Текст книги "Не разлей вода"

Вскоре односельчане привыкли к новым жильцам – образ жизни Олега Петровича и его миловидной жены ничем не отличался от образа жизни других городских, которые переселились в Знаменку. В выходные они подолгу гуляли вдоль реки, в то время как местные или ловили рыбу, или купались. В очереди за молоком жена Кочина не стояла, а закупала в супермаркете упаковками маленькие баночки с йогуртами. Олег Петрович по утрам в любую погоду совершал длительные пробежки, а знаменских мужиков утром можно было только выгнать разве что на огород за картошкой. Одним словом, жители они были по сути своей городские, хоть и старались приспособиться к новым условиям. Например, когда наступила весна, решили посадить огород. Картошку выращивать они, конечно, не собирались, но всякую петрушку-кинзу свою иметь хотелось. Грядки были вскопаны, семена аккуратно в лунки посажены, наступил черед полива, тут-то и выяснилось, что скважина, которая была рядом с огородом, забилась. За водой для полива пришлось обратиться к соседям Батениным, проживающим рядом, за невысоким коричневым забором. Старший Батенин, Егор Дмитриевич, – накачанный мужчина с ежиком темных волос, узнав о трудностях, с готовностью достал самый длинный шланг, приспособил его к своей скважине, и таким образом проблема была решена. Жена его, Людмила, коль уж знакомство состоялось, пригласила Кочиных на пироги. Те пришли, принеся с собой бутылку хорошего вина и коробку настоящих французских трюфелей. Вечер удался на славу. Мужчины, выпив вина, продолжили знакомство за запотевшим шкаликом, женщины сдержанно обменивались секретами кулинарного мастерства. Младшие Батенины – мальчишки девяти и одиннадцати лет – в застолье участия не принимали, а только исподтишка передразнивали дочку новых соседей, маленькую Алю. Аля, когда смущалась, начинала говорить очень тихо.

В последующие две недели Людмила на правах соседки зачастила к Татьяне Кочиной. То тертую скорлупу для грядок приносила, то блинов, то домашнего квасу. Таню она заставала за компьютером, отрывала ее от дел и начинала разговор о местных новостях. Таня с трудом отрывалась от диссертации, улыбалась, благодарила за гостинцы, кивала в ответ, но разговор почти не поддерживала и ответных визитов не делала.

– Мне, ты же понимаешь, от них ничего не надо, – пожаловалась Людмила мужу, – но как-то не по-людски. Ни сами не зайдут, ни у них посидеть, поговорить. Чего тогда приходили с конфетами?

Людмила мысленно сравнивала свои визиты, например, к бабе Ире или Лариске. В этих случаях, придя на минуточку, Людмила оставалась обычно у них до вечера. Хозяйки бросали свои дела, иногда доставали наливочку, иногда гоняли чаи и разговаривали, разговаривали. Батенин, мысленно насмехаясь над неумехой-женой, решил тоже предпринять попытку сблизиться с соседями. Он принес водку, копченую утку, домашние соленья, попытался разговорить Олега Петровича Кочина, научить его ставить на реке сеть, коптить рыбу и забивать поросенка. Кочин пил мало, слушал невнимательно и постоянно отвлекался на телефонные разговоры. Олег Петрович только осваивался в Москве, и все его мысли были заняты производственными проблемами. Батенин догадывался, что мысли нового соседа далеко, но с упорством старался превратить вежливую встречу в горячие дружеские посиделки. Все старания его заканчивались крахом. Вообще, завидев соседей на своем пороге, Кочины широко улыбались, приглашали в дом, но вели себя так, как будто им обоим «приспичило», как выразился Батенин-старший, и надо срочно бежать, а гости мешают.

– Плюнь, порядки у них такие. Не наши, не московские, а как там у них принято, в этом Красноярске, – бог знает, – сказал жене Батенин-старший и добавил ворчливо: – Хотя теперь у нас живут, могли бы и приспособиться.

– Да, действительно, ну и что, что приезжие, сговорчивее могли бы быть, – соглашалась Людмила.

