Текст книги "На грани фола"

Глава 12

Тори

– Он в порядке? – Вскочив, я с трудом удерживаю себя на месте, когда мама Громова наконец выходит ко мне.

Мы с парнем, имени которого я так и не спросила, привезли Арсения в больницу, где она работает, как выяснилось, главврачом кардиологического отделения. Руслан остался разгонять вечеринку, безымянный парень быстро сбежал, сообщив, что ему нужно отдать машину брату, а я… я оказалась один на один с Громовым и его задницей, которая застыла у меня перед глазами. Боже, нет! Фу, не в том смысле. Просто я до сих в шоке от того, что смогла это сделать – поставить укол, который, по словам врачей, встретивших нас на входе в отделение реанимации и интенсивной терапии, возможно, спас ему жизнь. До этого я только бабушке колола лекарства. От силы раз десять. Ну и знала теорию. Попроси меня сейчас повторить, и я не…

– Да, он в порядке, – очень сдержанно отвечает его мама, а я громко выдыхаю, не следя за собой. И только страх отходит на второй план, как меня затапливает чувство вины.

– Я понятия не имела, простите меня, я… – выдаю на одном дыхании и сглатываю горечь во рту. – Мне ужасно стыдно, я не хотела…

– Я думаю, тебе следует сказать все это Арсению, а не мне. Он спрашивал о тебе.

– С-спрашивал?

Его мама смотрит на меня внимательно, изучающе, прямо в глаза. Уверена, у нее много вопросов. Хотя бы что ее сын делал с девчонкой, которая похожа на бродяжку в старом свитере, и почему та решила его убить. Но ее манеры явно не позволяют спросить об этом в лоб.

– Да. Утром его переведут в стационар. Сможешь навестить его. – Я киваю, пытаясь уложить в голове все, а Громова, прежде чем оставить меня, добавляет с циничной улыбкой: – Только, пожалуйста, обойдемся без меда. Арсений любит зеленые яблоки, их можно принести.

Уверена, мои щеки вспыхивают, и я даже не пытаюсь это скрыть. Я готова извиниться перед этой женщиной еще сотню раз. У меня ведь и мысли не было… Чертов Громов! Зачем он вообще потащил меня с собой? И кто в здравом уме хранит дома продукт, который может убить? А вдруг они подумают, что я специально?..

– Руслан выяснил, как мед появился в доме, – говорит мама Громова, будто отвечает на не высказанный мной вопрос. – Он был в подарочной продуктовой корзине, которую принес кто-то из ребят. Оттуда достали алкоголь и фрукты на стол, а мед и сладости остались.

– Ох…

– Арсений предпочитает не распространяться об этом. – Она особенно подчеркивает последнее слово.

– Конечно, – шепчу я, испытывая нечто вроде облегчения от того, что с меня подозрения в предумышленном убийстве сняты.

Но тугой ком, в который сжались мои внутренности, все равно не расслабляется. Внутренний голос нашептывает мне, чтобы я была спокойнее. Везде можно извлечь выгоду. Чем, мол, аллергия на мед не то самое слабое место, которое я искала, чтобы избавиться от Громова? Этим фактом ведь можно воспользоваться, чтобы надавить на него, шантажировать. Тем более Арсений не жаждет, чтобы об этом узнали все, но… Вечное дурацкое «но», на которое давит моя совесть! С ней попросту невозможно планировать никакую месть! И все же только подумаю, как плохо все могло закончиться… От этой мысли меня даже тошнит.

К черту Громова.

К черту месть и шантаж.

К черту его слабости.

Вполне возможно, что после горчично-медового покушения на него Арсению и так надоест возиться со мной. По крайней мере, я очень надеюсь на это. Спустившись по лестнице на первый этаж, я уже собираюсь убраться подальше, когда вдруг четко осознаю, что стою посреди больничного коридора в домашней одежде без карты и наличных денег, а на телефоне сдохла батарея.

