Текст книги "Девушки из Блумсбери"

Глава четвертая

Правило № 14

Время ухода сотрудников зависит от ежедневных нужд и достижений.

Грейс Перкинс и Вивьен Лоури в этот суматошный день ушли вместе ровно в 5:30, как и каждый рабочий день за последние четыре года. Что бы ни произошло, пусть даже управленческое падение, персонал всегда следовал расписанию.

Джентльмены могли часы заводить по тому, как Грейс подходила к кассе с перекинутой через левую руку простой черной сумкой и элегантно сложенными ладонями. Вивьен тут же бросала свои занятия, чтобы схватить собственную черную сумку. Они вместе выходили и шли прямиком на автобусную остановку на Рассел-сквер. Первую часть пути до дома они сетовали друг другу на события дня и крепились относительно дня грядущего, радуясь, что находятся вдали от ушей руководящих ими мужчин. В Камден-тауне Вивьен всегда сходила с автобуса и пересаживалась на железнодорожную ветку Хакни. Она могла бы ехать до дома от Блумсбери напрямик, но сэкономленное время было менее привлекательным, чем время, потраченное на то, чтобы высказать свои жалобы Грейс.

Сегодня, однако, они были странно молчаливы, пока сидели на соседних креслах. Грейс смотрела из окна на вечернее небо, чья темнота прерывалась кляксами уличных ламп и зажженных окон. Ночь скрывала грязь и тени, отброшенные дымом, что висел над Лондоном извечным облаком, что будто отображало народное настроение.

Автобус до Камден-тауна медленно полз на север, проезжая мимо Рассел, а затем и Тэвисток-сквер. Границы этих идеально геометричных парков были отмечены зданиями со всякого рода государственными службами: больницами, университетами, Британским музеем и даже бывшим местом расположения министерства информации Джорджа Оруэлла, где работал во время войны муж Грейс.

Она почувствовала, как Вивьен похлопала ее по левой руке, и обернулась.

– Говорят, Оруэлл умирает, прямо там, в Университетском госпитале. Подслушала в магазине, как об этом говорил один из редакторов «Секер и Уорбург».

Грейс вздохнула, вспомнив об их собственном больном.

– Бедный мистер Даттон. Он, должно быть, в ужасе, что все его видели в таком состоянии. Интересно, что скажет доктор.

– Что бы ни сказал, Даттон точно не будет слушать.

– Может, он нас удивит.

Вивьен пренебрежительно фыркнула.

– Ну, ему бы все равно стоило отдохнуть. В январе всегда особо нечего делать.

– Он мог бы нанять ту девушку, Эви. Люблю, когда подтверждается, что я ошибаюсь в отношении человека.

Теперь фыркнула Грейс, и не менее пренебрежительно.

– Вовсе не любишь.

– Пожалуй, не люблю.

– И все же было бы неплохо, появись в магазине еще одна девушка.

– Да, тебя же окружают мужчины. – Вивьен заколебалась. – Праздники нормально прошли?

Грейс быстро улыбнулась.

– Моя мать избаловала мальчиков.

– А Гордон? Хотя, полагаю, ты и так его балуешь.

Грейс чувствовала внимательный взгляд Вивьен.

– Что до мужчин в магазине, – сказала она вместо ответа, – разумнее было бы Эви поставить на третий этаж, а Фрэнку позволить рулить всем, пока не вернется мистер Даттон.

– Ты все продумала. Как всегда. – Вивьен подмигнула, затем встала, чтобы выйти на своей остановке. – Нас они точно не повысят.

Когда Вивьен сошла с автобуса, Грейс незаметно положила сумочку на сиденье рядом, надеясь на покой и тишину перед возвращением домой.

Хотела ли Грейс вообще идти домой? Сам факт этого вопроса годами беспокоил ее.

Ее муж, Гордон, был сложным человеком, для подгонки под непредсказуемые смены настроения которого всю повседневную жизнь приходилось безрадостно резать на кусочки. И все стало только хуже после войны, когда, служа в отделе пропаганды с сотнями высокообразованных сотрудников, он нашел еще больше людей, на которых можно жаловаться. Грейс и Гордон встретились еще в 1937 году, когда ее взяли секретарем в компанию перестрахования, где он был менеджером среднего звена. В двадцать семь, в мечтах о детях, Грейс уже начала бояться, что останется старой девой (страх, в котором она сомневалась теперь при виде более молодых и современных женщин вроде Вивьен, которые практически наслаждались своим незамужним статусом), и согласилась выйти за Гордона всего после нескольких месяцев свиданий. Гордон, сам приближавшийся к сорока, казалось, не стремился тянуть, – как Грейс узнала позже, исключительно из-за постоянного давления Мамы Перкинс, а вовсе не страсти к ней. Первый сын появился на свет годом позже, второй еще быстрее. А затем началась война, и все в семье резко замерло.

