Текст книги "Запретное влечение"

Настасья Бакст
Запретное влечение

1. Фессалийская тайна

Доспехи Септимуса Секста так сильно сверкали на солнце, что Юлии пришлось прикрыть глаза. Нынче ей привиделся какой-то ужасный сон, который она никак не могла вспомнить, но и отделаться от ощущения кошмара не получалось. Только сейчас, Юлия о нем забыла, когда увидела Септимуса, приветствующего ее отца. Сегодня один из самых знатных патрициев сделает ее семье официальное брачное предложение и назначит день свадьбы. Септимус Секст не только богат и влиятелен, он и красив. С его исполинским ростом и могучим сложением, могли сравниться разве что немногие гладиаторы-германцы, но ни у кого в Риме, да и во всей империи, не было такого пронзительного, цепкого взгляда серых блестящих глаз. Острый орлиный нос и тонкие губы делали Септимуса Секста похожим на хищного зверя, готового к атаке. Никто не умеет произносить таких жарких речей в Сенате и на Форуме, зажигать сердца легионеров и успокаивать плебс, быть ловким политиком и непревзойденным покорителем женщин. Юлия дрожала от одной мысли, что этот человек будет ее мужем, что всего через месяц в Риме не останется ни одной женщины, которая не сгорала бы от зависти к ней.

Впрочем, было одно обстоятельство, доставлявшее всей семье невесты сильнейшее беспокойство. Ее мать, Клодия Прима, ожесточенно сопротивлялась браку, вплоть до того, что грозила Квинту, отцу Юлии, разводом. Клодия ссылалась на некое пророчество, согласно которому в случае брака ее дочери с одним из Секстов, оба рода подвергнутся страшнейшим несчастьям. Квинту такого объяснения показалось недостаточно, и он принял предложение Септимуса, тем более что сама Юлия была влюблена в своего жениха безоглядно, несмотря на всю их разницу в возрасте. Септимус Секст был в два раза старше своей избранницы.

– Юлия! – вдруг раздался крик за спиной девушки, зачарованно наблюдавшей за своим возлюбленным.

Она обернулась и к ужасу своему увидела, что ее кормилица, рабыня-гречанка Лито, вскормившая ее и ухаживавшая за ней от рождения и до сегодняшнего дня, стоит, прислонившись к колонне, схватившись обеими руками за торчащий в ее груди кинжал.

Девушка пронзительно закричала, затем бросилась к Лито и успела услышать несколько слов, прежде чем та умерла.

– Он не… Не твой… – рабыня упала на каменные плиты, лицом вверх.

Юлия замерла в нескольких метрах от убитой и не могла оторвать глаз от кинжала, на рукоятке которого красовалась резная литера «К», знак, которым были отмечены все вещи ее матери! Нога в золоченой сандалии безжалостно наступила гречанке на шею, не дав произнести больше ни звука. Юлия подняла взгляд и встретилась с бесстрастным лицом Клодии Примы.

– Я поймала ее на воровстве, – спокойно сказала мать и, выдернув свой кинжал из груди Лито, спокойно удалилась, словно ничего особенного не произошло.

Юлия не могла пошевелиться. Она словно окаменела, не могла оторвать взора от кровавого пятна, расплывающегося на белой тунике Лито. Лицо убитой гречанки сохранило то странное выражение, с которым она окрикнула Юлию. Тревога, страх, забота – именно таким бывало лицо гречанки, когда она кричала на маленькую госпожу, стараясь уберечь девочку от какой-нибудь опасности. Лито хотела о чем-то предупредить! О чем-то сказать. Юлия посмотрела в сторону длинного темного коридора, куда ушла мать. Девушка схватилась рукой за колонну, и почувствовала, что холодный мрамор в состоянии согреть ее дрожащую ладонь. Юлия осторожно присела, двигаясь, будто во сне, затем встала на четвереньки и подползла к убитой рабыне.

– Это не правда, – прошептала Юлия и вытянула вперед руку, дотронувшись до теплого тела, она неловко села на бедро и вдруг, неожиданно для самой себя, издала дикий, нечеловеческий крик. Потом закрыла голову руками, словно защищаясь от ударов, и беззвучно зарыдала, дрожа всем телом.

