Текст книги "Кошка, которая умела плакать…"

Патриарх ничего не ответил. Он только резко мотнул густой смоляной гривой, словно пытаясь вытряхнуть какой-то мусор, нападавший с ветвей, и молча пошёл к выходу.

* * *

Миновав решетчатые двери, Селорн и Аниаллу вышли на широкую лестницу из подогретого камня. И Алу застыла как вкопанная. Внутренний двор был освещён тысячами свечей. Они гроздьями опят вырастали из стволов деревьев, прятались среди листвы, кувшинками покачивались на зеленоватой воде прудов. Плоская поверхность стриженых живых изгородей превратилась в длинные столешницы, уставленные кушаньями и напитками. Отовсюду доносились пение, музыка, мяуканье и смех. Это могло означать только одно – эалы Ал Эменаит, эти ревнители алайских традиций, подобно остальным горожанам Бриаэллара, праздновали иноземный день Тысячи свечей.

– Сейчас всем нам не помешает немного веселья, – объяснил Селорн, а потом чуть слышно и как-то странно горько добавил: – Перед боем.

Аниаллу кивнула, отдавая должное мудрому решению патриарха. Она чувствовала: если замолкнет эта музыка, стихнут пение и смех, то в доме повиснет душная, тяжёлая тишина… Да и несколько сбывшихся желаний – а они сейчас у большинства эалов одинаковы – тоже не будут лишними.

Алу сбросила сапоги у входа и босиком пошла вслед за патриархом. Моховая дорожка щекотала ей пятки, разминала ступни ног, так и не привыкших ходить в обуви. Нечасто Аниаллу приходилось видеть столько эалов, собравшихся вместе – разве что во время религиозных праздников. Ещё реже дом ан Ал Эменаит приглашал такое количество гостей: больше сотни кошек других пород, а также всевозможных неалаев. Здесь был даже дракон: он полумесяцем возлежал на поляне, закрывая своим могучим телом нижний этаж ближайшего здания. Он был ещё молод (чтобы не сказать – мал) и посему мог с лёгкостью уместиться в этом дворе. Кто-то прилепил на спину дракона несколько свечек, и их яркие жёлтые огоньки, отражаясь в чёрных зеркальцах его щёгольски отполированных чешуй, солнечными зайчиками прыгали по каменной кладке.

Множество разноцветных алайских глаз, постоянно жмурящихся от удовольствия, сияли рядом с сотнями свечей. Их обладатели валялись на подушках, раскиданных повсюду, прохаживались, беседовали, лакомились эльфийскими деликатесами, затевали шутливые потасовки, танцевали или просто наблюдали за своими соплеменниками, устроившись в дуплах и на ветвях деревьев.

Аниаллу на ходу отвечала на приветствия и улыбки, стараясь не отстать от Селорна. Её удивило, как далеко отошли эалы от своего обыкновения, устраивая этот праздник: и меню, и костюмы, и музыка – всё было продумано, воссоздано с несвойственным им уважением к чужой, эльфийской, культуре. Словно озлившись на драконов Веиндора, эалы вдруг обнаружили, что на фоне этих чешуйчатых остальные расы не так уж плохи и не будет большого стыда, если они позволят себе перенять кое-какие из их обычаев.

Впрочем, картину то и дело нарушали то чьи-то когти, пропоровшие мысок сапога, то чья-то слишком высоко задранная, разорванная по шву юбка, демонстрирующая ногу с сухими, сильными мышцами охотницы. Некая прелестная дама, склонив изящную, увенчанную диадемой головку, сосредоточенно слизывала с пальцев мясной сок. Через стол от неё господин в рубашке с высоким воротником и расшитом еловыми лапами жилете угощал свою подругу канапе, нанизанным на собственный коготь…

Посреди лужайки маргариток, выделяясь из толпы зрителей атласной белизной кожи, плавно перетекала из одного танцевального па в другое парочка золотоухих ан Камианов. Уж они-то не позволили себе ни единой оплошности, ни малейшего отступления от образа: каждая деталь их нарядов – от узлов на шнурках до плетения косиц, каждый их жест и слово были идеально выверены. Если бы не кошачьи черты, их невозможно было бы отличить от тех, чьи маски им было угодно примерить этой ночью. От них даже пахло духами, точно воспроизводившими тонкий аромат согретой солнцем эльфийской кожи.