Гордон долгие часы проводил за работой, говорить о которой не мог, а Грейс вынуждена была растить обоих мальчиков практически одна. Они все больше раздражались от ее постоянных переживаний: о бомбах, что без разбору сыпались на округу, об окопе, который прокопали неподалеку в Кенте, чтобы отразить возможное вторжение, о мужчинах, что отправились в Европу и никогда не вернулись. Она благодарила Бога за то, что, будь его милость, ее мальчикам никогда не придется участвовать в подобной войне, тогда как они в детской наивности открыто ненавидели тот же самый факт.

Когда война завершилась, позиция жертвы у Гордона никуда не делась. Его настроение лишь омрачилось, когда посветлели небеса над Англией, и Грейс большую часть усилий тратила на попытки удержать его от того, чтобы не взрываться на нее или мальчиков. Или на подтекающую дождевую бочку. Или на молочника, который прошел слишком близко от розовой клумбы Гордона. Или на тысячу других вещей, которые, по мнению Гордона, плели против него заговор. Если бы только все и вся вели себя как должно, тогда и он бы мог быть счастлив. Неужто он просил слишком многого?

Конечно, да, но Грейс никогда не озвучивала эти мысли, потому что это было бы нахально и черство – два ее качества, против которых Гордон боролся сильнее всего. Взгляд Грейс на мир категорически отличался от взгляда мужа. Если бы она могла дать хоть какой-то романтический совет, она бы сказала: нужно искать человека, который разделяет твои страхи, любопытство и веселье.

Любое нахальство она научилась при Гордоне подавлять, но Грейс никогда не считала себя черствой. Она просто не считала, что мироздание кому-то что-то должно. Жизнь была по-своему трудна для всех – ей самой можно было бы позавидовать за то, что у нее была семья у очага и крыша над головой, и никто бы не догадался, что порой ей хотелось остаться в автобусе и никогда с него не сходить.

Безразличие к собственной жизни смущало ее, потому что она любила своих сыновей, теперь десяти и одиннадцати лет, любила больше всего на свете. Она любила их загорелые на солнце, все в полосках, тела летом и беспокойные ноги, что вечно спрыгивали со всякого рода прикованных тяготением к земле вещей: перевернутых диванов, жестяной крыши сарая Гордона позади дома, узловатого старого ореха на лужайке перед ним. Как загорались их лица, когда она заваривала им солодовое молоко перед сном зимой, и теплые лбы, к которым прикасалась губами, желая хороших снов. Но ей казалось, что она представляет только начало и конец их дней. Что еще хуже, для Гордона она была дырой в центре, источником разочарования и горечи, человеком, который – если бы только она была достаточно доброй, достаточно любящей – мог бы все для них исправить, а вместо этого всячески отказывался. Как ни старался, он никак не мог понять почему: почему она все время хотела сделать его несчастным.

Например, поступив на работу в книжный магазин. Ближе к концу войны Гордона отправили на лечение. Нервное истощение – такова была официальная причина, но он утверждал, что из него просто выжимали все соки. Ему назначили недельную пенсию, которая едва покрывала траты на продукты, и к 1946 году его жена начала впадать в отчаяние, особенно когда послевоенные цены начали взлетать.

Однажды утром Грейс отправилась в Камден-таун за покупками. И когда автобус приблизился к ряду мясных, рыбных и овощных лавок, она импульсивно решила не сходить с него. Двухэтажный автобус следом направился к станциям «Кингс-кросс» и «Сент-Панкрас», все глубже и глубже забираясь в Вест-энд, дальше, чем Грейс когда-либо приходилось бывать. Она сидела на самом переднем ряду второго этажа, сквозь прозрачное, не закрытое сеткой стекло разглядывая, как весь Лондон бурлит внизу. Она думала о книге, которую читала мальчикам перед сном, – «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна, и в момент редкой прихоти, подходившей к ее вдруг импульсивному настроению, Грейс могла представить себя в кабине футуристической субмарины, в изгнании исследующей море, вдали от всех, за кого вынуждена нести ответственность.

