Текст книги "Лебедь"

ЛОНДОН, 1993

– Пведставляешь себе, довогуша. Вазве я могла мечтать, что она вывастет и пводолжит твадиции нашей семьи. Конечно, внешние данные у нее не то что у ее бабушки или у меня – бедняжка пошла в отца, – но я со своей стовоны сделаю все возможное, чтобы…

Достопочтенная Челеста Фэрфакс заткнула уши руками. Мамочка вела ежедневный телефонный разговор со своей сестрой «Пвимвозой». Шестнадцатилетняя Челеста, младшая дочь выдающегося историка лорда Фэрфакса, приехала домой на летние каникулы из Уилтшира, где училась в закрытом элитарном пансионе Святой Марии в Калне. Если мамочка постарается, то Челесте не придется осенью туда возвращаться.

У леди Пруденс Фэрфакс – или Пвуденс, как она, не выговаривавшая букву «р», называла себя – были свои представления о великосветской «воскоши».

– Пвимвоз, милочка, я ведь еще помню этот день – на мне было такое платье, много-много обовочек – когда Бейли сфотогвафивовал меня в певвый ваз…

– И последний, – прошипела Челеста сквозь стиснутые зубы. Леди Пруденс считала себя выдающейся манекенщицей шестидесятых, и, если ее послушать, можно было подумать, что она была главной соперницей знаменитой Джин Шримптон. На самом деле она всего несколько раз прошлась по подиуму на показе в Беркли, а знаменитый Дэвид Бейли снимал ее единственный раз для рекламы косметики, да и то это был групповой снимок, и Пруденс была на нем в компании девятнадцати других девушек. Насколько Челеста могла себе представить, мать в свое время была обычной великосветской куколкой (и при том скорее с Итон-сквер, чем с Кингс роуд) до тех пор, пока не окрутила одного из самых завидных женихов Англии Хьюго Фэрфакса, красавца, выпускника Кембриджа и наследника родового поместья «Тривейн» в туманном Девоншире, с романтическим домом в готическом стиле и огромными угодьями. Никто не мог понять, как блистательный красавец Хьюго мог жениться на такой серой и никчемной пустышке, как Пруденс Пикеринг, хотя, с другой стороны, все признавали, что в том сезоне Пруденс и Примроз Пикеринг, «божественные близняшки из Хенли-на-Темзе», произвели в обществе настоящий фурор. Одни объясняли странный брак обычным притяжением противоположностей, другие, кто поциничней, говорили, что Пруденс просто погналась за титулом.

Челеста росла в «Тривейне», как маленькая разбойница. Отец большую часть времени проводил в библиотеке и, похоже, к превеликому огорчению Пруденс, считал совершенно нормальным, что их своенравная и упрямая дочь целыми днями бродит по лесу или скачет на неоседланной лошади, напялив на себя какие-то допотопные лохмотья, которые она Бог знает где откопала. Ко всему прочему с возрастом лицо Челесты все менее походило на субтильно-кукольное личико Пруденс, в нем явственно проступали крупные отцовские черты. Челеста была высоким угловатым подростком с выступающими скулами, длинным носом и большим, странным ртом. Длинные каштановые волосы как щупальца вились по ее худенькой спине.

Однажды в полдень Пруденс перед объективом фотографа из журнала «Татлер» расставляла вазы с цветами в Большом зале поместья. Челеста случайно забрела туда, и вид у нее был такой растрепанный, что в первое мгновение мать не узнала собственную дочь: Пруденс показалось, что перед ней какая-то бродяжка, и от неожиданности она даже уронила огромную стеклянную вазу. Кстати, «Татлер» так и не опубликовал снимки, и Пруденс очень расстраивалась по этому поводу. Но с ней бы случилась настоящая истерика, узнай она, какой неподдельный интерес в редакции «Татлера» вызвала ее дочь, случайно попавшая в кадр. Глаз профессионала не мог не отметить поразительное благородство черт лица маленькой разбойницы, схваченного бесстрастной фотокамерой. Кстати, маленькая разбойница уже тогда была ростом в пять футов восемь дюймов [10]10
  173 сантиметра.


[Закрыть]. В «Татлере» Челесту на всякий случай взяли на заметку.

