Текст книги "Листьев медь (сборник)"

22

У Майки Городошницы была нагрузка. По понедельникам она проводила политинформацию, и всякий старался найти в этот момент какое-нибудь важное дело, оправдывающее его отсутствие. Синицын срочно бежал на семинар криптографов, Улю именно в это время консультировали в лиготехникуме, Фельдштейн подряжался оборудовать очередную лабораторию, Пень вообще и всегда был «очень занят»… Но на самом деле кто-то да утром в понедельник зазевывался на Первой территории и глядел в окно на выложивший свои лапы на подоконник темный клен. Анпилогову по должности приходилось присутствовать обязательно.

Майка поднаторела в подобных мероприятиях и говорила скоро, не рассусоливая, чисто номинально, время от времени приостанавливая текучую речь: «Вопросы есть?».

Ее острая мордочка, гладенькая, моложавая, быстро поворачивалась на аккуратной шейке слева направо, ровно подведенные, с отрепетировано загнутыми ресницами карие глазки обводили случайно присутствующих, потом Майка радостно складывала листочки с заготовленными тезисами и стукала папкой по столу: «Ну, все!».

Но на этот раз на Первой задержались Гера Фельдштейн, Синицын и Уля, а потом даже прибрел Пень. Они слушали про совершенно абсурдные заявления заэкранных агентств, о том, что добыча лигососдержащей породы идет на спад, а на самом деле в прошлом месяце было добыто… В то же время наши успехи в астросфере… Пущена в строй вторая очередь Ошаловской станции слежения за астросферными объектами… Выступление Петруничева на Международной ассамблее… Всех поразила его жизненная энергия, сохраненная молодость и ясность мысли…

А когда она стукнула папкой, собираясь закончить доклад, Фельдштейн вдруг спросил:

– А про то, как Нифонтов-то с Петруничевым помирились, ничего не говорят?

– А что, было официально объявлено, что они ссорил… расходились во мнениях? – бегло отпарировала Майка.

– А ведь действительно говорили…нечто такое, – задумчиво проговорил Синицын, – в самом начале капели, помните, на пленуме, Петруничев выразился довольно ясно: «В условиях надвигающегося энергетического кризиса, руководству страны необходимо очень внимательно отнестись к изысканию возможностей поиска новых источников энергии, к поддержке изобретательства, к поощрению технологических инициатив. Все это должно зиждиться на материальном стимулировании, на определенной свободе решений, что предполагает…»

– То есть ты хочешь сказать, что Нифонтов был в корне против «свободы решений»? – вступил Леник.

– Ну да, там была формулировка: «Даже…»… как это… «Даже самые опытные наши соратники в какой-то момент не в состоянии поступиться, хотя бы на время, ранее выработанными принципами… Ведь при всей мощи и при всем опыте ведущих руководителей страны, они не в состоянии охватить все, поэтому только свобода решений отдельных талантливых людей, не зашоренных постоянными заботами о благе…»

– Ага, вот оно что, – рассудительно сказал Гера – Петруничев назвал Нифонтова зашоренным, и тот отбыл в «небольшой провинциальный городок на севере страны». Ты, Анпилогов, уж наверняка бывал ли в этом городке, носящем имя одного из основателей государства.

– Ну, служил я там… – нехотя проговорил завотделом, – Город Нифонтовск, возле карских берегов…

И что, наш один из основателей и руководителей, курировал там добычу нефти на шельфе?

– Да вряд ли… Там уже нормально все, что могли, добывали. Он, возможно, и пытался все это прибрать к рукам, выдоить то, что можно… Да не так уж там велики залежи. Поэтому в какой-то момент он решил вспомнить старое, юношеские свои увлечения, разговоры с учеными, теми, кто начинал…

– И тогда, наверное, и направили экспедицию на Урал, докопались до лигосодержащей жилы…и… – поддакнул Синицын, – и теперь мы имеем то, что имеем. Свободу решений использовали и положили на полку пылиться. Нынче только: давай, давай… Набираем мощь.