После таких разговоров Батенины начинали искать в соседях недостатки. Получалось, что Кочины люди вроде бы и неплохие, но жадные, скрытные и недушевные. Олег Петрович с женой, не догадываясь обо всем этом, по-прежнему радостно здоровались по утрам, весело махали руками, проезжая мимо на велосипедах, и пытались шутить, используя «общие» выражения. Но Батенины решили, что надо показать гордость и что с ними так высокомерно обращаться не стоит. В разгар созревания огурцов и прочей ботвы Батенин-старший без предупреждения перекрыл Кочиным воду на огород. Те сначала удивились, потом расстроились, потом сказали бодро: «Плевать!» – стали таскать воду из-под крана на кухне.

– Тань, я сейчас «въеду» во все дела и организую независимое водоснабжение. Потерпи. И плюнь ты на этот огород! В магазине все купим.

Татьяна Кочина на огород не плюнула, таскала воду и как-то даже обрадовалась такому демаршу соседей. Ей казалось, что вслед за этим наступит полное охлаждение и стороны впредь ограничатся дежурными приветствиями. И появится у Кочиных возможность заниматься своими делами целый день напролет. Татьяна хорошо относилась к соседям, но они всей семьей жили в таком напряженном ритме, что просто разговаривать на свободные темы не получалось.

– Небось надорвались, – с удовольствием заметил Батенин, – теперь будут понимать, что такое соседи.

Выйдя за ворота, он передвинул мусорный бак на двадцать сантиметров влево, ближе к соседским воротам. Ему хотелось дождаться момента, когда Кочины будут уезжать. Батенин уже предвкушал, какие лица у них будут. Через десять минут открылись ворота, выехала небольшая машина, из которой выглядывало приветливое лицо Татьяны Кочиной:

– Привет, сосед! – проговорила она и замахала руками, как будто Батенин был самым дорогим для нее человеком на земле.

Батенин, с нетерпением ожидавший небольшой соседской склоки, оторопел и неожиданно для себя тоже сделал детский жест ладошкой.

– Придурошные они какие-то, – поделился он с женой впечатлением от утренней встречи.

Людмила не покидала свой наблюдательный пункт у окна:

– Дочку привезли свою. И собаку. Девочка симпатичная. Собака дурная. Носится как оглашенная.

– Да? – произнес Батенин. – Главное, чтобы шуму не было, мы ведь с тобой шум, Люда, не любим?

В следующий месяц вся энергия Батенина была направлена на контроль за соблюдением норм общежития. Он заставил Кочиных загнать мусорный бак во двор, запретил Але играть рядом со своим забором: «Мы его только прошлым летом поставили, а она, вон, мяч баскетбольный швыряет».

– Это обычный мяч. Он легкий. А она – маленькая девочка, – попробовал мягко урезонить соседа Кочин.

– Не важно, забор стучит! – угрюмо повторил Батенин.

– Послушайте, сосед, зачем ссориться?! Дети вместе подрастать будут, дружить, – увещевал Олег Петрович.

Но Батенин слушать его не хотел и продолжал придираться к Кочиным. Он стучал в калитку, когда ночью раздавался громкий детский смех, жаловался, что кто-то вытоптал цветы у забора, и возмущался лаем собаки. Собака у Кочиных была спокойной, иногда только позволяла себе шуметь. И Татьяна, и Олег Петрович были людьми терпеливыми. Они внимательно слушали Батенина, иногда пытались вежливо спорить, но все же большую часть просьб выполняли. А больше всего бесило пришедшего с очередной претензией Батенина, что они встречали широкой сердечной улыбкой и так же прощались.

Градус соседских отношений, несмотря ни на какие провокации, Кочины держали стабильно на отметке девятнадцать градусов по Цельсию. То есть не ледяной холод и не испепеляющий зной, а постоянная комфортная температура. Весь же смысл существования Батенина свелся к тому, чтобы наконец вывести бывших красноярцев из себя. Его почему-то в соседях злили доброжелательность, всякое отсутствие мстительности и готовность пойти навстречу. Эти их качества были для него со знаком минус – он в них распознал щит, который не позволял ему, Батенину, сблизиться с ними и пользоваться их вниманием, когда заблагорассудится. А нежелание идти на конфликт (из-за чего Батенин не мог отвести душу, устроив громкую ругань) он счел и вовсе личным оскорблением – по всему выходило, что всерьез его не воспринимают.

