Текст книги "Первый урок Шоломанчи"

И тогда Орион снова сел рядом (Аадхья предусмотрительно оставила себе достаточно места на скамье, чтобы спешно отодвинуться, как только он подошел с очевидными намерениями), и ситуация перешла на совершенно иной уровень. Никто из зрителей уже не сомневался, что я подцепила Ориона – и пользовалась этим, чтобы заручиться поддержкой людей, которые раньше меня максимум терпели; моей конечной целью, видимо, было втащить нас всех в какой-нибудь могучий анклав. И Лондон явственно выражал интерес. Несомненно, это входило в мои гипотетические коварные планы.

Через минуту к нам присоединились Хлоя и Магнус – оба из Нью-Йорка. Их окружали полдесятка обычных прихлебателей, и еще четверо держали им места за лучшим столом, но они срочно передумали, когда увидели, что Орион сидит со мной. Ньюйоркцы поговорили шепотом, а потом заняли четыре оставшихся места за нашим столом – двое прихлебателей оказались с внешнего края, а остальным пришлось в беспорядке рассаживаться где попало.

– Сара, передай, пожалуйста, соль, – очень любезно произнесла Хлоя, подразумевая «Сдохни, стерва, мы не отдадим лондонцам Ориона», а затем обратилась ко мне: – Галадриэль, тебе уже лучше? Орион сказал, что Джек тебя чуть не убил.

Сбывались мои мечты. Правда, на самом деле мне хотелось шарахнуть ни в чем не повинного Ориона подносом по голове, покрыть матом Сару, Элфи, Хлою и Магнуса и как вариант сжечь их всех. Они собрались не ради моих прекрасных глаз. Хлоя, скорее всего, до сих пор даже имени моего не знала. Даже Аадхья, Нкойо и Лю… они, по крайней мере, не прогонят меня из-за своих столов: я продемонстрировала им, что умею платить долги. Все они ценили испытанную надежность. Но как только Орион найдет себе цветочек посвежее – менее склонный превратиться в темную ведьму, – они снова будут не более чем терпеть меня. А члены анклавов ясно дадут понять, что я просто грязь и мне исключительно повезло, что я хоть на минутку смогла представить себя чем-то большим.

– Все прекрасно, большое спасибо, – ледяным тоном ответила я. – Ты ведь Хлоя? Прости, мы, кажется, не знакомы.

Нкойо бросила на меня изумленный взгляд: имена ребят из анклавов известны всей школе. Но тут Орион поднял голову и сказал – таким тоном, словно искренне полагал, что нас нужно представить друг другу:

– Это Хлоя Расмуссен и Магнус Тибоу, они оба из Нью-Йорка. А это Галадриэль.

– Очень рада, – сказала я.

Элфи, видимо, сочла это намеком на то, что я предпочитаю Лондон Нью-Йорку, и с улыбкой спросила:

– Ты, кажется, живешь где-то возле Лондона, Эль? Мы, случайно, не знакомы с твоими родными?

– Да нет, это такая глухомань, – сказала я с деревянным выражением лица.

Уверена, имя моей матери знали все. Но пользоваться ее репутацией мне хотелось еще меньше, чем статусом мнимой подружки Ориона. Те, кто жаждал дружить с дочерью Гвен Хиггинс, не хотели дружить со мной.

Поэтому до конца обеда я игнорировала самых популярных и влиятельных учеников, обсуждая будущее зеркало с Аадхьей и Орионом и болтая на латыни с Нкойо. Некогда мы с ней удачно обменялись заклинаниями. Я дала ей заклинание смертельного пламени. Вы, наверное, думаете, что я неосторожна, но это ведь просто способ вызвать магический огонь. Большинству людей нравятся такие заклинания: буквально кто угодно может с успехом применять их, получая разные результаты – в зависимости от своего дара и количества вложенной маны. Даже неопытный ребенок в состоянии ими пользоваться, постепенно совершенствуясь. Лично я могла бы вытянуть жизненную силу из десятка учеников, а затем испепелить полшколы, включая себя. Очень практично.