Отец и Септимус, выбежав на террасу вместе с охраной, увидели девушку, сидящую рядом с телом Лито, раскачивающуюся из стороны в сторону. Юлия смотрела перед собой стеклянными глазами.

– Кто это сделал?!

Квинт не мог поверить своим глазам. Лито была как член семьи. Несмотря на то, что ее купили на невольничьем рынке в Александрии, гречанка умела читать и писать на нескольких языках, слагала стихи, играла на музыкальных инструментах и была превосходной гимнасткой. Она воспитывала Юлию все эти годы, став для девушки настоящей матерью. Клодия Прима изредка появлялась у дочери, и больше заботилась о том, чтобы Юлия ее боялась и уважала, чем о чувствах собственного ребенка. Однако, несмотря на это дочь все равно относилась к матери с трогательной и болезненной нежностью, изо всех сил стараясь заслужить ее любовь.

– Юлия! О, Боги! – Квинт обнял дочь и обвел глазами присутствующих.

– Кажется, это вензель твоей жены, благородный Квинт, – заметил Септимус, склоняясь над телом убитой и спокойно разглядывая рукоятку кинжала, торчащую из груди рабыни.

– Это Клодия?! Юлия, ответь, это твоя мать?

Юлия кивнула. Ей взгляд остановился на кинжале, внезапно девушка почувствовала сильную тошноту. Зажав рот ладонью, она вскочила и бросилась бежать.

– Должно быть, эта рабыня доставила сильное неудовольствие твоей жене, – спокойно сказал Септимус.

– Эта рабыня вырастила Юлию, – Квинт был поражен безразличием Секста. – Ты себе и представить не можешь, что моя дочь только что пережила!

– Представь себе, благородный Квинт, могу. И даже очень живо, – губы Септимуса Секста скривились в болезненной усмешке. – Мою мать закололи почти таким же кинжалом у меня на глазах, а следом за ней и отца.

– Прости, – сенатор почувствовал стыд. Действительно, как он мог забыть, что Септимус Секст остался сиротой в возрасте семнадцати лет, его опекуном был назначен дядя – Корнелиус Агриппа. Трагическое убийство родителей Септимуса беглыми гладиаторами потрясло Сенат.

– Ничего, Квинт, я привык к тому, что люди думают, будто я любимец судьбы и никогда не знал горя. Однако надеюсь, что это досадное происшествие не помешает тебе назначить дату заключения брака, о которой мы договорились раньше?

Квинт задумчиво посмотрел на Септимуса. Конечно, смерть Лито потрясла его дочь и ей потребуется время, чтобы прийти в себя, может быть даже много времени. Однако Квинт больше не мог держать дочь подле себя. Слишком уж прекрасной она стала. Иногда отец ловил себя на мысли, что смотрит на Юлию глазами мужчины. Это пугало Квинта. Он старался избегать таких мыслей, но красота дочери, ее безыскусственность, чистота, кроткий нрав, заставляли его сердце биться чаще, а дыхание учащаться.

– Конечно, благородный Септимус, смерть рабыни, – Квинт с трудом произнес это, – не может быть причиной для отмены брачного торжества. Моя дочь станет твоей супругой ровно через месяц, как мы и договорились. Предлагаю тебе подписать брачный договор и разделить с нами обед.

– С удовольствием приму твое предложение, – и Секст протянул Квинту руку прямо над остывающим телом Лито. Сенатор невольно поморщился, но все же ответил на рукопожатие. Иногда эмоциональная тупость Септимуса неприятно поражала сенатора. Впрочем, это, скорее всего, проявление внутренней сдержанности, успокаивал себя Квинт.

– Позови Юлию и ее мать! – приказал он рабу и указал будущему родственнику на боковой выход с террасы, ведущий прямо в центральный зал, служивший для торжественных обедов.