– Плюнь, – теперь Людмила говорила мужу, – что ты к ним прицепился? Видишь – непрошибаемые.

– Нет непрошибаемых, – ответил ей муж и пошел к соседям требовать, чтобы их дочка Аля играла где-нибудь у реки, потому что шум мешает его нервным сыновьям и песок летит в окна. Татьяна Кочина, выслушав Батенина, покачала грустно головой и ответила:

– Хорошо, как получится.

Провожала она соседа, лучезарно улыбаясь. Татьяна прекрасно понимала, что никогда не отпустит дочку к реке. «Господи, что за характер!» – думала она про Батенина, а мужу сказала:

– Что-то мне подсказывает, что связываться с ним не надо. Противный человек. Он все равно не угомонится. Надо его игнорировать.

– Игнорировать так игнорировать, – произнес Олег Петрович, погруженный в документы и расчеты.

Теперь Кочины брали дочь, собаку и уходили на речку. Батенин из своего окна (а его дом стоял на расстоянии метров пятидесяти от берега) видел, как взрослые и маленькая девочка носились наперегонки с собакой, валялись в траве. Он видел, как собака, положив лапы на плечи девочке, с благодарностью пыталась лизнуть ей щеку, как девочка, хихикая, надевала на пса шляпку. Собака виляла хвостом и терпела. Кочин иногда принимал участие в этих играх, но чаще всего он все так же корпел над бумагами и рылся в ноутбуке. Татьяна расстилала плед под старым дубом, читала, а потом кормила всех бутербродами. Возвращаясь домой, Кочины, завидев Батениных, улыбались им и приветственно махали руками, словно это лучшие друзья, а не капризные и не всегда справедливые соседи. Соседи же имели напряженно-растерянные лица.

Иногда Аля брала с собой на речку мяч. В эти дни собака, виляя хвостом, бежала впереди и требовательно лаяла. Когда же мяч улетал вдаль, она, прижав уши и расстилаясь по земле, мчалась за ним вдогонку. А потом собака стремглав возвращалась с мячом обратно и прыгала в расставленные Алей руки.

В один из дней Кочины пришли на речку рано. Солнце еще не пекло, а лишь усыпляюще грело. Река была прохладной. Аля потопталась на берегу, пригоршней зачерпнула воды и плеснула на собаку, та, в восторге от предстоящей игры, закружила на месте. Аля подхватила мячик и кинула его вдаль. Пес подпрыгнул и почти полетел над травой. Именно в этот момент раздался противный жужжащий звук, словно срезанная, упала ветка близлежащего куста, а пес шлепнулся в траву, перевернулся на спину и заскулил. Закричала Татьяна, вскрикнула Аля, и, рассыпав все бумаги, уронив ноутбук, вскочил на ноги Кочин. Он кинулся к дочери, повалил в траву и прижал к земле.

– Быстро ложись! В траву, не двигайся! – орал он жене. А сам, пригибаясь, уже бежал к собаке.

Собака была жива и даже не ранена. Она, перепуганная, словно все понимала и, маскируясь, ползла на животе к хозяину.

– Ах ты, моя умница, не бойся, не бойся. Ты целая, здоровая, иди к Але, ей страшно без тебя, – приговаривал Кочин. Он подхватил собаку и, так же пригибаясь, вернулся к дочери. Аля подняла перепачканное лицо:

– Что это? Папа, что это?

– Ничего страшного. Вот, возьми нашего Бублика, он смелый пес, но немного трусишка.

Кочин положил собаку рядом с дочерью.

– Папа, мне муравьи в рот лезут, можно встать уже?

– Нет, нельзя пока!

Олег Петрович уже набирал телефон полиции. Он был готов поклясться, что в открытом окне Батенина он успел заметить сверкнувший прицел оптической винтовки. «Ах ты ж сволочь!» – думал Кочин, пытаясь унять дрожь рук.

Полиция не приехала – она примчалась. Более того, приехала «Скорая помощь», которую никто не вызывал.

– Зачем это? Зачем врачи? Что? Что с Алей?! – спрашивала перепуганная Татьяна, не замечая дочери, которую расспрашивал врач.