– И то верно, – поднялся Анпилогов, давая понять, что разговор следует прекратить, – коли мощь уже набрали, то – вполне вероятен доступ звуковой информации на контрольный пункт. Еще чуть-чуть… Вы мне тут поразговариваете!

– И что же все-таки получается, – не угоманиваясь, сдвинул массивную голову набок Гера Фельдштейн, – как только у нас подходят к концу ископаемые или подкачиваемые – мы меняем политический курс?

– Ты слишком долго мок под капелью! Вымок весь, – показал своими газами пуговками на потолок Анпилогов.

– Да я, Леник, все там пооткручивал, не боись, – почесал в затылке Фельдштейн, – Просто вот раз в жизни поговорить захотелось. А и тема подходящая – политпросвещение.

23

Сигнал прозвучал на бывшей половине Оби, нынешней территории, захваченной корпами, или, как ее официально именовали – «Дигитальной группы отдела имитации». Все же, пребывавшие на половине Климаши именовалось теперь «Группой аналоговых методов».

Так вот – на половине Климаши сигнала не было точно, иначе кто-нибудь – Пень или Синицын, схватили бы старую черную округлую телефонную трубку с рогатого насеста. Анпилогов официально пребывал в это время возле кроссшкафа и в раздумье разглядывал поток срывающихся кабелей с его уставленных плоскими приборами равномерно распределенных полок.

Леонид Михайлович приподнял брови и нажал кнопку связи. Из персонального корпа донеслось: «Начальника отдела имитации просят в испытательную башню. Начальника отдела имитации…». Если бы трубку сняли на другой половине отдела, кто-нибудь уже непременно примчался сюда. Но всюду была тишина, и предчувствие катастрофы пришлось Анпилогову пережить самостоятельно. Он думал одновременно о том, что связь через корпы и телефоны теперь идет по разным каналам, что пробные огневые испытания изделия запланированы на ближайшие месяцы, и за это время можно было бы еще продвинуться в поисках, но сейчас он очень не хотел никаких расспросов – все штатные схемы огневиков для нынешнего изделия КЛ14 вряд ли годились. Предполагалось только, что оно должно значительно превышать по мощности все предыдущие. Впрочем, никто точных характеристик Анпилогову не сообщал, и он вполне мог прикинуться наивным чайником и подсунуть то, что есть. Чай…кх-ххх, то есть с бу-тер-бродом. Поэтому Леник вытащил из сейфа потрепанный дерматиновый портфельчик – вместилище документов с допуском степени Б, и направился в испытательную башню, на ходу обдумывая, каков вероятен состав комиссии, насколько формальны будут пробеги и сколько установят фаз.

В конце концов Анпилогов уговорил себя, что это только самое начало испытаний, что еще многое можно успеть. Но перед испытательной башни он приостановился и задрал голову.

Башня или надколодец – кирпичный цилиндр – уходила высоко в небо и только одно круглое, подобное глазу ископаемого животного, окон светилось на уровне десятого этажа.

Чем-то это сооружение вызвало в Анпилогове ощущение почтового архива, но тот был куда ниже и носил желтый глухой цвет. Здесь же чувствовалось внутреннее движение, правда, нетелесное, а металлическое, суставчатое, лязгающее.

Анпилогов сунул палец в отверстие на плоской тяжелой оцинкованной двери – ручки не было, и потянул дверь на себя. Преодолев несколько проемов пропыленной бетонной лестницы, он вызвал лифт. Тот через некоторое время опустился к нему, о чем возвестила красная лампочка и тяжелый глухой удар. Дверца раздвинулись, и показалась решетка. Анпилогов проехал за этой решеткой невесть сколько этажей, вышел, захлопнул решетку с неистовым звонким звуком, отдавшимся по всей шахте, и вступил в зал, примыкавший к смотровой площадке.

