесть куда в середине пути, несмотря на то что поезд шел экспрессом.

– Ну и какой же ты вывод делаешь – это и была Кулимана?

– Подожди, Мариночка, не спеши. Если бы мы встретили эту личность только в поезде, был бы один разговор. Но потом, когда Альдо привел нас на то самое место в лесу… И кстати, ты ведь тоже видела ее в Москве? Помнишь, как раз во время нашего отъезда?

Конечно, Марина помнила, как поздно вечером к ней позвонили в дверь и она, пренебрегая правилами безопасности, открыла. За порогом стояла странная тетка, седая, но сдобная лицом, на котором поблескивали узкие, невыразительные льдинки глаз. Она была в длинной, какой-то словно сермяжной одежде, а на ногах желтели тапочки, при взгляде на которые почему-то вспоминались лапти.

Посетительница представилась новой уборщицей и попросила дать ей набрать воды: дескать, в котельной отключили водоснабжение, а она не успела вымыть лестницу. Но сунув ведро под кран, завела вдруг речь о том, почему Марина живет одна и что ей, дескать, надо «завести себе мужичка». А для этого требуется быть понарядней и носить украшения – кольца, например: «Ведь у тебя есть красивое колечко!» Когда за нахальной гостьей закрылась дверь, Марина почему-то достала шкатулку и вынула из нее поморское кольцо, которое тогда уже не носила. И надела его на палец, и снова начала нести на уроках чушь.

Григорьич склонялся к тому, что в лице уборщицы к Марине приходила сама Кулимана. Также для него было ясно и то, что все три кольца сделаны Альдо из ее личной косточки. Когда бульдозер разрыл могилу, мастер набрал костей для своих поделок, не задумываясь, что берет. Вот Кулимана и привиделась ему, шутливо грозясь пальцем на его мешок. Испуганный Альдо вывалил добычу наружу, рассыпал по мху, но одна косточка все-таки застряла в мешке. Потом он сделал из нее три кольца…

– Иначе чем можно объяснить воздействие этих колец на человеческую психику? Почему ты, Мариночка, заговаривалась, а Даша рыдала, а третья дамочка крыла своего начальника, которого сама же боялась?

– Конечно, тут много непонятного. Но может быть, мы просто еще не все понимаем…

– А потом я сидел под деревом на том месте, где была разворошенная могила, и снова увидел эту красавицу, исчезнувшую тогда в поезде. Нашу Лину—Кулиману! Да меня спасло только то, что мамочка когда-то зашила в рюкзак «Живый в помощи Вышнего…»!

Это тоже Марина слышала не раз. Когда-то, в дни молодости Григорьича, мать вшила ему в рюкзак священный молитвенный пояс. А три месяца назад Григорьич поехал с этим заслуженным старым спутником былых путешествий в Поморье…

– Поверь мне, я никогда не был религиозным, – горячо говорил Григорьич, прижимая руки к груди. – Я, наоборот, полжизни спорил из-за этого с отцом и с мамочкой. Но после этого случая…

– А как же Сережа, Никита? – спрашивала Марина. – Ведь рюкзак у вас был один на троих.

– Вот именно, на троих! В какой-то мере он охранял всех нас. К тому же Сережик получил точно такое же воспитание, что и я сам. Его воспитывали бабушка с дедушкой, так что в момент опасности он мог вспомнить молитву. А Никита вообще православный юноша, еще какой!

– Ну и что вам Кулимана делала?

Когда доходило до этого вопроса, Григорьич терялся. Он не мог сказать ничего конкретного – в лесной сцене не было ни ножа ни удавки, ни бомбы ни отравляющего газа. Тем не менее он уверял, что навсегда запомнил испытанный тогда ужас и что если бы не рюкзак с зашитой внутри молитвой…[1]1
  Изложенные события составляют основу первой книги в серии – «ТРИ КОЛЬЦА или ТЕСТ НА УСТОЙЧИВОСТЬ»


[Закрыть]

– Заметь, Марина, что если бы я просто сошел с ума, все это существовало бы только в моем воображении. А то ведь мальчики тоже ее видели. Сережик и Никита.

– Да-а, – соглашалась Марина.