Кочин обнял жену, он понял, что она в состоянии шока:

– С Алей все хорошо! И Бублик цел! И мы с тобой живы-здоровы.

– А что же это было?! – Татьяна подняла бледное лицо.

– Это я, дурак, всех перепугал! Померещилось мне что-то, вот и нагнал на всех страху. Еще и в полицию позвонил. Вкатят нам сейчас штраф за ложный вызов. И поделом, не буду пугать людей!

Олег Петрович шутил, успокаивая жену, но глаза выдавали его. Бешеный гнев виделся в них.

– Простите, но я не могу отпустить вас домой, – извиняющимся тоном сказал один из полицейских, – я должен опросить вас.

– Они ничего не видели. Ни жена, ни дочь. Я так запаниковал, что заставил их лечь в траву. Так что давайте я вам все поясню?

– И вы тоже, – развел руками полицейский, – но потом. Сначала ваша жена, потом зададим вопросы дочери.

– Я не видела. Я слышала, – вдруг сказала Татьяна, ее взгляд стал осмысленным, – это как пулька просвистела. Такие звуки в тире бывают. И еще ветка упала.

– Вы это слышали и видели?

– Да, совершенно точно, но я даже не сообразила сначала, потом удивилась. А потом муж закричал, и я его послушалась.

– Это в каком месте было?

Татьяна показала место.

– Между прочим, девочка сказала врачам то же самое. Но она бежала с собакой. Могла ли она в разгар игры заметить такие детали?

Кочин задумался:

– Мы были все рядом. Почти. Аля далеко мяч не может кинуть. И потому, вполне вероятно, она тоже слышала этот звук. Я сразу понял, что это.

Полицейский все тщательно записывал.

– Может, жену и дочь можно отправить домой? – спросил Олег Петрович.

– Да, хорошо. Мы дадим сопровождающего. Он там побудет с ними. А с вами мы поговорим здесь.

Татьяну с Алей отвезли домой. Кочин смотрел, как дочка не выпускала из рук Бублика, и еле сдерживался, чтобы не кинуться в дом Батенина. Олег Петрович был совершенно уверен, что стрелял именно сосед.

– Вы успокоились? Вы уверены, что можете отвечать на вопросы и хорошо помните происходящее? Вы понимаете, жена и дочь могут что-то напутать. Они еще не отошли от испуга. Нам же сейчас надо в точности воспроизвести картину случившегося.

– Хорошо, – отчетливо произнес Кочин, – я все опишу. Я помню все до мгновения. Но хочу сразу предупредить, что я считаю, что это дело рук моего соседа Батенина Егора Дмитриевича.

Полицейский выпрямился:

– Ближайший отсюда дом – это его дом? Там уже работают наши люди. Но вы же понимаете, для такого утверждения нужны веские основания.

И тогда Кочин рассказал всю историю их знакомства и дальнейших отношений.

Разбирательство шло почти год. Да, нашли в доме Батенина пневматическую винтовку с прицелом, нашли даже маленькую пульку на том месте, где играла Аля с собачкой, завели дело, и теперь была очередь за Кочиным. Он должен был предъявить иск, обвинив Батенина. Все это время Олег Петрович делал вид, что соседей не было вообще. Однажды как-то в самый разгар разбирательства в дом Кочиных постучала Людмила Батенина. Олег Петрович дальше порога ее не пустил.

– Прошу, пожалейте мужа, – только и сказала она.

– Не хочу. И не могу. Таких надо наказывать. Злобный жлоб. Урод, этот ваш Батенин. Нравственный урод, – ответил Кочин и закрыл перед соседкой дверь.

В этих словах он выразил всю ненависть к этому ограниченному, тупому в своей настырной злости человеку. Кочин понимал, что Батенину хотелось насолить, заставить их, Кочиных, вести себя так, как принято у него, у Батетина. Батенину плевать хотелось на их привычки, образ жизни. Он не уважал их и постарался подчинить своим правилам. А когда не удалось ни подчинить, ни втянуть в конфликт, он решился на самое гадкое – покалечить того, кто был так дорог их семье, замечательного веселого Бублика.