В зале оказалось довольно много людей. Анпилогов сначала увидел руководителей всех пяти комплексов КБ – конструкторского, испытательного, вычислительного бюджетного и внешнего, но они его мало занимали. Он разглядел возле того самого круглого, вблизи казавшегося огромным, окна длинного плешивого человека с выступающим вперед носом, с вообще каким-то образом выступающим вперед лицом – таков был особый выворот длинной тощей шеи, и в очках, сидящих криво. А рядом с ним – невысокого, довольно плотного парня с курчавой светлой бородкой.

Подобного Анпилогов никак не ожидал.

– А вот и Леонид Михайлович! – вступил начальник испытательного. – Да вы знакомы, наверное. Это – академик Пеструха и ведущий специалист его института Женя…эээ… Евгений Патокин.

Ленику захотелось выкинуть свой фиговый портфельчик в круглое окно, но огнеупорное стекло никогда не открывалось. И что Пеструхе не сиделось на своих международных симпозиумах или на подземных испытаниях термояда? Что его сюда-то принесло!

– Ну, п-п-пойдемте, п-пп-ойдемте, с-сс-отркудники дорогие, – со своим известным всему миру заиканием на глухих согласных проверещал Пеструха и двинулся к двери в испытательное пространство, расставляя длиннющие руки и приглашая за собой остальных.

Анпилогов туда не хотел вовсе. Он словно врос своими крепкими ногами в сношенных на внешнюю сторону основательных ботинках на толстой подошве в бетонный, крытый огнеупорной мастикой пол и, насупившись, смотрел как начальники потекли к балкону.

Балкон выступал метра на два из стены над пустым, казавшемся бесконечным пространством, и был шириной в три метра. Такая небольшая группка вполне могла на нем уместиться.

Анпилогов все же добрался до балконной двери, но все время стоял, прижавшись спиной к стене, и этого ему было вполне достаточно.

Гигантский колодец, уходящий вниз до уровня земли и еще глубже на немереное пространство и шедший также куда-то вверх, куда и смотреть-то было тошно, был весь заклепан сверхстойкими, но все же оплавленными и проявившими изнемогший до темно-коричневого красный цвет раздвижными металлическими створами.

Бесконечно глубоко внизу видны были укрытые брезентом сложные конструкции, едва скрывающие вздыбленные ребра и острые выступы. Между ними сновали люди в обширных защитных костюмах, отбрасывая блики целлулоидом антирадиационных намордников.

Пеструха подбежал к перилам балкона и начал командовать, водя сухой кистью то вверх, то вниз. Тонкие седые волосы, окружающие его лысину, слегка шевелились в нарастающих потоках воздуха, согласные буквы застревали на подходе к языку, и он помогал им то движениями морщинистой шеи, то выталкивал буквы подергиванием носа и неожиданно сильными просторными взмахами головы. Коллега и главный помощник академика Пеструхи Женя Патокин, словно небольшой надежный холм прикрывал его с тыла. Начальники комплексов, сгрудившись у стены, молча ждали.

Глубоко внизу, на дне испытательной башни, с конструкций стянули брезент, и обнажилось зажатое трубопроводами овальное, суженное книзу сердце изделия, укрепленное на телескопической платформе.

– П-п-пятая фа-а-за! – негромко сказал Пеструха – и снизу доверху многие голоса повторили, в отличие от эха, добавляя необходимые уточнения: пятая фаза – идем на местном тепле, пятая фаза – нагрузка от комплекса энергетиков, пятая фаза – подключаемся к дяде Ване – и так далее, до самого дна, откуда пошло тихое жужжание, и изделие начало слегка приподниматься на платформе, постепенно расправляя обрамление, собранное из изогнутых опор.

Изделие шло на местной энергетике до трети высоты испытательной башни. Затем Пеструха обернулся к коллеге, тот спокойно направился к лифту и поманил за собой начальника отдела имитации Леонида Анпилогова – Леника. Когда за ними захлопнулась грохочущая решетка, взвыла сирена.