– Чертов Громов, – рычу я под нос, проклиная мажора, с появлением которого вся моя размеренная и спокойная жизнь пошла под откос. И откуда он взялся со своей аллергией на мед? У кого вообще бывает аллергия на мед? Моя бабушка бы его засмеяла.

Взвесив все, я понимаю, что до утра точно не доберусь до общежития, да меня и при большом желании не пустят туда ночью – дверь после двенадцати закрывают, а сон у Лилии Петровны, нашей вахтерши, такой крепкий, что ее из пушки не разбудишь. Если я вообще живой до него дойду пешком и меня никто не ограбит, не изнасилует и не убьет. Бр-р-р. Вариантов у меня немного, поэтому я устраиваюсь поудобнее на скамейке в углу и не замечаю, как прикрываю глаза.

Следующее, что я чувствую, когда моргаю, – это боль в затекшей шее. Затем вижу силуэт передо мной.

– Ты почему еще здесь?

Я тру лицо, сажусь, заправляю за уши волосы, разминаю шею и шиплю, ощутив, как по левой ноге расползаются ужасно неприятные мурашки.

– Что…

– Ты должна была уехать домой.

Я пытаюсь соображать быстрее: больница, мама Громова, бургеры с медом.

– Я решила дождаться утра, чтобы сразу… – Договорить мне не дают, а я не могу признаться, что тупо застряла здесь из-за ее сына, который вполне может теперь подать на меня в суд.

– Уже утро. Пойдем.

Прежде чем встать, я смотрю на настенные часы и понимаю, что прошло четыре часа. За окном светает, в больнице по-прежнему немноголюдно, а мама Громова все еще меня пугает. Я даже не спрашиваю, куда мы идем, пока не оказываемся в двухместной палате, на одной из коек в которой спит… боже мой, это ведь Громов!

– Я не…

– Подожди здесь. Дежурного врача я предупрежу только, – она останавливается в дверях и строго хмурит брови, – лучше будет, если ты ляжешь на отдельной кровати. Не злоупотребляйте моей добротой.

Я даже ответить ей ничего не успеваю, а она уже исчезает из виду. Что может быть ужаснее, чем прикончить богатого дурака со связями? Разве что его мама попросит не заниматься с ним сексом, пока тот в больнице.

Полный провал.

Оглянувшись по сторонам, я нахожу дверь в уборную и скрываюсь там. Умываюсь, полощу рот, приглаживаю волосы – все бесполезно. Выходить не спешу. Я не хочу оставаться с Громовым в одной комнате три на три. Не могу я. Это слишком: душно, страшно, неприлично. А еще стыдно. Да, несмотря на то какой он дурак, мне стыдно за то, что я натворила. Пусть и не специально, но за непредумышленные убийства ведь тоже наказывают тюремным сроком.

Просидев в туалете на крышке унитаза еще какое-то время, я все-таки высовываю нос из-за двери и проверяю, спит ли Арсений. Зло обычно не дремлет. Медленно подхожу к кровати, пока каждый шаг дается с непомерным трудом. Я не хочу его видеть, смотреть на него, и все равно глаза так и примагничиваются к безмятежному лицу и голым плечам. Сейчас, когда Громов спит, он кажется таким… обычным? Нет высокомерия во взгляде, презрительной ухмылки, из его рта не лезут пошлые шуточки. Он спокоен, расслаблен и будто бы улыбается. Даже скулы не такие острые, как обычно.