Клодия Прима и Юлия появились в зале одновременно, но с разных сторон. Мать и дочь являли собою разительный контраст. Убитая горем девушка, волосы которой растрепались, щеки смертельно побледнели, губы слегка дрожали, а глаза были наполнены слезами, казалась тенью из загробного мира. Смерть Лито, которая была для Юлии и матерью, и лучшим другом, оказалась слишком сильным ударом. Настолько сильным, что даже присутствие обожаемого ею Септимуса Секста не могло помочь. Клодия же, напротив, явилась на обед в самых лучших одеждах. Яркая пурпурная туника, перехваченная на талии золотым поясом, который был богато украшен жемчугом и рубинами, рубиновое ожерелье и серьги, волосы, выкрашенные специальным составом из трав в огненно-рыжий цвет, уложены в высокую прическу, состоящую из мелких аккуратных завитков. Лицо Клодии Примы было ярко накрашено, а руки, казалось, оттягивало огромное количество золотых браслетов и колец. Мать спокойно пересекла зал и заняла свое место на ложе, подле Квинта. Юлия осталась стоять на месте, глядя на Клодию с ужасом. Ноги дочери словно приросли к полу.

– Юлия, я хочу, чтобы ты вошла и заняла свое место на ложе, за нашим столом, – мягко сказал Квинт. – Сегодня я подпишу брачный договор между нашей семьей и Секстами. Прошу тебя, займи свое место, рядом с Септимусом.

Квинт не заметил яростного взгляда Клодии, который был устремлен на дочь. Юлия же увидела только его. Страх парализовал ее настолько, что она перестала чувствовать свои руки и ноги. Юлия вдруг поняла, что мать ненавидит ее так сильно, что готова убить.

– Я думаю, что мы должны отпустить Юлию, – громко и внятно сказала Клодия Прима, – она так сильно расстроена смертью этой рабыни, что даже не надела украшений, что преподнес ей благородный Секст. Это можно расценить как оскорбление, или неуважение к будущему мужу, – мать смотрела на дочь, которая в этот момент хотела только одного, оказаться как можно дальше от родительского дома.

– Я запрещаю тебе! – оборвал жену Квинт, с такой силой ударив ладонью по столу, что кувшин с вином, стоявший перед сенатором, опрокинулся. – Юлия, возвращайся в свои покои, твоя мать также немедленно нас покинет!

Клодия презрительно посмотрела на мужа, поднялась и медленно направилась к выходу. Остановившись возле него, она на секунду замерла, а затем обернулась с искаженным от ярости лицом.

– Никогда! Никогда ты, Септимус Секст, не женишься на моей дочери! Клянусь Юпитером, что скорее…

– Вон!! – взревел Квинт, вскакивая со своего места. Клодия повернулась к нему спиной и вышла. Юлия продолжала стоять на месте, на глазах ее заблестели слезы, а колени задрожали. Девушка посмотрела на своего возлюбленного, словно умоляя его о помощи, поддержке. Ее беспомощный, растерянный взгляд искал сострадания и защиты.

Септимус Секст казался совершенно безучастным. Он словно не присутствовал в зале вовсе. Протянув руку к ближайшему полному кувшину, Секст спокойно налил себе вина, было слышно как оно булькает в серебряном кубке, и выпил. Затем взял нож и отрезал кусок мяса от стоявшего рядом поросенка.

Кто-то схватил Юлию за руку и потащил прочь от этого кошмарного видения.

– Идем, идем скорее, – услышала она шепот Мину, маленькой черной рабыни, которую недавно привезли из провинции для работы в доме.

– Куда ты меня ведешь? – спросила Юлия.

– Лито написала тебе записку, я нашла у нее…

Мину смутилась. Узнав о смерти гречанки, она тут же бросилась в пристройку, где жили рабы, прислуживавшие в доме, чтобы успеть присвоить себе все ценное, что осталось от Лито. Сама Мину не видела ничего дурного в том, чтобы забрать вещи покойника, они ведь ему больше не нужны, но римляне это осуждали.

Юлия схватила небольшой смятый обрывок папирусной бумаги, на котором было написано по-гречески: «Возлюбленная моя Юлия, тебе нельзя быть женой Секста, лучше уйти служительницей в храм Гестии, чем вступить в этот брак…». И все. Было видно, что кто-то согнул лист бумаги, и оторвал нижнюю часть таким образом, чтобы осталась только первая фраза.

