Текст книги "Сестренка в собственность, или Виновато фото"

Глава 7
Правда или действие

Макс нес меня на руках. Поначалу я взбрыкивала и требовала отпустить, но боль в голеностопе была довольно чувствительной, и я смирилась. За это я получила отличную возможность вблизи разглядеть его профиль.

Раньше я как-то не задумывалась, красивый ли Макс. А сейчас, когда видела перед собой прямые черные брови, густые ресницы, правильной формы нос и упрямый подбородок, решила, что да. Очень даже. И родинка на скуле подчеркивала смуглый оттенок его кожи.

Он скосил глаза, и я смутилась: повисла на парне, так еще и оцениваю его, как породистого коня перед скачками. От этой мысли мне стало еще хуже, и я завозилась, намереваясь спешиться. Но Макс лишь крепче прижал меня к себе. Я уткнулась ему в ключицу и втянула запах мяты и еле заметный аромат мужского парфюма. Самый приятный из всех, которые я когда-либо ощущала. С нотками табака и дорогого виски. По крайней мере мне казалось, что так должны пахнуть виски и табак.

– Ты не заснула там случайно? – усмехнулся Вербицкий и толкнул ногой дверь.

Я натура сентиментальная, но боль в стопе напрочь отбила у меня желание умиляться. Хоть со стороны наше возвращение и выглядело, наверное, романтичным. Просто парочка молодоженов в медовый месяц!

Вербицкий усадил меня в светлое, под стать ковру, кресло. Я, сжав зубы, с помощью Макса сняла сапог, носок и подтянула штанину. Нога выглядела неважно. Раздулась раза в два и приобрела лиловый оттенок.

– Растяжение, – сказала я и отправила Макса на поиски аптечки.

Вернулся он быстро и с богатым уловом: бинт простой, бинт стерильный, бинт эластичный в трех вариантах. Запасы лекарств, судя по количеству, тоже были сделаны на случай ядерной зимы.

Он опустился на колени перед креслом, бережно взял теплой рукой мою стопу и улыбнулся:

– Да у тебя нога с мою ладонь! Какой у тебя размер? Тридцать третий?

– Нормальный размер. Тридцать шестой. Тоже мне, нашел Золушку!

Вербицкий засмеялся и приложил ладонь к моей подошве, сравнивая. Было одновременно щекотно и приятно, но боль-то никуда не ушла, и я попросила:

– Забинтуй, пожалуйста, потуже. И я попробую что-нибудь приготовить поесть.

Не то чтобы я мечтала похозяйничать на кухне, но, зная аппетит моего друга, опасалась за свое здоровье. Как бы он меня не съел. Но Макс уверил, что способен справиться с готовкой сам, забинтовал мне лодыжку и скрылся на кухне. Вскоре оттуда послышался звон кастрюль, шум льющейся воды и, о боже, песня!

Я, желая посмотреть на поющего Макса, на одной ножке проскакала следом за ним.

Он стоял спиной к двери и не заметил моего появления. Из-за жара плиты Макс снял свою неизменную черную толстовку и остался в белой футболке.

Самозабвенно напевая песню «Мумий Тролля», он ужасно фальшивил. А при моем идеальном слухе – это жутко болезненно. Но почему-то его неправильное пение не раздражало, а скорее, забавляло.

Я уселась за стол, кулаком подперла подбородок и наблюдала. Макс уверенно двигался от раковины к плите и обратно. Открыл навесной шкафчик, достал пачку заварки, засыпал в чайник. Взял дуршлаг, слил макароны. И все это сопровождал пением. И когда на фразе

 
Мы – кораллы,
Жизнью кровью и любовью
Мы клянемся до последней капли моря
 

он выдал совсем уж неподобающую ноту, я не выдержала. Расхохоталась, закрыв ладонями лицо. Сквозь пальцы я увидела, как Макс резко обернулся и выдернул таблетки наушников.

