Текст книги "Жизнь на пуантах. Легендарная балерина XX века Тамара Туманова"

Бегство из дома

История этого периода оставила достаточное количество загадок и белых пятен. Можно только догадываться и предполагать, чем руководствовались люди, оказавшиеся в столь сложных условиях. Вот как описывает Тамара бегство своей матери из Грузии: «У мамы было восемь братьев и одна сестра. Все мужчины были военными и влиятельными особами при дворе. Когда началась революция, только моей маме удалось спастись. Мама была очень хорошей наездницей, поскольку мой дед держал арабских скакунов. Как-то она выехала на прогулку верхом на одной из подаренных ей лошадей. А вернувшись, она увидела у ворот верную служанку, которая дожидалась, чтобы предупредить ее об опасности. Накинув на госпожу большую шаль, прикрывшую всю ее фигуру, служанка взмолилась: «Уезжайте, мы – в беде! Уезжайте и не возвращайтесь!». Мама уехала и никогда больше не видела свою семью», – рассказывала Тамара. В этом рассказе полно неясностей. Он больше похож на сказку, в которой смелая принцесса спасается от лесных разбойников. Во-первых, из рассказа не понятно, где находилась семья Туманишвили после крушения монархии? В России, или Грузии? Куда ускакала молоденькая амазонка? Каким образом только она одна спаслась от злодеев, когда в 1918 году Евгения жила в Тифлисе с родными? Скорее всего, рассказ Тамары построен на отрывочных и приукрашенных детским воображением воспоминаниях.

Как удалось выяснить, у Евгении было два брата – Захарий и Николай, а также сестра Екатерина, остальные дети в семье умерли в младенчестве. Скорее всего, Евгения уехала из Тифлиса, несмотря на строгий запрет родных. О преследованиях семьи Туманишвили в Грузинской демократической республики, продержавшейся с 1918 года по 1921 год, не может быть и речи. Демократическая власть дорожила профессиональными навыками и опытом грузинских генералов, служивших в царской армии, они занимали ключевые посты в правительстве. Власть опиралась на представителей дворянских фамилий как на просвещенную часть населения. Более того, в Грузию, свободную от большевиков, устремились сотни тысяч российских беженцев. Поэты и художники оседали в живописном Тифлисе, ставшем в те годы столицей авангардного искусства. Но основная часть беженцев отбывала из черноморского порта Батуми в Константинополь, так по старинке называли Стамбул, затем дальше рассеивались по разным странам.

В России наступили, по словам Ивана Бунина, «окаянные дни», годы, полные жестокости и кровопролития братоубийственной войны. Миллионы людей из инстинкта самосохранения стремились прорваться к портам Крыма и Южного Кавказа, чтобы бежать из охваченной пожарами, голодом, разрухой, насилием огромной страны. И в это время, наперекор всякому здравому смыслу, Евгения Туманишвили-Захарова бросает относительно спокойную жизнь в Тифлисе и устремляется на поиски мужа сначала в Петроград, а потом на Урал и дальше по следам любимого – в Сибирь. Объяснением подобного безумия может быть только одно – молодая, романтичная женщина хотела быть рядом с мужем и проявить свою огромную преданность, заложенную в ней генами рода Туманишвили. И никакая сила не могла удержать ее, помешать ей повторить подвиг жен декабристов. Вряд ли Евгения понимала все безрассудство своей авантюры, она и в страшном сне не могла бы представить те испытания, которым подвергала себя и будущего ребенка, которого носила под сердцем. Скорее всего молодая женщина, покидая дом, не думала о том, что никогда не сможет вернуться на родину, что навсегда прощается с родителями, братьями, сестрой, что ее будущий ребенок никогда не увидит Грузии. Не знала она и о предстоящем аресте и ссылке в Воркуту брата Шакро.

Сибирская одиссея Евгении

Вокруг рушился мир, но любовь толкнула Евгению на рискованный шаг. Неизвестна дата ее отъезда в Петроград, в хорошо знакомый ей совсем еще недавно великолепный город.