Если Пруденс всю жизнь строила из себя манекенщицу, то бабушка Челесты была в свое время настоящей звездой. Последние двадцать лет своей жизни старушка провела в отдельном флигеле в «Тривейне», и Челеста любила приходить к ней и разглядывать альбомы со старыми фотографиями. Фиона, леди Фэрфакс, мать Хьюго, была ведущей моделью Диора как раз в то время, когда он совершал настоящую революцию в бесцветном и неинтересном мире моды конца сороковых – начала пятидесятых годов. Фиона была королевой подиума, предшественницей легендарных супермоделей девяностых и не раз и не два появлялась на первой странице обложки «Вога». Благородное происхождение чувствовалось в каждой черточке ее потрясающего лица, в каждой линии ее безупречной фигуры; на черно-белых фотографиях, которые завороженно разглядывала Челеста и под которыми, кстати, стояли подписи знаменитейших фотографов того времени – Хорста, Битона, Эйведона, Пенна – бабушка демонстрировала такой вкус и такой стиль, что внучка постепенно начала понимать, как и что она будет делать на подиуме, если, конечно, когда-нибудь туда попадет. Старая леди заметила интерес девочки и, строго-настрого запретив ей рассказывать об этом матери, начала готовить к будущему свою неуклюжую, угловатую внучку.

Фионе Фэрфакс к тому времени было уже за семьдесят, но она по-прежнему держалась прямо и строго, и при своем росте в пять футов девять дюймов [11]11
  175 см.


[Закрыть] осанкой не уступала солдату королевской гвардии. Когда Пруденс, которую Фиона, кстати, сильно недолюбливала, уходила из дому, бабушка с внучкой направлялись в Большой зал на урок. Тут Фиона учила внучку премудростям подиума: делать паузу и поворачиваться на месте, появляться на сцене и уходить с нее, шагать от бедра и держаться при этом прямо, высоко подняв подбородок, покачивать бедрами, ставить одну ногу точно перед другой и плавно двигать руками. К большой радости Фионы, внучка умела все это проделывать естественно и непринужденно.

Когда Фиона Фэрфакс умерла в своем флигельке, в своей старинной кровати под старинным балдахином, ее перенесли в главный дом поместья, обрядили в любимое платье, надели любимые сапфировые украшения, положили на большой обеденный стол из красного дерева и поставили по углам четыре высоких белых свечи. Ночью Челеста осторожно спустилась в столовую. На ней были подаренные бабушкой пиджак и юбка от Диора образца 1947 года. Челеста, словно по подиуму, ходила по столовой, делала паузы, останавливалась, поворачивалась, снимала пиджак – все это под придирчивыми взглядами представителей пяти поколений Фэрфаксов, серьезно смотревших на нее со старинных портретов на стенах. Внучка прощалась с бабушкой. Не было ни треска фотокамер, ни ослепительных вспышек, ни громкой музыки, ни восторженных восклицаний публики – только тишина и дрожащее пламя свечей, – но это был настоящий показ Челесты Фэрфакс, первый профессиональный показ, который она, годы и годы спустя, всякий раз будет вспоминать перед тем, как сделать первый шаг из-за кулис на сцену, к зрителям, которые, хлопая и возбужденно переговариваясь, ждут появления на подиуме знаменитой супермодели.

– Кто тут у вас главный? – едва переступив порог агентства фотомоделей, громко спросила Пруденс. Челеста смущенно опустила глаза. Она умоляла мать не ходить с ней, но Пруденс не могла упустить шанс снова попасть в мир моды, к которому упорно себя причисляла. В знак протеста Челеста накануне отправилась в парикмахерскую, обрезала длинные волосы и сделала рваную с прореженной челкой короткую стрижку «под мальчика», которая подчеркнула удивительную форму ее головы.

– Так кто тут у вас главный? – еще громче спросила Пруденс, поскольку никто не удостоил ее вниманием. Несколько пар глаз инстинктивно обратились к дальнему концу стола. Там сидела Грейс Браун.