– Лерка! – возмутился он и бросил в меня первым, что попалось под руку, – прихваткой.

Я увернулась и захохотала еще сильнее.

– Хватит ржать!

– Невозможно! – сквозь смех выдавила я. – Ты себя не слышал! Тебе твой собрат-медведь на ухо наступил. Всеми четырьмя лапами! И потоптался еще!

Его негодование заставляло меня продолжать смеяться. И я видела, что в его серых глазах тоже мечутся искорки веселья вперемешку со смущением.

Он шмякнул на стол блюдо со спагетти и тарелку с горкой горячих сосисок.

– Кто-кто? – переспросил недоуменно.

– Медведь. Собрат. – Я успокоилась и вытерла тыльной стороной ладони выступившие слезы. – Не обижайся, но ты мне напоминаешь медведя.

– Такой же тупой и злой? – спросил Макс.

– Ну зачем так грубо? Медведи классные. Они большие и красивые. А с тобой кому-то очень повезет – вон какой ты хозяйственный! – Я кивнула на плиту, на которой кипели и булькали кастрюльки.

– Понятно.

Макс снова отвернулся к плите. Я смотрела на его спину, обтянутую белой футболкой, широкие плечи, сильные руки и думала, не ляпнула ли чего лишнего. Потому что он долго не оборачивался.

Когда он повернулся, лицо его было спокойно. Он поставил передо мной большую плоскую тарелку, разрисованную по краю нежными розочками, аккуратно положил рядом нож, вилку, сервировал так же со своей стороны. Сел напротив, и мы начали есть.

И тут я снова обратила внимание на его татуировку чуть выше сгиба локтя правой руки. Теперь я смогла прочитать мелкие, но четкие печатные буквы: «Вербицкий Максим Алексеевич. B(III) Rh+. Аллергия на а/б пениц. р.». Я заметила ее, когда Макс провожал меня первый раз из школы, но тогда у меня не хватило смелости расспрашивать. Зато теперь я считала себя вправе по-дружески задавать любые вопросы.

– Макс, – прервала я молчание, – что у тебя за татуировка? – Я взмахнула вилкой в направлении его руки.

Он, словно стесняясь, одернул короткий белый рукав. Поморщился и полез в карман джинсов. Вытащил пачку мятного «Орбита», посмотрел на нее и бросил на стол.

– Не хочу об этом говорить.

– Ну, Макс, – заканючила я.

– Имя мое, группа крови и аллергия на пенициллин, – перечислил он и вытянул руку, чтоб я могла удостовериться.

– Это я вижу. А зачем?

– Я же сказал – не хочу об этом!

– Ну, Макс! – Какой-то черт внутри подталкивал меня продолжать расспросы.

– Хорошо, я скажу, если и ты ответишь на мой вопрос.

– Валяй.

– Он тебя бросил?

И тут оказалось, что задавать вопросы я готова, а отвечать – нет. Но любопытство творит с живыми существами страшные вещи и порой губит не только кошек, и я ответила:

– Нет, не бросил.

– А что произошло? Или вы все еще вместе?

Я закусила губу: отвечать на неудобные вопросы очень неприятно.

– Это уже какая-то «Правда или действие» начинается, – заметила я.

– Что ж, давай сыграем, если не боишься, – Макс с вызовом уперся в меня взглядом. И я повелась на подначку.

Мы торопливо завершили обед, и Макс на подносе отнес наши чашки с чаем в гостиную. Я прохромала следом и уселась прямо на ковер.

– Мечта детства – провести вечер у камина? – подколол меня Макс и разжег поленья. Потом опустился рядом и предложил: – Только давай договоримся так: кто не отвечает на вопрос или не выполняет задание, тот и проиграл. Проигравший моет посуду. О’кей? Так интереснее, чем просто тупо вопросы задавать, и стимул будет не прерывать игру.