Она знала Григорьича и точно знала, что он не сумасшедший. А мальчики и вовсе представляют другого поколения: более рационалистическое, технократическое. Тем не менее Сережик, работавший компьютерным программистом, не отрицал, что видел Кулиману и в поезде и в лесу. Никита, с которым Марина тоже успела познакомиться, и вовсе не сомневался в том, что всех их тогда донимала нечистая сила. Но ведь если все это так…

– Если все это так, то сдвигаются все параметры, на которых стоит мир! – говорила она Григорьичу. – Получается, есть ведьмы, русалки, домовые и все прочие сказочные существа! Получается, мы не должны отличаться от средневекового суеверного человека, оглядывающегося на черных кошек и плюющего через левое плечо!

– Минутку, – останавливал ее Григорьич. – Ты свалила в один котел, свела воедино две абсолютно разных сферы. Суеверие с кошкой – это одно, а вера в Бога и боязнь нечисти – совсем другое. Кстати, обычай плевать через левое плечо происходит из представления, что справа за человеком стоит Ангел, а слева – злой дух…

– Но ведь это аллегория…

– Для кого как, дорогая. Мой отец был профессор, едва не получивший за свои труды Сталинскую премию, и он принимал это в самом прямом смысле слова. Православная вера вообще предполагает в человеке частицу детской доверчивости: «Аще не будете как дети, не внидите в Царство Небесное…»

– Все равно я не могу признать чудеса, – через минуту отозвалась Марина. – Верю в правду, в любовь, в самосовершенствование… Даже в особые удивительные процессы, существующие в мире и еще не изученные. А в чудеса – нет.

– По-своему веришь, – улыбнулся нежной улыбкой Григорьич. – Ты мечтала, как дитя, об обручальном кольце. И это чудо сбылось, или я говорю неправду?

На этом их философские прения обычно заканчивались, и они тянулись друг к другу. Засыпали совсем уже поздно, но, несмотря на это, утром вставали без труда. И весь день чувствовали себя прекрасно.

6

Рита кружила вокруг матери, не решаясь начать разговор. Ей предстояло выпросить деньги для поездки в Крым, намеченной на середину апреля. Она догадывалась, что это будет нелегко. Рита давно привыкла, что ничего не дается даром: каждая конфетка, каждая игрушка всегда доставалась ей после долгих просьб и трудов. Тем более, с деньгами у них случались затруднения, а тут сразу три тысячи!

– Мамуль, – наконец решилась Рита. – Можно мне с тобой поговорить?

– Да, я слушаю. – Мать посмотрела на нее пронизывающим взглядом, с детства наводящим трепет.

– Наши девочки едут в Крым… На последнюю неделю апреля… Это исторический кружок, куда я тоже хожу… – От волнения у нее сбивалось дыхание. Вот получит она сейчас отказ, и что тогда?

– Зачем же ваш кружок туда едет? И почему именно туда?

– Ну, мамуль, в Крыму когда-то селились древние греки… Они основывали там колонии, торговые города! Ну и наш Александр Львович покажет нам, на каких местах все это было…

– Что толку смотреть места, – усмехнулась мать. – Мало ли что где было! Теперь-то там уже ничего этого нет…

– Ну все-таки… – Она не хотела говорить, для чего задумана эта поездка. Мать все равно не поверила бы ей и могла отказать под предлогом того, что Рита болтает глупости. Да к тому же Александр Львович просил ничего не рассказывать родителям.

– Можно мне поехать с ними, мамуль? С учителем и с девочками?

Мать помолчала, что-то про себя обдумывая.

– А занятия?

– Да ведь это каникулы, мам, у нас же неделя каникул перед последней четвертью!

– В таком случае ничего не имею против. Если ты хочешь ехать, счастливого пути.

– Ура!.. – Рита подскочила на месте и закружилась, раздув юбку колоколом. Может быть, броситься маме на шею? Нет, она уже слишком большая для этого, получится некрасиво… несдержанно. Это мама обычно так говорит: «Ты ведешь себя некрасиво и несдержанно…»

– Перестань крутиться, ну что ты, в самом деле, как маленькая! К тому же мы еще не договорили. Насколько я понимаю, остается еще весьма важный вопрос!

