Текст книги "Листьев медь (сборник)"

13

Анпилогов несколько раз свернул, взлетел на новенькую эстакаду, сделал над запруженными улицами ряд ложных проходов, съехал и пустился на всей скорости в путаницу дворов, чтобы обогнуть намертво забитое грузовиками шоссе. Он прибыл в центр столицы в послеобеденное время, зная, что сотрудницы архивов в этот момент бывают наиболее добросердечными. Здание Центрального почтамта было огромным, желтым и стояло, словно корабль, рассекающий воды двух расходящихся под острым углом улиц – как раз на перекрестке. Леник представил себе, как больной, только что вернувшийся с Ледострова Явич ковыляет к этому зданию глухого желтого цвета с пакетом в руке, как входит в отделанное дубовыми панелями помещение и отправляет заказное письмо на имя самого Нифонтова. Как женщина с маленькими губами, густо обведенными по моде тех времен, улыбаясь, берет письмо и относит его в соседнее помещение, где царствует начальник смены в сатиновых нарукавниках, как смотрит на адрес на конверте и помещает письмо в папку, завязывает красные хлопчатобумажные тесемки и закрепляет их сургучной печатью.

Анпилогов зашел прямо в почтовый архив, находящийся в том же доме, но – вход со двора, где во всю десятиэтажную высоту вовсе не было окон, показал свое удостоверение с тремя степенями допуска и ласково обратился к женщине, так же чем-то неуловимо напомнившей ему Веруню. Леник вперился в нее небольшими темными глазками, и они тут же начали теплеть и трепетать, по краям проступили ровные короткие ресницы, образовав уютный ободок, сморщился, приподнявшись, нос, и насмешливо и заговорщицки выпятилась нижняя губа.

Женщина архива повела его в главный зал, и Анпилогов очумел от его бесконечно оштукатуренной и запыленной в верхах высоты. Он всегда чумел от незаполненного, но ограниченного пространства.

Архивная женщина потуже подвязала белый халат, обтянувший замятым полотном ее некрупный зад, подставила лестницу и принялась подниматься по ней боком, одной рукой хватаясь за полки, так, чтобы посетитель не увидел окончания ее ног под халатом и юбкой. Потом она долезла и достала пропыленную папку со скрепленными сургучом тесемками и с улыбкой принесла ее Анпиологову. Он очень поблагодарил, вручил ей шоколадку «Золотой ярлык».

– Идите в просмотровую комнату, – сказала женщина архива, – потом добавила шепотом – И считайте, что вам очень повезло, потому что скоро-скоро этого бумажного архива вовсе не будет, его переведут «на ящики».

– На ящики? – деланно удивился Анпилогов. – Ах, ну да… Все занесут в память систем.

– Да, да… – так же шепотом добавила архивная, – и это произойдет очень-очень скоро. У этих ящиков на так называемых лигокристаллах какая-то бесконечно долгая память и совсем-совсем простой ввод. Положил на ящик – и… она хлопнула ладошками – и пшик!

– Пшик вам будет, пшик… – шептал Анпилогов, вскрывая печать.

В папке оказалась записка Федора Выборгского по поводу необходимости разработки оксалитовой жилы на заброшенном Пятом прииске и перечень выгод от использования очищенных оксалитовых выжимок в народном хозяйстве. Основные положения Анпилогов уже знал и воочью видал, но некоторые вещи его изумили…

Леник вытащил из кармана кусок кальки и аккуратно, слово за словом, перевел на нее остро отточенным карандашиком содержимое письма.

Он вполне понимал, что как только содержимое архивов переведут «на ящики», ему этого содержимого уже будет не достать.

Еще же он обнаружил в папке ссылку на дополнительные (по ключевым словам) документы, содержащиеся в других государственных архивах.

За три дня он обошел их все и использовал весь сверток кальки, умещавшийся во внутреннем кармане пиджака.

14

Вечером, в пятницу, вся группа имитаторов Анпилогова собралась на Второй территории отдела, находившейся за предбанником и лестничной клеткой – на половине Климаши. Климашей называли большую, старую, занимавшую огромными тяжелыми металлическими стойками целый зал аналоговую моделирующую машину, построенную еще на электронных лампах.

На Второй территории еще не выветрился запах шашлыка, который недавно жарил здесь сотрудник по прозвищу Пень на шашлычнице собственного изготовления, поблескивали несданные бутылки в углу, тихо урчала машина, подмигивая диодами. Анпилогов выключил верхнее освещение, врубил круглую лампу на раздвижной подвеске, укрепленную на стене, и разложил свои калечки на составленных вместе столах.