Я согласилась. Посуду мне помыть нетрудно, а вот поставить на место наглеца хотелось очень. Да и вопросов к нему поднакопилось достаточно.

– Ты любишь мыть посуду, Лерка? – недобро ухмыльнулся Макс.

– Нормально, не белоручка, – приняла я вызов, – а ты?

– Ненавижу, – плотоядно улыбнулся он.

– Похоже, мы начали? Правда или действие? – Я перехватила инициативу.

– Действие.

– Ах, так? – Я сощурилась, подозревая его в отлынивании от ответа и изворотливости. – Тогда спой мне, Макс. Спой что-нибудь лирическое. Хочу получить удовольствие.

– Учти, Лерка, – он пытался сохранить серьезное выражение лица, но глаза его смеялись, – ты сама напросилась!

– Давай-давай! – Я сложила руки на груди и приготовилась слушать. – Давай! Что-нибудь лиричное и протяжное!

Макс еще раз предупредил меня о том, что всю ответственность за последующие события я беру на себя, уточнил, действительно мне нужна такая романтика, и плюхнулся передо мной на колени. Откашлялся и театрально затянул: «А не спеть ли мне песню о любви» Чижа. Сначала пел тихо, потом разошелся и слова «И я стану сверхновой суперзвездой…» вопил что есть мочи. Это было ужасно! Акапельно и фальшиво. Я, смеясь, закрыла уши руками и оглядывалась в поисках хотя бы малюсенькой подушечки, чтобы метнуть в Макса или затолкать ему в рот. Надо было сделать хоть что-нибудь, лишь бы прекратить этот немузыкальный кошмар. Но в аристократичной до последней изогнутой диванной ножки комнате подушек не водилось. Тогда я исполнила бросок кобры: кинулась на Макса, зажала ему рот ладонью и повалила на пол. Давясь и смеясь, он пытался продолжать концерт, но сдался под моим напором и затих. Я отпустила его и отползла обратно.

– Если ты спросишь меня, какие самые страшные мгновения я переживала, то, несомненно, я назову этот эпизод.

– Не волнуйся, я задам тебе другой вопрос, – Макс снова уселся по-турецки. – Правда или действие?

Я решилась на правду – пусть лучше спрашивает сразу.

– Почему тебя назвали Валерия?

Я выдохнула. Думала, что он вернется к теме наших с Кисличенко отношений. Но, казалось, он забыл об этом.

– Потому что я родилась дохлой: слабой и нежизнеспособной. Мама очень боялась, что я умру, и выбрала имя, которое значит «крепкая, сильная». Ну а когда я подросла и стало понятно, что я все-таки выживу, она решила стать врачом-неонатологом. Выхаживает теперь и чужих детишек.

Тема о детишках натолкнула меня на следующий вопрос, который мне хотелось задать Максу, и я сказала:

– Правда или действие? – и после того как он выбрал правду, вероятно, опасаясь, что я снова заставлю его петь, спросила: – Твои родители развелись, как я понимаю. Но почему ты живешь с отцом, а не с мамой? Я бы так никогда не сделала, хотя папу своего только на фото и видала, а моя мать – железная леди!

Макс помрачнел, потянулся в карман, не нашел свою спасительную мятную пачку, поднялся и вышел на кухню. Вернулся и протянул мне «Орбит»:

– Лерка, ты понимаешь, что задаешь очень личные вопросы?

Я отказалась от жвачки и подтвердила, что понимаю.

– Я отвечу, Лерка. Но учти, я тоже церемониться не стану, – предупредил Макс.

Азарт был сильнее благоразумия. Я пожала плечами и спросила:

– По моему, мы для этого играем? Чтоб узнать друг друга. Разве нет?

– Хорошо, – он поморщился, как от боли, и сказал: – Моя мама умерла в прошлом году. А Ирина – это жена моего отца.

