Текст книги "Последний выпуск"

Наоми Новик
Последний выпуск

Naomi Novik

THE LAST GRADUATE

Copyright © 2021 by Temeraire LLC

© Сергеева В.С., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Во внутреннем оформлении использованы изображения: © monkographic, Vector Tradition, ekosuwandono, Vera Petruk, Kalleeck, Mia Stendal, Alessandro Colle, Katerina Iacovides, Africa Studio, Happetr, tomertu, Zaleman, RaraAvisPhoto, Obsidian Fantasy Studio, ju_see, dani3315, Roman3dArt, ninoon, DM7,Triff, fantasystock, ekosuwandono, Chikovnaya, Vera Petruk, siloto, paseven/ Shutterstock.com

В коллаже на форзаце и нахзаце использованы фотографии и иллюстрации: ©paseven, siloto, Mariusz S. Jurgielewicz/ Shutterstock.com

* * *

Глава 1
Сумчатая гадюка

«Не связывайся с Орионом Лейком».

Люди верующие – а именно они по большей части населяют одну чудну́ю языческую коммуну в Уэльсе, не считая, конечно, перепуганных юных магов, которых по достижении определенного возраста запихивают в смертельно опасную школу – так вот, люди верующие регулярно взывают к помощи какого-нибудь благожелательного, заботливого и мудрого божества, надеясь получить совет посредством чудесных знамений и предвестий. Будучи дочерью Гвен Хиггинс, я могу с абсолютной уверенностью сказать, что, если они его получат, он им не понравится. Загадочные советы от того, кто принимает его интересы близко к сердцу и чье суждение непременно окажется справедливым и здравым, человеку не нужны. Он хочет, чтобы божество либо велело сделать то, что он и сам хотел (а значит, можно было обойтись без совета), либо приказало поступить ровно наоборот (и в таком случае он неохотно подчинится, как ребенок, которому велели чистить зубы и ложиться спать, ну или проигнорирует божественную весть и угрюмо двинется своим путем, зная, что впереди только боль и отчаяние).

Если вы гадаете, какой вариант предпочла я, значит, вы меня совсем не знаете. Боль и отчаяние – моя судьба. Этим путем я иду не задумываясь. Мама, несомненно, хотела лучшего, однако ее коротенькая записка гласила: «Милая моя девочка, люблю тебя, не теряй смелости и не связывайся с Орионом Лейком». Я прочла мамино послание одним взглядом, стоя в толпе новичков, немедленно порвала его на кусочки, сама съела клочок с именем Ориона, а остальные раздала.

– Что это? – спросила Аадхья, которая по-прежнему смотрела на меня с негодованием.

– Средство для поднятия духа, – сказала я. – Мама вложила чары в бумагу.

– Да. Твоя мама, Гвен Хиггинс, – произнесла Аадхья еще холоднее. – О которой ты так часто нам рассказывала.

– Бери и ешь, – буркнула я раздраженно.

Пробудить во мне раздражение было несложно. Ни по чему другому – включая солнце, ветер и спокойный ночной сон – я не тосковала в школе так сильно, как по маме. Ее чары вселили в меня ощущение, что вокруг пахнет травами и весенней землей, и прямо за дверью хрипло квакают лягушки, и я лежу, свернувшись клубочком, на маминой постели, а она ласково гладит меня по голове. Я бы заметно приободрилась, если бы в то же самое время не тревожилась из-за слов про Ориона.

Приятных перспектив была масса. Оптимальный вариант: Орион обречен умереть молодым, ужасной смертью, что, в общем, никого не удивило бы, учитывая его тягу к подвигам. Правда, мама не стала бы предостерегать меня от романа с обреченным на гибель героем. Она искренне считает, что надо срывать цветы удовольствия, пока можно.

Мама хотела уберечь меня от зла, а не от печали. А следовательно, Орион был великим малефицером, который скрывал свою злобную сущность, раз за разом спасая людей, чтобы потом… не знаю… убить их? Или мама боялась, что он меня окончательно выбесит, я прикончу его и сама стану великим малефицером? Это было гораздо вероятнее, учитывая пророчество.