Леник скопировал всего шесть документов. Письмо Выборгского к Петруничеву, инструкцию по использованию врезного замка на желтой бумаге, набранную замысловатым псевдонациональным шрифтом, стишок на вырванном из тетради в косую линейку листке, картинку – огромный коричневый лось перебирается через весенний ручей. И – несколько листков из блокнота с толстой шершавой бумагой, исписанных крупными буквами полудетским почерком. Еще ко всему этому прилагался грубо вырванный кусок старой газеты, свернутый в несколько раз и потертый на пожелтевших сгибах.

Леник не успел скопировать все полностью – в частности, инструкцию по использованию – лишь частично, да и пейзаж с лосем: сучья и корни деревьев – ему не особенно удался – все время съезжала калька.

Все они: Фельдштейн, Демура, Ульяна, Майка Городошница и Леонид Михайлович Анпилогов стояли вокруг сдвинутых столов и молча разглядывали странный набор документов, ярко высвеченный желтым кругом настенной чертежной лампы.

И тут завыла сирена экстренной связи. Потом сухой синтезированный голос сообщил: «Авральная ситуация. Все работники КБ „Запуск“ остаются на рабочих местах до понедельника. Руководство КБ доставку горячего питания гарантирует». Все на некоторое время опешили. А Леник сразу даже как-то успокоено опустился на стул и выдохнул:

– Та-а-аккк… Остров вышел из тумана.

– Э-т-тоо… Это вы имеете в виду исправлагерь на искусственно образованном ледяном острове в районе Северных морей? – срывающимся шепотом спросил Демура.

– Да… да-ааа! Именно это я имею в виду! – завопил Леонид Михайлович, – Шарашка наша заработала, наконец. Так я и знал! Так и знал, что вся эта капель и последующий сухостой – ненадолго. Так и знал!

– Э-эээээ! Ты того! – раздался из глубин машинного зала рев Пня, – Я так не договаривался! Мне наружу надо… У меня там…

– У тебя Пень, вечно дела снаружи! – Уже совершенно начальническим собранным голосом откликнулся Анпилогов. – Ты вот в этом году новую редакцию рабочего договора подписывал? Там разве не было сказано – чего ранее в договор не включали – что в случае авральных ситуаций персонал КБ «Запуск» может оставаться на территории предприятия до надлежащего указания?

– Нет, – очень серьезно ответил Пень, выходя из своей уютный тьмы, и возникая в свете чертежной лампы всем своим плотным коренастым телом. – Там была сноска: этот пункт – добровольный. Я его не подписывал.

Все молчали, а Анпилогов удивленно, приподняв брови, разглядывал стол и разложенные на нем калечки.

Судя по всему сотрудники отдела подмахнули договор, не обратив внимания на сноску. А Уля просто не могла отказаться от этого пункта – она, заранее обученный кристалльщик, многое знала из того, о чем не догадывался даже Анпилогов.

– Ну, раз не подписывал – так иди! – раздраженно проговорил начальник Отдела имитации – и протянул руку в направлении двери.

Пень долго звякал возле своего гигантского стола, набрал чего-то полный портфель и неторопливо вышел.

Все долго стояли и чего-то ждали. Анпилогов ждал определенно чего – автоматной очереди. Но не дождался.

15

Горячее питание, кстати, неплохо организовали. Темно красный борщ был отменным, с золотистыми каплями поверх густой свекольно-капустной массы с островками фасоли, но Анпилогова тут же началось жжение в желудке и всяческие неприятные ощущения в горле. «Да-ааа, подумал он печально – ящики ящиками, всюду понаставили, кабелями обмотали, а без комбижира опять не обошлось…»

Весь аврал, от которого в соответствие с пунктом трудового договора отказался Пень, был направлен на установку персональных и напольных корпов – тех самых алюминиевых ящиков с разного вида экранами, окошками и прорезями, которые всего неделю назад отгрузили в отдел.

По заброшенной еще со второй мировой войны узкоколейке на территорию КБ подвели состав, груженый корпами и персонал предприятия – все как один от творческого инженерного состава до увечного с рождения садовника перевозил на тележках, перетаскивали на руках, волокли на пластиковых полозах по всем отделам и кладовым. Толстые тетки с инвентарных складов, по двое – по трое, обхватив ребристые холодные алюминиевые поверхности, тащили их в свои коморки с чайниками на застеленных цветастой клеенкою письменных столах и ухоженной жирной традесканкцией в горшочках, развешенных по стенам. Седовласые начальники комплексов с молодецкими шуточками везли телеги в свои кабинеты, застревая в дверях гудящих от напряжения грузовых лифтов.