Я почувствовала себя как солдат, случайно ранивший ребенка, или водитель, задавивший щенка, – вообще как человек, совершивший что-то в этом роде: жуткое и вызывающее чувство вины. Мне просто хотелось узнать, почему он сделал такой выбор, а тут все оказалось гораздо серьезнее!

– Прости, Макс, – я сочувственно погладила его по руке, – я дура, как я сразу не подумала о таком…

– Нет, Лерка, ты права. О таком лучше даже не думать. Возможно, нам действительно стоит узнать друг друга получше.

Он смотрел на меня и, кажется, даже не злился. Я в очередной раз за сегодняшний день подумала, какие у него красивые глаза и правильные мужественные черты лица. Но быстренько отогнала эти назойливые мысли – не влюбляться же мне в Макса! У нас отличные дружеские отношения и такие же замечательные посиделки. У пылающего камина. Да. На бежевом пушистом ковре. Хорошо еще, что с чашками чая, а не с бокалами шампанского.

– Спрашивай, – встряхнулась я, – добровольно выбираю правду.

– Кто твои родители? Даже не так, – поправился Макс. – Теперь ты расскажи мне о своей семье, кем ты себя в ней чувствуешь?

– Мы с мамой вдвоем живем. Отца я видела только на студенческой фотографии. Они даже не были женаты.

– Ты не ответила на вопрос, – Макс был непреклонен. – Кем ты себя ощущаешь?

– Я чувствую себя должницей, – призналась я. – Из-за моего рождения, моих болезней мама не устроила свою жизнь.

Я не добавила, что бабушка внесла немалую лепту в мои комплексы, постоянно повторяя, какие у мамочки были замечательные перспективы, какие данные, какие возможности. И как необдуманно она загубила себя. Мною.

Произнести вслух, кем я себя считаю, честно признав реальное положение дел, оказалось больно. Слезы выступили у меня на глазах, и Макс придвинулся ближе, видимо решив, что теперь пришла его очередь извиняться и утешать. Поэтому я, предотвращая его сочувствие, спросила:

– Правда или действие?

Он выбрал правду. Я решила снизить накал и повременить с неудобными вопросами.

– Чем ты занимаешься в свободное время?

Макс, не задумываясь, выпалил:

– В тренажерку хожу. На бокс иногда.

Я хлопнула себя по лбу:

– Так вот откуда у тебя синяки бывают! – и рассмеялась. – А весь класс гадает: кому ты морды бьешь и от кого получаешь. Держат тебя за уличного монстра!

– Они недалеко ушли от истины, – согласился Макс. – Ну а ты чем любишь заниматься?

Я решила не придираться к тому, что он нарушил правила и не дал мне выбора. Все равно вопрос был очень легкий.

– Разве ты не понял, Макс? Я люблю танцевать. Больше всего на свете. Вот так, как сегодня на берегу.

– Да, – мечтательно протянул он, – это было офигительное зрелище!

– Понравилось? – Я ликовала. – Так приходи ко мне на выступления, – и осеклась, вспомнив, что никаких выступлений больше не будет, – если они вдруг случатся, – вяло промямлила я.

– Если ты захочешь, они обязательно случатся, – поддержал Макс. – А что тебе так нравится в танцах?

– Люблю их из-за выступлений и конкурсов, – призналась я. – Знаешь, когда я на сцене, а в глаза бьет свет и я не могу различить ни одного лица в зале, но точно знаю, что там зрители, смотрят на меня и ждут моих действий, это опьяняет. В буквальном смысле. Я бы всю жизнь так провела. Лучше этого ничего нет.

Когда он выбрал правду, я вспомнила наш ночной разговор у меня дома и сказала:

– Все знают, что я смертельно боюсь пауков. А чего боишься ты? До ужаса, до коликов в животе, до дрожи?

Макс потер лоб, посмотрел куда-то мне за плечо и ответил:

– Одиночества. Раньше боялся, когда маленький был. Теперь – нет.