Когда автобус достиг Блумсбери, Грейс узнала название Грейт-Ормонд-стрит, потому что на ней находилась детская больница, которой писатель Дж. М. Барри передал права на «Питера Пэна», другую любимую ее сыновьями книгу. Автобус продолжил пыхтеть по все более узким улицам, а Грейс решила сойти и погулять по округе. Так она и оказалась впервые на тихой мощеной улочке под названием Лэмбс-Кондюит, которая протянулась между более людными Гилфорд-стрит на севере и Теобальдс-роуд на юге. С георгианских времен эта улица и семьдесят восемь заведений на ней были прибежищем всякого сорта привлекательных магазинов, от кондитерских, сырных и винных до ювелирных, книжных и как минимум двух конкурирующих магазинов игрушек.

Грейс порадовала себя утренней булочкой и кружкой дымящегося черного кофе в палатке на углу поблизости и стала бесцельно прогуливаться, позволяя кофе обжигать кончик языка, но все равно продолжая его пить. Усевшись, наконец, на кованую лавочку, она обнаружила прямо напротив объявление, помещенное на уровне глаз в витрине книжного магазина.

ТРЕБУЕТСЯ ПОМОЩЬ

Взрослая, ответственная и усердная дама-секретарь для ведения административных дел и поддержки главного управляющего. Владение стенографией Питмана и скорость печати 100 слов в мин. обязательны. Дополнительная информация доступна внутри.

Сам магазин представлял собой именно то, за чем туристы ехали в Лондон. Наружные деревянные панели были выкрашены в насыщенный синий цвет, на уровне улицы располагалась изогнутая витрина и два ряда симметричных георгианских окон над ней, а в веерообразное викторианское окошко над дверью был вставлен витраж с восходящим солнцем. Единственным указателем, кроме объявления о поиске сотрудника, были слова «Книги и Карты Блумсбери», растянутые золотом по всей длине магазина, от двери слева до дальнего края витрины.

Книги в витрине, которые привлекали взгляды большинства прохожих, Грейс особо не заинтересовали. Ей нравилось читать, но более всего ей нравились деньги – или, вернее, как меньшее их количество превратить в большее. Находчивая и разумная женщина, Грейс хорошо подходила для своей роли главного хранителя семьи. Она всегда ценила экономику управления домашним хозяйством и стремление повторно использовать все, что можно: сохранять остатки еды для завтрашнего ужина, банку с пуговицами, клубок разных ниток. Грейс твердо верила в возможность выжать все из доступного. Единственным, что не поддавалось ее предприимчивому духу, был список продуктов для семьи: поскольку талоны все еще были в ходу, питание семьи Перкинс редко отличалось от стандартных мяса, овощей и одного яйца в месяц на каждого.

Ровно в тот момент довольно приятный на внешность мужчина схожего с Грейс возраста остановился прямо перед ней и принялся что-то искать в портфеле, бормоча себе под нос. Осознав, что загораживает ей вид на витрину книжного, он отступил назад.

– Ох, простите великодушно, я вам мешаю?

Грейс подняла на него глаза, чтобы вежливо улыбнуться и покачать головой, – но кофе от движения пролился из кружки на подол ее твидовой юбки-карандаша.

– Ох, боже, – с беспокойством сказал мужчина. Доставая идеально отглаженный платок из переднего кармана пиджака, он уронил ключ, который наконец-то нашел, и только и мог, что беспомощно наблюдать, как тот отскочил под лавку, на которой сидела Грейс.

Она отставила руку с кружкой в сторону и инстинктивно наклонилась, чтобы достать ключ, и они оба улыбнулись, когда их головы едва не столкнулись.

– Довольно неуклюжая из нас пара, – сказал мужчина в самой элегантной манере. Грейс сразу же прониклась к нему симпатией – он, казалось, больше всего стремился к тому, чтобы не потревожить ее. Чем больше он сердился на себя, тем любезнее был к ней. Прямая противоположность Гордону, которого она тоже когда-то считала элегантным, в стиле Шарля Буайе или Бэзила Рэтбоуна, пока не оказалось, что он просто привередлив и брезглив.

В то же время хорошо одетый высокий молодой блондин с лицом ангела появился в переднем вестибюле магазина и широко распахнул дверь на улицу.

– Простите меня, ваше величество, мы нуждаемся в помощи? – спросил он со смешком, как раз когда мужчина триумфально воздел ключ, крепко зажатый в руке.