Грейс Браун хоть и была хозяйкой агентства, но любила работать в одной комнате с командой своих девушек, которые занимались записью моделей. Грейс в суматошной атмосфере агентства казалась настоящим островком спокойствия: редко повышала голос, спокойным приглушенным полушепотом произносила астрономические цифры, договариваясь с моделями и клиентами по телефону. Она имела дело с супермоделями, в ее агентстве работали лучшие специалисты. Она всегда держалась ровно, даже равнодушно, никогда не старалась выступить на первый план и в компании своих подопечных казалась совсем незаметной. Но за этим поверхностным равнодушием крылся все замечающий и все контролирующий профессионализм. От нее ничего не могло ускользнуть… а сейчас она сама была бы не прочь ускользнуть от разговора с надвигающейся на нее Пруденс Фэрфакс.

– Это вы тут всем запвавляете? Как вас зовут? – требовательно спросила Пруденс, не обращая внимания на то, что Грейс разговаривает по телефону.

– Грейс Браун, – почти одними губами проговорила Грейс и жестом пригласила Пруденс сесть на диван и подождать.

– Пвеквасное имя, Гвейс, – Пруденс, видимо, решила сказать хозяйке агентства что-нибудь приятное. – По-моему, одного из ведактовов «Вога» звали Гвейс. Это, случайно, не вы?

Челеста опустила глаза.

– Нет, то была Грейс Джонс, – сказала одна из девушек за столом. Пруденс не замечала, что все в комнате с трудом сдерживаются, чтобы не расхохотаться.

– Ах да, конечно. Очень милая женщина. Мы с мужем в свое ввемя собивались назвать Челесту именем Гвейс [12]12
  Грация (англ.).


[Закрыть], но, к счастью, певедумали…Вы только взгляните на нее – вазве это Гвейс?

Грейс Браун взглянула на Челесту… и сразу поняла, что эта девочка создана для умопомрачительных высот. Эти высокие скулы, огромные серые глаза… И бледная чистая кожа, и замечательные ровные зубы, и прямой аристократический нос. И потрясающие, худые, острые плечи. А какие длинные руки! А ноги еще длиннее… И эта уверенная осанка… Челеста поймала на себе взгляд Грейс и распрямилась, еще свободнее откинула плечи. Такого Грейс никогда не видела. У девочки потрясающий вкус и потрясающее чувство стиля. А главное – характер, несгибаемый характер… Корина Дэй будет от девочки без ума.

Даже Энджи, которая обычно занималась с новенькими, почувствовала, что эта птица явно не по ней, и оставила ее Грейс. Грейс обычно легким кивком давала Энджи понять, что у очередной новенькой кое-что есть и со временем из нее, может быть, что-нибудь получится; когда случай был явно бесперспективным, а таковых было абсолютное большинство, Грейс так же едва заметно покачивала головой. Да Энджи уже и сама начала в этом разбираться. Они всегда сходились во мнениях, за исключением, правда, Тесс Такер – ее Грейс была склонна скорее забраковать. И вовсе не из-за внешних данных. Внешние данные у Тесс прекрасные, а вот характер слабоват, и наметанный взгляд Грейс сразу это отметил. Девочка словно ждет, чтобы ее обидели, ей как будто это даже нравится. Все это Грейс сразу прочитала на ее лице. «А Энджи не понимает этого до сих пор, – думала Грейс. – Тесс не хватит сил пройти всю дистанцию. Надо срочно вмешаться, – решила было Грейс, – и прекратить бессмысленную возню с этой неперспективной девочкой». Но вместо этого она всего лишь слегка попеняла Энджи на то, что она посылает девочку на фотопробы, не получив согласия родителей. Конечно, последние снимки Тесс Такер выглядят потрясающе. Но Грейс все равно не была уверена в ней.

А вот эта девушка, которая сейчас стоит здесь, – совсем другое дело.

– Позвольте пведставиться, – сказала ее мать. – Я леди Фэвфакс. Леди Пвуденс Фэвфакс, но вы, я вижу, уже узнали меня. Тогда я была Пвуденс Пикевинг… – В агентстве воцарилась недоуменная тишина. Кто она такая, эта Пруденс Пикеринг? – … А это моя дочь, достопочтенная Челеста Фэвфакс. Девочка у меня, конечно, высоковата и немножко нескладная, но, может быть, вы что-нибудь сделаете для нее…

Грейс улыбнулась и протянула руку Челесте:

– Извини, а ты случайно не родственница Фионы Фэрфакс?

Челеста усмехнулась и ответила:

– Я ее внучка.

– Ах вот как, – Грейс кивнула. – Ну что ж… Мы будем горды и счастливы что-нибудь для тебя сделать.