Не удалось найти никаких сведений о ее жизни, вернее выживании, в Северной столице, где в то время царил голод, хлеб пекли из муки с опилками, лепешки лепили из картофельной шелухи, а рыбу в похлебке глотали с головой и костями. Петроград был скован морозами, отапливались печками-буржуйками, в которые летели старинные стулья и раритетные книги, вместо денег использовали натуральный обмен – за драгоценное колье можно было выручить маленький мешок с отрубями, на улицах грабили и убивали. Свирепствовали и большевики, узурпировавшие власть, и бандиты. Убедившись, что мужа нет в Петрограде, в феврале 1919 года Евгения решает ехать во Владивосток, где по наведенным справкам мог находиться полк Константина. Железнодорожные пути были забиты составами, груженные военными, техникой, лошадьми, горючим. Скорее всего, Евгении удалось пристроиться в санитарный поезд. За неделю она доехала до крупнейшей транспортной развязки Урала – Екатеринбурга. Оттуда ей предстояло попасть в Тюмень, в сибирский город, переходивший из рук в руки враждующих сторон – красных и белых. Только через Тюмень она могла добраться по Транссибирской магистрали во Владивостоке. Поезда шли с перебоями, подолгу стояли на каких-то полустанках, а то посреди таежного безмолвия. По расчетам Евгении, ребенок должен был появиться на свет во Владивостоке. Но из-за длительной тряски, волнений и сложного переезда из Екатеринбурга в Тюмень, у нее начались преждевременные роды. Жизнь роженицы и ребенка были в опасности, однако судьба сжалилась над ними, и в морозную ночь 2 марта 1919 года на свет появилась Тамара. Евгения родила ее в теплушке поезда. На первой же станции недалеко от Тюмени женщину с младенцем сняли с эшелона и в сопровождении солдат отправили в местную больницу.

Тогда-то по легенде, малышка и увидела себя, окруженной конным эскортом.

Население Тюмени притаилось в ожидании очередной смены власти, сопровождавшейся расстрелами и грабежами. Евгения некоторое время осталась в городе. В период власти белогвардейцев было относительно спокойно, но путь на Дальний Восток был отрезан красными. Надо было как-то выживать. Ребенок был очень мал и слаб, чтобы выкормить малышку и самой не умереть с голоду, Евгения продала свои последние драгоценности. В местной церкви девочку покрестили. Город жил по законам военного времени, представители власти менялись постоянно, никто не занимался такими пустяками, как оформление документов. Ни свидетельства о рождении Тамары в Тюмени, ни церковной записи о ее крещении не были обнаружены.

К началу августа Красная армия одержала победу на Урале, а затем в Сибири. Путь на Владивосток был открыт. Евгения с ребенком добралась до Приморья. Но во Владивостоке ее ждало огромное разочарование – мужа, Константина Захарова, ей так и не удалось отыскать. Она даже ничего не смогла выяснить о его судьбе. Приходится гадать, погиб ли военврач в бою, был расстрелян, или стал жертвой одной из эпидемий, косивших жизни беженцев и пленных в лагерях Дальнего Востока.

Новый папа и харбинский синдром

Через 18 месяцев после рождения Тамары, Евгения Туманишвили связывает свою судьбу с человеком, который был старше нее на шестнадцать лет. О жизни Евгении до второго брака можно только строить догадки. Портовый город был переполнен военными, ранеными и пленными. Со всех уголков России сюда толпами стекались беженцы, больше частью члены семей белогвардейцев. Сюда прибывали офицеры и солдаты разгромленных армий Деникина и адмирала Колчака. Измученные лишениями люди, поднятые революционным штормом, наконец, остановились на кромке континента. Дальше было – море, океан, острова, на которые в мирное время ссылали каторжан. Избавлением от бед и голода казалась эмиграция в Китай.