– …А ты как думаешь? Это, друг мой, целая наука. Есть на свете такая замечательная вещь, как Кошачесть, – донеслось откуда-то слева; кто-то говорил тоном существа, одаряющего окружающих бесценными крупицами своей мудрости, – и вот этого у неё в избытке.

Аниаллу отыскала философа глазами – им оказался немного нескладный, как все молодые коты, эал, растянувшийся на живой изгороди. Он поигрывал бокалом с вином и сверху вниз взирал на своего товарища, сидевшего на траве.

– Правда, ушки у неё несколько великоваты, но ей и это идёт! – с видом истинного ценителя женских прелестей закончил свой монолог юноша.

Он отправил в рот зеленовато-серый листочек аланаи – ‘котовника’, единственного растения, которое позволяло алаям ощутить состояние, отдалённо напоминающее опьянение. Это была безопасная травка, не вызывающая привыкания и не действовавшая на котят, которые могли бы к ней пристраститься.

Аниаллу широко улыбнулась, глядя на юного эала. Тот почувствовал её взгляд. Темная кожа не позволяла заметить, как зарделись его щёки, но теплочувствительные глаза сианай увидели это. Юнец поспешно обернулся пантерой, но нос его всё равно горел в ночи ярко-алым треугольником. Это было так забавно, что Алу быстро отвернулась, не в силах сдержать смех. Она наконец ощутила себя дома. «О Аласаис, до чего же я люблю их всех!..» – подумала Аниаллу, обводя двор восхищённым взглядом, и чуть не икнула от удивления.

– Теллириен? Как он-то здесь оказался? – шёпотом спросила она у Селорна. Патриарх пожал плечами.

Этого эльфа знали во всем Энхиарге не только как замечательного певца и сказителя, но и как рьяного защитника природы, одного из тех немногих, кто дерзнул открыто выступить против магов из Линдорга, отравивших отходами своей чародейской деятельности окрестные леса.

– Скоро минет пятьсот лет со дня победы на Огненной реке, – мысленно ответил на её вопрос сам Теллириен, подняв на сианай глубокие серые глаза. – Я хотел бы сочинить новую песнь о тех великих днях. И никто лучше тебя не поведает мне о них.

Алу кивнула.

Рядом с Теллириеном сидела (в платье!) Ирера, вторая дочь Селорна, и аккомпанировала знаменитому менестрелю на арфе, одном из любимых инструментов алаев. Эалийка приветливо улыбнулась Аниаллу.

– Мне необходимо поговорить с ним, – донёсся до сианай голос Селорна.

Патриарх неопределённо махнул рукой и скрылся в толпе. «Надо понимать, аудиенция закончена», – пожала плечами Алу.

Забравшись на камень, она осмотрелась, прикидывая кратчайший путь до своих покоев. Её взгляд остановился на необычной лестнице, ведущей в крону раскидистого дерева с золотистой листвой, растущего у стены Внутреннего замка и соединённого с ней крытой галереей. Казалось, что несколько пантер прыгнули вниз с его ветки одна за другой и замерли в воздухе, словно время для них остановилось. Кошки повисли в воздухе так, что голова каждой касалась хвоста предыдущей. Первая пантера была уже у самой земли, а последняя ещё только отталкивалась могучими задними лапами от толстой ветви.

Ступая по блестящим чёрным шкурам необычных ступенек, Аниаллу взобралась на дерево и, отодвинув одну из ветвей, вошла внутрь спрятанной в пышной кроне беседки. Несведущий гость мог запросто принять расположившихся там эалиек за наложниц какого-нибудь богача, скучающих в ожидании своего общего любовника. На всех были платья похожего покроя, скрывающие значительно меньше, нежели показывающие; одинаковыми были и подвески из янтаря, спускавшиеся на их высокие лбы до самых угольных бровей. Одни беседовали между собой, томно помахивая хвостами, другие, потягивая древесный сок, наблюдали за праздником через золотой занавес листвы… Однако эта иллюзия сераля продержалась бы от силы пару минут – до тех пор, пока гость не нашёл бы в себе силы поднять глаза, оторвавшись от созерцания их совершенных тел.