Грейс наблюдала, как они смешливо, дружески подшучивали, прежде чем вместе исчезли в магазине. Она осталась сидеть на лавке и снова прочитала объявление. Все это ей было знакомо – она была в свое время компетентным секретарем. Скорость Питмана у нее была великолепной, и она определенно могла считаться взрослой, что, как она поняла, подразумевало необходимость быть либо слишком замужней, либо слишком старой, чтобы угрожать хрупким отношениям в коллективе.

Грейс сделала еще один глоток из кружки, отнесла ее обратно в палатку и нехотя пустилась в обратный путь. Она уже добралась до автобусной остановки, когда что-то заставило ее повернуться. До самого этого дня она не знала что. Ей понравилась чуждость утренней булочки, вкус кофе, приготовленного в кои-то веки не ее собственными руками, поездка на автобусе-Наутилусе. Элегантность неуклюжего мужчины, дружелюбие другого.

Так они тебя и заманили, заявит потом Вивьен.

Глава пятая

Правило № 6

Историческая репутация магазина в качестве поставщика наилучших книг нуждается в постоянной поддержке

Владельцем «Книг Блумсбери» был Джереми Баскин, 11-й граф Баскин, чей прадед выиграл магазин во время затянувшейся игры в карты в одном частном клубе Вест-Энда ровно сто лет назад. Для графства Баскин «Книги Блумсбери» стали лишь еще одним владением в многовековом портфеле, на пару к нескольким поколениям скаковых лошадей, оригиналу Хогарта и ряду домиков для рабочих в ближайшей к йоркширскому родовому гнезду деревне.

Оказавшись в графских руках по прихоти, прихотью магазин и оставался. До нынешнего графа Баскина семья не слишком обращала внимание на «Книги Блумсбери» и владение на Лэмбс-Кондюит, где магазин находился. Они в целом нечасто посещали город. Но Джереми Баскин любил Лондон, любил гулять по многолюдным изгибающимся улочкам и наталкиваться на что-то, чего прежде не замечал. Город был полон бесконечных сюрпризов, и приходилось все время держать ухо востро из опасения перед тем, что можешь обнаружить или пропустить.

Лорд Баскин испытывал отеческую приязнь к магазину и его персоналу, который часто казался ему сборищем полных жизни, но вечно спорящих детей. Сам он был бездетным, разведенным и одиноким. Служба в Северной Африке завершилась искалеченной левой рукой и женой, сбежавшей в его отсутствие с молодым американским солдатом. Получился скандал, достойный книги «Пригоршня праха» его друга Ивлина. Но вместо того, чтобы рвануть от сплетен в глубины амазонской сельвы, граф укрылся в «Книгах Блумсбери», пока высшее общество бежало от Лондона и Блица в свои загородные поместья. Молодых людей из магазина призывали на службу, их места часто занимали женщины, а лорд Баскин проработал там до конца войны.

В отличие от других мужчин из его семьи, Джереми Баскин любил знакомиться с людьми всех сортов. Он был воплощением сердечности и мог найти что-то интересное практически в любом. Когда его покойный старший брат, отец и дед держались крайне узкой прослойки общества – бездельничащей аристократии, – Джереми делал все, чтобы услышать истории других людей, больших или маленьких. Он верил, что нет лучшего места познакомиться с ними, чем книжный магазин.

За стойкой кассы, где теперь с неохотой трудилась Вивьен, Джереми Баскин сам близко познакомился с некоторыми из возможных причин ее недовольства. Роль покупателя в некоторых людях раскрывала худшие качества. Было что-то удивительно – и трагично – демократичное во всем этом. В один миг измученная домохозяйка с прилипшим к рукаву леденцом будет требовать возврата денег за явно прочитанную книгу, а в следующий – профессор из одного из ближайших университетов станет критиковать беспорядок на этаже редких книг. Лорд Баскин никогда не мог предсказать, когда наступит неловкий или агрессивный момент, но здесь на помощь пришли годы подготовки к наследованию семейного поместья. Он видел магазин – и мир – как серию взаимосвязанных кусочков. Его задачей было обеспечить беспроблемную работу их всех, и его природное дружелюбие помогало ему приспосабливаться к сиюминутным нуждам других, одновременно умудряясь не уступать территорий. Нынешний граф Баскин не мог позволить себе продолжить терять их.