– Мину, ты кого-нибудь здесь видела? – Юлия не сомневалась в том, кто оторвал кусок папируса, но все еще надеялась, что это неправда.

– Нет, госпожа, я никого не видела.

Юлия огляделась вокруг, запах сандала… Откуда? Она поднесла к носу записку. Теперь никаких сомнений! Сандаловое масло-то самое, которым мать умащивает ладони.

– Это она…

Девушка почувствовала, как у нее подкашиваются ноги и леденеют руки. Она села прямо на каменный пол, рядом с постелью Лито. Ужас, охвативший Юлию, невозможно описать. До сих пор ей казалось, что мать ничего не сможет сделать, чтобы воспрепятствовать ее браку с Септимусом, но теперь! Стало понятно, что Клодия Прима не смирится. Она убила Лито. Но зачем было убивать гречанку, воспитательницу Юлии, которая была против союза с Секстом, также как и Клодия? Все эти мысли вихрем пронеслись в голове несчастной дочери Квинта. Но как ни странно, теперь ей хотелось во что бы то ни стало, и как можно скорее стать женой Септимуса. Назло матери! Она попросит мужа, чтобы тот провел с ней первую брачную ночь в доме Квинта. Так она отомстит за Лито и все усилия Клодии окажутся тщетными. Юлия никогда не простит мать.

– Я хочу пойти в храм Гестии, – тихо, но твердо сказала Юлия Мину. – Пойди и скажи, чтобы мне приготовили носилки. Затем сообщи моему отцу, что я отправилась в храм, чтобы узнать, благословят ли боги мой брак. Иди!

Мину испуганно кивнула и побежала исполнять приказание.

Оставшись одна, Юлия дала волю слезам. Она упала на постель гречанки и рыдала, сжимая мягкое покрывало, сохранившее еще запах Лито. Девушка восхищалась своей воспитательницей, как никем больше. Несмотря на свой возраст, гречанка сохранила красоту и обрела какую-то особенную царственную величавость. Невозможно было оторвать взгляд, когда Лито, в белой тунике, шла через сад, держа в руках лиру. Черные волосы, среди которых не было ни единого седого, были уложены на голове рабыни по-гречески, то есть в высокую строгую прическу, без того огромного количества локонов и завитков, которые предполагает римская мода. Из-за огромных черных глаз, тонкого носа с небольшой горбинкой и четко очерченных губ, тонких, но идеальной формы – Квинт прозвал гречанку Медеей, так она была похожа на легендарную царицу Колхиды. Все вокруг замолкали, чувствуя восторженный трепет, когда Лито брала в руки лиру, или арфу и божественно пела, искусно аккомпанируя себе. Руки гречанки многократно привлекали к себе внимание скульпторов, бывавших в доме Квинта. Длинные узкие ладони, тонкие запястья, бархатистая кожа – все это заставляло сердца замирать от странного, необъяснимого ощущения – присутствия красоты. Юлия обожала свою воспитательницу. Она хотела бы отдать ей все свои украшения, самые красивые наряды, все свое время, но Лито ничего этого не было нужно. Она занималась воспитанием маленькой хозяйки с таким удовольствием и усердием, что можно было бы предположить, что Юлия – родная дочь гречанки. Квинт многократно предлагал Лито свободу, но гречанка каждый раз отказывалась, отвечая, что хотела бы навсегда остаться в этом доме и заботится о Юлии. В последнее время, после того как Септимус Секст сделал семье Квинтов официальное предложение, Лито была очень грустна. Ей не хотелось расставаться с воспитанницей, но в тайне, гречанка надеялась, что ее передадут в дом Секстов, вместе со всем остальным личным имуществом Юлии. Может быть, именно поэтому рабыня и не хотела свободы. Столь велика была ее любовь к девушке.

– Ну что ж, коль скоро мы остались одни, благородный Квинт, может быть, подпишем условия брачного договора между нашими семьями? – Секст внешне был спокоен, но, судя по странному блеску в его глазах, Квинт понял, что Септимус злится.