Не лучше обстояли дела и в Грузии. После оккупации 11-ой Красной армией Грузинской независимой республики в феврале 1921 года, демократическое правительство почти в полном составе и большая часть грузинской интеллигенции покинули страну. Новости каким-то образом распространялись по территории сгинувшей империи, Евгения, несомненно, знала о событиях в Грузии и понимала, что возвращение может стоить ей жизни. Впрочем, на обратный путь средств у нее не было. Как раз в это критический момент она встретила полковника царской армии, кавалера ордена Св. Георгия Владимира Хасидовича.

Владимир Хасидович (1885–1962), отчим Тамары Тумановой, русский писатель. Из архива В. Шулятикова

Он пережил две войны – Первую мировую и Русско-японскую, в результате ранения потерял голос, что не помешало ему возглавить Общество помощи раненым бойцам. Профессиональный военный, представитель старой русской интеллигенции Владимир обладал литературным даром и печатал в журналах свои рассказы. В большинстве из них он описывал эпизоды Русско-японской войны, драматические истории, свои собственные приключения. Вот с таким интересным и неординарным человеком связала свою судьбу Евгения Туманова. Владимир стал любящим отцом для маленькой Тамары и заботился о ней всю жизнь. «Я называла его Володей», – вспоминала Евгения, – «Тамара привыкла к этому и тоже звала отчима по имени, что в русских семьях было не принято». Формально в Приморском крае была установлена большевистская власть, но некоторые территории продолжали контролировать соединения белогвардейцев. При поддержке японцев в мае 1921 года удалось на некоторое время установить антибольшевистский режим. Обстановка была крайне нестабильной, поэтому многие стремились уехать из Владивостока. Владимир и Евгения воспользовались предложением британцев перевести на своих судах в Китай более 500 000 человек гражданского населения. Через некоторое время семья оказалась в Харбине. В своих воспоминаниях Тамара рассказывала, что она с родителями спасалась от «большевиков в утлой лодке под свист пуль». После того, как остатки формирований генерала Деникина и атамана Семенова, составлявшие боеспособное ядро белогвардейцев на Дальнем Востоке, стали терпеть поражение за поражением, начался массовый исход русских – из Владивостока уехало около 2 миллионов человек. В Китае российских беженцев ждали нищета и унижения, очень сложным оказался процесс вживания в новую среду, приспособление к непривычному быту и местным порядкам. Эмигранты жили впроголодь, брались за самую низкооплачиваемую работу, погибали от болезней и истощения. Семья Владимира не была исключением, но полковник быстро адаптировался и пошел работать поваром в ресторан, чтобы обеспечить семью продуктами и накопить деньги для отъезда во Францию. Два года прошли в невыносимых условиях и в тяжелом труде. Наконец, в 1923 году Хасидович смог купить билеты на корабль, и семья навсегда распрощались с жарким, ветреным Харбином.

Париж всегда стоит свеч

После 32-дневнего изнурительного плавания, корабль вошел в порт Марселя. Франция встретила переселенцев недружелюбно. Холодный прием был вызван огромным наплывом русских эмигрантов. Только во Франции к тому времени уже осели около 400 000 русских. Эмигрантов можно было встретить в угольных шахтах Лотарингии, на фабриках Лиона, на парижских заводах, виноградниках Прованса, в альпийском Гренобле, на фермах Нормандии – русские были всюду, даже в самых отдаленных поселках. И все же центром эмиграции являлся – Париж. Офицерам русской армии, прибывшим во Францию, предлагали на выбор работу на алмазных приисках в Южной Африки, либо шофера такси. Владимир выбрал второе предложение. Семья поселилась в парижском квартале, заселенном русскими эмигрантами, в 8-ом округе, недалеко от живописного парка Монсо.

Юрий Терапиано, один из самых известных представителей первой волны русской эмиграции писал: «Настанет время и об атмосфере Парижа того времени будут писать много и не потому, что волею судьбы Париж оказался центром русской жизни и русской литературы, а потому, что он стал важным, значительным место для Человека века. В эмиграции человек остается один на один со своей судьбой с обостренным чувством ответственности. Граф, дворянин, князь, согласен был на любую работу, они доили коров, копали землю, работали водителями. Они быстро привыкли к новым условиям, законам того общества, в котором оказались и где стремились добиться успехов”.