Для начала Финансовый акт 1949-го установил 80-процентный налог на наследство, стоимость которого превышала миллион фунтов; когда умер дед Баскина, подлежащий уплате сыном и наследником налог был лишь малой частью этого. Результатом для графства стала необходимость продать все несущественные владения, чтобы покрыть расходы на содержание более важных. От магазина стоило избавиться первым – он приносил лишь несколько тысяч фунтов в год с Великого упадка 1930-го. Дела шли так туго, что мистер Даттон и мистер Аллен, самые старшие сотрудники, получали небольшую часть своей годовой зарплаты акциями в попытке сохранить ликвидность. Скоро, сложив свои доли, они завладеют контрольным пакетом, и участие семьи Баскин в «Книгах Блумсбери» подойдет к концу.

Недавно мистер Даттон упомянул, что вместе с мистером Алленом планирует сделать именно это. Однако лорд Баскин не был уверен, что они были лучшим выбором для того, чтобы ввести магазин во вторую половину двадцатого века. Как бы искренне он ни любил и ни уважал обоих мужчин, Баскин не мог не задумываться о том, что, возможно, настало время для изменений. Фрэнк все больше и больше времени проводил в дороге, пока Герберт отмахивался от идей молодых сотрудников как от назойливых мух: нет тематическим распродажам, нет мероприятиям по билетам и абсолютно нет персонализированным подпискам и услугам для домашних библиотек. Мать лорда Баскина, известная и щедрая хозяйка, научила его, как важно располагать других к себе и дарить им приятный опыт. Даттон и Аллен продавали лишь воспоминание о прошлом, а прошлое теперь было не в цене. Лорд Баскин понимал финансовую сторону книготорговли лучше многих, и исторический магазин его семьи едва ли стоил земли, на которой стоял.

К счастью для лорда Баскина, ей он все еще владел. Большая часть земли в Англии оставалась в руках нескольких тысяч наследственных пэров вроде него. Но лорд Баскин подозревал, что впереди «поместных дворян», как любил называть себя его отец, ждало воздаяние. «Дворяне» как джентльмены, «поместные» как удачливые. Унаследовав отцовское хладнокровие и свободный дух матери-американки, Джереми Баскин не тревожился от мыслей о переменах, он знал, что на его долю всегда хватит. Но многим из его круга перспектива нового десятилетия, два дня как наступившего, казалась нервирующей. Аристократия начала при первой возможности продавать семейные дома, либо сносить, когда возможности не было. Все искали приглашений: выходные за городом или вечеринка в лондонском доме за счет хозяина могли решить многие финансовые трудности.

Так граф обнаружил себя у бара в главной гостиной дома на Белгрейв-сквер. Гости отмечали возвращение Вивьен Ли на сцену в «Трамвае «Желание» после короткого периода восстановления. Баскин планировал уйти пораньше. Сообщение, которое ему оставили на стойке отеля «Рассел» в Блумсбери было довольно тревожным: Герберт Даттон позвонил, чтобы сообщить о временных перестановках в персонале в связи с его коротким, но досадным отсутствием. Зная как верность мистера Даттона работе, так и его привычку минимизировать все прочее, лорд Баскин был достаточно обеспокоен, чтобы меньше обычного заботиться о вихрящихся вокруг него светских условностях.

Он с облегчением заметил, что Ярдли Синклер пробирается сквозь толпу сверкающих коктейльных платьев насыщенных цветов и черных пиджаков без намека на жилеты. Это было лишь одно из многих послевоенных изменений в одежде, к которым лорду Баскину, уже перешагнувшему за сорок, пришлось привыкать. Несмотря на эту неформальность, Ярдли выглядел таким же элегантным и таким же озорным, как всегда. Будучи крайне уважаемым, но общеизвестно скупым главой музейных услуг в «Сотбис», Ярдли проводил время между Лондоном и маленькой хэмпширской деревенькой Чотон, где недавно приобрел несколько акров фермерской земли. По слухам, свой дом он делил там с другим мужчиной, местным фермером и еще одним членом Общества Джейн Остен. Лорд Баскин знал и любил Ярдли многие годы с тех пор, как они вместе учились в Кембридже.

– Синклер, ты, получается, вернулся с фермы?

Ярдли кивнул, одновременно весело подхватывая фужер шампанского с подноса, незаметно протянутого официантом – последний, в отличие от них, был привычно одет в смокинг.

– Да, – промурлыкал Ярдли своим шотландским говором, который – лорд Баскин готов был поклясться – с годами становился только сильнее. – Нет ничего лучше, чем отметить Новый год с толпой напившихся сидра деревенских.

– Общество снова собралось?

– Все, кроме малышки. Она все еще в Кембридже, далеко превзошла наши скромные усилия. Но я привез с собой Мими. Она где-то тут. А ты? Выбирался в город?