Потусторонняя, таинственная сила, жившая в этих кошках, делала их нежные лица пугающе-красивыми и придавала глубоким внимательным глазам почти грозное выражение. Казалось, что они сосредоточенно вглядываются внутрь себя, прислушиваются к своим ощущениям, как смертная женщина, понесшая от бога, замирает в ожидании, что её невероятное дитя вот-вот пошевелится.

То были анэис, Чувствующие, главное сокровище эалов. Они не были ни великими волшебницами, ни могущественными телепатами, как коты их породы. Талант анэис был иным. Дар интуиции, щедро отпущенный всем алаям, у них был развит до невероятных высот. До высот, граничащих с возможностью пророчествовать. Живя в полном согласии с природой собственных душ, со своим духом Кошки, они в то же время пребывали в гармонии с Бесконечным, и по легенде изредка он распахивал перед несколькими из них свою сокровенную память.

Анэис не обратили на Аниаллу почти никакого внимания. Лишь несколько коротких кивков, вежливых, отмечающих, что её заметили, и всё… словно её здесь и не было. Да, честно говоря, и сама она не жаждала задерживаться тут дольше, чем это было необходимо. Под пристальными взглядами их сумрачных глаз Аниаллу становилось как-то не по себе, и она ничего не могла с этим поделать. Ей всё время казалось, что сейчас кто-нибудь из них бросится на неё и загрызёт за неподобающее обращение со своим тел алаит, за то, что она делит свою преданность между Тиалианной и Аласаис. Впрочем, Алу была не единственной, кого анэис невольно приводили в трепет, заставляя перебирать свои прегрешения. Далеко не каждому удавалось понять, что в глазах их не было подозрительности или злобы – только сила, настолько огромная и непонятная, что это могло испугать.

Алу вздрогнула, когда одна из анэис – высокая и статная – поднялась ей навстречу. На длинных прямых волосах Чувствующей лежал венец из тёмного серебра с янтарём – символ особого могущества её дара. Это была матриарх Меори, соправительница Селорна.

– Ты выбрала верный путь, – прозвучал в сознании Алу тихий, хрипловатый голос Чувствующей; Аниаллу показалось, что он разливается по всему её телу, наполняя его странной дрожью. – Следуй ему, с чем бы тебе ни пришлось столкнуться. Пусть ничто не свернёт тебя с него.

Тал сианай изумлённо посмотрела на эалийку, но та уже опустилась на прежнее место и потеряла к Аниаллу всякий интерес, всем своим видом давая понять, что разговор окончен. Алу знала, что пытаться получить от матриарха какие бы то ни было разъяснения уже бесполезно. Она сказала сианай всё, что знала сама, всё то, что подсказала ей её сверхчувствительная интуиция.

* * *

Добравшись до своих покоев, Алу миновала приёмную и постучала в маленькую дверь, которая вела в комнаты её единственной служанки. Ей пришлось ждать почти минуту, прежде чем дверь распахнулась, явив сианай гостиную, так и пестревшую разноцветными шелками, изразцами и мозаикой. Шада – хозяйка этих роскошных апартаментов – была под стать их убранству: празднично-яркая, широко улыбающаяся, так и пышущая здоровьем. На вид этой обаятельной человеческой женщине нельзя было дать и тридцати, на деле же два года назад она шумно отметила своё стотридцатилетие. Служанка обняла свою госпожу гибкими шоколадными руками, расцеловала её в обе щёки, и Аниаллу почувствовала, что её позвоночник, заледеневший после встречи с Меори, потихоньку оттаивает.

– О! Как хорошо, что ты вернулась! У нас тут такое творится! – тараторила между тем Шада.

– Да? И что же? – на свою голову рассеянно полюбопытствовала Алу. Не прошло и нескольких минут, как она прокляла себя за этот вопрос – на неё вылился целый поток новостей.

– Шада! Сжалься над моими ушами! – взмолилась она, наконец. – Ты хорошая шпионка, вот только я, наверно, слишком глупая и легкомысленная кошка, чтобы хоть как-то использовать эту ценную информацию.