Кочин не допускал мысли, что покушались на жену и дочь. Это страшный, но поступок. За это расплачиваются по полной. А убить или покалечить собаку на глазах у ребенка… Поднять руку на безответное преданное существо – вот это как раз для таких, как Батенин.

– Вы можете еще отозвать свой иск, – как-то сказал следователь.

– Нет. Собака – член моей семьи. Он будет отвечать за то, что попытался совершить.

В то же время в семье Кочиных происходили тревожные события. Внезапно заболела жена Татьяна. Сначала все списывали на произошедшее и на стресс, который вызвала история с выстрелом. Но шло время, выписывали лекарства, отправляли в санаторий, а самочувствие только ухудшалось. Кочин встревожился не на шутку и подключил самых лучших специалистов. Он даже предложил жене сменить место жительства.

– Давай уедем отсюда? Чтобы не вспоминать, не видеть этих Батениных. И все пойдет своим чередом, все будет так, как раньше.

Жена улыбнулась и покачала головой:

– Мне это не поможет, а Аля уже привыкла к дому и к месту. Сейчас это будет еще один стресс. И потом, она начала уже все забывать. Надо ли ее будоражить?

– Как знаешь, – вздохнул Олег Петрович. Ради здоровья жены он согласился бы переехать на Марс с его суровой околопланетной атмосферой.

Они остались. Жили тихо, обособленно. Кочин ждал суда, Татьяна боролась с болезнью, Аля пока училась дома. Когда же случилось неизбежное, Татьяну похоронили на знаменском кладбище под огромными кряжистыми соснами. Аля выслушала объяснения отца, поплакала, а потом привыкла к пустоте в «маминой комнате». Гуляла она теперь с отцом, уроки делала с ним, смотрела мультфильмы, читала книги – всегда он был рядом. А Кочин очень переменился – из веселого, очень мобильного и легкого человека он превратился в молчаливого и мрачного. Оживал он только рядом с дочерью. Забегая вперед, надо отметить, что очень много времени потребуется Олегу Петровичу, чтобы стать прежним. И человек, который поспособствовал этому, встретился ему, когда дочь Аля уже выросла. Звали этого человека Анастасия. Это была та самая рыжеволосая молодая женщина, которую мы встретили в самом начале этой истории.

Тем временем приближалось время суда. По вечерам, приехав с работы, Кочин подолгу задерживался в своем кабинете – он раз за разом прокручивал те давние события и готовил себя к встрече с Батениным в зале суда. Надо сказать, что соседи теперь не виделись вообще. Как, каким образом Батенину и его семье удавалось почти бесшумно жить, Кочин не знал. Факт оставался фактом – большой соседский дом, откуда раньше доносились громкие, чуть сварливые голоса Батениных и озорные мальчишеские выкрики, был непривычно тихим, по вечерам там почти не горели огни. За три года, пока шло следствие, жизнь соседей переменилась круто и безвозвратно.

Одним погожим утром Олег Петрович открыл глаза и посмотрел в окно. В окне была осень. Неяркая пока, с пожухлой листвой и коричневыми травами. В большое окно спальни был виден двор, часть поля и то самое дерево, под которым они так любили отдыхать вчетвером – он, Татьяна, дочь и Бублик. Кочин долго смотрел на раскидистые ветви, а в душе у него все болело. «Без Тани плохо. И мне, и Але. Если бы не эта история… То, что она пережила, испуг, шок – может, это все и спровоцировало болезнь. Ах, если бы можно было убить этого Батенина собственными руками!» Кочин даже застонал от ярости. Он и представить себе не мог, что жестокая выходка одного человека испоганит жизнь стольких людей! «Ушла Татьяна, плохо мне, страдает Аля. Батенины… тоже… Да что про них! Поделом им!» – думал он, не отрывая взгляда от серого неба. Олег Петрович решил, что на работу он сегодня не поедет. Он останется дома, и они с Алей и Бубликом пойдут гулять к реке. Пусть на них смотрят Батенины из того самого окна, из которого целился отец семейства. Пусть они видят, что Кочины ничего не боятся и все помнят!

Олег Петрович быстро привел себя в порядок и спустился вниз. Там его ждала дочь.