Застыв прямо над ним, я против воли и всех доводов разума разглядываю его шею, кулон на ней, ключицы, подкачанную грудь, наполовину прикрытую больничной простыней. Я не могу не признать, что он чертовски хорош собой. Такой Громов, возможно, даже мог бы понравиться мне. Конечно, если бы на планете Земля не осталось других парней, но все же. Да, мог. Понравился бы. Может, даже…

Я вздрагиваю, потому что Арсений дергается и поворачивает голову в сторону. Затем еще раз. И еще. Его начинает откровенно трясти, а меня снова накрывает это чувство полной безысходности. Я теряюсь, хлопаю глазами. Понимаю, что нужно кричать, звать на помощь, но, как во сне, не могу произнести ни звука. В горле застревает ком. Сжав кулаки, чтобы унять дрожь, я набираю воздуха в легкие и оборачиваюсь к двери.

– По-мо-ги… – Еще не разогнавшись до полной громкости, мой голос обрывается, потому что я ощущаю на ягодицах ладони, которые толкают меня ближе к кровати. Все происходит слишком неожиданно, и я, не удержавшись на ногах, почти падаю на улыбающегося Громова. Сердце колотится навылет, дыхание сбивается, в нос бьет чужой запах. Его. – Ты!

Я возмущена до предела и застигнута врасплох. Одним коленом я упираюсь в пружинистый матрас, а двумя руками – в подушку по обе стороны от довольной морды. Между нашими лицами тают и без того жалкие сантиметры, пока мы смотрим друг на друга. Он – пошло задрав бровь, я – испуганно вытаращив глаза. Не помню, когда была так близка с кем-то. Чтобы тело к телу и глаза в глаза. Мы оказываемся настолько рядом, что я вижу, как его радужка отливает золотом, когда луч света пробивается в окно. И это завораживает. Даже слишком.

– Ты такой придурок! – Мотнув головой, чтобы избавиться от наваждения, я пытаюсь оттолкнуться, но Громов не дает. Он, напротив, только сильнее сдавливает пальцы на моей талии, не позволяя мне сдвинуться. – Отпусти! Нельзя так шутить!

Он не отпускает. И улыбаться не перестает.

– Должен же был я отомстить тебе за то, что ты меня чуть не убила.

Не смешно. Вообще не над чем ржать, но ему весело. Он и правда идиот. Или аллергическая реакция перетекла на мозг, гипоксия, все дела.

– Я совершу еще одно покушение, если ты меня не отпустишь! Прямо! Сейчас! – Я бы и хотела, чтобы это прозвучало грозно, но больше похоже писк.

И это не действует.

– Незабываемый вечер ты нам устроила, Булочка, а? – тянет он насмешливо. – Я себе, конечно, не прогулку до больнички представлял, когда звал тебя в гости.

Без сомнения, я заслужила, но можно было бы и промолчать сейчас, мысленно-то я себя и сама уже розгами исполосовала за идею податься в высокую кухню и смешать соус. Поел бы мажор Арсений чистого майонеза, ничего подобного бы не случилось.

– Я не знала, – пищу я. – У кого вообще бывает аллергия на мед?

Игнорируя вопрос, Громов совершенно наглым образом перемещает одну ладонь на мой затылок, другой цепляет край свитера и гладит полоску кожи над джинсами, пока я не дышу.

– Как твоя рука? – шепчет он, прижимая меня к себе, а я еще больше теряюсь. Какая рука? А, моя? Я и забыла про нее.

– Не отвалилась.

Арсений поглаживает мой локоть и тянет воздух, зарывшись носом в мои волосы. Простой звук. Обычный. Но внизу живота у меня начинает пылать.

– Я серьезно. Все хорошо. Твоя змеиная мазь помогла, и это совсем не значит, что я…

– Ш-ш-ш… – шипит Громов мне на ухо. Я замираю и незаметно кусаю губу, чтобы сдержать стон. Не могу перестать думать о том, что не чистила зубы.

Боги, зачем я об этом думаю?

– Круто пахнешь, Булочка. – Громов выбивает из меня дух всего парой слов. Я забываю, как меня зовут, упускаю момент и не сразу замечаю, что касаюсь пальцами его голой каменной груди, которая так круто…

– Гхе-гхе, – доносится покашливание из-за спины, и я отскакиваю от Арсения на несколько метров в один прыжок, чтобы через секунду столкнуться со строгим взглядом его мамы.