Впрочем, скорее всего, мама ничего не знала наверняка. Просто ей не давало покоя скверное предчувствие насчет Ориона. Она не сумела бы объяснить причину, даже если бы исписала десять листов с обеих сторон. Но предчувствие было такое паршивое, что она автостопом добралась до Кардиффа, отыскала пацана, поступающего в школу, и попросила его родителей переслать мне записку весом ровно в один грамм.

Я подергала Аарона за костлявое плечо.

– Эй! Что моя мама дала твоим предкам за то, чтоб они передали записку?

Он повернулся ко мне и неуверенно произнес:

– Кажется, ничего… Она сказала, что ей нечем заплатить, и попросилась поговорить с ними с глазу на глаз. Потом она дала мне записку, и моя мама выдавила из тюбика немножко пасты, чтобы места хватило.

Вы, наверно, думаете, что это пустяки, но никто из поступающих в Шоломанчу не тратит крошечный объем дозволенного багажа на такие глупости, как обыкновенная зубная паста. Лично я чищу зубы пищевой содой из алхимической лаборатории. Если Аарон принес с собой зубную пасту, значит, она была зачарована. Очень полезная штука, если следующие четыре года визит к зубному врачу тебе не светит. Он с легкостью мог бы выменять порцию зубной пасты на целую неделю дополнительных обедов у какого-нибудь однокашника с больным зубом. И его родители лишили сына пасты, чтобы моя мать могла передать мне предупреждение!

– Круто, – с горечью сказала я. – На, съешь.

Я протянула ему клочок записки. Полагаю, Аарон, оказавшись в Шоломанче, как никогда нуждался в поднятии духа. Все лучше, чем почти неизбежная смерть, грозящая подросткам-волшебникам за пределами школы. Но ненамного лучше.

Тут в столовой открылась раздача, все бросились за едой, и ход моих мыслей прервался, но, когда мы встали в очередь, Лю тихонько спросила:

– Как ты?

Я тупо уставилась на нее. Лю вовсе не умела читать мысли – она просто замечала мелкие детали и складывала их воедино. К тому же она указывала на карман, куда я сунула последний обрывок записки – записки, содержанием которой я ни с кем не поделилась, даже когда раздала зачарованные обрывки, которые должны были развеять все мрачные мысли. Я смутилась просто потому… что Лю об этом спросила. Я не привыкла к расспросам – да и к тому, чтобы кто-то замечал мою грусть. Пожалуй, кроме тех случаев, когда от тоски и отчаяния я вот-вот начну дышать огнем… а это, скажем честно, случается нередко.

Я ненадолго задумалась и поняла, что не хочу говорить про записку. Вариантов, в общем, не было. И я не то чтобы солгала Лю, когда кивнула ей, давая понять, что все в порядке, и улыбнулась – непривычное было действие, какое-то незнакомое. Лю улыбнулась в ответ, и мы двинулись дальше, сосредоточившись на еде.

В суете мы потеряли наших новичков – они, разумеется, стояли в хвосте очереди, а нам теперь принадлежала сомнительная честь быть первыми. Но ничто не помешало бы нам взять для младших лишку, если получится – по крайней мере, сегодня мы могли это сделать. Стены были еще теплыми после очищения. Уцелевшие злыдни только-только начинали выползать из темных уголков и укромных щелей. Скорее всего, в столовой было безопасно. Поэтому Лю прихватила для своих кузенов несколько пакетиков молока, а я, хотя и без особой охоты, – порцию пасты для Аарона. Теоретически я ничего не была ему должна за то, что он принес записку; согласно неписаному правилу Шоломанчи, все уплачивалось снаружи. Но лично он, в конце-то концов, ничего не получил за услугу.