Но для Нкойо, скорее всего, это была невероятно полезная штука, и она не стала преуменьшать ее ценность (я не возражала). Взамен Нкойо предложила мне два заклинания на выбор. Я выбрала малые чары, которые почти не требовали маны: одно для очистки воды (чтобы не приходилось слишком часто ходить в душевую) и второе, извлекающее свободные электроны прямо из воздуха для создания мощного электрического разряда. Едва взглянув на первую строчку, я поняла, что это заклинание отлично сочетается с моей способностью (несомненно, оно пригодилось бы для пыток). С его помощью я могла получить передышку в бою, чтобы убежать или ударить чем-нибудь посерьезнее.

Я, наверное, единственный человек в школе, который меняет большие заклинания на малые. Разделение приблизительное – нас не учат этому на занятиях, мы сами решаем, что сильней. Можно до синевы спорить, является ли какое-нибудь умеренно могучее заклинание большим или малым. И многие спорят! Но стена огня – это уж точно большое заклинание, а очистка воды и электрический разряд – малые, и когда я их выбрала, Нкойо великодушно добавила в подарок несколько простых чар для ухода за собой: заплетание волос, немножко блеска, ну и дезодорант (подозреваю, это был вежливый намек, что мне нужно мыться почаще). Я не нуждалась в намеке, поскольку и так это знала, но если приходится выбирать между вонью и выживанием, я предпочту вонять. В школе я моюсь не чаще раза в неделю, а зачастую еще реже.

Если вы думаете, что друзей у меня нет потому, что я неряха – отчасти вы правы. Это сродни загадке про яйцо и курицу: человек, у которого нет друзей, чтобы его защитить, не может позволить себе полноценный уход за собой; в результате окружающие понимают, что у него нет друзей, способных его защитить, и не желают с ним связываться. Впрочем, никто не проводит слишком много времени в ду́ше; а если очень нужно помыться – зовешь с собой того, кому это тоже необходимо, и в конце концов выходит то на то. Но меня никто не приглашает. Поэтому я не жалела, что получила несколько способов привести себя в приличный вид. Хотя испробовать заклинание блеска я не решусь – боюсь, в результате за мной будет таскаться десяток слабоумных с безнадежными глазами и проситься ко мне в личные рабы.

Сделка нас обеих удовлетворила, и мы договорились при случае повторить. Но Нкойо не желала злить лондонцев и ньюйоркцев, и Аадхья тоже. Когда я, игнорируя остальных, беседовала с ними, они то и дело бросали беспокойные взгляды на ребят из анклавов. Которые и сами, похоже, не понимали, почему я перед ними не заискиваю. Понятно, что им это не нравилось, но рядом со мной сидел Орион. Наклонив лохматую голову над тарелкой, он торопливо пожирал то, чем я с ним поделилась.

Сара и Элфи вспомнили, что они британки и аристократки, и самокритично признались, как трудно им успевать по всем предметам и как они отчаялись (на самом деле обе – из лучших учениц, что неудивительно, поскольку их с колыбели растили в одном из сильнейших мировых анклавов). Хлоя тем временем решила перейти в оборону – она упорно пыталась завязать разговор с Орионом, напоминая ему про всякие нью-йоркские приключения. Он рассеянно отвечал, продолжая жевать.

Магнус вообще молчал. Видимо, ему недоставало умения держать лицо в присутствии человека, который ведет себя неправильно; а еще – я уверена – Магнусу не нравилось вечно играть вторую скрипку в своей тусовке. Если бы не Орион, он в нашем классе был бы основным претендентом на лидерство. Я заметила, что он кипит, но была слишком занята – я сама кипела. Мама говорит, что мой гнев – как невежливый гость: приходит без предупреждения и остается надолго. Я начала глубоко дышать, напоминая себе, что надо быть благоразумнее и сказать что-нибудь любезное всем присутствующим членам анклавов… И тут Магнус не выдержал. Наклонившись ко мне, он сказал:

– Слушай, Галадриэль, мне прямо не терпится узнать, как вы всю ночь отгоняли злыдней. – Он намекал, что я с помощью какого-то защитного заклинания превратила свою комнату в безопасную гавань и предложила Ориону секс в обмен на расточаемые им знаки внимания.