Глава 13

Арсений

Лицо Огневой в тот момент, когда в палате появляется моя мама, – это, конечно, нечто. Если бы сфотографировал, фотка могла бы стать отличным материалом для мемов. Там прямо все сошлось: испуг, ужас, смущение и все еще восторг, который девчонка наконец-то испытала в моих объятиях. Да-а-а, сколько бы ни воротила нос с видом, будто я ей противен, когда мы остаемся одни, все равно плывет. Впрочем, я тоже, что уж скрывать. В физическом плане на самом примитивном уровне мы как-то неожиданно совпали.

– Привет, ма, – говорю с улыбкой.

– Судя по всему, чувствуешь ты себя нормально, – натянуто произносит она, испепеляя Булочку взглядом.

– Так точно, отлично себя чувствую, – подтверждаю я. – Мне Виктория Огнева как раз помогала… м-м-м… немного взбодриться с утра.

– Я вижу. – Мама сводит идеальные брови на переносице, но глаза ее подозрительно блестят. Смеется она, что ли? – Врач сейчас на обход придет. Давай ему ваши упражнения для бодрости демонстрировать не будем.

Я беззвучно ржу, а из угла, в котором прячется девчонка, доносится какой-то сдавленный звук. Это мольба о помощи или желание меня убить? Подозреваю, последнее.

Не следовало, конечно, подставлять Булочку, но я не удержался. Уж очень занятно наблюдать, как румянец с ее щек переходит на шею и, скрываясь под свитером, дальше на грудь, которую я не вижу, но которая там точно есть. Снова подвисаю, вспомнив, как Огнева выперлась к нам с пацанами полуголая, а девчонка в это время в ужасе дышит так часто, что скоро, кажется, потеряет сознание от гипервентиляции легких и мне придется делать ей искусственное дыхание рот в рот. В принципе-то я не против, но мама в качестве третьей – фу, короче.

И пока разворачивается эта немая сцена, в палату входит врач с моей медкартой. Мама переключает внимание на него, а Булочка потихоньку ползет к выходу. Я торможу ее, окликнув, и прошу подать джинсы, отчего та, снова смущаясь, становится бордового цвета. Не задерживаю девчонку, хоть и хотел бы помучить. Достаю из кармана и протягиваю ей справку под пристальным взглядом мамы, которая обещает мне еще много вопросов, а Огнева бурчит неразборчиво «спасибо» и «до свидания» и исчезает за дверью. Ладно, пусть живет, разберусь с ней потом.

Несмотря на то что чувствую я себя отлично, в больнице меня задерживают до обеда – ждут, пока придут результаты анализов. Терплю я только из-за мамы. Она вчера реально перепугалась, поэтому в самоволку уходить не рискую. Да и самому немного стремно: аллергия на мед у меня с детства, но таких «приходов» я и не вспомню. Не иначе Огнева в соус все-таки яда своего нацедила.

Остаток воскресенья я провожу с семьей дома. Вожусь с братишкой, ем мамину стряпню и получаю подзатыльники, когда шучу, нет ли к блинчикам меда. А к вечеру еще и папа нарисовывается на пороге. Думал, пришел по горячим следам меня проведать, а он как герой-любовник маме веник пионов в зубах притащил, со мной лишь парой слов обмолвился. Никогда, блин, не пойму высоких отношений моих разведенных родителей.

С понедельника в универе тщательно подчищаю концы неудачной вечеринки. По факту про аллергию никто, кроме Руса и Огневой, не знает, для остальных версия с паленой травкой прокатила. Не то чтобы правда меня сильно парила, но такие факты лучше держать при себе – хрен его знает, когда какой-нибудь ревнивой суке или обиженному сопернику придет в голову выбить меня из игры. Лучше, короче, не распространяться.