– И как же ты справился? Помнится, ты меня убеждал, что надо выйти навстречу своим страхам.

– Так и есть.

– И?

– Я жил в одиночестве. Сам по себе.

– Как это – сам по себе? Где?

– Да просто на улице.

Я посмотрела на него недоверчиво – что за чушь? Он, правильно истолковав мой взгляд, подтвердил:

– Да, да, на улице. Есть множество мест, где можно временно перекантоваться, – заброшки например. Не стану хвастаться, но именно тогда я научился, как в любое помещение попасть и любую дверь на раз открыть.

– И сейчас можешь?

– Сейчас – не знаю. Давно не практиковался, да и комплекция немного изменилась, – Макс ухмыльнулся, повел плечами и резюмировал: – Так что, оказывается, человек все может пережить и даже победить свою самую страшную фобию. А как ты сражаешься со своими монстрами?

– Да никак, – мне стало худо при одной мысли о том, чтобы войти в террариум и протянуть руки своре пауков с мохнатыми лапками и толстыми белесыми брюшками. – Обычно я закрываю глаза и жду, когда все исправится. Чаще всего они уползают.

– Монстры? – удивился Макс.

– Пауки, – засмеялась я.

– А ты никогда не думала, – Макс подался ко мне и прошептал зловеще: – Что один из них не уползет, а залезет тебе под рубашку?

– Макс! – Я живо представила, как волосатый мерзкий паучишка забирается мне за шиворот, и бррр! Меня передернуло. – Противный ты какой! То маньяков мне предсказываешь, то еще хуже! Все, я обиделась.

Я надула губы и демонстративно уставилась на огонь в камине.

– Ну отлично! – обрадовался Макс. – Тогда иди мыть посуду. Я тебе помогу подняться.

– Это почему это я? – Я снова повернулась к нему.

Макс вальяжно привалился спиной к креслу, закинул ногу на ногу и вертел в пальцах пачку мятного «Орбита».

– Ты прервала игру, значит, тебе и посуду мыть, – он подмигнул мне и сладко улыбнулся. Улыбкой лиса, перехитрившего бедного зайку. Зайкой в данной ситуации была я. А ведь я еще и половины из того, что хотела о нем знать, не выяснила.

– Ах ты какой расчетливый! – Я мстительно прищурилась. – Вот уж не ожидала!

– Ты меня еще плохо знаешь, – притворно посочувствовал мне Макс.

– Это точно! Не упущу случая познакомиться с тобой поближе, поэтому продолжим. Моя очередь!

– О’кей, – Макс лениво потянулся и снова уселся по-турецки. – Ради тесного общения с тобой я готов говорить правду, и ничего, кроме правды.

Я решила его смутить и потоптаться на личной территории:

– У тебя когда-нибудь были серьезные отношения с девушкой?

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь «серьезные»?

– Ты как маленький, Макс! Серьезные отношения – это когда люди встречаются, ходят куда-нибудь вместе, общаются.

По лицу Макса стало ясно, что мои слова его рассмешили.

– Что? – Я снова собралась обидеться, но вовремя вспомнила, что это мне дорого обойдется. – Что не так?

– То, что ты описываешь, больше похоже на дружбу.

– Может быть, я и упустила романтическую составляющую, – согласилась я. – Тогда серьезные отношения – это все перечисленное плюс романтика.

– Цветы, конфеты и поцелуи под луной? – уточнил он.

Я заметила долю ехидства в его словах, но предпочла не заострять, а просто согласилась с его определением.

– Нет, – сказал Макс, – таких отношений у меня не было.

– А какие были? – Я решила вскочить в последний вагон.

– А это уже другой вопрос! Правда или действие?

– Ах, вот как? Я тебе это припомню! – погрозила я ему пальцем и выбрала правду.

– Веришь ли ты, что дружба может превратиться в, – Макс помолчал, – в, как ты это называешь, серьезные отношения?