ЛОС-АНДЖЕЛЕС—НЬЮ-ЙОРК. 1992–1993

Кэсси Зиммерман встретила мужчину своей мечты при странных обстоятельствах: его вынес к ее ногам калифорнийский прибой. Некоторое время она наблюдала, как этот парень, судя по всему, «чайник», выделывает неимоверные кульбиты на своем серфе, пытаясь одолеть океанские валы, накатывающие на пляж Элис-Бич. Похоже, он вообще в первый раз встал на серф, а Элис-Бич – не самое подходящее место для начала.

Кэсси нужно было как-то отвлечься от мрачных мыслей. Первые шестнадцать лет ее жизни походили на сплошной безоблачный праздник. И вдруг все в одночасье рухнуло.

Типичная калифорнийская девушка, блондинка с фиалковыми глазами и правильным, чуть вздернутым носиком, Кэсси была красива той благородной нордической красотой, которую унаследовала от матери и ее скандинавских предков. Еврейская кровь отца, Эла Зиммермана, похоже, в ней никак не проявилась. Эл работал юристом в шоу-бизнесе, и среди его клиентов числились многие знаменитости голливудского телевидения. Кэсси росла единственным ребенком в семье, в доме на Бенедикт-кэньон, одной из самых престижных улиц Беверли Хиллз. У нее была собственная горничная-филиппинка. Однокашники считали за счастье быть приглашенными к ней в гости: мало того, что у Зиммерманов самый большой в округе бассейн, у Кэсси еще и личный просмотровый зал, настоящий маленький кинотеатрик. Жизнь казалась прекрасной. Да она и на самом деле была такой, за исключением, правда, дурацкой истории, которая случилась год назад.

Кэсси тогда еще не исполнилось и шестнадцати. Этот парень, англичанин, приехал с родителями на лето в Лос-Анджелес, и они снимали дом рядом с Зиммерманами. У Кэсси в классе было много поклонников, конечно, ничего серьезного, но девочка она была симпатичная, мальчики за ней бегали, и ей это нравилось. К тому же она была очень романтична. Но будущее ей виделось весьма обычным: муж, дети, прогулки на пляж и в кино, забавы в бассейне – словом, такая же жизнь, что вела она сама. Кэсси любила детей и надеялась, что когда-нибудь и у нее родится ребенок.

С тем парнем она и потеряла девственность. Ведь англичанин – это так романтично… Во всяком случае, он достоин быть ее первым мужчиной. Родители Кэсси, однако, сочли, что одного английского происхождения недостаточно, чтобы стать отцом ее первого ребенка. Аборт прошел совершенно безболезненно. Эл и Кэри окружили дочь подчеркнутым вниманием и заботой и ни в чем не винили. Они обожали Кэсси. А в жизни бывает всякое. Ну и случилось… Дай Бог, чтобы первый и последний раз. Англичанин с родителями уехал домой, все кончилось благополучно. И никто даже не подозревал, что каждую ночь Кэсси плачет о погибшем ребенке.

Жизнь пошла своим чередом, внешне все выглядело прекрасно, как и раньше.

Но вот однажды четыре полицейских из Лос-Анджелеса избили человека по имени Родни Кинг. А управляющий из водопроводной компании по имени Джордж Холлидей случайно оказался рядом и снял это своей видеокамерой «Сони». Копов судили и оправдали, и это вызвало бурю протеста цветного населения. В результате – десятки убитых и раненых, страшные разрушения на улицах города. Отец Кэсси запаниковал.

– Срочно звони агенту по недвижимости, – говорил Эл Зиммерман своей жене Кэри. – Мы все продаем и переезжаем. В этом городе жить стало опасно.

Но настоящая причина была в другом. Эл больше не мог жить в этом городе, потому что его юридическая практика медленно, но верно приходила в упадок. Начинал он очень удачно, в числе его клиентов было немало громких имен, но стоило им выбиться в звезды, как они тут же уходили от Эла к адвокатам помоложе и поэнергичнее, которые лучше ориентировались в современном динамичном мире. Тридцативосьмилетний Эл начал явно отставать от жизни. В свое время, закончив юридическую школу, он приехал из Нью-Йорка в Калифорнию в поисках счастья. Поначалу фортуна улыбалась ему, но теперь решительно и бесповоротно отвернулась. Беспорядки в связи с «делом Родни Кинга» оказались прекрасным предлогом сменить обстановку и вернуться в Нью-Йорк, на родину и – что, как потом выяснилось, куда важнее – поближе к матери.