Женя и Анпилогов вышли на одном из срединных этажей. За бронированными дверьми начинался энергетичеcкий обод начального уровня, который соединялся с основным пространством башни теми самыми металлическими заслонками. Женя Патокин подвел Леонида Анпилогова к пульту и указал на систему выкрашенных блеклой масляной краской трубок и тороидальных емкостей, укрепленных на тяжелой тележке, с которой сочились на бетонный, покрытый изоляционной мастикой пол струи кабелей и текли затем от этого места вправо и влево по окружности башни.

– На той стороне, по диаметру, расположен дубль установки. Сейчас я… или лучше вы – опустите вот этот тумблер, и изделие получит еще… пожрать. Ну, жмите, Леонид Михалыч!

Вид у Жени Патокина при этом был такой, будто он заведомо хочет надуть Анпилогова – так он сжал мелкие крепкие зубы, так расцвел в красногубой улыбке, открывшейся среди золотых волос бородки и мягких зарослей усов – что Леник вообще не захотел связываться с сотрудником Пеструхи.

– Жмите сами, – повел он плечами, – это же не моя диссертация, в конце концов. Отделу за этот пробный пуск – одни подзатыльники.

– Да, Леонид Михалыч, задача у вас – не из легких. При нашем-то энергетическом кризисе, – Женя изобразил шепот, но очень громкий шепот. – Нефть-то, говорят, повыкачали! Вот вам и твердят: беззатратная технология, постный огонь! Хотел бы я знать… как вы его найдете, этот постный огонь.

– Да крутите свой ветхозаветный тумблер. Люди же в напряжении, – недовольно буркнул Леник.

– Не беспокойтесь, я чувствую контрольное время.

Эксперимент пошел.

На смотровых экранах было видно, как отодвинулись оплавленные заслонки, как вышли из них многочисленные, изогнутые под разными углами сопла огневых устройств, и как начало подниматься к ним уже совершенно самостоятельно, медленно левитируя, раскаленное до красноты изделие, постепенно сбрасывающее хищные лианы трубопроводов. Изделие преодолело четвертую фазу, поддерживаемую ядерной энергетической установкой Патокина, поднялось до второй фазы, которая находилась много выше балкона, и там, после открытия нового ряда обугленных заслонок, и нового выхода леса изогнутых сопл – разогрелось до красноты, приобретающей лиловый оттенок, и разорвало себя на бездну бушующих частей.

Грохот завис в испытательной башне, затем, обрушившись на бетонное ее основание, постепенно замер.

В курилке Анпилогов оказался непосредственно возле академика Пеструхи и, наконец, понял, почему очки сидят на нем как-то косо. Левая дужка очков была насажена на обрубленную и закрученную плоскозубцами скрепку, а стекло в самом углу возле этого места пошло трещинами. Анпилогов вспомнил, что очки с подобной оправой (правда, без скрепки) носил его учитель физики лет двадцать пять назад.

Евгений Патокин спокойно курил, и, сощурившись, наблюдал детское любование осанистого Анпилогова очками своего научного шефа.

– Ну, – проговорил, наконец, начальник Испытательного комплекса, – первый этап мы выполнили. Результат предполагался. В основном, все штатно. Необходимо отметить высокую степень отдачи энергетической установки, предложенной коллективом академика Пеструхи и лично…

– Жрет, гадина, много, – сплюнул Женя кусочек табака.

– Дело даже н-н-ннеее в этом, – продолжил Пеструха. – Во-первых, подобные испытания крайне н-ннн-ебезопасны для окружающей среды и для нас с в-в-авми…

– А во-вторых, стоят немереных денег, – закончил Женя.

– И насколько немереных? – переспросил Анпилогов.

Женя Патокин замер, отвел сигарету, так, что она исходила дымом в сторону Пеструхи. Тот даже не поморщился и у обоих у них был такой вид, словно происходит нечто крайне важное и трагическое. Но взрыв опытного изделия к этому отношения не имеет.

– Ну, это дело бухгалтерии, вы, собственно можете справиться, – отрезал начальник Внешнего комплекса. – Вам и следует, обязательно следует справиться, Леонид Михайлович, иначе…

24

– Пеструха… Мать его… Принесло же… – бормотал Анпилогов, засовывая портфельчик степени Б в свой рабочий сейф.