Было странно стоять почти в голове очереди, в полупустой столовой, в то время как сзади вдоль стен змеился огромный хвост школьников. Младших было втрое больше, чем нас. Ребята из среднего класса показывали новичкам на потолок, на отдушины и стоки в полу, наказывая в будущем держать ухо востро. На свободное место, оставленное для новичков, со скрипом и стуком тащили складные столы. Моя подруга Нкойо (наверно, можно было считать ее подругой? Пожалуй, да, однако мне еще не вручили официального уведомления, поэтому я пока пребывала в сомнениях) заняла место впереди, со своей компанией. Она устроилась за лучшим столом, посередине между стеной и очередью, и над ними висели всего две лампы, а ближайший сток в полу находился четырьмя столами дальше. Нкойо стояла и махала нам. Ее было несложно заметить – она надела новенький топ и просторные брюки. То и другое украшали красивые волнистые линии – несомненно, не простые. В первый день нового учебного года все достают очередной комплект одежды. Мой гардероб, к сожалению, испепелился в младшем классе, а Нкойо, очевидно, удалось приберечь кое-какие вещи на выпускной год.

Джовани принес два больших кувшина с водой. Кора проверила периметр.

Так странно было идти к ним по переполненной столовой. Даже если бы они нас не позвали, вокруг оставалось незанятыми много мест, и хороших и плохих. Мне и раньше иногда выпадала возможность выбирать, но это всегда было рискованно – просто я являлась в столовую первая, как правило от отчаяния, после многодневной голодовки. А теперь все шло самым естественным образом. Вокруг толпились ребята из среднего и старшего; большинство я знала если не по имени, то хоть в лицо. Количество моих одногодков к выпускному классу сократилось примерно до тысячи – из тысячи шестисот. Это звучит ужасно, но обычно до выпуска доживают человек восемьсот. И меньше половины выбирается из школы.

Но в нашем классе учился тот, кто нарушил заведенный порядок, – и он сидел за столом рядом со мной. Едва дождавшись, когда мы с Орионом усядемся, Нкойо выпалила:

– Ну? Все получилось? Вы починили механизм?

– Сколько там было злыдней? – спросила Кора и села, закрывая крышечкой маленький глиняный сосуд, из которого капала зелье по периметру вокруг стола.

По меркам Шоломанчи ничего бестактного в этом не было; они имели полное право расспрашивать, потому что заняли стол. За эту услугу нам следовало расплатиться информацией. Остальные выпускники деловито рассаживались за соседние столы, создавая плотное кольцо безопасности в обмен на возможность послушать; те, кто сидел далеко, вытягивали шеи и прикладывали руки к ушам, в то время как их соседи по столу не спускали глаз с потенциально опасных мест.

Вся школа и так уже знала главное – что мы с Орионом каким-то чудом вернулись живыми после утреннего променада. Но большую часть дня я провела, запершись в комнате, а Орион, как правило, вообще избегал людей, если, конечно, к ним не прилагались злыдни. Поэтому все слухи доходили до наших однокашников через множество уст, а это не такой уж надежный источник сведений для того, кто страстно желает остаться в живых.

Мне вовсе не хотелось воскрешать в памяти недавно пережитое, но я знала, что остальные имеют право знать. И только я могла об этом рассказать. Орион, когда один из нью-йоркских старшеклассников подошел к нему с вопросом, ответил: «Да ничего особенного. Я отгонял злыдней, пока ребята не закончили, а потом нас дернули». Орион не притворялся. Именно так он и относился к нашему утреннему приключению. Убить сотню-другую злыдней в выпускном зале – подумаешь, обычный будний день. Мне даже отчасти стало жаль Джермена – с тем же успехом он мог беседовать с кирпичной стеной.

– Злыдней было много, – сухо ответила я Коре. – Битком набито. И все они хотели жрать.

Кора прикусила губу и кивнула. Я повернулась к Нкойо.

– Мастера считали, что у них все получилось. Им понадобился час – и одна смена в процессе. Искренне надеюсь, что они не схалтурили.