Кэсси пришла в ужас. Распрощаться с Калифорнией, с веселой жизнью у моря… Да уж лучше умереть! К счастью, мать разделяла ее чувства, а против двоих Эл оказался слаб. Но через год его деловой партнер настоял на продаже фирмы, и семье волей-неволей пришлось подчиниться. В конце лета 1992 года Эл намеревался отправить жену с ребенком к матери в Нью-Йорк, а сам решил пока остаться, чтобы свернуть дела и продать недвижимость в Калифорнии.

Кэсси отчаянно старалась взять все, что возможно, от этого последнего лета, от их чудесного домика в роскошной пляжной колонии Малибу. Может статься, больше она этого никогда не увидит. Правда, насчет дома родители еще ничего не решили, и, может быть, Эл согласится оставить его, чтобы приезжать сюда на лето. Каждый день Кэсси бродила по берегу океана, выходила за ограду пляжа колонии, мельком взглядывая на огромные щиты с предупреждающими надписями, что обычной публике сюда вход заказан. Мимо волнореза и ресторана Элис она шла на общий пляж, иногда брала напрокат роликовые коньки. Мужчины повсюду провожали ее долгими взглядами, и она это знала. Да и было на что смотреть: между узенькой полоской бикини и свободными, приспущенными на бедрах шортами – гладкий бронзовый живот. Ноги – неимоверно длинные, загорелые, стройные. Иногда она шла в другую сторону, вверх по Прибрежному шоссе, на Зуму – свой любимый пляж. Каждый вечер на закате она садилась на скамейку и, вытянув ноги, зачарованно смотрела на огромное живое тело Тихого океана. Осталось всего три недели, и ее увезут в бетонные джунгли большого города. Если только не явится прекрасный принц: он примчится на гребне огромной волны, сойдет на берег и заберет ее с собой.

Но что это там за «чайник» на серфе? Комедия! Он и пары секунд не может устоять на доске! Кэсси от нечего делать решила подойти поближе и посмотреть. Океан в этом вместе вдавался в сушу небольшим заливчиком, и Кэсси решила пройти к общему пляжу прямо по воде. В этот миг «чайника» накрыла большая волна, и он скрылся из виду. Кэсси даже немножко испугалась. Она знала – тут очень коварные течения. Паренька вполне может затянуть на дно. Она взглянула на вышку спасателя – пусто. Тело «чайника» на мгновение мелькнуло в волнах, и через секунду прибой вынес его прямо к ее ногам.

Она опустилась рядом с ним на колени. Что за болван, как можно лезть в океан, когда не умеешь обращаться с серфом! Но такого романтического лица ей никогда не доводилось видеть. Мокрые пряди черных волос живописно спадали на лоб. Глаза закрыты, и ресницы такие длинные – казалось, они закрывают пол-лица. Длинный и прямой нос, чувственный рот и едва уловимая тень мужественной щетины на верхней губе и подбородке. Тело крепкое, загорелое, мускулистое.

Он вдруг открыл глаза и посмотрел на нее. И Кэсси впервые в жизни поняла, что значит выражение «она обмерла», которое так часто встречалось ей в исторических романах. Ей захотелось обнять его и заплакать – как Дебора Керр над распростертым на линии прибоя телом Берта Ланкастера в фильме «Отныне и навсегда». Но вместо этого она просто спросила:

– Ты в порядке?

К ее удивлению, он протянул руку, и Кэсси взяла ее. Он вдруг вскочил на ноги, и, как собака, затряс мокрой головой. Он улыбнулся, и Кэсси пришлось отвернуться, чтобы он не заметил, с каким идиотским обожанием она глядит на него. Какой красавец! Божественный красавец!

– Похоже, я чуть не попал в серьезную переделку, – сказал он.

Кэсси вздрогнула.

– Ты англичанин!

– А ты точно американка. Ты что – модель?

– Кто?

– Модель. Фотомодель. Ну, девушка, которая позирует фотографам. Понимаешь?

– Нет, я пока учусь в школе.

– Одно другому не мешает.