Булочка всю неделю меня сторонится и на сообщения не отвечает. Точнее, те до нее не долетают, будто заблокировала зараза. Пробую атаковать телегу (и даже немного угрожаю ей), так она и там, прочитав, игнорит меня и оставляет наедине с одиночными серыми галочками. Я не вижу ее, но точно знаю, что в универ она ходит и даже с качком-переростком тусит – это мне Рус зачем-то докладывает, придурок. Видимо, на глаза она мне сознательно не попадается, а я после анафилактического шока, который та мне устроила, будто мозгом размяк. Никак не могу состряпать для нее новое задание – такое, чтобы и с огоньком, и не повторяться. И докладов никаких, как назло, мне не задают, чтобы я мог перепоручить ей. Думаю даже бросить эту дурацкую затею, ясно обоим ведь, что надо потрахаться и разойтись разными дорогами. Так уж и быть, очкарика ее отпущу, на хрен его. И Огневу тоже. Она, блин, быстрее убьет меня, чем с долгом рассчитается.

Так я думаю до пятницы.

В пятницу же все шумят насчет тусовки в новом клубе на Чехова. Я с Русом, Саней и его девушкой подгребаем к одиннадцати, предварительно накидавшись вискарем в кабаке недалеко от моей квартиры. Сканирую толпу девиц на танцполе, в которой каждое второе лицо уже знакомо, и чувствую, что не вставляет. Идея Быкова ужраться в хлам тоже нежизнеспособной оказывается – у меня в крови сегодня бурлит азарт совсем другого толка. Такой утолить может только аппетитная задница в ладонях и пара ореховых глаз, в которых плещется дерзость.

«Я не понял, ты где?» – набиваю в телефоне.

Очень надеюсь, что Огнева не спит и прочтет телегу. За ней в общагу, как за спящей красавицей, я, конечно, не потащусь, и вечер будет безнадежно испорчен.

«В смысле?»

Попалась, Булочка.

«Чехова, 44. У тебя двадцать минут».

«Это приказ?»

«Ну если тебе так больше нравится», – пишу я, испытывая необъяснимый прилив возбуждения, и добавляю, чтобы наверняка, про расплату за мед.

Свернув приложение, бросаю мобилу на стол и беру стакан с виски и колой. Вяло болтаю янтарную жидкость в нем, вполуха слушая, о чем треплются парни. Лика, девушка Сани, в основном молчит. Потанцевать бы пошла, что ли. Но кто я такой, чтобы лезть в их отношения? И кто здесь вообще диджей? Такой отстой уже лет десять в нормальных клубах не ставят. Собственно, какая-то тоска, а не вечер. Сам не понимаю, как начинаю поглядывать на часы. С момента, как я отправил сообщение Огневой, прошло семнадцать минут. Придет она или нет? Как же бесит, что меня это вообще заботит.

Глотнув алкоголь, я гипнотизирую вход, а стоит отвести глаза – ловлю на себе блестящий взгляд Смирновой. Она меня всю неделю обхаживала, но я прямо четко, блин, понимаю, что на нее у меня больше не стоит, а насилие над собой – точно не мой конек, даже когда секса хочется очень сильно. Правда, мое равнодушие Карину не смущает, она покидает танцпол и походкой озабоченной тигрицы прет на меня. Останавливается между моих разведенных ног, наклоняется к уху и, обдавая запахом приторных духов, задвигает:

– Арс, здесь випка свободна, может, возьмем?

Фу, как пошло. Невинные лани меня тоже не особо вставляют, но и гиен я на дух не переношу: я же мужик, а не овечка, чтобы становиться безропотной добычей серого волка. В охоте есть свой кайф, неужели телок этому мамы не учат?

– Карин, настроения нет.

– Так я тебе его подниму, – не теряется блондинка, недвусмысленно потираясь коленкой о мой пах.