После забегали по лестницам спорые наладчики в синих комбинезонах с ядовитым кристаллом снежинки на отложных воротниках, придерживая рукою на бедре многокарманные сумки с тестерами и отвертками – и к началу следующей бесконечной рабочей недели корпы стояли на столах и в нишах, покоились на установочных кронштейнах и свешивались с потолков на телескопических штырях. КБ «Запуск» было полностью корпотизировано. А Анпилогов мучался от несварения желудка.

Только в конце недели его отпустили к семье – у жены уже был готов для него овсяной отвар.

16

А после заказ навалился на Анпилогова с непреодолимой силой.

Огонь. Просто реакция окисления с выделением тепла? И все зависит от калорийности топлива? Нет. В том-то и загадка. По полулегендарным описаниям прорыва в Гражданку, когда на подступах к столице был выведен на сцену военных действий огнемет ударный типа 1-19-23, прозванный потом Плещеевским огнеметом, то, по свидетельствам очевидцев – одного этого было достаточно, чтобы дивизия главного прорыва добровольческой армии внезапно отступила, оставив на поле сражения чуть ли ни половину личного состава, что до сих пор будоражит умы стратегов исторического факультета Высшей школы артиллерии.

Правда, на факультете химфизики, где Анпилогов проходил стажировку после окончания Южного политеха, в существование полумифического огнемета мало кто верил. Но легенда жила и поступивший с самого верха заказ на поиск материалов, осуществление необходимого анализа и подготовку записки о перспективах использования принципа огнемета в имитации крайне дорогостоящих испытаний основного движка изделия КЛ14, говорили о том, что наверху верят в эту идею. Причем, поскольку после последних пока неясных событий к руководству страной вернулся ни кто иной, как опальный, всеми забытый комрад Нифонтов, то начальник отдела имитации мог предположить, что легенда тесно коснулась именно этого лица. Но Анпилогов молчал о своих наблюдениях, и решил сделать буквально все возможное, чтобы не остаться в роли низкооплачиваемого статиста в этом внезапно начавшемся шумном и красочном представлении с корпотизацией всей страны.

Ведь – и Анпилогов это понял сразу же, ознакомившись с открытой и закрытой документацией – не только стать асом, но и хоть сколь-нибудь сносным специалистом в области этой неведомой и внезапно свалившийся на него технологии он был просто не в состоянии – голова не совсем та и, к сожалению, возраст. Вот Улька закончила этот лиготехникум с «усиленным изучением ряда предметов» – пусть она и разбирается.

Итак, шесть документов.

Письмо Выборгского. Ну, здесь он предвидит открытие оксалитовой трубки, выделение одним из доступных способов элементов «Л», какую-то их очистку и обработку, и затем использование в устройствах для вычислений и управления. Причем возможности, по его предвидениям, столь высоки, что управлять можно будет как роботизированным производством так и большими массами людей – и все это на основе устройств различного назначения, устроенных, впрочем, в соответствии с одни и тем же принципом – по правилу ступеньки – гора – пропасть, подъем-провал, скачок-ребро. Можно еще и так сказать – есть сигнал – нет сигнала, ноль – единица.

Ну что тут обсуждать – на основе двоичной арифметики и устройств, обладающих двумя устойчивыми состояниями, строили машины уже не менее трех десятков лет. Начали это делать в нескольких странах практически одновременно в – сразу после окончания мировой войны, что вполне понятно. Войны подстегивают технологию. А далее, производили их всюду с переменным успехом, но, в последние годы, наиболее удачные образцы производились на богатеньком Западе, у нас же приноровились их копировать. Но все это было крайне слабо – не хватало скорости, мощности, коммуникации оказывались излишне громоздкими, наиболее важные узлы перегревались. Расчеты, технологические ухищрения, медленное продвижение вперед… Все это было.

А ведь Выборгский предсказывал совсем иное – мгновенный прорыв – крайнее усиление сигнала, сверхпроводимость, самообучаемость, отказоустойчивость – чего же еще? И – монополия. Монополия государство на добычу в… трубках. Ведь подобного минерала, вроде бы, более нигде в мире не обнаружили. Или – тщательно скрывают обнаружение. Политика в этом вопросе иных правительств была Анпилогову совершенно непонятна – переводы в журналах были крайне скудны, периодика поступала в весьма ограниченных количествах, да Анпилогов и не удосужился как следует освоить ни один иностранный язык, голоса иностранных радиостанций даже в кратковременный период капели продолжали глушить.