– Я не вижу к этому препятствий, – сухо согласился сенатор.

Поведение Клодии только укрепило его решимость выдать дочь замуж. Он не позволит, чтобы капризы жены, которая давным-давно холоднее льда по отношению к мужу, испортили жизнь Юлии. Она ведь влюблена в Септимуса. Он богат, красив, честолюбие обеспечит ему удачную политическую карьеру. Да… Пожалуй, нельзя найти для дочери лучшего мужа. И все же на сердце у Квинта было очень тяжело. Он не видел в глазах Септимуса нежности, заботы и ласки. Да, Секста, безусловно волнует Юлия, но… Квинт хотел бы, чтобы Септимус любил свою будущую жену с безрассудной, слепой силой, как и ее отец. Чтобы Юлия для Секста была дороже жизни, точно так же, как и для самого Квинта. Он успокаивал себя рассуждениями о том, что Септимус и не должен становиться Юлии вторым отцом. Ведь сам Квинт будет всегда рядом, и в случае необходимости, если его дочери будет плохо, потребует от семьи Секстов объяснений, а по законам Республики может требовать и расторжения брака. Это обстоятельство успокаивало Квинта.

– Тогда прикажи подать все необходимое, чтобы мы могли подписаться и поставить свои печати под свитком, – Септимус отпил вина из своего бокала. Ему хотелось поскорее покинуть дом Квинта. Секст даже не хотел увидеть Юлию. Судя по выражению ее лица, когда невеста появилась в зале, она слишком сильно огорчена смертью своей рабыни.

Септимус часто представлял себе тело Юлии, но соблазнительным ему казался один единственный момент – когда он будет лишать ее девственности. Секст был настолько пресыщен женщинами, что уже не мог испытывать длительной, полной огня страсти. Во время сатурналий, когда весь Рим превращался в бордель, Септимус старался уехать в провинцию. Вид проституток навевал на него тоску. Бурная молодость наложила неизгладимый отпечаток на Секста. Женщины отдавались ему так охотно и легко, так сильно враждовали между собой из-за его благосклонности, что он привык считать их чем-то вроде сосудов, полных низменных страстей, глупости, злобы и ревности. Женитьба на дочери сенатора, тем более такого уважаемого как Квинт, открывала Сексту дорогу на политическую арену Республики. Юлия произвела на Септимуса благоприятное впечатление при первой встрече. Наивность, чистота, кротость нрава – все это делало дочь Квинта похожей на свежий, прекрасный, полураспустившийся цветок. Однако, Секст был уверен, что это не надолго. Познав плотские наслаждения, войдя в круг знатных римских матрон, Юлия очень быстро станет такой же эгоистичной, развратной и расточительной как все остальные. Септимус не питал никаких иллюзий насчет девушки, но насладиться ее чистой, нежной, искренней любовью ему хотелось.

Квинт быстро, и даже как-то торопливо поставил печать и подпись под брачным договором. Секст был этому несколько удивлен. Все знали, какую нежную и пламенную любовь питает сенатор к своей прекрасной дочери. Септимус не ожидал, что тот так быстро согласится выдать ее замуж.

– Ну что ж, раз уж мы договорились, выпьем! – Секст поднял кубок.

– Выпьем, – Квинт помрачнел. Ему хотелось, чтобы Септимус как можно скорее уехал. Секст почувствовал это, поэтому решил быстро и без лишних слов, изложить суть своей просьбы.

– Сенатор, я хотел бы отказаться от земельного участка, который ты предлагаешь своей дочери в качестве приданого. Взамен я желал бы получить от тебя часть тех сокровищ, что стали твоими после окончания войны с Карфагеном.

Септимус произнес это спокойно и уверенно. Желание Квинта поскорее выдать дочь замуж дало Сексту возможность диктовать свои условия. Возможно у сенатора есть какие-то причины, по которым он должен как можно скорее устроить брак Юлии… Но Секста это ни капли не волновало. Квинт ожидал этой просьбы. Он был даже удивлен, что Септимус не высказал ее с самого начала. Сенатор был готов пойти на соглашение, тем более, что считал землю большей ценностью, чем золото и серебро, которых добивается Секст.