Это было абсолютно логичное предположение. Но любви к Магнусу оно мне не прибавило, тем более что его реплику было слышно за соседними столами. Я опять вспыхнула и, глядя ему в лицо, прошипела – когда я злюсь, то шиплю, вне зависимости от звукового состава слов:

– Никак.

Я не солгала ни на грамм, но прозвучало это так, как если бы мы с Орионом развлекались черной магией. Не исключаю, впрочем, что Орион как раз и делал нечто подобное, поэтому я абсолютно не покривила душой. Все инстинктивно отодвинулись. Магнус, получив заряд моего гнева прямо в лоб, смертельно побледнел.

Это был прекрасный обед.

Глава 5
Сиренопауки

После моего выступления за обедом стало ясно, что приятели в ближайшее время отведут Ориона в сторонку и подробно объяснят, почему он должен меня бросить, – тогда, возможно, до него дойдет, что нас считают парой. Невзирая на раздражение, я сообразила, что мои шансы сокращаются. Поэтому, поставив поднос на стойку, я подошла к Аадхье и спросила:

– Мы можем заняться серебром прямо сейчас?

Пожалуй, главным образом она согласилась потому, что решила не спорить с сумасшедшей. А Орион просто пожал плечами и сказал:

– Да, конечно.

И мы тут же отправились вниз, в мастерскую, прежде чем ньюйоркцы успели его перехватить.

Ходить в мастерскую в середине учебного дня гораздо безопаснее. Большинство учеников стараются избегать мастерской под конец семестра. Зато лестницы и коридоры по пути освещены. И в мастерской мы оказались не единственными: трое выпускников, пропустив обед, лихорадочно трудились над каким-то оружием, которое наверняка готовили к выпуску. Мы устроились за столом перед ними, и Орион пошел со мной к шкафчику. Я вручила ему ключ и позволила отпереть замок – это всегда опасный момент. Но никто на нас не набросился, и я достала из шкафчика раму для зеркала, и мы перенесли все необходимые материалы на стол. Тем временем Аадхья разожгла маленькую газовую горелку – у меня этот процесс обычно занимал минут десять.

Она никогда не старалась выпендриться передо мной, но присутствие Ориона служило катализатором, и стало ясно, что Аадхья круче, чем я думала. Она не собиралась накладывать настоящие заклинания – для этого потребовалось бы потратить ману из собственных запасов, чего не станешь делать просто так, – зато вызвалась держать периметр, что во время заливки непросто. Аадхья поставила барьер вокруг нас, а Орион смешал состав. Действовал он уверенно, хоть и работал с большим количеством труднодобываемых дорогих ингредиентов, которые я несколько недель старательно собирала по шкафам в алхимических лабораториях (это примерно так же весело, как поход в мастерскую). А Орион обращался с этими ингредиентами так, словно банку пижмы, выросшей при лунном свете, и пакет платиновой стружки мог раздобыть в любой момент.

– Так, Орион, лей прямо в середину, держа как можно выше, – велела Аадхья и добавила учительским тоном, который я предпочла проигнорировать: – Эль, следи, чтобы наклон был не больше двадцати градусов. Орион будет лить серебро, а ты осторожно его распускай. Я скажу, когда можно начинать заклинание.

Наложить заклинание на материал, который удержит магию, – это для большинства самый сложный элемент, поскольку физическая реальность материала сопротивляется попыткам что-то с ней сделать, и приходится тратить много сил. Для меня это не проблема, но дьявол в деталях. Как только мои чары касаются серебра, оно начинает бурлить. А если серебро застынет с пузырями, зеркала не получится. Придется отскрести раму дочиста, найти новые материалы и попытаться еще разок, но уже без посторонней помощи. Надо органично ввести заклинание в материал: так делают лучшие мастера. Но у мага должно быть чутье на реакцию компонентов – и умение убеждать. Убеждение – не самая сильная моя сторона.