– Папа? Ты почему не на работе? И у тебя пятно на этом свитере.

– Ничего, что пятно, – отмахнулся отец, – бросай занятия, зови Бублика, на речку пойдем. На наше место.

– На наше место? – с сомнением произнесла Аля. Она знала, что туда ей не разрешают ходить. И отец там не бывал с тех пор, как случилась та история.

– Да, это наше место. И мама его любила. Пойдем проведаем его.

– Пойдем, – улыбнулась Аля.

Через несколько минут они выходили за ворота. Бублик гарцевал конем, уши его трепались на ветру. Кочин шел решительным шагом, всем видом показывая, что ничего странного или неожиданного в их прогулке нет. Аля сохраняла спокойствие. Она, в свои восемь лет, была сдержанной, словно взрослый человек. Олег Петрович подозревал, что внутри скрываются сильный характер и нежная душа. И это сочетание свойств ему очень нравилось.

– Отпусти Бублика с поводка. Пусть побегает, – сказал Кочин, когда они подошли к полю.

– Ты думаешь? – неуверенно произнесла Аля и оглянулась на окна Батениных.

– Уверен, – спокойно ответил Кочин.

Аля отстегнула поводок, Бублик не поверил своему счастью, пару раз оглянулся на хозяев, приглашая побежать вместе.

– Ну иди, иди, играй, – улыбнулся Олег Петрович. Бублик что-то буркнул и молнией полетел по траве.

– Он такой счастливый, – сказала Аля, – во дворе особенно не побегаешь.

– У нас огромный двор. И, скажу по секрету, станет еще больше.

– Как это? – удивилась Алла.

– А я хочу купить участок и тот дом, что стоит за нами. Я уже даже хозяевам написал. Они согласны. Остались формальности.

– Это здорово, но зачем нам так много места?

– Зачем? – задумался Олег Петрович. – Ну, например, ты вырастишь, выйдешь замуж. Или просто тебе захочется жить отдельно. И мы там построим новый дом. Для тебя.

– А я хочу жить с тобой.

– Ты еще не выросла. Поэтому так и говоришь. Но в любом случае мы будем рядом. Вместе. Теперь понимаешь, для чего я покупаю еще один участок?

– Понимаю, – вздохнула Аля. – Папа, а ты скучаешь по маме?

– Очень, – вздохнул Кочин, – я уже не помню, как она болела. Я помню ее сильной, красивой.

– Я тоже. Так лучше, чем помнить болезнь.

– Несомненно, – кивнул Кочин.

Они шли, разговаривали, покрикивая на Бублика, который то и дело исчезал с горизонта. Свернув к реке, они внезапно увидели две фигуры. Одна выше другой, чуть сутулые, они брели в сторону леса с корзиной в руках.

– Батенины, – прошептала Аля.

– Откуда ты знаешь? – тихо спросил Олег Петрович. Что-то очень жалкое было в этих силуэтах. Да еще осенний день, ветер, безрадостное поле.

– Я их видела из окна. Это они. Старший и младший. За грибами их отправили.

– Почему? Зачем?

– Папа, осень. В наших лесах много грибов, – удивилась Аля.

– Зачем их за грибами отправили?

– Ну как? Чтобы есть, – совсем растерялась от отцовской непонятливости девочка.

– А школа? Они же в школе должны быть! – теперь уже рассердился Кочин.

– Папа, я не знаю. Значит, они в школу не ходят. Еще я слышала, что на улице их дразнят, что отец в тюряге сидеть будет.

– В тюрьме, – машинально поправил Алю Олег Петрович, а потом повторил: – В тюряге…

Олег Петрович смотрел на младших Батениных. Сложением сыновья были в отца. Широкие, крупные. Но на большом поле и на расстоянии они выглядели мелкими и жалкими. И в их походке было что-то такое обреченное, что Кочину стало не по себе.

– Аля, давай свернем. Не хочу идти за ними, – сказал он.

– Давай, – быстро согласилась чуткая Аля, – они же ни в чем не виноваты, – добавила она, тем самым усугубив сумрачное настроение отца.