– Не понимаю твоей иронии, – пробормотала посерьёзневшая Шада, недовольно гремя браслетами. – Как ты собираешься начать новую жизнь в Бриаэлларе, если не желаешь знать, что здесь происходит?

Алу вздохнула. В отличие от неё, Шада всегда была в курсе последних событий «Кошкограда» – от выставок и лекций до всяческих интриг и тайных сделок. Её деловой хватке, умению выуживать из всех и вся нужную информацию и извлекать из неё прибыль позавидовал бы любой энвирзийский торговец. Собственно, именно благодаря этому таланту, а отнюдь не способности находить парные носки Аниаллу, Шада вошла в сотню богатейших неалаев Бриаэллара.

Впрочем, из близости к сианай ей также удавалось подчас получить ощутимую пользу: служанка ловко приспособилась продавать «жареные факты» из жизни своей госпожи незадачливым шпионам, не понимавшим, насколько та оторвана от бриаэлларской жизни. Шада щедро делилась «самыми сокровенными тайнами Тени Аласаис» с многочисленными осведомителями (с ведома самой Тени, разумеется) и исправно складывала выручку в тяжёлую старинную шкатулку, стоявшую на столике посреди той самой комнаты, в которую они с Аниаллу сейчас направлялись. Рядом с ларцом всегда лежал листок бумаги, на который Шада подробно записывала, от кого и за какую именно информацию были получены деньги, тем самым добывая куда более ценные сведения, чем те, которые она продавала. Шада проделывала всё это с педантичностью старой, жадной драконихи, которая только что изжарила в своей пещере компанию воров и теперь пересчитывает свои сокровища в ужасе, что они успели-таки вынести медяк-другой.

– Ты права, Шада, – сказала Алу. – И когда я дозрею до того, чтобы нырнуть в местную жизнь, я, конечно, во всем буду советоваться с тобой. Во всём, во всём! Но сейчас у меня голова не тем занята.

– Как будет угодно Вашей Кошачести, – обиженно отчеканила Шада.

Аниаллу примирительно обняла её и с хитрой улыбкой протянула:

– Я вот всё думаю: когда ты сбежишь от меня в какой-нибудь Анлимор? Откроешь там своё дело или купишь себе земли, титул и покажешь всем соседним князькам, как надо вести дела? А?

Выразительно подняв брови, Шада посмотрела на неё, как на душевнобольную, и совершенно серьёзно изрекла:

– Я слишком ценю возможность носить твои платья.

Алу прыснула, представив себе фигуристую Шаду, пытающуюся втиснуться в один из своих нарядов, и стала спускаться в кладовую – обширное, круглое помещение с потолком-куполом, сплошь выстланным светящимся мхом – алым, лиловым, оливковым. На ходу она протянула своей спутнице длинный список, составленный накануне. Собираться в дорогу самой было бы безумной затеей – Аниаллу просто заблудилась бы среди этих полок. Шада же ориентировалась здесь значительно лучше. Пробежав записи глазами, она одобрительно кивнула, направилась к лесенке, облокотившейся на один из шкафов, взлетела на неё и не глядя просунула руку между огромной бутылкой с белёсой жидкостью, в которой угадывались очертания какого-то существа, и шкатулкой, состоящей из множества искусно пригнанных друг к другу костей.

За её спиной Аниаллу решительно водрузила на стол огромный кожаный рюкзак. Звякнули пряжки. Шада обернулась.

– Ты опять собираешься тащить с собой это чудовище? – закатила она глаза. – Алайка с фобией. Кому расскажи – не поверят.