Поэтому я намеревалась решить проблему силовым методом – а именно: с помощью отличного заклинания, которое придумал некий римский маг, чтобы превратить полную яму живых жертв в месиво. Думаю, добывать ману из людей ему было еще труднее, чем мне. При этом его заклинание отлично подходило для того, чтобы создать что-то вроде локальной камеры давления. Оно было длинное – целых сто двадцать строк на архаической латыни – и требовало чудовищного количества маны, но ради зеркала я бы в лепешку расшиблась. А еще – в том числе из-за Аадхьи – я хотела сделать вид, что работа далась мне без особых усилий.

После неизбежного разрыва с Орионом я предпочла бы остаться с репутацией не только шлюхи. Например, я бы не отказалась заключить союз с Аадхьей. У нее множество знакомств по всей школе – хаотическая смесь американцев, индусов, бенгальцев, – и эти знакомства она превратила в постоянно расширяющуюся сеть людей, которые охотно с ней сотрудничают как с мастером и как с посредником. В прошлом году она устроила крупную сделку между алхимиками, компанией знакомых мастеров и ребятами-техниками – вот почему потолок в большой алхимической лаборатории починили меньше чем через год после того, как Орион и химера его обрушили. Если я докажу Аадхье, что во время выпуска от меня будет толк, и она станет моим союзником, к ее решению отнесутся с вниманием: все знают, что она не дура и не обманщица. И тогда нас наверняка пригласят в какую-нибудь большую команду.

Когда Орион начал лить серебро, я стала кругообразными движениями наклонять раму, чтобы оно растекалось ровно. Аадхья надежно удерживала периметр – ни капли не пролилось мимо. Как только последний миллиметр красной краски исчез под слоем серебра (я покрасила поверхность в красный цвет, чтобы было виднее), она сказала:

– Готово!

Я прочитала зеркальное заклинание (на это понадобилось аж полкристалла), взялась за раму обеими руками, прикидывая расстояние, и откашлялась, готовясь произнести заклинание давления.

И в ту же секунду послышалось негромкое звяканье, похожее на меланхоличный перебор колокольчиков: на одну из скамей вскочил сиренопаук. Выпускники, возившиеся в дальнем углу, увидели его первыми – они уже устремились к двери, прихватив с собой артефакт. Нежно люблю тех, кто не предупреждает ближних об опасности. Аадхья втянула воздух сквозь зубы и сказала: «Вот гадство» – и тут же звон послышался снова, уже с другой стороны. Два сиренопаука. Это просто феерическое невезение: во второй половине года, после того как у них завершалась третья или четвертая линька, они нам, как правило, не попадались. К настоящему моменту им уже полагалось находиться в выпускном зале – плести паутину и пожирать злыдней поменьше в ожидании пиршества.

Я уже собиралась развернуться – лучше запороть зеркало, чем впасть в окаменелый ужас от пения сирены, которая затем медленно и осторожно высосет из меня кровь. Но тут Орион схватил кувалду, которую кто-то оставил на соседней скамье, перепрыгнул через стол и атаковал пауков. Ну конечно. Аадхья взвизгнула и нырнула под стол, зажав уши. А я стиснула зубы и принялась читать заклинание, пока Орион и сиренопауки звенели и лязгали у меня за спиной как чудовищный оркестр.

Поверхность зеркала блестела как горячее масло, и я довела ее до абсолютно гладкого состояния, не прервавшись ни на секунду, даже когда над моей головой пролетела громадная нога сиренопаука. Она врезалась в стену, отскочила и упала на стол рядом со мной, подергиваясь и вызванивая несвязные обрывки песни, полной хтонического ужаса. Когда Орион, пошатываясь и тяжело дыша, подошел к нам и спросил: «Девчонки, вы целы?» – процесс уже завершился. Серебро застыло без единого пузырька, превратившись в блестящую зеленовато-черную гладь, которой буквально не терпелось десятками извергать мрачные пророчества.