Оставалось предположить, что данное месторождение пока существует только в нашем государстве, и есть идеи, что трубки будут открыты и восточнее Пятого прииска.

Судя по всему, Нифонтов долгие годы, еще со времен гениального предвидения Выборгского, вынашивал планы широкомасштабного использования технологии лигокристаллов, о чем свидетельствовал последний документ из указанных. Почему-то, Анпилогов полагал, что это был блокнот Нифонтова, невесть какими путями затесавшийся в архив опального Явича, и некоторые последующие рассуждения это вполне подтверждали.

Кроме того, по поводу этого блокнота Леника потом брали сомнения очень многие годы.

17

Барокамера

Писака… Ох, этот писака. Ему нужно было отвечать, а Ленику очень не хотелось ему отвечать, именно сейчас, когда Ульяна пошла знакомиться с Мальпостом.

– А как так получилось, что уже первая система – КЛ14-111, в просторечье «прок», которую предложила Барокамера, дала такой серьезный эффект?

– Да, о чем тут особо говорить, все, что мы делаем – не подражательство, не передирание уже существующего – это результат опыта. Мы обобщаем опыт…

– Да, я все понял, – поморщился писака – А опыт чего, Леонид Михайлович? Тот опыт, что вы накопили, работая с лиготехникой?

– Это вы зря, господин Сокулер, все мы плыли в одной лодке, и не вам судить… – повысил голос Анпилогов.

Ему было совершенно не до этих разбирательств. Он слишком опасался подвоха со стороны иного лица, и ему было необходимо все это устранить. Или хотя бы притормозить.

Он невежливо бросил Максима и направился наружу.

Развал перед конюшней ему не нравился, но Анпилогов туда пошел. Перед входом в конюшню оформители нагородили декоративных пней с вывороченными и залакированными корнями, и Леник все думал эти излишества поубирать.

Заглянув в стойла, в эту галерею или анфиладу со скульптурными головами лошадей – он полюбовался на давние и недавние приобретения. Добрался до отсека Мальпоста – большого черного коня, которого ему сосватал Гера Фельдштейн – уж у кого он его перекупил, понять было невозможно – и вывел Мальпоста в манеж. Потом оба они пооставляли топкие следы в песке, пообтирались боками-плечами, разжевали одну на двоих подсоленную горбушку и Анпилогов, поглаживая Мальпоста по атласной щеке, пошептал ему…

Потом Мальпост стал занят. Кто-то шел к манежу, возможно, кто-то из обслуживающих конюшню девчушек – конюшни ведь всегда обслуживают низкорослые мускулистые девчушки в старых кожаных куртках – и Мальпост занялся этим. Он высвободился из рук Анпилогова, плавно отошел, правда, быстро меняя скорость движений, а затем, подойдя к цепной ограде, задрожал кожей, отнял от песка сразу два огромных черных копыта, взбрыкнул, и вдруг конец живота его, прибивавшийся к задним ногам выбрасился, отяжелился, и гигантский даже для огромного тела высокого коня отросток выпростался из кожных покровов – а извивистый оглушительный крик дополнил этот выброс.

– Ну и ладно, ну и понял… – пробормотал Анпилогов, отходя от манежа.

Девчушку в изгрызенной на плечах порыжевшей кожаной куртке, низкорослую, мускулистую и слегка кривоногую, он повстречал по дороге и сунул ей – очень настоятельно – дурманно пахучую ржаную корку в маленькую крепкую замызганную ладонь, сказав: «Дамскому любимцу». Девчушка положила корку в карман, сплюнула в сторону, кивнула: «Иес, сэр…» – и, даже не взглянув на коня, повернула к стойлам.

Но писака снова достал едва возвратившегося Леника. Подслеповато сморщившись, он проговорил, не открывая глаз:

– Не все мы – в одной лодке, и кое-кто может… и судить…, – потом даже шмыгнул носом. – А, скажем, тот опыт, что вы приобрели, трудясь на Ледострове? Ведь служили там, так ведь, Леонид Михайлович?

Анпилогов уставился на писаку Максима Сокулера, помедлил, потом твердо сказал:

– Да, вы это точно отметили. Как вас по имени-отчеству?

– Максим.