Великосветские модистки

Русская диаспора Парижа внимательно следила за всеми новостями, связанными с соотечественниками. С особым рвением обсуждались новости, касающиеся изменения социального статуса за границей представителей высшего света. Кудивлению всех, в новых условиях быстро сориентировались дамы из высших кругов. В Париже 20-х модельный бизнес даже стали называть великокняжеским. Жены и дочери буржуа лопались от гордости, когда слышали титулы русских портних, модисток, манекенщиц, шивших для них туалеты.

Княгиня Мария Ивановна Путятина завела шляпное дело под экзотическим для французов названием "Шапка", вскоре его филиал открылся в Лондоне. Публика валила на показы новых коллекций, чтобы посмотреть на княгиню Трубецкую, демонстрирующую головные уборы. Графиня Орлова-Давыдова открыла на бульваре Мальзерб русский Дом моды, который изготовлял модели ручной вязки и производил набойки шерстяных и шелковых тканей. Особым спросом пользовалась ткань, которая имитировала старинную парчу. Основательница Дома моды "Имеди”, в котором одевались дамы из высшего света европейских стран и американские миллионерши, была Анна Ильинична Воронцова-Дашкова, урожденная княжна Чавчавадзе. Название ее дома моды – «Имеди» в переводе с грузинского означает «Надежда». В этом ателье начинала свою карьеру манекенщицы Коко Шанель, в обязанности ее входило появляться на раутах в нарядах Анны Воронцовой-Дашковой. Еще одной знаменитой моделью была праправнучка поэта Жуковского графиня Мария Белевская, олицетворявшая в глазах французов тип русской дворянки.

Капуста для Федора

У семьи Хасидовичей не было средств открыть свое дело, они жили скромно, приноравливались к новой жизни, но старались сохранить в быту старые традиции. В квартире висели православные иконы, портрет последнего царя. Из кухни разносились запахи постных супов, борща, на мясо денег не хватало, приходилось довольствоваться дешевой мороженой рыбой. Старались экономить на всем, покупали продукты со скидкой, кое-что перепадало бесплатно, в виде гуманитарной помощи. Жили на скудном пайке, но еле-еле сводили концы с концами. Детство Тамары проходило в стесненной обстановке, единственным ее лакомством были шоколадки «Тоблерон», которыми баловал ее отчим. Всю жизнь вкус шоколадных плиточек ассоциировался у нее с нищенским существованием, уже став взрослой, Тамара избегала шоколада. За обедом отчим старался не обсуждать политику, чаще вспоминал старое время и боевые истории, чувствовалось, что он тоскует по России и надеется на скорое возвращение. Он много и упорно трудился, ему приходилось сидеть за рулем по 10–12 часов, чтобы заработать на аренду, горючее и ремонт автомобиля. Но Владимир не жаловался, даже считал, что ему повезло больше, чем рабочим на заводе, ведь, по сравнению с ними, он имел больше свободы и возможность перекинуться словечком с русскими пассажирами. Для большего заработка Владимиру надо было хорошо знать Париж и его окрестности, поэтому он часами изучал карту города, его улицы и перекрестки. Евгения тоже вносила вклад в семейный бюджет, зарабатывала деньги глажкой белья и вышиванием. Тамара росла красивой, веселой, здоровой девочкой, не избалованной одеждой и игрушками. Долгое время ее единственным развлечением был маленький кролик русской породы Федор, которого она кормила капустными листьями и подкармливала сладостями. Отчим любил чистоту, дисциплину и порядок, иногда он бывал строг с падчерицей, зато мать баловала дочь и во всем потакала ей.