Аадхья, дрожа, выбралась из-под стола и рассыпалась в искренних похвалах Ориону, в то время как я заворачивала свое дурацкое, никому не нужное зеркало. Если она не повисла у него руке, когда мы вышли из мастерской, то вовсе не потому, что ей не хотелось. Впрочем, надо отдать Аадхье должное – на полпути она успокоилась и спросила меня:

– Ну, тебе зачтут задание? Сильно покоробилось?

Я развернула ткань и показала ей зеркало. Нетрудно было догадаться, что произойдет дальше. Аадхья с обожанием выдохнула:

– Просто не верится! Орион, что ты сделал с серебром, чтобы оно легло так гладко?

Я отнесла зеркало к себе и повесила поверх уродливого обгорелого пятна, которое оставило на стене воплощенное пламя. Ткань свалилась, и прежде чем я успела опять завернуть зеркало, из его бурлящих недр, как из кипящей смолы, выплыло призрачное светящееся лицо. Оно произнесло замогильным голосом:

– Привет тебе, Галадриэль, несущая смерть! Ты будешь сеять ярость и пожинать разрушение, низвергать анклавы и обрушивать стены убежищ, вырывать детей из рук матерей…

– Да-да, знаю, – сказала я и набросила на зеркало ткань.

Оно всю ночь что-то бормотало, а время от времени издавало жуткое завывание, ярко вспыхивая то фиолетовым, то синим светом. И рана вдобавок ныла, мешая спать. Я смотрела на крошечных суетливых злыдней на потолке и чувствовала себя обманутой. К утру я так раскалилась, что почистила зубы, позавтракала и сходила на урок иностранных языков, прежде чем рявкнуть на Ориона, который что-то мне сказал, и заметить, что он еще здесь. Я прервала процесс головомойки и с сомнением покосилась на него. Неужели друзья еще не пристали к нему с просьбой одуматься? Что он творит?!

– Для тебя есть один плюс, – раздраженно сказала я по пути в столовую – Орион не отстал от меня даже после занятий. – Если я когда-нибудь стану малефицером, обещаю: ты узнаешь об этом первым.

– Если тебе было суждено стать малефицером, ты бы это уже сделала только для того, чтобы отделаться от моей помощи, – сказал он, усмехнувшись, и я почти против воли рассмеялась.

Хлоя и Магнус, которые тоже шли в столовую, посмотрели на меня мрачно и сердито. Такого выражения лица обычно удостаивается сложный вопрос на экзамене.

– Орион, ты мне нужен, – сказала Хлоя. – У меня некоторые проблемы с зельем сосредоточения. Можешь взглянуть на рецепт?

– Конечно, – ответил Орион.

Очень изящно. Я оказалась перед выбором – тащиться вслед за ним к их столу как непременное приложение к Ориону или сесть в одиночку (как я и поступила). Он так меня отвлек, что я обо всем забыла и оказалась в столовой рано; не было никого, к кому я могла бы осторожненько присоединиться. Я поставила поднос на пустой стол – место было неплохое, – заглянула вниз, проверила стулья, быстренько очистила поверхность заклинанием (на столе обнаружилось несколько подозрительных пятен, возможно оставшихся от обеда предыдущего класса, но они вполне могли быть и признаком чего-то похуже) и сожгла немножко благовоний, которые не понравились бы нечисти, сидящей на потолке. Когда я закончила и уселась, начали подходить другие ученики. И все они видели Ориона за столом нью-йоркского анклава, а меня – в одиночестве.

Я сидела спиной к очереди. Если у тебя нет друзей, это безопаснее всего, поскольку рядом с тобой целая толпа народу и в то же время тебе хорошо видно дверь. Я решительно принялась за еду, положив перед собой раскрытый учебник латинского языка. Я не собиралась ждать тех, кто в последнее время сидел со мной и с Орионом. Они сами решат, как поступить. Хорошо, что сегодня он сел со своей компанией. Вот я и выясню, каково мое положение. Замечательно.