– Если это предпочтительнее для тебя, Септимус Секст, то конечно мы поступим так как ты предлагаешь. После победы над Карфагеном, огромные богатства которого уже на пути в Рим, наша семья получит свою долю, и приданое Юлии, возможно, пополнится. Думаю, что ты, Секст, можешь жениться на моей дочери сейчас, и получить обширный земельный участок в одной из южных провинций, а затем мы прибавим к нему пятую часть тех карфагенских сокровищ, что достанутся нашей семье.

– Я верю, что ты искренен в своих речах, благородный Юлий Квинт, но…

– У тебя все же есть сомнения, благородный Септимус Секст? – Квинт сделал акцент на слове «благородный», и приподнял бровь, по лицу его, казалось, пробежала тень неудовольствия, граничащего с презрением.

– Честно говоря, я готов отказаться от земельного участка в южных провинциях, если ты, Юлий Квинт, согласишься составить приданое своей дочери только из тех сокровищ, что прибудут к тебе из Карфагена, – решительно заявил Септимус Секст.

– Ты предусмотрителен.

Не будучи в силах скрывать свое презрение дальше, Юлий Квинт поднялся со своего места, и сделал несколько шагов в сторону террасы. Конечно, Септимус Секст предпочитает карфагенское золото землям в провинции, потому что золото можно скорее обратить в дорогие колесницы и шелковые восточные ткани, на золото можно купить должность претора, золотом можно оплатить услуги изысканных греческих гетер. А что земля? Ее нужно обрабатывать, для нее нужно выделять рабов, нужно искать честного управляющего.

– Хорошо, ты получишь приданое Юлии карфагенскими сокровищами, – громко и твердо произнес Квинт, подняв вверх свою правую ладонь, – Клянусь Юпитером, а теперь оставь меня. Через час мне нужно быть в Сенате.

– Благодарю тебя, благородный Юлий Квинт, – Септимус Секст положил руку на грудь и почтительно склонился, но на губах его играла нехорошая усмешка. – Позволь предложить тебе мои носилки. Они широки и удобны, шелковый полог защитит тебя от палящего солнца, а мои рабы – самые быстроногие в Риме, они понесут тебя как северный ветер, восемь чернокожих и сильных бегунов, не останавливаясь ни на секунду, и без малейшей тряски доставят тебя к ступеням Сената.

В сладком и услужливом голосе Секста Квинту почудилась насмешка. Септимус знает, что сенатору больно слышать речи, из которых понятно, что Секст не любит его дочь так сильно, как хотелось бы Квинту.

– Прими ответную благодарность за предложение, но я не могу допустить, чтобы такой гость возвращался из моего дома пешком. Я отказываюсь.

– Что ж, другого ответа я и не ожидал.

Септимус церемонно попрощался с сенатором, и направился к выходу.

– Сенат… – пробормотал он себе под нос, спускаясь по широким ступеням к тому месту, где ждали его носилки. Секст подумал, что Квинт ведет себя очень странно. – Я бы дал тысячу сестерциев, чтобы узнать, почему он так торопится выдать дочь замуж, даже за того, кто ему неприятен.

– Знатная и очень злая женщина в пурпурных одеждах оставила для вас, хозяин, письмо, – старший раб, черный как ночь над Нилом, с поклоном протянул Сексту небольшой свиток. Септимус приложил его к носу. Сандал…

– Ну что ж, посмотрим, что ты пишешь мне, Клодия, – насмешливо сказал Секст, устраиваясь поудобнее на носилках. – Домой! – крикнул он рабам. Носилки мгновенно поднялись вверх. Черные носильщики двигались синхронно, и обладали огромной силой и выносливостью, благодаря чему их хозяин не ощущал ни малейшего неудобства.

В письме было следующее.

«Клянусь, что убью тебя! Я не побоялась воткнуть кинжал в грудь этой любопытной рабыни, не побоюсь умертвить и тебя! Знай, что отныне ты всегда в опасности. Может быть, я подошлю к тебе убийц, может быть, отравителей – каждый миг моя ненависть может поразить тебя! Но у тебя есть последний шанс. Сегодня, когда солнце скроется, я приду к тебе».