Аниаллу упрямо кивнула. Она действительно испытывала стойкую неприязнь к «бездонным сумкам» – тем, что изнутри были куда больше, чем снаружи. В них можно было уместить целую гору всевозможного барахла, которое вдобавок делалось практически невесомым. Алу не видела всех этих плюсов за одним минусом: существовала некая, очень незначительная вероятность, что от близости источника сильной магии такие мешки могут начать «барахлить», то есть превращать своё бесценное содержимое уже в настоящее барахло – в жалкий, бесполезный мусор, напрочь утративший свои магические свойства. К тому же, если бездонную сумку уничтожали, то и вся её «начинка» исчезала вместе с ней: или попросту разрушалась, или выбрасывалась в какое-то случайное место, или оказывалась запертой в пространственном кармане, куда некогда вёл спрятанный в горловине мешка портал. В любом случае приятного было мало. Правда, маги-мешочники доказывали с пеной у рта, что их волшебные сумки обладают стопроцентной надёжностью, но… всяк купец расхваливает свой товар.

Аниаллу стояла на своём и на все доводы отвечала, что скорее обзаведётся глимлаем, чтобы он следовал за ней, неся на себе весь багаж, чем будет постоянно тревожиться о своих редких волшебных штучках. И со временем действительно обзавелась, вот только чаще всего не рюкзак путешествовал на летающей доске, а сама доска – в одном из его карманов. Впрочем, это кожаное, адорской работы «чудовище» тоже было зачаровано, что делало его более лёгким и прочным, да и запиралось надёжнее, чем сундук с драгоценностями в иной сокровищнице.

Наконец Шада спрыгнула со стола и швырнула в рюкзак потёртый кожаный тубус. За ним в просторные недра полетели цветные склянки, сетки со стеклянными шариками, мотки верёвки, свёртки ткани, запаянные в стекло карты, связки игл и крючков, крошечные книжки, свитки и прочее, прочее по списку.

– Кажется, всё! – объявила служанка, звонко хлопнув ладонью по пузу объевшегося рюкзака.

Она застегнула многочисленные пряжки, на пробу подняла рюкзак и с осуждением посмотрела на свою хрупкую госпожу. Аниаллу, намереваясь подняться наверх, демонстративно небрежным жестом подхватила его на плечо, которое непременно должно было бы с жалобным треском переломиться под такой тяжестью, но Шада преградила ей дорогу и настойчиво повлекла её к заветному столику.

– Алу, потрудись хотя бы взглянуть на мои записи! Вдруг там окажется что-нибудь важное. Ведь будешь потом жалеть!

– Шада, то, что ты всё записываешь, это замечательно, – Аниаллу пробежала глазами отчёт о шпионаже, – и я очень тебе благодарна, но деньги… – она бросила взгляд на ларец. – Лучше бы ты их в Общество защиты кошек отдавала, что ли, или ещё куда-нибудь. Мне они нужны меньше, чем кому бы то ни было. Что мне с ними делать?

– Ну, не знаю, купишь себе новое платье.

– Да эти твои платья уже скоро перестанут влезать сюда! – простонала Аниаллу, с тоской глядя на одну из дверей комнаты.

За ней располагалась под завязку набитая одеждой, обувью и украшениями гардеробная. А ведь помимо этой кладовки в доме было ещё с полдюжины шкафов примерно с таким же содержимым. Раньше Аниаллу частенько тайком наведывалась во «Вторую жизнь» – лавку, торгующую ношеной одеждой, оставляя там целые вороха пёстрых тряпок. Но с тех пор как Шада поймала её с поличным и устроила скандал, к которому подключила патриарха Кеана, об этом недостойном, по их мнению, занятии, пришлось забыть.

– Тогда тем более есть достойное применение деньгам, – просияла Шада, хитро взглянув на хозяйку, – тебе просто необходимо приобрести новый дом с более просторными гардеробными!

– Ладно, лиар с тобой, делай как знаешь! – обречённо вздохнула Аниаллу.

Она снова повесила рюкзак на плечо и ободряюще подмигнула Шаде. Вопреки впечатлению, Алу легко взобралась вверх по винтовой лестнице, по дороге игриво погладив шершавую шкурку многоногого псевдодракона, узкая спина которого покрывала перила, а длинные лапы охватывали поддерживающие их столбики.

Наверху сианай направилась к письменному столу. На нём были с тошнотворной аккуратностью разложены бумаги, книги, папки и перья. Алу невольно поморщилась – теперь, после того как Шада на славу потрудилась над её «термитником», ничего опять невозможно будет найти. Аниаллу собиралась написать письмо одной из преподавательниц Бриаэлларской Академии Магии, но решила, что можно обойтись и устным посланием.