Я почти убедила себя. Почти. Я не нуждалась в помощи Ориона и не хотела сидеть с ним и его ненадежными прихвостнями, но… умирать мне тоже не хотелось. Я не хотела, чтобы на меня прыгнула прилипала, или чтобы из-под пола брызнули семена аноксиенты, или чтобы какая-нибудь ползучая масса свалилась мне на голову с потолка – а именно это и случается с теми, кто сидит один. В течение последних трех лет я непрерывно думала, планировала, вырабатывала стратегию, чтобы пережить очередной завтрак, обед и ужин, и страшно устала от этого. А еще я устала от людей, которые ненавидели меня без всякой причины – ведь я не сделала ничего плохого. Я никому не причинила вреда. Я лезла из шкуры вон и трудилась до изнеможения, чтобы никому не навредить. Жить в школе трудно, очень трудно, и я искренне радовалась, что три раза в день по полчаса могла отдохнуть и притвориться, что я такая же, как все: пускай не королева самая популярная – но, по крайней мере, человек, который сидит за приличным столом, не боясь нападения со спины, и к которому ребята охотно подсаживаются, вместо того чтобы резко поворачивать в противоположную сторону.

Сегодня я не подготовилась к обеду, потому что со мной пошел Орион и я предположила, что меня ждет еще один сеанс притворства. Очень глупо. Я напрашивалась на неприятности. Если бы я не торопилась и подождала, то села бы вместе с Лю, Аадхьей или Нкойо. Возможно. Ну или они поступили бы так, как всегда поступали люди, когда видели, что я приближаюсь к их столу: приглашали кого попало – просто чтобы занять все пустые места, прежде чем я успею подойти. И на это я тоже напросилась, поссорившись вчера с ребятами из анклавов. Я решила, что ничуть не хуже их, – и ошиблась. Мы вместе оказались в этой дыре, но они-то выберутся. Они запасаются мощными артефактами и лучшими заклинаниями, они помогают друг другу и делятся силой; они выживут – разве что им сильно не повезет. Потом они отправятся домой, в свои прекрасные анклавы, окруженные полными надежд прихлебателями, которые играют роль стражей. Там можно просто пойти к себе в комнату и лечь спать, не тратя каждый вечер по часу на установление защитного барьера вокруг юрты, чтобы не прорвалась какая-нибудь тварь.

Мне едва исполнилось девять, когда это произошло в первый раз. Злыдни обычно не нападают на волшебников в расцвете сил, вроде мамы, и на маленьких детей тоже, потому что у них еще мало маны. Но мама тогда болела, у нее был сильный жар, и когда она начала бредить, кто-то отвез ее в больницу, а я осталась одна. Я поужинала холодными остатками и легла, пытаясь убаюкать себя колыбельными, которые мама пела мне каждую ночь. Я притворилась, что она рядом. Когда снаружи послышалось какое-то царапанье и посыпались искры, словно кто-то скреб ножом по железу, я достала кристалл, который мама носила той осенью, и крепко сжала его в руках, а цапун тем временем стал пробираться внутрь.

Сначала показались пальцы, длинные, многосуставчатые, с когтями, похожими на кривые ножи. Я завизжала, когда увидела их. Тогда еще я в глубине души верила, что кто-нибудь придет, если закричать. Я была наивным ребенком, и меня интересовали только мои симпатии и (чаще) антипатии. Поэтому, как правило, я не замечала, что не нравлюсь людям, и не понимала, что означает их нелюбовь. А она означала, что никто не сядет рядом со мной даже за самый удобный стол, и не приласкает, если я останусь голодной и без мамы, и не придет, если я закричу ночью, как закричал бы любой ребенок, на которого нападает тварь с когтями-ножами. Никто не пришел, даже когда я завопила во второй раз (цапун просунул другую руку и прорвал защитную стену, совсем как мышь прогрызает мешок). И соседи меня слышали – точно знаю, что слышали, – потому что в дверной проем мне были видны другие юрты и люди еще не спали и сидели вокруг костра.

Но столь же ясно я видела, что они не спешат на помощь. И когда я замолчала, а когтистая тварь забралась внутрь, я поняла, что никто меня не спасет, потому что всем плевать. Они сами не знали, как это глупо с их стороны. Им повезло, что у меня в руках был мамин кристалл, иначе я бы воспользовалась их силой.