– Какой, мамуля? – Больше ничего Рита не боялась. Если с нее потребуют хорошего поведения в поездке, так ведь это само собой разумеется. Если же за те деньги, которые ей дадут на Крым, придется дать обещание закончить год на пятерки, или пылесосить каждый день квартиру (сейчас она пылесосит через день), или еще что-нибудь – все не страшно. Главное, в принципе решено – она поедет!

– Я сказала, что отпускаю тебя, но это только одна сторона вопроса. Вторая – на что ехать. Ведь с вас будут собирать деньги.

– Конечно, мамуль… – Рита так и остановилась с зажатой между колен юбкой. – Надо сдать три тысячи.

– Это много, хотя и самый минимум. Дорога туда, обратно. Там питание. Еще какие-нибудь экскурсии…

– Нет, мамочка, нет, – горячо запротестовала Рита, внезапно сброшенная с небес на землю, словно бабочка, сбитая сачком. – Никаких экскурсий у нас не будет, это точно! Мы там сами с учителем… Только дорога и питание, мамочка, я ничего лишнего покупать не буду!

– Тем лучше. Но эти три тысячи ты должна обеспечить себе сама.

– Как… сама?

– Очень просто. Учти, Рита, что на жизнь тебе зарабатывать пока не приходится, хотя ты уже не ребенок. Тебе не приходится добывать хлеб насущный. Но Крым – это не хлеб, это развлечение, без которого можно обойтись. – Мама опять помолчала. – Так что выбирай – либо ты должна потрудиться ради своих развлечений, либо остаться дома. Это справедливо, согласна?

«А как же другие девочки?» – чуть не спросила Рита. Она уже знала, что родители дают деньги Катерине, Маше, Ленке и Зейнаб. Инна никому ничего не говорит, но у нее наверняка будет все, что нужно. Вот Тане, конечно, придется трудно – но она ведь, как это… из неблагополучной семьи! А ведь у них с мамой семья благополучная! И деньги вроде бы есть: когда надо что-нибудь купить, мама достает требуемую сумму; правда, не говорит, откуда взяла.

– А как потрудиться, мамочка? – вслух спросила Рита. – Я могла бы летом устроиться на работу. Но ведь до четырнадцати лет не берут, а четырнадцать мне только осенью. И потом, деньги надо сдать уже на той неделе…

– Нет, я не это имела в виду, – отмахнулась мама. – Афиши клеить, кофе в Макдональсе разливать – это все не то. И потом, тебе действительно нет четырнадцати… Так что работать ты можешь у меня. У меня и у тети Таи. Сейчас я тебе скажу, что нужно делать.

Рита замерла, в ожидании глядя на маму. Ее глаза были не как у всех – с расширенными зрачками, словно закапанные атропином, дрожащие и переливающиеся за стеклами очков. Мамины глаза, с детства внушающие страх и уважение. Рита с мамой жили вдвоем; раньше еще был папа, но так давно, что образ его уже стерся в памяти…

Алиса Петровна считала себя женщиной несчастливой. Муж рано умер, оставив на ее руках маленькую дочку, родители жили в Литве и не интересовались ее жизнью. Когда страна вошла в перестройку, Алиса была слишком молоденькой, чтобы сориентироваться в новых условиях. Она все еще жила по прежним ценностям: старалась учиться вместо того, чтобы обратить внимание на приватизацию, финансовые пирамиды и другие способы разбогатеть. Кто ей тогда мешал завести собственное дело, небольшое, уютное и, так сказать, с женским уклоном: собственную прачечную, парикмахерскую, кафе. Конечно, на большие масштабы она бы не потянула, а в малых должна была справиться. Родители с пеленок приучили ее к трудолюбию, усердию, аккуратности. Правда, в таких делах нужна еще и ловкость, мобильность мышления, скорость действий – но аппетит, как говорится, приходит во время еды. Она бы освоила все непривычное со временем. Но теперь, когда Алиса Петровна это осознала, оказалось, что ее поезд ушел. Она немолода, уже не привлекательна (в бизнесе это имеет значение, особенно поначалу); и, главное, у нее нет капитала, с которым можно заводить дело. Теперь она жаждала уже не собственного бизнеса, а большой зарплаты, может быть, долевого участия в бизнесе своих хороших знакомых (которых у нее, кстати сказать, почти не было.) И вот такая возможность вроде как представилась.