Я не знала и, чтоб как следует обдумать ответ, потянулась и взяла с подноса чашку. Чай давно уже остыл – мы, увлеченные игрой «вопрос-ответ», так и не притронулись ни к чему из сладкого.

– Думаю, что дружба может превратиться в любовь, – наконец решила я. – Только не представляю этого в реальности! У меня никогда не было парня-друга до тебя. Ты первый.

Макс едва не подавился, закашлялся, выплюнул жвачку, скомкал ее в фантик и бросил на поднос. Тоже взял чашку и осушил залпом, затем поставил на место и бодро отрапортовал:

– Готов действовать!

– Так. Чем бы тебя занять? – Я оглядела его с ног до головы и вдруг поняла, каким должно быть испытание: – Ты же хвастался, что почти человек-паук! Я кино не смотрела из-за названия, сам понимаешь, но про главного героя наслышана. По стенке влезть сможешь?

– По наружной – попробую.

Макс поднялся и протянул мне руку. Аккуратно подвел меня к дверям.

– Сейчас я выйду на улицу, а ты закроешь за мной дверь на замок. Потом будешь ждать меня вон у той лестницы, – он показал вход на второй этаж. – Я поднимусь наверх снаружи и спущусь сюда изнутри.

– А если окна там закрыты?

– Конечно закрыты, – согласился Макс. – Кто ж держит открытыми окна в нежилом доме? В том-то и суть.

Он подмигнул, присел зашнуровать кроссовки, шагнул за порог и захлопнул за собой входную дверь. А я проскакала к лестнице, ведущей на второй этаж, облокотилась на деревянные перила и прислушалась.

От сосновых панелей на стене приятно пахло деревом, лаком и смолой. Сначала только треск горящих поленьев, доносящийся из гостиной, нарушал тишину. Потом послышалось шуршание и металлический шум. И все стихло. Я задрала голову, силясь разглядеть, что происходит на втором этаже. И начала ругать себя за опасное задание, которое может стоить Максу здоровья. Чем дольше его не было, тем больше я волновалась. И тем страшнее представлялись мне увечья, которые он получит при падении с крыши. Я собралась прохромать к входной двери, чтобы лично увидеть трагедию, как вдруг раздался стук, напоминающий звук захлопнувшегося окошка. И следом – торопливые веселые шаги по лестнице.

Это был Макс. Он резво перепрыгнул три последние ступени и принял победную стойку, как гимнаст, удачно завершивший выступление. Лицо его сияло, а белая футболка приобрела пару грязно-серых полос.

– Видала? – ухмыльнулся он. – Не скажу, что было просто, но я справился! – Было заметно, что он сам собой доволен и его распирает от восторга. – Идем продолжим?

Он скинул кроссовки, пинком отправил их в прихожую и, обхватив меня за талию, повлек назад в гостиную. Его задор оказался таким заразительным, а осенний острый воздух, который ворвался в дом следом за Максом, таким пьянящим, что мне самой захотелось вытворить что-нибудь эдакое.

– Готова к действию – приказывай.

– Если бы не одно обстоятельство, – хитро прищурился Макс, – я бы кое-что тебе загадал. Но увы, – тут он огорченно цокнул языком, – ты на это не способна.

– Это на что это я не способна? – тут же набычилась я.

Он что, думает, если такой ловкий и физически развитый, ему никто и в подметки не годится?

Макс сидел спиной к камину, напротив меня и откровенно потешался. И тут до меня дошло:

– Ты про танец, что ли?

Он кивнул, и я согласилась:

– Да уж, не сегодня. – Мне льстило, что он так откровенно восхищается моим талантом, и я размякла. – Хочешь покажу, как мы с Таськой развлекались, когда маленькие были?

Я придвинулась ближе. Уютное потрескивание поленьев, аромат сосновой смолы, нежный солнечный свет, приглушенный светлыми шторами, создавали ощущение оторванности от остального мира, зависание вне времени.