Цапуна не так трудно убить – любой плюс-минус опытный младшеклассник способен его одолеть с помощью базового заклинания грубой силы, которое мы все проходим на второй месяц изучения злых чар. Но мне было девять лет, и я знала только мамино кулинарное заклинание, которое запомнила, поскольку часто его слышала. Возможно, оно бы сработало со злыднем класса бестий, но цапуны непригодны для готовки – они почти полностью состоят из железа. Такие штуки – работа какого-то мастера, который сознательно или случайно снабдил свое творение мозгами (и, следовательно, жаждой жизни). Дальше цапун ползает сам по себе, охотясь на ману и в процессе создавая себе доспехи и оружие. Среднестатистическая девятилетняя колдунья, в панике обрушивающая на цапуна кулинарное заклинание, его просто раскалит, после чего погибнет от горячих лезвий, а не от холодных. Я собрала всю оставшуюся в кристалле силу до капли и испарила тварь.

Мама скоро вернулась. Она не любит лечиться ни магией, ни обычными таблетками, поскольку полагает, что болезни – это часть жизни и нужно просто отдыхать, есть здоровую пищу и с уважением относиться к природному циклу. Но в больнице ее положили под капельницу с антибиотиками; она очнулась посреди ночи – и вспомнила, что я осталась совсем одна. Когда мама примчалась к нашей юрте, я стояла снаружи, в кольце чадящих огоньков. Металл, из которого состоял цапун, почти мгновенно превратился в жидкость и вытек из юрты тремя ручьями, устремившимися вниз с холма; от раскаленного металла загорелся папоротник. Я орала на людей, которые наконец-то пришли и стали тушить огонь, и приказывала им всем убираться. Плевать, если они сгорят, и лучше бы они сгорели, все до единого, а если кто-нибудь ко мне подойдет – я его сама сожгу!

Мама пробралась сквозь толпу и отвела меня в юрту, точнее оттащила: я была уже одного роста с ней. Она долго плакала и крепко сжимала меня в своих горячих влажных объятиях, а я брыкалась, боролась и вырывалась. Наконец я сдалась, и сама расплакалась, и прижалась к ней. А когда я в изнеможении рухнула на постель, мама заварила чай, и вылечилась, и убаюкала меня заклинанием, которое превратило все пережитое в сон.

Но возле нашей юрты осталась дорожка из расплавленного цапуна. Он был настоящий, это произошло на самом деле, и не перестало происходить, потому что даже в девять лет я была аппетитным кусочком для голодных злыдней, а к тому времени, когда мне исполнилось четырнадцать, они стали являться по пять штук за ночь. Мама перестала быть пухленькой и розовой; дотошные соседки твердили ей, что она слишком мало отдыхает, и ругали меня за то, что я доставляю столько неприятностей. Они понятия не имели, в чем дело.

Если бы мама не отдала меня в школу, мне, прежде чем самой быть съеденной, предстояло бы увидеть ее смерть.

Я никогда не буду в безопасности. Не смогу перевести дух. Незачем лгать себе, что все наладится, когда я отсюда выберусь. Не наладится. И маме будет только хуже, если я останусь с ней, поскольку злыдни не перестанут за мной являться. А люди меня не любят и пальцем не шевельнут, даже если я буду звать на помощь. Поэтому я и не зову. Но в ту минуту, в столовой, мне хотелось влезть на стол и закричать точно так же, как я кричала на тех сволочей в коммуне; мне хотелось сообщить всем, что я их ненавижу, что я охотно сожгла бы их ради пяти минут покоя, и непонятно, что меня удерживает – ведь сами они преспокойно пожертвовали бы мной. Я носила эту ненависть в себе с девяти лет, и только мамина любовь не давала ей вырваться наружу, но мамы было мало. Она не могла спасти меня – даже она не могла. Несколько дней, благодаря дурацкому притворству, я провела среди других людей – необходимых, чтобы выжить, – и забыла, что это все не всерьез.