– Почему я обязательно должна быть моделью?

Кэсси занервничала. А вдруг она ему не понравится, потому что не модель?

– Чего ты насупилась? Просто ты красивая. Высокая. Кожа у тебя замечательная, да и зубы, и волосы. И ноги длинные. Да ты настоящая красавица. Вот я и подумал, почему бы тебе не быть моделью?

– Потому. И вообще, глупо так спрашивать. Я ведь не спрашиваю, почему ты не солдат Королевской гвардии, или как это там у вас в Англии называется? – В Англии, кстати, тоже есть фотомодели. И потом, может, я как раз он и есть.

– Кто? Королевский гвардеец?

– Или сотрудник фирмы «Ллойд» в лондонском Сити, а может, у меня огромное поместье с охотничьими угодьями и прудами, которые кишат рыбой.

– Правда? – Сердце Кэсси затрепетало от восторга. – Ты что, из благородных англичан, какой-нибудь лорд Уиттингтон-Дуглас-Фэрбенкс, или как там у вас?

– Зови меня просто Томми Лоуренс.

– Ах, ну да. А меня зовут Кэсси. Кэсси Зиммерман. А что ты делаешь в Калифорнии?

– Я здесь с родителями. Мы остановились в «Беверли Уилшир».

И все. Хоть бы рассказал, почему именно в «Беверли Уилшир», и что его родители делают в Лос-Анджелесе.

– А ты учишься в Англии? То есть, я хочу спросить…

– Учусь ли я в школе? Нет. А ты? Раз ты не модель, то, наверное, после школы, собираешься в колледж, или как это у вас в Америке называется?

– Наверное, – вздохнула Кэсси. – Точно пока не знаю, куда я собираюсь. Понимаешь, мы скоро переезжаем в Нью-Йорк.

– Везет!

– Не думаю. Слушай, Томми, я сегодня вечером собираюсь дома крутить последний фильм Брэда Пита. Если ты не очень занят и хочешь посмотреть…

На самом деле она не собиралась сегодня смотреть никакого Брэда Пита, но если Томми согласится, она позвонит отцу, поклянется вести себя как ангел и не канючить больше против Нью-Йорка. Только бы он достал ей до вечера эту пленку.

– Если хочешь позвонить своим в отель, можем пойти прямо сейчас к нам домой. Я имею в виду в наш летний дом. Это тут недалеко, прямо на пляже. Мой просмотровый зальчик в нашем другом доме, в Беверли Хиллз. К сожалению, в летнем домике даже просмотровой комнатки пока нет.

Ее слова явно произвели на него впечатление. Хотя, конечно, судя по тому, что он говорил, у себя в Англии он, наверное, живет в каком-нибудь замке или даже настоящем маленьком дворце.

– Вечеринка? Чудесно. Дай мне адрес. Обязательно приду.

Не собиралась она устраивать никакой вечеринки. Она думала, они будут смотреть кино вдвоем. Ну ладно, это неважно.

Если надо, она умела вить из отца веревки.

– Папочка, я боюсь, это будет последний просмотр в нашем зале, в нашем доме. Хочется, чтобы фильм был стоящий. Пожалуйста, достань Брэда Пита, а? Папочка, миленький, сделай так, чтобы к семи вечера пленка была уже у нас дома. А я обещаю, папочка, что научусь любить Нью-Йорк. Ну, пожалуйста, папочка, ну, миленький…

Эл вздохнул и с горечью подумал, что в лучшие времена он мог бы достать дочке на вечер не только пленку, но самого Брэда Пита лично.

Она не слышала, как подъехал Томми, хотя все время сидела у окна и прислушивалась. Неужели у него такая тихая машина? Потом в дверь ее комнаты постучала горничная и сказала, что он ждет внизу. Он пришел пешком. Пешком? Но в Лос-Анджелесе никто никуда не ходит пешком. Может, англичане все такие эксцентричные? Нет, наверное, он приехал из гостиницы на такси. Точно. Но тогда почему не подъехал к самому дому?

Кэсси на всю жизнь запомнила момент, когда компания ее приятелей вошла в просмотровый зал, и она начала знакомить их с Томми. Все были потрясены: такой красавец да к тому же англичанин. Она наблюдала, как Томми пожимает руки ее друзьям. Рукопожатия! Такого здесь отродясь не видывали. И вместо обычного «Привет» вежливо говорил «Рад познакомиться». Чудно! Но Кэсси это нравилось.