Нкойо тоже кивнула. Она слушала, сосредоточенно наморщив лоб. Вопрос был вовсе не праздный. Если мы действительно починили оборудование, те самые механизмы, которые дважды в год проводили очищение на верхних ярусах, выжигая злыдней в коридорах и аудиториях, работали и в выпускном зале; вероятно, они уничтожили немало крупных и опасных чудовищ, которые ожидали ежегодного пира. Не исключено, что большинство выпускников выбрались живыми. А значит – и это главное – у большей части нашего класса тоже есть шанс вырваться.

– Думаешь, они вышли живыми – Кларита и все остальные? – спросил Орион, хмуро глядя на подгоревшее месиво из мяса и картошки, в которое он превратил блюдо, называемое в школе запеканкой. В скверные дни в ней попадались и человеческие фрагменты. В любом случае она была еще горячая и дымилась.

– Выясним в конце года, когда придет наша очередь, – сказала я.

Если нам не удалось починить механизм, значит, выпускники влетели в голодную и разъяренную толпу злыдней, и, вероятно, большинство погибло, не успев добраться до двери. А нашему классу предстоит на протяжении трехсот пятидесяти шести дней с удовольствием вести обратный отсчет. Какая приятная мысль. Обращаясь не только к Ориону, но и к себе, я добавила:

– А поскольку раньше времени мы ничего не узнаем, незачем ломать голову. Так что перестань кромсать запеканку. Меня это бесит.

Он вздохнул и вместо ответа драматическим жестом сунул в рот полную ложку. Вкус еды напомнил Ориону, что он хронически недоедает, и он энергично принялся очищать тарелку.

– А если все получилось, на сколько этого хватит? – спросила приятельница Нкойо, девочка из нигерийского анклава, которая села с краю, чтобы послушать.

Еще один хороший вопрос, на который у меня не было ответа – я ведь не мастер. Работа велась за моей спиной, переговоры шли на китайском, которого я не знаю… и большинство слов, которые произносили мастера, по ощущениям, были матерными. Орион не знал и того – он стоял впереди и десятками истреблял злыдней.

За меня ответила Аадхья:

– Когда манчестерский анклав чинил механизм в выпускном зале, этого хватало на два года, иногда на три. Думаю, после нас продержится хотя бы год… ну, может, два.

– Но… но не больше, – негромко произнесла Лю, глядя на кузенов, которые сидели за своим столом вместе с Аароном и Памилой – девочкой, принесшей письмо для Аадхьи. Вокруг теснилась густая толпа других новичков. Как правило, такого общества удостаиваются только ребята из анклавов. Я удивилась, а потом поняла, что знакомство с великим героем Орионом заставило и их сиять отраженным светом. До меня дошло, что, возможно, отчасти дело и в знакомстве со мной: для младших я была не угрюмой отщепенкой, а могучей выпускницей, которая побывала внизу.

Честно говоря, уже ни для кого я не была угрюмой отщепенкой. Мы с Аадхьей и Лю заключили союз, причем сделали это одними из первых. Человек, который мог выбирать, пригласил меня за безопасный стол. Я завела друзей. Это казалось чудом, как и то, что я вообще дотянула до выпускного класса. Всем вышеперечисленным, от начала до конца, я была обязана Ориону Лейку, и, честно говоря, меня не волновало, какую цену придется заплатить. Платить, несомненно, придется. Мама не стала бы тревожиться попусту. Но я ничего не желала знать. Я думала, что заплачу, какой бы счет ни выставили.

И как только я дошла до этой мысли, то перестала волноваться из-за маминой записки. Я даже перестала жалеть, что получила ее. Мама была обязана это написать, потому что совсем не знала Ориона; она должна была меня предупредить, если боялась, что ради него я могу ступить на дурной путь. Я чувствовала немеркнущую мамину любовь и дорожила ей – и в то же время была вольна решать за себя. Я сунула пальцы в карман и нащупала последний обрывок записки, который сохранила, – клочок со словом «смелости». Я съела его вечером, перед сном, когда лежала на своей узкой кровати на нижнем этаже Шоломанчи. Мне приснилось, что я снова стала маленькой и бегаю по полю, поросшему высокой травой и лиловыми колокольчиками, а мама смотрит на меня и радуется моему счастью.