– Отлично, Максим. Это есть во всех сносках обо мне. Не секрет. На прохождение армейской службы я был направлен в распоряжение 21-части дивизии Хран, которая патрулировала Северные прииски по всей территории государства. Да, на экспериментальном объекте Ледостров использовался труд заключенных, причем отнюдь не только физический, но и интеллектуальный.

– И одним их ваших подопечных был Федор Выборгский – кличка Явич?

– Это вы тоже обнаружили в открытых публикациях?

Писака Макс поерзал сигаретой в кристально чистой пепельнице, причем уже начавший раздражаться Леник обратил внимание, какие у Сокулера белые руки – даже ногти белесые, ровные, бескровные. И было такое ощущение, что в поры кожи на руках въелся то ли какой-то порошок, то ли мазь… Наверное, болезнь какая-то, – подумал Леник.

– Да нет. Я ничего особо не искал, слухом полнится… пространство и время.

– Хорохо, (буква «ш» проваливалась в горло Леника, и у него, когда он начинал злиться, получалось: «хорохо»). – Я скажу, произнесу, приисповедаюсь, бутер-р-р… слоеный…

– Это, что у вас, простите, лагерный или, скорее, островной жаргон?

– Д-дда… Федор Иванович Выборгский не признавал крепких выражений – вот и приходилось заниматься изобретательством.

– И что же – общие принципы учения вертикалистов для создания системы анализа предокаменелых слоев вы освоили именно там?

– Ну, у меня было четыре курса местного политеха – забрили-то меня с пятого курса за… – ну, это уже неважно – так что рассуждения Явича в спецстоловке я слушал во все уши. И основные принципы верикалистов – да, это оттуда.

Максим поджал губы, как-то очень глубоко, при этом его довольно большая верхняя губа свернулась вовнутрь, оставив голую побелевшую от напряжения кожу под носом:

– Ладно, об этих – выделяя последнее слово, сказал Сокулер, – принципах мы пока забудем. Значит, на их основе была продумана система предокаменелых слоев и создан приисковый объект?

– Да, остров на шельфе северных морей на каркасе из легких металлоконструкций с искусственным ледовым покрытием. Система поиска – тоже вылилась оттуда. Но дело же, в конце-концов, не в этом, – распалился Анпилогов, подстрекаемый тайной и непонятной ему презрительной злобой писаки Сокулера и постоянной, фоновой мыслью о прибытии вороного коня Мальпоста, – дело в сложившемся в то время и в том месте круге людей, ученых, инженеров…

– А под «тем» местом, вы понимаете лагерь особого назначения возле прибрежного населенного пункта Кыюк и расположенного неподалеку образцового города вольных поселенцев Нифонтовска Северного? Лагерь, в котором из десяти заключенных выживало двое, да и то из той категории, что питались в спецстоловке?

18

Ледостров

Непроницаемая, словно нагретое машинное масло глубокая вода лежала возле борта лодки, шли короткие приказы, заказные гребли, тяжело всхрапывая при каждом гребке. Снизу, от масляной воды остров открывался гигантской толстой белой пробкой, плавающей в масле. Стены, отливающие изумрудкой, в которых в глубокой внутренней зелени просматривался металлический скелет, приближались. Лодка подошла к дыре в нижней, видимой над водой части пробки, и люди по одному влезли внутрь. Поднимались по спиральной металлической, низко гудящей лестнице, обдирая бока о перила, рассчитанные на стандартные габариты человека и приминающейся одежды. Но Анпилогову еще необходимо было втиснуть туда согнутые в локтях руки, выпирающий автомат, карманы, набитые приплюсом для заказных, какими-то вечными их бумажками, текстолитовыми пластинами и прочим дерьмом. Все это никак нельзя было сложить в вещмешок, потому что вещмешок могли проверить – до карманов же охраны на глубинных уровнях ни у кого доступа не было.

Пошли гуськом, но не вверх, а вниз. Вниз было шесть этажей – вверх три. Наверху-то что? Тот, что вровень с водой – этаж вертухаев. Им вышки, как на материке – ни к чему. Кто в такую ледяную воду кинется? А вот шлюзы, подходы к острову – их следует охранять. Здесь и посты и казармы. Здесь ночевал и Анпилогов. И здесь всосались вся ненависть и все зло, которые потом жили в нем.

Выше шел этаж полковников – здесь рядовой Анпилогов никогда не бывал, но именно оттуда поступали приказы, сюда ползли медные телефонные провода и летели радиограммы с материка, и этот этаж был продолжением ненависти.