Ладони у Макса, по сравнению с моими, широкие и большие. Я взяла его руки в свои и провела по ним сверху, потом перевернула и повторила то же самое снизу. Он не сразу понял мою идею, но, когда я повторила несколько заученных движений, быстро подхватил. И через несколько минут мы сосредоточенно глядели на наши мелькающие в синхронном танце руки. Мы молчали и азартно сопели, стараясь не сбиться в череде повторяющихся хлопков, щелчков и переворотов ладоней. С Таськой, в свое время, мы могли проводить часы за игрой в ладушки. Только мы еще и скороговорку приговаривали, с текстом которой я не стала Макса знакомить, чтоб не позориться.

– Лерка, а что будет, когда кто-то из нас собьется? – отрывисто спросил он, на секунду вскинул глаза и тут же пропустил следующее движение.

– А вот что, – я молниеносно щелкнула его по носу, завалилась на бок и, опасаясь мести, ужом отползла на безопасное расстояние.

– Бестолковое времяпрепровождение, – пробурчал он и потер кончик носа. – Не бойся, иди сюда, – он похлопал по ковру, – я не злопамятный.

– Ага, – хохотнула я, – только злой, и у тебя хорошая память? – Но все же снова села напротив, намереваясь продолжить игру, – посуду ведь кто-то из нас должен был вымыть.

Чуть запыхавшись, я перешла к главному вопросу вечера:

– Расскажи мне о своей татуировке, Макс. Почему такая? Зачем? Ты же не солдат, а для украшения подошел бы какой-нибудь рисунок. Изображение волка, медведя, ну что там еще мальчишки делают, – тут я вспомнила Гора и свою ненабитую татуировку: – Ящерицу или змею в конце концов.

Макс презрительно фыркнул:

– Будь моя воля, я бы никогда этого не сделал.

– Кто же тогда тебе ее сделал? – ужаснулась я, даже не представляя, кто смог совладать с уверенным и сильным парнем и против воли набить ему татуху.

– Отец. И это не тату – это клеймо. Знаешь, как скот клеймят? Вот и он меня так же.

Хоть я и ждала продолжения, но спрашивать боялась. Выражение лица у Макса стало жесткое: брови сошлись к переносице, губы плотно сжались.

– Но ты можешь ее свести, – предложила я робко.

– Нет уж! – отрезал он. – Пусть напоминает мне о моей прошлой жизни. А может, еще сгодится на что, – кривая ухмылка исказила его лицо.

Он подбросил в огонь пару поленьев, снова привалился спиной к креслу, положил руки на колени и начал рассказывать:

– Я во Владике родился, ты поняла уже. Во Владивостоке. Родители развелись, когда мне года три было. Мамка моя по этому делу сильно увлеклась, – Макс щелкнул себя пальцем по горлу, жестом обозначив склонность к алкоголю, – часто в отключке бывала. Вот тогда я сидел рядом с ней и чувствовал: вроде не один, а одиночество беспросветное. Потом, годам к семи, она меня первый раз на улицу выставила. Вот тогда было хреново! Даже сейчас, после всего, что сам себе устраивал, пробирает. Чуть не до мокрых штанов.

– Ой, Макс! – Я невольно зажала ладонью рот. – Это же ужасно!

Он кивнул.

– Малолетке плохо: теплотрассы, люки и мосты – все занято. Приходится отвоевывать место под солнцем. Нет, не так, – он усмехнулся: – Под луной. Взрослому что? При деньгах можно и койку в хостеле снять. Сухо, тепло и не дует.

– А потом?

– А не было потом. Больше я такого с собой делать не позволял. Я решил, что следует выступить навстречу своему одиночеству, и сам ушел из дома.

– Насовсем?