– Куасиба! – Секст обратился к старшему рабу. – Я передумал! Я решил посетить термы. Потом мы отправимся в гости к тому, кто меня пригласит, и останемся в доме этого человека на ночь. Вот тебе сестерций, чтобы вы могли купить себе воды и пищи.

– Так вы не намерены возвращаться сегодня домой, хозяин? – уточнил раб.

– Нет, Куасиба. Пока я буду в термах, пусть кто-нибудь из вас сбегает к моему отцу и сообщит, чтобы сегодня ночью в моих покоях выставили усиленную охрану. Женщину, которая придет ко мне, нужно будет выбросить вон. Я напишу записку для семьи.

– Слушаюсь, хозяин.

Куасиба – бывший гладиатор. Септимус выкупил его раненым и лечил, теперь же постоянно держал при себе. Раб выполнял обязанность секретаря, носильщика, охранника, и был даже привязан к своему хозяину. Жизнь в Риме, где были водопровод и канализация, много пищи и доступных женщин, нравилась Куасибе, поэтому отсутствие свободы его не тяготило. Жизнь гладиатора была опасна, но ведь и у себя на родине постоянно приходилось воевать. Когда же Секст выкупил раба, Куасиба решил, что даже если ему когда-нибудь вернут свободу – он останется с хозяином. Что делать с этой свободой? Быть крестьянином сингалезец не хотел, торговать не умел, наниматься в легионеры казалось опасным. Куасиба решил так – ему очень повезло, что он стал рабом Секста.

Юлия переступила порог храма Гестии, и почувствовала могильный холод. Храм богини домашнего очага был одним из самых старых в Риме. Огромные каменные столбы поддерживали своды, терявшиеся в темноте. Запах благовоний, что курились перед огромным изваянием Гестии, дурманил. Сюда приходят молодые девушки, чтобы спросить о судьбе своего брака, сюда приходят замужние матроны, чтобы узнать о причинах постигших их несчастий. Все они возжигают специальные свечи, и засыпают в храме, в надежде получить во сне откровение. Свечи, что делают жрецы храма, особые. Такая свеча стоит триста сестерциев. Если вдыхать ее аромат-то мир вокруг преображается, вспоминая чьи-то лица, невольно открываешь их сходство с каким-либо животным, или какая-то черта характера становится явной, вспоминается интонация разговоров, отчего смысл их становится совсем другим, физически ощущается, как поток времени движется сквозь собственное тело. Это новое, неожиданное, странное осознание мира приводит к тому, что женщины неожиданно понимают или вспоминают нечто такое, что способно указать правильное решение, подсказать выход из ситуации, понять, что же именно стало причиной неудач. Незаметно бодрствование сменяется сном. Сны в храме Гестии бывают странными. Иногда невозможно понять, о чем они, потому что женщина может увидеть свое далекое будущее. Однако жрецы храма всегда сумеют растолковать то, что увидела просящая милости Гестии. За отдельную плату, конечно.

Юлия прошла внутрь храма. В самой его глубине, сбоку, располагался небольшой зал, где можно было приобрести все необходимое для моления. Небольшой коврик из белой шерсти, свеча, благовония, которыми следовало умастить руки, лицо, шею и грудь, тонкий свиток с текстом молитвы Гестии, и описанием действий, которые надлежало совершить. Все это стоило около полутора тысяч сестерциев. Храм Гестии был одним из самых богатых в Риме. Жрецы сохраняли его в первозданном виде, не приобретая дорогих украшений – мрачные каменные своды, почерневшие от дыма, что веками поднимался вверх от ритуальных костров и курений, холод, темнота, странная акустика помещения, не создававшая никакого эха; даже если в храме было много женщин, все равно казалось, что вокруг – гробовая тишина. Огромное изваяние Гестии, сидящей в кресле, расположенное в центре зала, а вокруг простые каменные плиты, отполированные до блеска тысячами женских тел, что простирали руки к богине домашнего очага, моля об ответе, о правдивом предсказании, и зачастую – о помощи.