Я сидела, согнувшись над подносом и сдерживая крик, и краем глаза заметила, как подошедший Ибрагим взглянул на меня. Его губы растянулись в улыбке. Он был рад, что Орион бросил меня, и на это я тоже напросилась, верно? Я заслужила эту усмешку, потому что поругалась с ним. Но к черту Ибрагима: Сара и Элфи сидели за лондонским столом, старательно не глядя на меня. Как будто я внезапно стала невидимкой.

И тут Аадхья поставила поднос на мой стол и села. До меня не сразу дошло; я тупо уставилась на нее, а она спросила:

– Обменяешь на молоко? Тот поднос выглядел как-то странно, я его обошла.

У меня на мгновение перехватило горло, точно в нем застрял большой кусок черствого хлеба. Потом я сказала:

– На, держи, – и протянула ей запасной пакетик молока.

– Спасибо, – ответила Аадхья и дала мне булочку.

Потом за наш стол села Лю, и с ней ее подруга. Двое ребят-техников, англоговорящие индийцы из Дели, устроились рядом с Аадхьей и поздоровались – и в их тоне не было и намека, что я тут лишняя. Я тоже сказала «привет», и это прозвучало вполне естественно, сама не знаю почему. Еще двое умеренно популярных ребят, с которыми я даже не была знакома, но сидела вместе за столом на прошлой неделе (всего лишь на прошлой неделе!), помедлили, потом нерешительно приблизились и спросили: «Тут занято?» Когда я покачала головой, они не стали придвигаться вплотную, а сели на некотором расстоянии, но все-таки мы сидели вместе. Нкойо сказала «привет», проходя мимо с Корой и другими девочками по пути к свободному столу…

Я старалась сдерживаться, чтобы руки не тряслись, пока я ела булочку, аккуратно ломая ее и намазывая каждый кусочек тонким слоем сливочного сыра. Я прекрасно понимала, что происходит. Именно на это я и рассчитывала, когда приглашала Лю сесть со мной и предлагала Аадхье вместе делать зеркало. Они убедились, что я достойна доверия и готова поделиться своей удачей с теми, кто мной не пренебрегал. Теперь они давали понять, что оценили мои усилия. Очень разумно, даже если не знать, что у меня в рукаве есть козырь-другой. Никакого чуда в этом не было, и не стоило полагать, что они меня внезапно полюбили. Я всё понимала. Но теперь мне хотелось не кричать, а плакать, как младшеклассница, которая роняет слезы и сопли в тарелку, а окружающие делают вид, что ничего не замечают.

Я кое-как доела свою порцию, не опозорившись. Аадхья спросила, можно ли ей прийти и взглянуть на зеркало. Я позволила, но предупредила, что, скорее всего, оно получилось проклятым.

– Серьезно?

– Да. Извини. Всю ночь оно пыталось что-то мне сказать, хотя я и не просила.

Когда артефакт что-то пытается сделать самостоятельно, это верный знак, что он не принимает твои интересы близко к сердцу. Аадхья явно расстроилась – неудивительно, поскольку она чуть не погибла, помогая мне смастерить ненужный хлам.

– Зато я прихватила ногу сиренопаука. – Я забрала ее именно на такой случай. – Может, она тебе пригодится?

– Да, здорово, – смягчившись, ответила Аадхья.

Панцири сиренопауков отлично подходят для изготовления магических инструментов, если знать, как с ними управляться. Аадхья, с ее способностью, уж точно знала. Мы немного поговорили о том, что можно сделать из этой добычи, и я предложила Аадхье помочь заклинаниями, чтобы мы были в расчете. Потом мы с Лю обсудили наши контрольные работы по истории, поскольку мы обе в сильной группе (никто не хочет в сильную группу, разве что предполагает выпуститься с отличием, но школа помещает тебя туда против воли), и каждой нужно написать двадцать страниц по истории древней магической цивилизации. Причем – о злая ирония судьбы! – нам достались незнакомые языки. Мы договорились поменяться: она напишет о двух анклавах династии Чжоу, а я – про анклав Пратиштхана, и мы переведем друг другу основные источники.