К концу вечера она была определенно влюблена.

Пока смотрели фильм, Томми держал ее за руку. В самом начале, когда по экрану бежали титры, он положил свою руку на ее, да так и оставил. Картина закончилась, зажегся свет, Кэсси как бы со стороны услышала свой голос:

– Спасибо, что зашли. Пока. Анджелина, проводи ребят.

Она никого не пригласила остаться. Ей хотелось, чтобы все поскорее ушли и оставили их с Томми наедине.

Они проговорили до двух ночи. Никогда и ни перед кем она так не откровенничала. Она говорила ему даже то, в чем сама не хотела себе признаться. Единственное, о чем она умолчала, – о том первом своем английском мальчике. Томми сидел тихо, держал ее за руку и слушал. Он казался Кэсси пришельцем из другого мира – так не похож он был на спортивных, загорелых пляжных мальчиков с квадратными подбородками и выгоревшими на солнце волосами, которых она привыкла видеть. Чувственность сквозила в каждом его жесте, в каждой черточке его красивого лица. У него была стройная фигура – впрочем, как и у многих ребят на пляже, но лицо… Романтическое, загадочное, цыганское. Длинные черные волосы забраны в красивый хвост, в ушах – серьги, в форме золотых подковок.

– Не знаю, как буду жить в Нью-Йорке, – жаловалась она ему. – Мне страшно. Я боюсь. Я привыкла жить на воле, у моря, на пляже. А там эта страшная бетонная квартира. Как тюрьма.

– Тебе бы понравилась жизнь в английском поместье. Кстати, ты ездишь верхом?

– Довольно часто. У меня лошадь в конюшне на Топанга-кэньон. Я люблю кататься вдоль моря. Но с этим тоже придется распрощаться. А у вас в Англии много земли?

– Много. Очень много. Сама увидишь.

«Сама увидишь». Эти слова запали Кэсси в самое сердце. Они были своего рода обещанием того, что в один прекрасный день Томми покажет ей свои владения. А может быть, они станут и ее владениями. Он рассказывал о своей далекой и непонятной английской жизни, и ей казалось, это она сама шагает по осенней подмерзшей грязи в странных сапогах под загадочным названием «ботфорты» и сидит в охотничьей засаде. И выходит замуж, и рожает английского ребеночка, которого у нее отобрали, и начинается прекрасная новая жизнь…

На прощание, перед тем, как сесть в такси, он поцеловал ее. Кэсси целовалась со многими, но поцелуй Томми показался ей совершенно особенным. Ее язык и ее губы словно сами собой, без участия воли, слились с восхитительным ртом Томми. Кэсси вдруг почувствовала страстное желание прижаться к этому крепкому телу, обвить эти синие джинсы своими длинными ногами. Рука ее потянулась к пряжке его ремня… Но тут загудел клаксон таксиста.

– Парень, так ты едешь или нет?

– Боюсь, мне пора. Послушай, Кэсси, завтра я должен уезжать с родителями в пустыню, но, когда вернусь, обязательно тебе позвоню.

– Но мы же переезжаем В Нью-Йорк. Как ты найдешь меня?! – закричала она вслед.

Он выглянул из окна машины.

– Не волнуйся. Найду. Вот увидишь.

Вот и все. Надо возвращаться домой. И только два коротких слова «Вот увидишь».

В эти оставшиеся до отъезда недели ей казалось, она встречает его повсюду. У тетушки в Шерман Оукс она была уверена, что это именно он катил тележку с товарами по залу супермаркета «Хьюджес». Но как, черт возьми, он мог оказаться в Шерман Оукс? В другой раз она была в гостях у одноклассницы, они загорали в шезлонгах около бассейна, и вдруг приятельница вскочила и сказала:

– Кэсси, прикрой грудь. Я забыла тебе сказать, к нам теперь раз в неделю приходит новый парень чистить бассейн.

Сама она побежала в дом, а Кэсси обернулась и увидела, как «новый парень» поворачивает за угол дома. И она готова была поклясться, что это Томми.

И еще два раза ей казалось, что она видит его – и в самых неподходящих местах. Наконец накануне отъезда в Нью-Йорк она не выдержала и пошла в гостиницу «Беверли Уилшир».