Мадам Прео и ее школа

Уже в раннем детстве Тамара проявила склонность к музыке, к танцам, услышав ритмичные мелодии, начинала в такт двигаться, крутиться, прыгать. Знакомые посоветовали матери отвести девочку в балетную школу. Недолго думая, Евгения, сама большая любительница балета, решила повести Тамару в студию знаменитой Ольги Преображенской, в прошлом примы балерины Петербургского императорского Мариинского театра. ”Моя мать и ее родители часто посещали Петербургский театр, были поклонниками Ольги Преображенской», – рассказывала Тамара в одном интервью, – “Мама еще в девичестве решила, что, если у нее родится дочь, то обязательно отведет ее к Преображенской, чтобы сделать из нее великую балерину».

Ольга Преображенская в балете М. Петипа на музыку А. Глазунова “Раймонда”, 1903 Санкт Петербург

Ольга Преображенская (1887–1962), завершив карьеру балерины, стала преподавать в Петроградском хореографическом училище, где снискала репутацию замечательного педагога. За рубеж уехала в 1921 году, после скитаний по странам Европы, в пятидесятилетнем возрасте обосновалась в Париже. Балетную студию открыла в здании, где и проживала, – на улице Дуэ, 19, рядом с площадью Клиши. Различные студии занимали несколько этажей этого дома, аренда помещений была почасовой, отовсюду доносились звуки фортепиано, скрипки, граммофона или вокала. Этот музыкальный дом считался балетной Меккой, здесь назначали встречи артисты, хореографы и учителя танцев со всего мира. В подвальном помещении размещалась выставка-продажа роялей, на первом этаже было кафе, где на видном месте висела доска объявлений о вакансиях, прослушиваниях, мероприятиях. Здесь часто коротали время мамы, ожидавшие своих детей, занимающихся в студиях, обсуждая «небывалые успехи» своих чад, говорили об отметках, медалях, дипломах и сертификатах, которые вручались студийцам после завершения курса обучения. Несколько столов занимали пожилые, уже отработавшие свое балерины, они часами просиживали за чашкой кофе и могли при наличии денег побаловать себя запретными в молодости сладостями. Представители мелких оперных и балетных компаний ангажировали здесь артистов для двух, трех выступлений, без гарантии оплаты железнодорожных билетов. Были среди актеров оптимисты, ждавшие набора в труппу балерины Иды Рубинштейн, миллионерши, известной своей экстравагантностью.

Счастливчикам, которых она нанимала, выплачивали баснословные суммы. В поле ее внимания попадали не только танцоры, но и фотографы, музыканты, дизайнеры. Получивших работу легко можно было выделить из общей массы обитателей студий, они покупали дорогие пирожные, новую одежду, балетную обувь, брали дополнительные уроки по классу балета.

Студия Ольги Преображенской занимала в здании самое просторное помещение. У нее, в основном, занимались дети из семей русских эмигрантов, здесь начинали свои первые шаги в танце большинство блестящих представителей русской балетной школы в Париже. Сюда и пришла Евгения с крошечной Тамарой. Их встретила тучная дама, совмещавшая в студии должности секретаря и пианистки-аккомпаниатора. Ольга Преображенская оказалась маленькой, невзрачной, сутуловатой женщиной, глядя на которую трудно было поверить, что когда-то она блистала на сцене Петербургского императорского театра. На ней была блюза, поверх нее – широкий сарафан, на ногах черные, необычной формы туфли с завязанными спереди шнурками. Тамара и ее мать с благоговением взирали на учительницу, с трудом выдерживая ее пронзительный взгляд, и ждали ее приговора. «В России дети занимаются с восьми лет, и я считаю, что и это рано, а тут шестилетняя, ну как мне с ней работать», – сказала она. Несмотря на все уговоры и уверения Евгении, что ее дочь умная, сообразительная и талантливая, Ольга Осиповна долго не соглашалась, но, потом вдруг махнула рукой и сказала: “Ладно, пусть остается, может что-то и получится».