Майка Городошница, всегда занимавшая стол в эркере, а нынче пересаженная за металло-пластиковое светло серое сооружение, и, если не было работы, сидевшая неподвижно, как сфинкс, уткнув ручку вертикально, кончиком пера в чистый лист бумаги – вдруг вскинулась. Анпилогов и забыл, что при Майке нельзя было произносить этого имени.

– Пеструха ровно ничего не делает спонталыку, Леник. Раз приходил – стало быть, возникла крайность.

– Голоса сообщали, что он сделал доклад в Наднациональной лиге. Назвал «Об особенностях применения корпов в отдельно взятом государстве», – заметил Демура, приподняв один наушник.

– Сотрудник Демура – вы сейчас сорвете отработку модели. Не забывайтесь, сами знаете – сроки поджимают, а у нас отработана только дюжина вариантов! – «И все – хреновые» – подумал он про себя. – Верните наушник на место!

Анпилогову уже давно казалось, что установленные на потолке и в углах противопожарные корпы несут и функцию прослушки, а возможно и используются как телекамеры, только он надеялся пока, что система расшифровки сигналов не отлажана и разбираться с их дурацкими разговорами пока некому. Но со временем…

Майка, видимо, не задумывалась о противопожарных корпах, поэтому упрямо повторила свое извечное:

– Пеструха всегда всем давал взаймы. И никогда не интересовался – на что. Просто вытаскивал из нагрудного кармана – и совал человеку в ладонь. А потом забывал об этом.

– Майя, эти ваши студенческие воспоминания….

Леник указал глазами на потолок, но Городошница не поняла или не пожелала понять, а гордо подняла коротко остриженную головку с густой шапкой тщательно подкрашенных волос, раздула хитро вырезанные ноздри и вжала перо авторучки в чистый лист.

25

Комиссия по испытаниям собралась в кабинете Кэтэвана поздним вечером. Леник был сегодня в ночной смене на Климаше, и его вызвали, в конце концов, хотя ему и вовсе не хотелось идти.

Решил, что жучить станут именно его, но оказалось, что он – последняя спица. Обсуждали все аспекты испытаний, планировали персонал, схемы. Дымили не переставая, Кэтэван зажигал новую сигарету от докуренной до предела предыдущей. Насколько понял Леник, в энергетическом плане рассчитывал и на имеющийся запас жидкого топлива, на установку Академии, и только потом – в малой степени на его имитацию. Поэтому Анпилогов осмелел и, как всегда принялся выпрашивать повышения социальных фондов для отдела, намекая, что от его специалистов слишком многое зависит. На это он, опять же, как обычно, получил от конкурирующих отделов ненавистное: «Ты и так, Михалыч, создал для своих тепличные условия». Потом Леник уже собирался авторитетно и туманно сообщить, что работы ведутся и, возможно, к следующему этапу…

Но вдруг коротко гуднул и засветился отдельный корп, стоявший в левом углу кабинета, тот, который привыкли называть красным – там раньше помещалась «вертушка», и по которому запросы шли непосредственно из-за красных башен. Саму же «вертушку» куда-то убрали. На этот раз корп воззвал очень строго. Кэтэван стремительно подскочил и надел наушники. По мере того как он слушал, лицо его менялось. Сначала оно демонстрировало почтительное внимание, потом внезапно покраснело, и Кэтэван резко вскинул руку со сжатым кулаком, но потом стал медленно опускать руку и разжимать кулак.

Затем, видимо, из корпа пошли очень громкие и грубые звуки.

Все молчали, никто не сдвинулся с места. Начальник комплекса содрал с себя наушники, прошагал к своему столу, взял портфель, сложил в него кое-какие бумаги, тщательно застегнул обе пряжки на портфеле, с трудом всовывая язычки замков в прорези, потом засунул портфель подмышку и быстро пошел прямо в противоположную двери стену.

26

Анпилогов, Пень и Синицын торчали на половине Климаши.