– Шада, сходи к Имлае в… – начала было она, но Шада прервала её, затянув на одной ноте:

– Госпожа, я знаю, где служит Имлае ан Темиар. Вам вовсе не обязательно напоминать мне о таких простых вещах каждый раз…

– Хорошо, хорошо… Так вот, сходишь к Имлае и скажешь ей, чтобы она обратила пристальное внимание на девочку по имени Делия. Её семья живёт на Солнечной улице в Гостевом квартале.

– А что за девочка? Волшебница? – полюбопытствовала Шада.

– Да, у неё отличные задатки, но дело даже не в этом. Она вполне сможет стать одной из нас.

– Алайкой? – глухо спросила сразу же сникшая Шада.

– Да, Шада. Я встретила её сегодня по дороге домой. Она отдала мне свою свечу и сказала, что это её самое заветное желание…

– Покажите мне ту, что отказалась бы от такой красоты и силы! – усмехнулась Шада; в её голосе слышались нотки горечи и зависти.

– Шада, ты меня удивляешь просто! – неожиданно для самой себя взорвалась Аниаллу. – Тебе ли не знать, что к этим, как ты выразилась, красоте и силе прилагается ещё и дух. И если этот дух чужд твоей душе, то – вот он, результат, перед твоими глазами. Унылое, несчастное, мятущееся создание. О! Дух Змеи, которым так милостиво одарила меня Тиалианна, конечно, позволяет мне видеть судьбы, души и прочее. Вот только расплачиваюсь я за это тем, что теряю себя. Всё в моей – алайской по природе – душе восстаёт против этого! Меня разрывает надвое, и тебя бы разрывало точно так же… а ты куксишься, как ребёнок, которому не позволили вытащить пальцами яблочко из камина!

– Прости меня, – прошептала почти испуганная этой вспышкой Шада.

– Это ты меня прости, – обнимая её, сказала Алу. – Есть вещи, которым лучше ни с кем не случаться. А особенно – с такими замечательными существами, как ты.

И она поспешила выйти из комнаты, прежде чем Шада успеет поинтересоваться: а чем, собственно, сама Аниаллу хуже, раз Аласаис без зазрения совести проделывает с её душой эти самые «вещи»?

* * *

«Полюбовалась бы ты, Шадочка, на меня три месяца назад», – рассеянно перекладывая с место на место какие-то свёртки, ворчала себе под нос бывшая тал сианай.

Тогда, ещё обременённая своим двойным титулом, она спасала очередных жертв вселенской ошибки в одном из отдалённых миров. Миссия её благополучно завершилась. Все были обласканы, воодушевлены, пристроены и… довольны жизнью. Все, кроме неё самой.

Аниаллу буквально содрогалась от омерзения. Всё, чем она с таким упоением занималась в минувшие годы, сейчас, когда она очнулась от своего альтруистического забытья, представлялось ей нестерпимо противоестественным для алайки, унизительным, разрушительным для её кошачьей сути.

И вот, в ознаменование своего триумфа, прекрасная Аниаллу ан Бриаэллар, Тень Аласаис, старшая приёмная дочь трёх влиятельнейших алайских домов, встрёпанная и зарёванная, сидела посреди тесной комнатушки, заваленной открытыми книгами, альбомами с репродукциями, поющими кристаллами и пустыми бутылками. Не переставая тихо ругаться, она занималась тем, что «паковала чемоданы» – впитывала знания о чужом мире, с которым, сконцентрированная на своей цели, так и не успела толком познакомиться. Стихи, проза, живопись, музыка, мода, кулинарные изыски, обычаи и научные открытия – всё это и многое другое, что составляло местную культуру, «укладывалось» в памяти её души, готовясь отправиться вместе с ней в Бриаэллар… Но даже всеми этими экзотическими «вкусностями» Аниаллу не удавалось заесть свою тоску.

– Ну всё, с меня хватит! Это мы ещё посмотрим… – то и дело восклицала она, рывком перелистывая очередную страницу, и в сотый раз представляла себе, как бы она наподдала своим неблагодарным подопечным, хотя в глубине души твёрдо знала, что не будет никому мстить… несмотря на то, что горький осадок от незаслуженной обиды останется надолго.