А на самом верху как раз и находилось то, ради чего все создавалось и гибли люди. Там – где ровным бесцветным слоем, а где специально устроенными ледчатыми заторами, переливающимися горами-айсбергами, горбатыми торосами и мелкой гульбой – лежал искусственно намороженный лед. Правда, лед пронизывал весь остров – он составлял его основу, окутывал со всех сторон, составлял главный поплавок снизу, под конструкциями.

Помимо льда здесь были ангары для оборудования, которое могло понадобиться в любую минуту, наблюдательные инженерные посты и – самое основное – три нефтяные вышки, из сердцевины которых, вглубь, к шельфу, шли бесконечно длинные вертикальные трубы-шахты. От вертухайского этажа до самого низу простирались инженерные службы – генераторные, вакуумные, холодильные, котловые.

Здесь стоял бесконечный гул, сновали полуголые мураши с лопатами и гаечными ключами. Внизу же, под инженерными, шли склады, полные ячеек-резервуаров, еще ниже – казармы для мурашей и заказных, а в толще, в самой низу, то есть, вроде бы, в аду, находился, наоборот – местный вымученный рай.

Здесь образовался вспомогательный складской этаж, куда спускали сухие отходы, залежалые груды, списанные механизмы, пустые канистры. В то же время, здесь было довольно много запасных пустующих отсеков, где мудрецы-заказные устроили себе рекреацию и, как говорил Явич, последнюю аптеку.

Здесь в ящиках из-под винтовок, в опилках из столярки, Явич развел грибные грядки и густые заросли крапивы. Споры он привез с материка в кармане, там же сохранил и несколько крапивных корней. Сюда он натащил мешков с еловыми ветками и корой, которые умудрился заказать, якобы, для полковничьей бани – для наведения запаха. Хотя такими ветками никакого запаха создавать не принято.

И еще там стояли корзины с мелкой каменной крошкой – Явич уверял, что это – для абсорбции вредных газов, хотя заказные только удивленно поднимали брови.

Урожай грибов собирали несколько раз в месяц, варили похлебку или жарили на углях, добытых с топливного этажа. Похлебку Явич давал самым слабым, а жевать кору и хвою велел всем из заказников. И, хотя рядового Анпилогова кормили остатками с вертухайской столовки, Явич заставлял и его жевать кору. Зубы выпадали не только у заключенных.

Устраивать подобное – ящики с грибами и ростками крапивы, мешки с корой и корзины с мелкой каменной крошкой, можно было только на острове, потому что это было необычное место, и, несмотря на строжайший режим, Ледостров производил на многих впечатление почти магическое, неземное, или, как стало принято говорить в последнее время – внетерриальное. Именно поэтому отношения между обычными заключенными – мурашами, учеными и инженерами, которые работали над конструкцией острова, и над иными никому не известными задачами – заказными, то есть доставленными сюда по заказу (а, видимо, и арестованными в свое время тоже по чьему-то заказу) сложились совсем не такие, как на материке. Бежать отсюда было практически невозможно, опытные, да и просто привыкшие с тяжелейшей местной обстановке люди – крайне необходимы, без них всем было бы просто не выжить. Поэтому на рай закрывали глаза.

В тот раз конвой привез новую партию заказных, и рядовой Анпилогов вместе с двумя ребятами из служб повел их на второй этаж. Там уже собрались инженерные подполковники и старики заказные, которые строили остров с самого начала, да и работали над его чертежами еще на материке, под городом Нифонтовском.

Сделали перекличку, отметили списки, а потом из группы стариков заказных вышел высокий мужик в особом прорезиненной ватнике, отлично подогнанным по фигуре, так, чтобы не было никаких выпуклостей и зазоров, не приникали жестокий ветер и вода (что у заказных встречалось редко и указывало на непростое положение заключенного), с гордо посаженной головой, с не выбритыми до корней, а с откинутыми назад, правда уже сильно поредевшими волосами, осмотрел прибывших и громко и властно спросил:

– С физико-математическим образованием есть? Топология, теория графов, сложные структуры?

Сначала все задавленно молчали, а самый тихий полковник искал что-то в бумагах. Потом отчаянно дернулся человек с длинным бритым черепом и небольшими синими глазами на красном, болезненно обветренном лице:

– Я!

– Кто это – я?

– Да Федор, нашли же уже! – нетерпеливо заворчал тихий полковник, – это действительно, человек из математического института, академический НИИ, доктор… погоди… очки сползли, доктор физмат-наук, работы в области квантовой механики…

– Свободен, проходи! – скомандовал высокий Федор в непромокаемом ватнике и увел математика за собой.