Тамара Хасидович 1924 год. Фото из коллекции В. Шулятикова

Начало оказалось нелегким, ребенок не понимал, чего от него требуют, стопы ног Тамара ставила вовнутрь, не в ту сторону разворачивалась торсом, но постепенно она освоилась и стала более внимательно прислушиваться к замечаниям педагога. Ольга, заметив ее усердие и небольшие успехи, решила оставить девочку в классе. Окрыленная Евгения сшила дочери тренировочную одежду, но крохотную балетную обувь, которая оказалась бы в пору ребенку, так и нашли в продаже. Пришлось специально выписывать балетки из Милана, сделав заказ в известной итальянской фирме «Николини». Время шло, Тамара все больше увлекалась балетом, просила мать водить ее в студию и по субботам. Иногда им приходилось идти до студии пешком, не было денег на проезд в метро.

Тамара Чинарова, однокурсница Тамары Тумановой по балетной студии. 1928 г.

Подруга Тамары по студии, балерина Тамара Чинарова вспоминала: «Мы жили в нищете. Нам нужны были силы, энергия, и Ольга Осиповна посоветовала нашим мамам, кормить нас тушеной в луке кониной”. Мясо старых кляч было самым дешевым во Франции, их отвозили на бойню, и оттуда распределяли по торговым лавкам. Евгения прислушалась к совету педагога и стала кормить Тамару кониной, но девочка все равно оставалась бледной. Преображенская опасалась, не страдает ли ребенок малокровием и взволнованно говорила: „Боже мой, это ужасно, Евгения Дмитриевна, Тамара такая бледная. Мы должны с ней что-то делать“. Поэтому, каждый раз перед занятиями, мама просила Тамарочку похлопать себя по щекам, чтобы на лице появлялся румянец.

Надо сказать, что по своей натуре и характеру Ольга Осиповна, была очень добрым, сердобольным человеком, умела разделять чужое горе. Известность в среде русской эмиграции приобрела и тем, что бесплатно обучала детей из бедствующих российских семей. Дети любили ее и называли мадам Прео, наверно, так было короче и привычно на французский лад. До начала уроков Ольга Осиповна расхаживала с небольшой лейкой, поливая пол, чтобы дети не скользили. Добрая и ласковая в общении, во время занятий она становилась строгой и требовательной. Легко выходила из себя и могла накричать, но также быстро отходила, забывая, кого и за что ругала. Во время занятий матерям строго-настрого запрещалось общаться со своими детьми. Они тихонько сидели вдоль стены и вязали спицами, лишь изредка выражая улыбками свои эмоции. Мадам Прео сурово относилась на уроках и к своей пианистке. Учившийся у мадам Прео известный танцовщик Георгий Зорич вспоминал: «Хорошо помню пианистку, которая никогда не смотрела ни в ноты, ни на Ольгу Осиповну, ни на учеников. Ела сэндвич, пила кофе, но в тот миг, когда Ольга хотела что-то сказать, или сделать кому-то замечание, прекращала играть, потом продолжала аккомпанировать в том же духе». В студии дети учились без экзаменов, достаточно было освоить программу класса. Если уровень исполнения повышался, то Ольга Осиповна сама переводила ученика в следующий класс. “В такой день мы чувствовали, что нам улыбнулось счастье и ходили с высоко поднятой головой”, – вспоминала Тамара Чинарова.

Всем учащимся уделялось одинаковое внимание, но, чтобы никого не упустить из вида, Ольга вскакивала на стул и обозревала весь класс сверху. Одна из ее воспитанниц вспоминала: «В классе царила иерархия, было заранее оговорено, кому, где стоять. Мне было 8 лет, я стояла в последнем ряду. Когда что-то не получалось, мадам Прео очень на меня сердилась, она могла подойти ко мне сзади и со всей силой встряхнуть.” Тамару вскоре поставили в первый ряд, сперва все ее любили, восторгались ею, но вскоре стали ей завидовать, потом даже возненавидели, ведь она добивалась невероятных успехов.