Ноль реакции. Карина – отстой. Я кладу ладони на ее тощую задницу и сдвигаю в сторону, чтобы не закрывала обзор. И в этот самый момент из темного холла показывается Огнева под руку с ботаником Веней. Наши глаза встречаются лишь на мгновение, потом ее взгляд спускается вниз на мои ладони, которые все еще держат Смирнову за зад. Булочка презрительно морщит нос и отворачивается к своему никчемному дружку. Луч стробоскопа бьет мне по глазам. Я моргаю несколько раз, чтобы вернуть ясность зрения, но парочки у входа уже нет.

Да твою ж мать!

– Карина, отвали, – рычу я, когда та начинает пошло тыкать мне в лицо своими сосками. – Сказал же, что настроения нет. И не будет теперь никогда, ясно тебе?

– Иногда ты ведешь себя как мудак, Гром, – обиженно выпятив губу, цедит Смирнова.

– Я и есть мудак. Ты что, еще не поняла?

Поднимаюсь на ноги, посылаю Смирнову и, осушив бокал, иду на поиски Огневой. Впервые за вечер – да черт, за всю неделю – ощущаю в крови приятное бурление, предвкушая нашу встречу. Пора переходить на новый уровень.

Беги, Булочка, беги со всех ног, Арсений Громов вышел на охоту.

Глава 14

Тори

Что я здесь делаю?

– Что мы здесь делаем? – вздыхает сонный Веня, потирая переносицу. Он сегодня без очков, в линзах, которые я заставила его купить. Глаза у него голубые и красивые, нечего прятать их за толстой оправой. – Я двое суток не спал из-за семинара по матанализу.

– Мы здесь, Вениамин, отрабатываем долг, не ной. Не по своей воле в этот змеюшник притащились.

Я долго бегала от чувства вины. Теперь нужно убедиться, что Арсений в полном здравии и все тот же мудак, чтобы меня отпустило, и потом биться с совестью уже по другому вопросу. Потому что Диме сегодня я снова отказала, как только мне написал Громов. Мы собирались идти на ночной ужастик в кино, но я соврала ему, что плохо себя чувствую. И это при том, что после прошлого раза он даже не потребовал объяснить мою странную связь с мажором. Правда, я сама не удержалась и сказала, что помогаю тому с учебой, мол, подрабатываю так. И пусть, по сути, это не такая уж и неправда, чувствую я себя все равно ужасно, но…

– Слушай, я серьезно, – Балашов смешно хмурит брови, когда пытается выглядеть возмущенным, – говорил и повторюсь снова – забей на Громова. Я с ним разберусь. Помутузят месяц и забудут. Мне не нравится, что ты таскаешься из-за него по злачным местам.

– Ага, чтобы ты утонул в фонтане, а потом твой призрак до конца моих дней ходил за мной по пятам, – усмехаюсь я, представив картину, – или летал по пятам. Или что там вообще эти призраки делают.

– Я, может быть, и лузер, но не настолько. Уверен, в фонтане с водой по пояс я не захлебнусь. Пострадает только мое эго. Иди скажи этому козлу, что ты ему ничего не должна, и мы поедем домой.

– Не думаю, что это так просто, – отвечаю и, облокотившись на стойку, прошу бармена налить две колы со льдом. – Угощаю.

Я машу рукой у Вени перед лицом, чтобы он и тут не начал возражать.

– Постой, или тебе нравится? – застает он меня своим вопросом врасплох.

– В смысле? – Я нервно улыбаюсь, и против воли в голове всплывает больничная палата, руки Громова на моих бедрах и горячий шепот. Ага, и осуждающий взгляд его мамы. Позорище! У меня щеки горели еще два часа после того, как я сбежала от этого семейства, чтобы пешком доползти до общаги.