– Вы не знаете, – спросила она портье, – когда Лоуренсы собирались вернуться в гостиницу?

– Таких постояльцев у нас нет.

– Я понимаю. Но они жили тут совсем недавно, молодой человек с родителями. Они уехали, но скоро должны вернуться.

Портье был тверд как скала.

– Мне очень жаль, мисс, но у нас такие не останавливались.

Кэсси мало общалась с бабушкой Зиммерман. У нее были какие-то смутные полудетские воспоминания о пожилой женщине, несколько раз приезжавшей к ним в Калифорнию, которая почему-то постоянно на все жаловалась: солнце слишком жаркое, воздух из кондиционера слишком холодный, улицы слишком безлюдные, смога столько, что нечем дышать; но все это были цветочки по сравнению с Дорис Зиммерман во всей ее красе, да еще на «своей территории».

Вот уже пятьдесят лет она безвыездно жила в Верхнем Вестсайде, на углу Вест-энд-авеню и 97-й улицы. Отец Кэсси родился и вырос в этой квартире. Он часто говаривал, что именно открывавшийся из их окна вид на Гудзон был причиной того, что он приехал в Калифорнию и поселился на берегу океана. Кэсси с первого взгляда поняла, что надо очень сильно постараться, чтобы из окон квартиры Дорис Зиммерман разглядеть Гудзон. Конечно, можно высунуться из окна метра на полтора, да еще и изогнуться, как змея – только неизвестно, что случится раньше: увидишь долгожданный Гудзон или свалишься вниз Бог знает с какого этажа.

Бабушке явно не нравилась мать Кэсси, и Кэсси скоро почувствовала, что эта антипатия распространяется и на нее.

– Какая shiksa, – бормотала Дорис себе под нос, и было не очень понятно, кого она обзывает – мать или дочь. – А ты совсем не zaftig, никто тебя такую замуж не возьмет. – Это уже явно относилось к Кэсси: ее стройная, «непышная» фигура возмущала Дорис до глубины души. Кэсси, впрочем, совсем не понимала этих бабкиных филиппик, поскольку та густо пересыпала их словечками на идиш. – Это типичный shlemiel; пора вам познакомиться со всей нашей семьей, завтра к обеду соберется ganze meshpochen; и скажи своей матери, пусть скажет спасибо, что у нее такая shviger [13]13
  Свекровь (идиш).


[Закрыть], как я.

Но хуже всего, что Дорис сама соблюдала Shabbes [14]14
  Суббота (идиш).


[Закрыть] и принуждала к этому Кэсси с матерью. В пятницу вечером она заставляла их покрывать головы косынками, зажигать свечки, крутить три раза подсвечники и говорить молитвы. А что за еду она готовила! Фаршированная рыба, селедка, куриный суп с клецками из мацы – и ни листочка зелени, и ни одного помидора.

Кэри Зиммерман привыкла нравиться. Она решила воспользоваться этим периодом совместной жизни со свекровью, – который, как она надеялась, будет не очень продолжительным, – чтобы завоевать сердце Дорис. Поэтому Кэри старалась потакать всем прихотям свекрови. Кэсси же, напротив, с каждым днем чувствовала себя все хуже и хуже. Единственной ее отрадой была надежда, что скоро она увидится с Томми. Едва ли не каждый вечер она звонила в Калифорнию и спрашивала у отца, не звонил ли Томми. И всякий раз Эл терпеливо объяснял, что если молодой человек позвонит, то Эл сразу же даст ему нью-йоркский номер дочери.

– А может, он звонил, когда тебя не было дома?

– Ради Бога, Кэсси, детка, у нас есть прекрасное изобретение, которое называется автоответчик. На нем записано: «Вы набрали номер Зиммерманов. Кэри и Кэсси сейчас в Нью-Йорке, вы можете позвонить им по номеру 212 222 6543. Сообщение для Эла Зиммермана вы можете оставить, после того, как услышите сигнал. Спасибо». Я слышу эту идиотскую запись по сто раз на дню. Твой приятель не звонил. А, как по мне, так и не позвонит никогда. Забудь его, Кэсси, и дело с концом. Ты мне лучше вот что скажи. Мама говорила, вы ходили в универмаг «Мэйси». Что купили?