На следующее утро приятное тепло продлилось ровно пять секунд – столько времени мне потребовалось, чтобы окончательно проснуться. В большинстве школ за концом семестра следуют каникулы. Ну а здесь утром происходит выпуск, вечером появляются новички, ты поздравляешь себя и выживших друзей с удачей, и на следующий день все начинается сначала. В общем, Шоломанча – не то место, где хочется проводить каникулы.

В первый день нового учебного года мы все отправляемся в новую аудиторию и узнаем расписание. Я по-прежнему чувствовала себя скверно – полузажившей ране на животе не идет на пользу заклинание-крюк, которое мотает тебя по всей школе. Я нарочно поставила будильник, чтобы он разбудил меня за пять минут до официального подъема, поскольку не сомневалась, что моя аудитория окажется у черта на рогах. И, разумеется, когда под дверь, без одной минуты шесть, просунули полоску бумаги, я увидела номер 5013 и гневно воззрилась на него. Выпускникам редко доставались классные аудитории выше третьего этажа – можете представить себе, как я обрадовалась; впрочем, это была всего лишь классная комната, и я не сомневалась, что занятия наверху проходить не будут. Насколько я знала, на пятом этаже учебных аудиторий не было вообще – его целиком занимала библиотека. Вероятно, школа решила запихнуть меня вместе с горсткой других неудачников в какую-нибудь дальнюю картотеку.

Я даже зубы не стала чистить, просто пополоскала рот водой из кувшина и пустилась в путь, в то время как другие выпускники еще только брели умываться. Я не стала искать попутчиков – нетрудно было догадаться, что их не будет, во всяком случае среди знакомых. Я помахала Аадхье, когда та вышла из своей комнаты с кувшином для умывания, направляясь к комнате Лю; она кивнула в ответ, все мгновенно поняв, и подняла большой палец в знак поощрения. Мы, к сожалению, знаем, сколько риска таит долгий путь к классной комнате, а выпускникам приходится ходить дальше всех.

Спускаться было некуда; вчера рекреация выпускников уехала вниз, в зал, а наша заняла ее место на нижнем этаже. Я очень осторожно миновала мастерские – да, вчера прошло очищение, но все-таки не стоит первой поутру заходить на учебный этаж, – а потом двинулась наверх по пяти крутым лестничным пролетам.

Все они казались вдвое длиннее обычного. Расстояния в Шоломанче – вещь условная. Они порой становятся мучительно долгими, почти бесконечными, в зависимости от того, насколько ты торопишься. От того, что я вышла пораньше, толку было немного. Я не видела ни души, пока, пыхтя, не добралась до этажа среднеклассников – там первые пташки уже начали небольшими стайками выпархивать на лестницу. В основном это были алхимики и мастера, которые надеялись занять хорошие места в мастерских и лабораториях. Когда я добралась до этажа младшеклассников, навстречу уже валил обычный поток, но, поскольку это были новички, которые лишь вчера попали в школу и понятия не имели, куда идти, они мне здорово мешали.

Во время мучительного подъема меня утешала лишь мысль о кристалле маны, который я крепко сжимала в кулаке. Рана на животе пульсировала, мышцы ног горели, но с каждым шагом сияние, пробивавшееся меж пальцев, делалось ярче; и я наполнила кристалл на целую четверть к тому времени, когда вошла в абсолютно пустой читальный зал.

Мне очень было нужно отдышаться, но, едва я остановилась, внизу ударил колокол, извещая, что до начала занятий пять минут. Бродить среди шкафов в поисках аудитории, в которой я раньше никогда не была, значило наверняка опоздать, поэтому я неохотно потратила часть добытой с таким трудом маны на заклинание поиска. Оно немедленно направило меня в самую темную часть библиотеки. Я без особой надежды оглянулась на лестницу и, естественно, никого не увидела.