Баскин прикончил свой бокал шампанского, но отказался от второго.

– Нужно держать голову трезвой, – объяснил он в ответ на вопросительный взгляд Ярдли.

– Проблемы с дамами?

Баскин рассмеялся, будто идея была абсурдной.

– Едва ли. Кому нужен стареющий разведенец с полуразвалившимся поместьем?

– Поместье есть поместье, старик. А разводы явно в моде. – Ярдли игриво приподнял бровь, оглядывая комнату, в которой несколько женщин силились подслушать лорда Баскина – такого высокого и привлекательного, что он возвышался над любой толпой.

Проследив за его глазами, лорд Баскин заметил, как леди Браунинг с хитрым выражением внимательно слушает их разговор. Она намеренно встретилась с ним взглядом, прежде чем прошептать что-то на ухо своей близкой подруге Эллен Даблдей, недавней вдове американского магната-издателя. Баскин мог только гадать, какие сплетни эти женщины вынесут с вечера. К счастью, он знал, что его частная жизнь, в последнее время начавшая ставить в тупик даже его, была в безопасности от любопытных глаз.

– Проблемы в магазине, вообще-то, – наконец ответил он Ярдли. – Управляющий уходит на больничный, и Фрэнка Аллена придется вызывать обратно.

– Аллену это не понравится. Он в последнее время от злости лопается из-за новых приобретений «Сотбис».

Баскин кивнул.

– Даттону придется перемешать все позиции, персонала не хватает. Девушкам в магазине наверняка и надеяться нечего на какое-то повышение – Даттон для этого слишком старомоден.

– Возможно, он наконец расслабится.

– Маловероятно. – Лорд Баскин горестно улыбнулся. Он знал Герберта Даттона несколько десятилетий, знал его пятьдесят одно правило и дрожащий, но железный кулак – тот был не способен на импульсивность или инициативу.

– Магазин принадлежал твоей семье сколько – сто лет? Возможно, настало время оставить его.

Баскин медленно покачал головой.

– Что будет с женщинами? Страна все еще в кризисе. А еще мистер Рамасвами, он добирался из самой Индии, надеялся на работу в научной среде, но вынужден довольствоваться нами. Нет, я должен как-то удержать его в нужных руках.

– Как по-отечески с твоей стороны.

Баскин засмеялся.

– Уверен, что кажусь высокомерным. Но каждый из них нуждается в этой работе, чтобы поставить еду на стол, настолько плохи дела. Нам повезло, тебе и мне. Ты только оглянись. Здесь все. Всегда можно выудить возможность.

Так и было. В любую ночь в Лондоне бары в отелях, лобби театров и гостиные были набиты одними и теми же людьми: политиками и газетными магнатами, аристократами и американскими светскими львицами вроде Эллен Даблдей, писателями, артистами и актрисами вроде леди Оливье и Мими Харрисон. В Америке Голливуд контролировал киноиндустрию, Вашингтон был центром политики, а Нью-Йорк – искусства, но Лондон был центром всего. Город, выстроенный на призраках предыдущих; копни в любом месте и найдешь века реликвий времен римлян и англосаксов, эр викингов и норманнов, Елизаветинской и Викторианской эпох.

Лорд Баскин окинул гостиную взглядом и задумался, не суждено ли было собравшимся здесь лордам и леди вскоре стать другого рода реликтами. Лондон за пределами этих позолоченных комнат – тот, что принадлежал его сотрудникам, – был изнурен и разбомблен. Но изменения уже были на пороге, даже ему было видно. Лорд Баскин не знал, чего ожидать от грядущего десятилетия, но интуиция подсказывала, что на предыдущее оно будет совсем не похоже. Плотная жилая застройка, рабочие места, иммиграция и экспорт – все было на подъеме вместе с системой национального здравоохранения. Это означало деньги на отдых у моря, поездки в кино – и книги. Больше денег на новые нейлоновые чулки, которые могли себе позволить сейчас Вивьен и Грейс, несмотря на обтрепанные носы их лакированных туфель.

Его сотрудницы были крайне компетентными женщинами, которые выжимали максимум из доступного им, а доступно им было немногое. Лорд Баскин восхищался ими обеими и опасался, что мистер Даттон сослужил магазину дурную службу, назначая на руководящие позиции одних мужчин. Но Баскин был владельцем, который держал руки подальше от бизнеса: сердце его было в деле, но он знал свое место в мире и уважал чужую автономию. Его понимание собственного положения было цельным и бесспорным, и вот-вот должна была наступить расплата.