Кочин и Аля свернули и пошли узенькой круговой тропинкой. Когда они подошли к тому самому дереву, где когда-то отдыхали все вместе, выглянуло солнце. Осеннее тепло было робким, но округа стала выглядеть веселее. Кочин подошел к дереву, скинул куртку и уселся на нее, облокотившись о ствол.

– Смотри, ничего здесь не изменилось, – сказал он негромко.

– Нет, все не так уже, – покачала головой Аля.

Олег Петрович и сам понимал, что все не так. Но с этим «все не так» придется жить. «А как жить? Аля растет. Для нее эта история не пройдет бесследно. И все, что случилось и случится сейчас на суде, ляжет на ее плечи. И всю жизнь будет с ней», – думал Кочин. Настроение у него испортилось окончательно. И затея прийти сюда, на «их место», оказалась плохой. Его настроение передалось дочери. Даже Бублик больше не гонял мышей-полевок, а чинно бежал рядом.

А через два дня Кочин отозвал иск. Адвокат примчался в Знаменку и страстно вращал темными очами:

– Такой случай! Такой неприятный человек! И реально виноват! Ваша жена так тяжело это перенесла! А ваша дочь…

Кочин слушал адвоката спокойно, а потом ответил:

– Мое решение окончательное. Я отзываю иск. Но сделаю это на суде, в присутствии свидетелей. И выступлю с речью. Вам поручаю донести это до сведения судьи и организовать все это… ну, как полагается…

Адвокат только развел руками.

⁂

Суда не было. И Батенины долго не могли в это поверить. Только месяца через полтора постучала Людмила Батенина. Кочин в это время обсуждал с рабочими строительство и благоустройство нового участка. Как Олег Петрович и обещал, он купил соседнюю землю, располагающуюся «на задках», как говорили в Знаменке. Со строительством еще одного дома он не спешил, но расширил и благоустроил старый. Теперь это был не дом, а настоящая усадьба.

Людмила Батенина, войдя, цепким глазом охватила перемены, что-то завистливое шевельнулось в ней, но она одернула себя: сейчас она здесь затем, чтобы поблагодарить Олега Петровича.

– Спасибо вам, – произнесла Батенина, когда Кочин подошел к ней.

– Не за что, – автоматически произнес тот и, опомнившись, сказал: – Передайте вашему мужу, чтобы тот никогда не попадался мне на глаза, чтобы никогда и нигде не вздумал перейти мне дорогу. Передайте ему: я его уничтожу, если он хоть подумать посмеет, как задеть меня и мою семью.

– Что вы, – запричитала Людмила, – это такой урок, такой урок! Вы даже не сомневайтесь! Никогда, никогда!

– Да, пожалуйста, вы уж предупредите его. И знайте, я уверен, что именно он стрелял в нашу собаку. И я его не простил. И не прощу. А иск я отозвал только из-за ваших сыновей. Мне их жалко стало. У меня дочь, и я представил, каково это… Одним словом, передайте ему все. И я не хочу общаться с вашей семьей. Считайте, что соседей у вас нет.

– Да, да, – Людмила была совершенно подавлена. Она даже уходила, пятясь, как в старину уходили слуги от господ.

Кочин вернулся к рабочим и постарался не думать о Батениных. Отказ от суда дался ему нелегко, но он помнил две жалкие фигуры с корзинами для грибов и еще чувствовал, что дочь жалеет ни в чем не повинных соседских мальчишек.

– Папа, ты такой добрый и такой… Мама всегда говорила, что ты очень добрый, – стесняясь своих эмоций, проговорила Аля, когда узнала о решении отца.

– Мама так говорила? – рассеянно переспросил Кочин и вдруг понял, что его беспокоит. Откашлявшись, он обратился к дочери: – Аля, мне тяжело здесь оставаться. Соседство этих людей мне неприятно. Но… Но мама хотела, чтобы мы остались здесь. И этот дом мне дорог – с него все начиналось в Москве. И здесь мы были счастливы, планы у нас были. И мы чувствовали, что тебе нравится эта река, это поле… Одним словом, мы не уедем отсюда. Но у меня к тебе просьба.