И причина стала абсолютно ясна, когда я наконец нашла нужную аудиторию, которая крылась за деревянной дверью, почти не различимой меж двух больших шкафов, полных старинных пожелтевших карт. Я открыла дверь, ожидая увидеть нечто ужасное – и воистину увидела. Восемь младшеклассников разом обернулись и уставились на меня, как несчастные маленькие оленята на грузовик.

Хоть бы один среднеклассник для разнообразия!

– Да вы издеваетесь, – с отвращением сказала я, прошла в первый ряд и села на лучшее место, четвертое с краю.

Мне никого не понадобилось прогонять, потому что передний ряд почти сплошь пустовал, как в начальной школе, где дети боятся, что их примут за подлиз. Но здесь единственными учителями были злыдни. Любимчиков они не заводили – их интересовали исключительно живые закуски.

Парты в классе были настоящие эдвардианские, то есть древние, слишком маленькие для человека ростом под метр восемьдесят, адски неудобные, сделанные из кованого железа – то есть в случае необходимости их не удалось бы быстро сдвинуть. На моей парте едва умещался лист бумаги стандартного размера. Сто двадцать лет назад ее поверхность была идеально отполирована, однако с тех пор парту исписали и изрисовали в три слоя. Ученикам хотелось излить душу хоть где-то. Кто-то покрыл Г-образную поверхность парты надписями «выпустите меня», сделав красными чернилами аккуратную рамочку. Другой обвел слова желтым фломастером.

В переднем ряду кроме меня сидела только одна девочка, и она тоже заняла хорошее место – шестое с другого конца. Очень разумный поступок – сесть подальше от двери; правда, в двух местах позади нее находилось вентиляционное отверстие в полу. Какой-то недоумок бросил на него рюкзак, а значит, догадаться об этом отверстии можно было, только заметив три других. Девочка смотрела на меня, как будто ожидала, что я пинком прогоню ее с места. Возраст имеет свои привилегии, и выпускники, не стесняясь, ими пользуются. Когда я заняла настоящее лучшее место, она оглянулась, поняла свою ошибку, быстро взяла рюкзак, подошла ко мне, указала на соседнюю парту и с волнением спросила:

– Тут занято?

– Нет, – раздраженно ответила я.

Я злилась, потому что с моей стороны было благоразумно посадить ее рядом (увеличить количество мишеней вокруг – значит повысить собственные шансы), но мне не хотелось заслоняться новичками. Несомненно, это была девчонка из анклава. Нечто вроде крепления для щита на запястье, обманчиво неприметное кольцо на пальце – почти наверняка артефакт для распределения маны… Кроме того, ее явно учили тому, как выжить в школе – в том числе, как найти лучшее место в классе, даже в самый первый день, когда ты, ошеломленный, забывший родительские советы, просто жмешься к одноклассникам, как зебра, которая ищет спасения в стаде. Кроме того, учебник по математике у девочки был на китайском, но по-английски она говорила без малейшего акцента. Непростая задача даже для тех, у кого китайский или английский – родной, но, судя по надписи на тетради, девочка была тайкой. Вероятно, она с раннего детства занималась иностранными языками с самыми дорогими учителями, которых только мог нанять анклав. Я не сомневалась, что она вот-вот повернется и скажет остальным ребятам, что они сидят на плохих и опасных местах. Тогда будет ясно, каков порядок: она выше, они ниже. Я удивлялась, что она до сих пор этого не сделала.

И тут один из сидевших позади ребят робко сказал: «Привет, Эль», и я узнала кузена Лю.

– Меня зовут Го И Чжэнь, – произнес он.

Накануне я была абсолютно уверена, что больше не увижу новичков, с которыми познакомилась в столовой, разве что по чистой случайности, потому и не удосуживалась запоминать имена. Ученики разных классов пересекаются редко – так уж устроены наши расписания. Выпускники почти все время проводят на нижних ярусах, а у новичков более безопасные аудитории наверху. Если младшеклассник регулярно околачивается там, где собираются выпускники, он просто напрашивается на то, чтоб его сожрали, и какой-нибудь злыдень непременно это сделает.