– Он что, тебе нравится? – Мой спятивший друг щурит глаза, чтобы затем широко распахнуть их. – Тори, нет. Я знаю этот твой взгляд. Громов уж точно не лучший объект для симпатии, и все это ничем хорошим не закончится, если ты прямо сейчас…

– Веня, я скроюсь на пару минут. – Заметив надвигающийся шторм в лице самого Зевса, я прерываю тираду друга и толкаю к нему по столу стакан колы с трубочкой.

Не то чтобы я всерьез рассчитывала спрятаться от Арсения, не выходя за периметр клуба, но находит он меня явно быстрее, чем я предполагала. Быстрее, чем я оказываюсь к этому готова. Если к этому вообще можно подготовиться. Здесь гуляют несколько сотен людей, как он так быстро меня вычислил? Мерзкий бабник. Терся бы и дальше со Смирновой, а меня оставил в покое!

– Ладно, – доносится в ответ неразборчивое мычание. – Только не задерживайся. Знаешь же, что мне такие тусовки не по душе, – летит уже в спину, потому как я со старта топлю на всех скоростях.

Быстро нырнув в толпу на танцполе, я пробираюсь к уборным, но прямо перед ними резко беру вправо в надежде запутать преследующего меня Громова. А после, затаившись в укромной нише у выхода, я перевожу дыхание и даже радуюсь тому, как быстро среагировала на опасность. Уже разворачиваюсь, чтобы проверить, чист ли путь, но в результате врезаюсь в двухметровую преграду, приятно пахнущую парфюмом.

Очень знакомым парфюмом.

– Ты. – Это простая констатация факта без эмоций. Я не боюсь, не испугана. Будто только и ждала, что меня поймают.

Боже, а что, если Веня прав? Что, если я сама не поняла, как попала в эту ловушку?

– У нас в программе вечера кросс по пересеченной местности, Булочка? – насмешливо тянет Арсений, едва не задевая своим длинным носом мой.

– Удивлена, что ты заметил. – От необъяснимого волнения мой голос звучит непривычно низко и сипло. Приходится прокашляться несколько раз, но, кажется, я делаю только хуже.

– И что это должно значить? – уточняет он, делая шаг навстречу.

– Ты вроде был занят своей подружкой, – бросаю я, не подумав, как это может прозвучать со стороны, и отступаю назад.

Довольно усмехнувшись, Громов приближается снова. Так мы и танцуем, глядя друг другу в глаза до тех пор, пока моя спина не упирается в прохладную стену. Это все – дальше некуда.

– Ревнуешь? – спрашивает он с самодовольной ухмылкой, которая придает ему особый шарм.

Мне нужно прекратить смотреть ему в глаза и думать об очаровательно острых, черт бы их побрал, скулах! Ну а что? Я всегда мечтала о таких, но с пухлыми щеками это осталось чем-то недостижимым. Люди с красивыми скулами – дьяволы во плоти.

– Ага, ревную. – Собравшись с силами, я демонстративно закатываю глаза. – В твоих мечтах.

– А в твоих? – Он выдыхает эти слова где-то в районе моего рта. – Как давно ты думаешь обо мне?

Он наступает, оказывается совсем рядом. Из-за его близости у меня явно повышается температура, иначе как объяснить горящие щеки и легкую дрожь. Мне это не нравится. Или нравится. Очень. Я уже ни в чем не уверена, но из последних сил пытаюсь бороться не только с ним, но и с самой собой.

– Мы договаривались, что ты не будешь приставать ко мне.

– Мало ли, о чем мы договаривались.

Он делает попытку поймать мои губы, но я уклоняюсь.

– Арсений. Сделка.

– К черту сделку. Мне надоело, – звучит коротко, отрывисто, раздраженно. – Ты убьешь меня быстрее, чем рассчитаешься с долгом.

Он ухмыляется и так проникновенно смотрит, что я задерживаю дыхание, прежде чем заговорить снова.

– Значит, мы квиты? – С трудом верится в это. – Я больше ничего тебе не должна?