– Как получалось. Но много раз. Я уходил, отец меня искал – у него свои каналы. Возвращал обратно и даже оставался с нами на какое-то время. И вроде бы видимость семьи у нас была. Мать держалась, отец крепился, я в школу ходил. А потом все по новой: отец – из дома, мать – в запой, я – на улицу. А после третьего класса как отрезало. Мне по фиг стало на них на всех. Вот тогда началось раздолье. Я уходил не ради возвращения отца, а в свою жизнь. Нас целая шобла была, все малолетки. Чем мы занимались, рассказывать не буду. Но, поверь мне, да ты видела уже, любую дверь я без ключа открыть сумел бы и в любой запертый дом попасть бы смог. Именно тогда отец мне насильно данные на руку набил – после случая, когда я чуть кони не двинул в одной захолустной больничке, куда меня судьба занесла. А потом ему меня легче разыскивать стало – я ж клейменый. Вот так, Лерка, – закончил свою историю Макс, хлопнул ладонями по коленкам и посмотрел на меня.

– Как же ты в Питер согласился переехать?

– Да очень просто. Отцу тут место по службе предложили. А мне колония детская светила, батя еле отмазал и условие поставил, что заберет меня с собой в Питер, если пообещаю там вести нормальную жизнь. Иначе он в моей судьбе больше участия не принимает. Я, конечно, дурак малолетний был, но ума хватило согласиться. Видел я ментовки, знал, что меня ждет, – Макс скривился. – А в колонии наверняка вообще жесть. Правда, я думал, мы с отцом вдвоем жить будем. И вдруг Ирина появилась, а теперь еще и мелкий. Но слово есть слово. Видишь, какой я теперь приличный мальчик: в школу хожу, уроки делаю, драк не затеваю.

– Что, вот совсем-совсем приличный?

– Ну почти, – улыбнулся Макс.

– А во Владивосток потом приезжал?

– Ездил пару раз, но матери я и раньше-то не очень нужен был, а потом уж совсем нет. Она на все через дно стакана смотрела. И в прошлом году я на похоронах был. Больше меня туда не тянет.

Макс сжал губы, потом вздохнул и, словно заглядывая в прошлое, сказал:

– Владик – город красивый, есть что посмотреть. И океан, – протянул он, мечтательно прищурился и вопросительно поднял бровь: – Ты когда-нибудь видела океан?

– А мы все еще играем? – поинтересовалась я.

– А как же! Правда или действие?

– Правда! – Азарт, размякший было под влиянием услышанного, снова всколыхнулся во мне.

– Лерка, в кого у тебя такие красивые глаза? – Макс придвинулся ближе и оперся рукой о ковер; его пальцы оказались так близко к моим, что я почувствовала их тепло.

– В папу, – пролепетала я и впала в странное оцепенение, словно ожидая чего-то, что обязательно должно произойти и непременно сейчас же.

В камине потрескивали поленья, в окна заглядывали ранние сумерки, а между нами протянулась невидимая нить. Она дрожала в напряжении, не позволяя отвести друг от друга взгляд.

– Спрашивай, – прошептал Макс.

И я не нашла ничего лучшего, как ляпнуть:

– Тебе кто-нибудь нравится в нашем классе?

– Очень.

– Кто? – Я продолжала завороженно смотреть в серые глаза.

– Моя очередь, – не ответил он.

– Тогда – действие.

– Тогда поцелуй меня, – попросил Макс.

Я потянулась и коротко чмокнула его в губы. Но Макс задержал меня, быстро положив ладонь мне на затылок, и поцеловал по-настоящему. Целоваться он умел, и я не смогла сразу отстраниться. Но, признаться честно, мне не очень-то и хотелось.

– Кажется, у нас ничья, – улыбнулся он, когда мы оторвались друг от друга. – Побуду немного джентльменом и вымою посуду сам.

Сидя на бежевом шикарном ковре, я таращилась в камин, ощущала мятный привкус во рту и думала о том, что же я натворила.