Но, с другой стороны, если в пределах досягаемости находится старший ученик, лучше держаться к нему поближе. Чжэнь, собрав вещи, устремился ко мне – и хорошо, потому что до тех пор он сидел почти у самой двери.

– Можно мне сесть рядом?

– Садись, – ответила я.

Против Чжэня я не возражала. То, что Лю была моей союзницей, не давало ее мелкому кузену права претендовать на меня, но он в этом и не нуждался. Лю была моей подругой.

– Посматривай за отдушинами, даже в библиотеке, – добавила я. – И не садись слишком близко к двери.

– Ой. Да. Я просто… – начал он, оглядываясь на остальных.

– Я тебе не мамочка, – перебила я намеренно грубо: тот, кто внушает новичкам, что здесь есть герои (оставим пока Ориона Лейка), оказывает им плохую услугу. Я не могла вечно спасать Чжэня, мне нужно было думать о себе. – Не надо объяснений. Я тебя предупредила. Хочешь – слушай, хочешь – нет.

Он смущенно замолчал.

Конечно, Чжэнь правильно делал, держась ближе к остальным – зебры не без причины пасутся стадами. Но не стоит позволять другим зебрам выталкивать тебя на опасное место. Неудачники усваивают этот урок, когда лев сжирает их. Лично мне хватило, когда я увидела, как лев жрет другого, одного из школьных изгоев, который все же был рангом повыше меня, и поэтому ему позволили сесть с краю, между дверью и крутыми ребятами.

И Чжэнь напрасно позволил спихнуть себя на край, потому что он-то был из тех, кто покруче, ну или близко к тому, если не считать девчонку из тайского анклава. Все знали, что семья Лю вот-вот создаст собственный анклав. У них такой большой клан, что Лю досталась целая коробка ношеной одежды, когда она пришла в школу, и сама она дала Чжэню и его брату-близнецу Миню по пакету вещей, а остальное обещала в конце года. В анклав они не входили, однако не были и неудачниками. Но сейчас Чжэнь вел себя не как ученик Шоломанчи, а как самый обыкновенный человек.

Остальные меж тем загудели. Пока мы с Чжэнем разговаривали, на наших партах сами собой появились расписания. Все как обычно: ты на секунду отводишь взгляд, а когда смотришь на парту, на ней уже лежит листок. Если попытаешься схитрить и будешь смотреть на парту не моргая, чтобы заметить момент появления листка, школа подстроит какую-нибудь неприятность, чтобы тебя отвлечь – например, выключится свет, или сосед толкнет твой стул, или в шутку закроет тебе глаза ладонью. Нужно очень много маны, чтобы показать человеку тот тип волшебства, в который он инстинктивно не верит; прогибать приходится не только окружающий мир, но и чужую психику. В том числе по этой причине волшебники, как правило, не творят настоящую магию в присутствии заурядов. Это адски трудно. Разве что ты замаскируешь ее под фокусы или будешь колдовать в присутствии людей, которые изо всех сил стараются тебе поверить. Примерно так действуют мамины натуральные лечебные средства на обитателей коммуны.

Опять-таки, хоть мы и волшебники, мы все-таки не ожидаем, что предмет возьмет и появится из ниоткуда. Мы знаем, что этого можно добиться, поэтому нас не так сложно убедить, но, с другой стороны, нам хватает маны, чтобы бороться с убеждением. А потому школе гораздо дешевле обходится подсунуть листок на парту, пока ты смотришь в сторону – как будто его кто-то просто положил – чем показывать тебе, как расписание возникает из ничего.

Чжэнь уже вытягивал шею и пытался заглянуть в листок девочки из анклава. Я вздохнула и ворчливо сказала ему:

– Иди сядь рядом с ней.