Ульяна, Фельдштейн и Демура – на территории корпов. Шкаф осуществлял объединение и трансформацию сигналов.

Листьев медь шумела в Климаше. Она маялась под дождем, медленно облетала, была высушена холодеющим осенним солнцем, потом снова мокла и принималась преть. Преть и пряно пахнуть.

Пень виртуозно создавал новую модель, вставляя штекеры все в новые и новые гнезда, плетя паутину разноцветных концов и цедя сквозь зубы: «Мы ее… мы ее…», а Анпилогов, жирно и равномерно покрывал формулами лист за листом. У него очень хорошо шло. Чернила мягко шли из авторучки, а шершавая бумага ровно впитывала альфы, беты, укороченное «де» дифференциала. Анпилогов заканчивал и тут же передавал бумагу Синицыну, и тот мгновенно рисовал сложную систему стрелок, перекрещивающихся дуг, каких-то валов, змеящихся обрывов и точек. Пень понимающе кивал и снова ткал свою паутину. На черных, шершавых, с въевшейся в текстолитовые бока пылью осциллографах торжественно плавали зеленые петли и седла, перетекали друг в друга синусоиды и медленно разворачивались фигуры Лиссажу.

Анпилогов время от времени брал черную трубку и звонил ребятам на корпах:

– Есть сигнал?

– Отличный сигнал! – отвечал Демура.

Шкаф работал нас совесть – он делил роскошные плавные кривые процессов, несущиеся с Климаши, и превращал их в ступенчатые подъемы и спуски, то есть принимал сигнал и совершал аналогово-дискретное преобразование, перемалывая огненные порывы Климаши в примерно соответствующие им ровные наборы нулей и единиц – подъемов и спусков.

Они прошли за прошлую неделю всю начальную стадию эксперимента и сейчас вгрызались в самый центр процессного котла огненной машины. Уже начинала гудеть медь листьев, уже шел по ней густой шелест, и вот поток начал было литься на черную рыхлую землю.

– Нет сигнала!!! – вдруг закричал Демура в микрофон, – Нет сигнала!!!

– Анпилогов мысленно видел, как он срывает наушники, бежит к шкафу, проверяет гнезда, прозванивает тестером все сервисные ящики на синих полках. – Нет сигнала!

Вот Уля отталкивает тонкого и медлительного Демуру и принимается сама хлопотать над кабелями. Затем зовут Геру Фельдштейна, и он, чертыхаясь, вскрывает фальшпол и прозванивает все силовые и сигнальные кабели.

Все в полном порядке – но сигнала нет.

Пень и Гера встречаются на пороге, еще раз проходят по всем критическим участкам и возвращаются к тихо гудящей Климаше. Она благосклонно принимает формулы Анпилогова, урчит и закручивает многослойные фигуры на зеленых экранах черных осциллографов.

– А ну ее на фиг! – вдруг заявляет Пень, переглядывается с Фельдштейном, и они садятся рядом с мрачным, готовым сорваться Анпилоговым.

– Нет, вы мне скажите! Нет, вы скажите, бу-тер соленый, так его! – вылизывает крупным задом дерматиновую поверхность старенького стула Анпилогов. – Сроки – месяц до повторных испытаний остался!!!

– Ух-мму! – вытягивает голову и губы вперед Пень, похоже что, – и поводит крупным плечом в сторону Климаши…-

– Сигнала нет, потому он сознательно прерывается на выходе из аналого-цифрового преобразователя, помещенного на нижней полке кроссшкафа! – вдруг заявляет ворвавшийся Демура. – К тому же, переговоры можно вести только с помощью старых телефонных аппаратов с овальной трубкой. Да и наша круглая лампа…

– Этого не может быть, – тупо говорит начальник отдела имитаций.

– Похоже, Климаша просто не хочет… работать вместе с ящиками, – тихо выговаривает Демура, и тень его окруженной ореолом головы снова падает на листочки Анпилогова, покрытые чернильными закорючками.

– Именно это мы и хотели сказать, – добавляет Пень.