После этих слов мне самой становится грустно. Как бы смешно ни звучало, но, по-моему, Веня впервые в жизни оказался прав, и это плохо. Очень плохо. Нельзя грустить из-за Арсения Громова.

– Ну… как сказать, не должна. Возникли новые обстоятельства, – тянет он, отвечая на мой вопросительный взгляд. – Я хочу тебя.

И, не дожидаясь того, что скажу я, Арсений вдруг сокращает оставшееся расстояние между нашими лицами и, наклонившись, упирается своим лбом в мой лоб. Он прижимается твердым телом ко мне так плотно, что я… Черт! Так, что я ощущаю… его! Упирающегося мне прямо в живот!

Мой рваный выдох и глаза, готовые от ужаса вылезти из орбит, Громова откровенно веселят.

– Сам в шоке, Огнева. Но с физикой не поспоришь. – Он касается кончиком носа моей щеки, проводит линию к уху и, прихватив губами мочку, шепчет так, сволочь, вкрадчиво и возбужденно, что меня снова бросает в дрожь: – Я капец как хочу тебя.

Вот так просто – хочу тебя. В его мире все просто: захотел, взял, попользовался, выбросил.

– К Карине обратись. У нее по физике пятерка.

Наверное. Может быть. Хотя вряд ли. Блин, в голове такой бардак!

– У меня на нее не стоит, Булочка, – ничуть не смущаясь, сообщает мне Громов и тычется носом в висок, чтобы жадно втянуть в себя воздух.

Он опять. Меня. Нюхает. Извращенец.

– Почему ты зовешь меня Булочкой? – Я пытаюсь хоть как-то отвлечь его, потому что это слишком сильно напоминает мне прелюдию. – Из-за моих форм?

– Дурная ты. Формы у тебя огненные. Что ты любишь на десерт? – звучит неожиданный в контексте нашей беседы и упирающегося в мой живот стояка вопрос.

– Я не ем сладкое, – сиплю в ответ, наконец принимая осознанное решение оттолкнуть Громова, и упираюсь ладонями ему в грудь. Это старые спортивные привычки – не есть сахар. Я люблю мясо и пиццу.

– А я обожаю, Булочка, – говорит он таким тоном, словно это самый страшный секрет. – Ты пахнешь, как отличный десерт – сливочный и вкусный. Сладкая девочка. Так бы и облизал тебя всю.

От откровенно пошлого подтекста у меня начинают печь щеки, подмышки и низ живота. Я трусливо закрываю глаза и дышу через раз, но гулко стучащее в бешеном ритме сердце выдает меня.

– Не дрожи. – Арсений опускает ладонь на мою спину и резко дергает на себя, заставляя прогнуться и ахнуть от неожиданности. – Я не сделаю тебе больно, – шепчет, обжигая мое лицо дыханием, в котором чувствуются мята и алкоголь. – Наоборот. Хочу сделать приятно. Нам обоим.

С этими словами он не спеша накрывает мой рот своим и слегка втягивает нижнюю губу, а я… что я? Я забываю, почему собиралась его оттолкнуть, почему сторонилась его и из-за чего он мне так не нравился. Все, что я сейчас знаю и помню, – это бабочки, которые остервенело бьются в клетке ребер, стараясь не сгореть в том пожаре, что разгорается внизу живота.

Черт. Черт!

Пока я не опьянела от похоти и меня не испепелило вместе с насекомыми, я кусаю Громова. Смачно и от всей души. Он с шипением отшатывается, трогает губу и смотрит на ладонь. Крови нет, но след точно останется – я думаю об этом, но мысль обрывается, когда Арсений стреляет в меня взглядом. Я напрягаюсь, предчувствуя опасность, но все равно не бегу от него и не кричу. Когда Громов двумя размашистыми шагами настигает меня и, до боли сжав затылок, толкает к себе, я добровольно разбиваюсь о его губы.

Вдребезги.