В темноте были видны огоньки – может быть семь или восемь. Юлия отошла в самый темный угол, так, чтобы Гестия была перед ней, и расстелив свой коврик, села на колени. Обряд требовал, чтобы лицо, шея, ладони и грудь были натерты специальным маслом, состав которого жрецы держали в строжайшем секрете. Запах был очень странным, слишком пряным, аромат не похож ни на один из тех, что знала Юлия. От этого масла по коже разливалось тепло, которое проникало все глубже и глубже.

Юлия зажгла свечу и вдохнула ее аромат. Тусклое пламя и большое количество дыма было результатом подмешивания какой-то растительной губчатой массы, внутрь. Девушка опустилась на коврик, чувствуя странную, даже в какой-то мере неприятную, истому. Она словно балансировала на границе между сном и явью. Перед глазами возник Септимус Секст, и Юлия, не в силах сдерживать себя, сильно сжала ладонью свою грудь. Словно Тантал, стоящий посреди ручья в прекрасном саду, приговоренный мучиться голодом и жаждой, который не может дотянуться до веток, что гнутся от сочных плодов, не может зачерпнуть прохладной, освежающей воды, – Юлия хотела отдаться Септимусу. Она лежала на спине, порывисто дыша и сгорая от страсти. Постепенно Юлия погрузилась в странную дрему. Тело ее было совершенно неподвижно, но душа, словно отделившись от своей земной оболочки, бодрствовала. Юлия отчетливо понимала, что она в храме, и ждет предсказания. Она как будто встала и увидела свое собственное тело, распростертое на полу. Юлия огляделась вокруг и удивилась тому, что находится в храме совершенно одна. Вокруг не было ни единого огонька. Только статуя Гестии освещалась слабым, непонятно откуда струившимся лунным светом. Внезапно в самой глубине храма появилась какая-то светящаяся точка. Девушка смотрела на нее как зачарованная. Свет становился все ярче и ярче, словно приближаясь к Юлии; она отступила назад, закрывая глаза рукой, зажмурилась…

И открыв глаза, увидела, что сидит в каком-то очень странном помещении. Кругом было огромное количество непонятных вещей. Юлия поняла, что она сидит на неком треножнике, у которого почему-то имеется четыре ножки и спинка. Перед ней большой стол, покрытый вытертой скатертью из старой, затертой материи, которую девушка не смогла определить. Подняв глаза, Юлия невольно вскрикнула и отпрянула назад. Напротив сидела древняя старуха, державшая в руках колоду карт.

– Ну, здравствуй опять, – скрипучим голосом приветствовала ее ведьма. – Опять хочешь узнать будущее? – и старуха рассмеялась.

Юлия смотрела на нее широко раскрытыми глазами и ничего не могла понять. Ведьма была совершенно не похожа на царственную богиню домашнего очага Гестию.

– Ох, я и забыла, что ты ничего сейчас не вспомнишь! – ведьма махнула на Юлию рукой. – Ладно, так и быть. Разъясню.

Старуха сделала один жест рукой, и перед Юлией на столе оказалось три карты.

– Сейчас, – ведьма перевернула первую карту, – тройка мечей. Ты на распутье. Решается твоя будущая судьба. Причем не только на это существование, но и все последующие. Ошибешься – не видать счастья вовек. Ни в этой жизни, ни в других. Вторая карта. Ближайшее будущее, – ведьма перевернула вторую карту, – Паж Мечей. Очень похож на Короля Мечей, но это обман. Он не тот. Он не твой. Берегись его. И третья карта, – старуха перевернула третью карту. – Король Пентаклей! – в самом конце пути ты встретишь Его. Мужчину, назначенного тебе судьбой. Он обязательно появится, но нельзя ошибиться. Помни – нельзя ошибиться! Тяни карту. Одну. Посмотрим, поможет ли тебе судьба.

Юлия подчинилась. Она быстро вытянула из колоды одну карту и положила перед собой.

– Пусто! – черная как ночное небо над Нилом в сезон дождей карта лежала перед девушкой.