Время от времени она прихлёбывала мутную голубоватую жидкость из большой бутылки, стоящей рядом с ней на полу. Подмешанные в крепкое вино стимуляторы памяти позволяли Аниаллу буквально за минуты усваивать огромные объёмы информации. Сианай нисколько не волновало, что такое количество сильнодействующих веществ несомненно разрушит её мозг за считанные часы. Более того, она очень надеялась на это. Её неалайская оболочка уже выполнила своё предназначение, однако избавиться от неё оказалось не так-то просто.

Видимо, творец этого мира не жаловал самоубийц, вот и наградил своих созданий сильнейшим инстинктом самосохранения. Чувства Аниаллу были слишком расстроены, чтобы она могла усилием воли преодолеть его. Ей пришлось некоторое время заливать страх смерти спиртным, дабы он не мешал ей принять опасный стимулятор, побыстрее выучить всё, что она считала нужным взять с собой, и наконец-то покинуть этот негостеприимный мир.

Разум её начинал туманиться. Она отложила последний, так и недочитанный томик стихов, тяжело привалилась к стене… и вдруг словно увидела себя со стороны. Увидела, что стоило «змеиному наваждению» схлынуть, как она даже в горе повела себя как истинная дочь своего народа: вместо того чтобы, поджав хвост, поспешить убраться из этого, принесшего ей столько горестей места, она стремилась впитать в себя всё лучшее, что в нём было. Любопытная кошка в ней отчаянно, страстно хотела жить, восторгаться чудесами Бесконечного – быть самой собой. Она ловила всякий момент, чтобы высунуть усатую мордочку из этого унылого болота. Сердце Аниаллу сжалось от жалости к ней… к себе.

Это и стало последней каплей в чаше её терпения. Через пять часов Алу, хмурая и решительная, уже выходила из потайной двери своего дома в Бриаэлларе. Едва отвечая на приветствия друзей и почти не глядя по сторонам, она отправилась в южную часть города, к Дворцу Аласаис.

Ее сразу приняли. Верховная жрица Гвелиарин поднялась ей навстречу и указала на место у своего кресла. Аниаллу надо было высказаться, и её выслушали. Она говорила и говорила: о том, что больше не хочет выполнять подобную работу, и о том, почему она не хочет её выполнять. Она не может более помогать существам, которых не знает, не любит, до которых ей, по большому счету, нет никакого дела, и она не хочет, чтобы кто-то, особенно чужая наэй, вкладывала в её алайскую голову чувства, желания и порывы, противные натуре всякого создания Аласаис. Жрица понимающе кивала, прикрывая глаза в знак своего расположения и доверия к Аниаллу. Когда Алу наконец закончила свою речь, Гвелиарин долго молчала, глядя в лихорадочно блестящие глаза своей собеседницы, а затем ободряюще сказала:

– Если ты не желаешь помогать тем, на кого мы указываем, тогда не делай этого. Ты вольна выбирать собственный путь, и решать, кому ты протянешь руку, может только твоё собственное сердце.

Она сказала всё это без тени гнева, без намёка на то, что осуждает отступившуюся от своего служения Аниаллу. Гвелиарин даже не казалась удивлённой.

– Я попрошу тебя лишь об одном: я хочу, чтобы официально ты сохранила за собой титул тал сианай. Но от обязанностей, которые он на тебя налагал, ты теперь свободна.

Удивлённая таким лёгким согласием отпустить её, Аниаллу поблагодарила Верховную жрицу и тут же покинула Дворец. Она была рада, что Гвелиарин не пыталась пристыдить её, но всё же в словах Верховной жрицы ей чудился какой-то подвох. И, как чуть позже показала история с даоркой Дани, предчувствие её не обмануло…

* * *

Аниаллу подумала было в воспитательных целях передать Шаде эмоциональный образ своего тогдашнего состояния, чтобы раз и навсегда отбить у неё мечты о духе Кошки, но сочла такую радикальную меру преждевременной. Её служанка была очень не глупа, она умела глубоко и тонко чувствовать, и Алу была почти уверена, что, оставшись в одиночестве и поразмыслив над необычно резкими словами своей хозяйки, Шада всё поймёт и утешится сама. А её собственный дух окрепнет.