Мне это не нравилось, но мое мнение не играло никакой роли. Подольститься к человеку из анклава – хорошая идея. Чжэнь слегка поморщился, как будто устыдившись; несомненно, мама разъяснила ему и это. Но затем он встал, подошел к тайке и представился.

Надо отдать ей должное, она вежливо склонила голову и жестом предложила ему сесть рядом. Обычно, чтобы подружиться с членом анклава, подлизываться нужно куда энергичнее. Но, видимо, до сих пор Чжэню еще не приходилось ни с кем соперничать. Несколько ребят встали позади него, и все принялись сравнивать расписания. Девочка из анклава уже изучала свой листок, очень быстро – судя по всему, она прекрасно знала, что делать. Она начала показывать его другим и что-то объяснять. Я решила потом заглянуть в расписание Чжэня, просто на тот случай, если тайка небескорыстна в своей любезности.

Но сначала нужно было заняться собственным расписанием… и одного взгляда хватило, чтобы понять, что я попала. Я давно знала, что в выпускном классе у меня будет два семинара – такую цену приходится платить тем, кто решает специализироваться по заклинаниям и старается в течение первых трех лет проводить на нижних этажах минимум времени. Но в итоге меня записали аж на четыре семинара – или пять, если считать за два чудовищный интенсив под незамысловатым названием «Санскрит, продвинутый уровень», стоявший первой парой каждый день. Примечание гласило, что это зачтется мне в качестве курсовой работы по санскриту и арабскому – но какой смысл, если, конечно, нам не предстояло изучать средневековые арабские переводы санскритских рукописей вроде той, что я обнаружила в библиотеке две недели назад. Это была узкоспециальная область. Мне повезет, если в аудитории со мной будут еще хоть три человека. Я гневно уставилась на строчку, возглавлявшую мое расписание. Я-то рассчитывала получить стандартный семинар по санскриту, читаемый на английском; это значило оказаться в одной из больших семинарских аудиторий, в обществе десятка мастеров и алхимиков, которые изучали санскрит в рамках занятий иностранным языком.

И уладить дело я не могла, поскольку рядом не было ни одного ученика выпускного класса. Обычно двое-трое таких же изгоев, как я, неохотно давали мне заглянуть в их листки в обмен на позволение заглянуть в мой; в результате я получала один-два предмета, который впихивала в свое расписание в попытке вынудить школу изменить самые неудачные пункты. Позволяется менять до трех предметов; если ты выполняешь все требования, школе приходится подгонять к ним остальное расписание, но если ты не знаешь, какие предметы вообще есть, остается играть вслепую – и ты с гарантией проиграешь.

Продвинутого санскрита хватило бы, чтобы испоганить все расписание, но, кроме того, я получила два убийственных семинара – алгебру и приложения к заклинаниям, которые должны были считаться за иностранный язык (без уточнений). Наверняка это значило, что я буду получать уйму первоисточников на разных языках без перевода. Еще мне достался расширенный курс по истории и математике. Других курсов по математике у меня не было, так что вряд ли удалось бы его спихнуть. И еще этот паршивый семинар, который я, честно говоря, ожидала – «Общие протоиндоевропейские корни в современных чарах», который считался одновременно за литературу, латынь, современный французский, современный валлийский, древне– и среднеанглийский. И я сразу же поняла, что уже через пару недель на меня градом посыплются старофранцузские и древневаллийские заклинания.

Все свободное место отводилось под практические занятия в мастерской, и я могла бы потребовать полного освобождения, поскольку в прошлом семестре сделала волшебное зеркало, которое по-прежнему изрекало в мой адрес мрачные пророчества (мне пришлось повернуть его лицом к стене). А еще меня записали на продвинутую алхимию, и график был совершенно безумный – на одной неделе занятия по понедельникам и четвергам, на другой по вторникам и пятницам. Каждый раз я буду оказываться в аудитории с разными людьми. Очень сложно в таких условиях найти тех, кто готов помочь – что-нибудь подержать или покараулить вещи, пока я схожу за инструментами.