– Да, папа, – Аля понимала, что отца что-то беспокоит и надо быть внимательной. Ей было всего одиннадцать лет, но случившееся в семье сделало ее взрослой. Кочин это понимал, поэтому всегда обращался с ней как со взрослым человеком. И сейчас он серьезно сказал:

– Обещай мне, что ты никогда не будешь общаться с нашими соседями. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Их для нас не существует.

– Папа, что, даже не здороваться? – спросила Алла. Ее испугало лицо отца.

– Даже не смотреть в ту сторону, – твердо сказал Кочин.

– Ох, папа! – Аля бросилась к нему. – Перестань так переживать. Все закончилось. Все! Давай забудем об этом.

Кочин обнял дочь и подумал, что он забыть не сможет, а вот она, да, вырастет, и все это потускнеет, побледнеет. В ее жизни не будет этого ужаса. В ее жизни останется могила матери под знаменскими соснами, река, поле. В ее жизни будет будущее – встречи, знакомства, любовь… Много интересных путешествий. «Наверное, это хорошо, это правильно. Жить с почерневшим сердцем нельзя. Но…» – Олег Петрович вздохнул.

– Аля, давай ужинать? Скоро совсем стемнеет, а мы хотели с тобой еще прогуляться, – улыбнулся он.

Людмила Батенина вернулась домой в слезах.

– Я тебе говорила… Я же тебя предупреждала – остановись! Дались тебе эти Кочины… – набросилась она на мужа.

– Да ладно… – поморщился он. Видно было, что страх его еще не оставил. И он до конца не верил, что суда не будет и что Кочин отозвал иск. «Вот увидишь, этот хорек ловкий ход сделал. Только я расслаблюсь, а он что-то придумает», – говорил он жене. Та тоже не сразу поверила в происходящее, но теперь, после визита к соседям, поняла, что они, Батенины, не прощены, но суд им не угрожает. Поэтому она дала волю своему гневу:

– Что «да ладно»?! Ты не ладь. Ты в руки голову возьми и задумайся, к чему упертость твоя может привести! И детям жизнь бы испортил!

– А что им-то? – вскинулся Батенин. – Они дома остались бы…

– Ты дураком прикидываешься? – разошлась Людмила. Она уже не держала себя в руках. – Да мальчишкам знаменские прохода не дают. Припоминают твою выходку! Ах ты дурак злобный…

Батенин покраснел и приподнялся со стула.

– Отец, сядь и кулаки спрячь. Мама, и ты успокойся, – вдруг раздался голос.

Людмила оглянулась. Голос принадлежал старшему сыну, Сергею. Она только сейчас поймала себя на мысли, что это был голос взрослого человека.

– Ты чего это? – изумился Батенин.

– Вы прекращайте лаяться… То есть ругаться. Достали своими воплями. Все, проехали… Закрыта тема, и Кочину этому огромное спасибо. Ты бы, отец, лично сходил к нему. Поблагодарил.

– С чего… – завелся опять Батенин.

– С того, что виноват. Я знал это. Еще потому, что Мишка опять мочится в постель… От нервов… А лет ему немало… Ваш младший сын не спит уже какой месяц, а вы заняты черт знает чем. Мишка кричит опять во сне. Его обзывают… И меня тоже… Но мне по фигу… А вот он психует… Он у вас уродом станет так… Все. Теперь в доме будет тихо…

Сергей повернулся и вышел. В кухне повисла тишина. В этот момент Егор Батенин, злой, черствый самодур, вдруг понял, что перестал быть хозяином в собственном доме. Хозяином стал этот мальчишка пятнадцати лет. Его сын, которого он учил хозяйничать, экономить, которому мечтал оставить свой большой дом, участок в двадцать соток и часть картофельного поля за рекой. И которого хотел пристроить водителем к одному состоятельному человеку.

– Что ты, собственно, против отца имеешь? – запоздало прокричал Батенин.

– Ничего. Я хочу, чтобы в доме было спокойно. Хочу, чтобы Мишка перестал психовать. И еще, раз уж заговорили. Я в институт пойду после школы. Это я тебе заранее говорю, чтобы ты потом не орал.

– Какой институт? – вышла из кухни Людмила. – У нас денег не хватит… Надо столько всего сделать. Вон, забор высокий ставить… Тот, который с Кочиными.

– Это еще зачем? – удивился Сергей.