Сианай подошла к шкафу и наугад вытащила одно из парадных платьев. Она даже не стала разворачивать его. Платье просто надо было взять с собой. Это была странная традиция, и любая алайка следовала ей неукоснительно, не особенно задумываясь о её происхождении.

Уложив жемчужно поблёскивающий наряд в рюкзак, Аниаллу в последний раз застегнула тугие пряжки. Кажется, всё. Ничего не забыла. Алу в лёгком замешательстве поскребла себя за ухом: какого хвоста она так волнуется? Почему она ведёт себя так, словно отправляется в места, откуда ей не выбраться домой до самого завершения своей миссии, а возможно, ещё дольше, хотя прекрасно знает, что в любой момент сможет вернуться за тем, что ей понадобится, через сверхнадёжный, драконьей работы, портал. Каждая вещь казалась ей настолько важной, будто от того, что её вдруг не окажется под рукой, зависела судьба сианай. Всё её алайское чутье кричало об этом, хотя подобные чувства были просто нелепы, учитывая характер предстоящего Алу путешествия.

Закончив сборы, она не смогла удержаться и вышла на балкон, чтобы ещё раз взглянуть на город. Бриаэллар по-прежнему лежал в густой тени. Только два здания смогли прорвать эту мглистую пелену: на востоке взмывала ввысь Башня Тысячи Драконов, стены которой были буквально сплетены из гибких чешуйчатых тел, мощных перепончатых крыльев, когтистых лап, замысловато изогнутых хвостов и лукавых длинных морд. В сиянии широко распахнутых Глаз Аласаис грандиозный барельеф переливался всеми оттенками серебра. Из-за этого ртутного блеска многие гости города принимали Башню за храм Веиндора. На деле же в ней располагалось посольство Драконьих Клыков, а также «логова» драконов Изменчивого, по какой-либо причине живущих в Бриаэлларе: огромные помещения с фресками на стенах и неуютно высокими потолками, где ступеньки гостевых лестниц и немногочисленная мебель – полки, столешницы, матрасы, сиденья и спинки стульев – неприкаянно парили в воздухе, ожидая, пока воля хозяев не прикажет им сбиться в стаю, сложившись в обеденный гарнитур, или, напротив, разлететься по сторонам, освобождая место для танцев.

Башня была одним из самых высоких зданий города. Поспорить с ней могли только лазурные шпили Дворца Аласаис. Яркую синеву его стен оттеняло пепельное кружево винтовых галерей, балконов, террас и мостиков, дымчатое стекло куполов, тёмные витражи на окнах. Фасад Дворца был подсвечен, но внутри него не горело ни одного светильника. Только высоко – там, где почти под крышей главной башни вырисовывался изящный балкон, жёлтым маяком сияла ярко освещённая арка.

В минувшие годы время от времени на её фоне можно было разглядеть кажущуюся крошечной тёмную фигурку, и тогда взгляды всех, кто находился в Бриаэлларе, неумолимо притягивало к балкону, к той, что взирала на свой город с таким же восхищением, как часом раньше смотрела на него Аниаллу. В эти недолгие минуты каждый ощущал себя невероятно счастливым, и тоска по этому чувству всегда оставалась в сердце, кому бы оно ни принадлежало… Но Аласаис уже целую вечность не появлялась в Бриаэлларе.

Аниаллу вздохнула и, ещё раз окинув взглядом город, недоумённо пожала плечами. Прежде, именно в такие минуты расставания, Бриаэллар представал перед ней во всей своей прелести. Он словно манил её остаться, предлагая её глазам всё лучшее, что в нём было. Благо главная его достопримечательность располагалась буквально через дорогу. Там сияли янтарным светом высокие окна бального зала дома ан Камиан – дома-музея, дома-театра, дома-дегустационного зала, дома терпи… дома, обитатели которого были воплощённым желанием познать – пощупать, понюхать, услышать, увидеть и осмыслить – всё, что мог предложить им в своей неиссякаемой щедрости Бесконечный.