Текст книги "Отказать Пигмалиону"

– Мам, ты отца залечишь! – возмущалась дочь.

– Не трогай ее. Не видишь – это она так переживает все, что случилось. Она пытается отвлечься, да и отцу приятно. – Вадим теперь навещал родителей часто. Он привозил пакеты с заморскими фруктами, хорошую рыбу и икру – все то, что раньше в доме не переводилось, и то, что сейчас Варваре Сергеевне стало сложно покупать.

– Вадим, сынок, откуда у тебя деньги? Наверное, все с книжки снял, – приговаривала Варвара Сергеевна, как будто забывая, что на сберкнижках граждан вообще ничего не осталось благодаря многочисленным денежным реформам.

Вадим по обыкновению что-то тихо бурчал себе под нос, бросал пакеты с деликатесами на кухне и шел к отцу в спальню. Там он, присаживаясь на край постели, сначала молчал, а потом начинал что-то рассказывать об учебе, о преподавателях, о своих статьях в научных журналах. Алексей Владимирович оживал. Он в отличие от жены был душой близок к старшему сыну. Ему нравились основательность и скрытая сила Вадима, которые чувствовались за немногословностью и некоторой угрюмостью. Вадим не торопился уходить от отца. В его поведении сложно было уловить нежность, сочувствие или трепетную сыновью любовь, но эти его посещения оказывали на Алексея Владимировича благотворное действие. Он оживал, с аппетитом съедал какой-нибудь фрукт и, приподнявшись на подушках, начинал давать сыну советы, делиться опасениями и наставлениями. По виду Вадима нельзя было понять, прислушивается ли он к словам отца, а Варвару Сергеевну эти визиты беспокоили. Она начинала заглядывать в спальню и подгонять Вадима:

– Отец устал, иди попей чаю с пирогом, а он пока отдохнет.

Вадим ничего не отвечал и не трогался с места, пока сам отец ему не говорил:

– Ладно, иди, я посплю.

Юра к отцу заскакивал на минуту-другую, рассказывал веселый анекдот и бросал в воздух оптимистично-безликие фразы:

– Так, я смотрю, ты молодцом. Так держать!

Отец кивал:

– Да, да.

Аня все больше помогала матери по хозяйству и с отцом вела беседы на домашние темы.

– Пап, когда поправишься, позвони куда-нибудь, на кухне вытяжка совсем не работает.

Отец начинал беспокоиться, пытался встать с постели, но тут вмешивалась Варвара Сергеевна:

– Не надо! Лежи! Потом! А ты иди, тебя к телефону! – Она заставляла мужа лечь, поправляла одеяло, давала в руки очки и книжку. Алексей Владимирович читал Пикуля. События, описываемые в романе, были так далеки от действительности, что чтение превращалось в полноценный отдых. Посещавший больного врач из районной поликлиники (оформить «пропуск ветерана» в спецуправление Алексей Владимирович не успел) с интересом разглядывал нестандартную номенклатурную квартиру и, выражая немного дерзкое почтение, говорил:

– Нервы, все дело в нервах! Выздоровление зависит от самого пациента. Но рентген больше делать не можем, послушать – послушаем.

Прикладывая холодный стетоскоп к похудевшей груди Алексея Владимировича, он напускал на лицо озабоченность.

– Так, еще лежим, пьем, что прописали, – говорил он в спальне, а в прихожей, запросто принимая от Варвары Сергеевны сверточек с подарком, шептал:

– Сдвигов нет никаких. Ухудшений, к счастью, тоже, но и улучшений. Плохо, что так долго держится температура. Я зайду к вам на днях, хоть и не работаю.

– Спасибо вам большое, – суетилась хозяйка.

Она молчала, что вызывала к мужу знакомого врача из ЦКБ (рекомендация семьи Величко), и тот так же сокрушенно кивал головой:

– Долго температурит.

В душе Варвара Сергеевна превращалась в контрреволюционера. Она искренне считала, что, если бы не вся эта история с увольнением, походом за пенсией и вообще не все эти перестройки и гласности, был бы ее муж здоровым и счастливым. А так… А так муж оживлялся только с приходом старшего сына. Все остальное время он был задумчив, даже суров. Казалось, он намеренно грубил жене, не давая пролиться ее слезам беспомощности и жалости. Варвара Сергеевна видела, что муж понимает про себя гораздо больше, чем все они, суетящиеся и многословно друг друга успокаивающие. В его взгляде, жестах, словах появилось то терпение, которое отличает людей, принявших скорый уход. И эта просьба собрать всех детей на обед была не чем иным, как актом прощания, после которого он мог почувствовать себя свободным от земных дел. Варвара Сергеевна это все понимала, но, будучи женщиной сильной и упрямой, не позволяла усомниться себе ни на минуту в благоприятном исходе болезни супруга.

– Вадим, заезжай на обед в воскресенье. Отцу, кажется, лучше, гуся попросил приготовить. Думаю, дело на поправку идет, – проговорила она тоном, не допускающим каких-либо возражений. То же самое услышали и Юра с Аней.

Через три дня все собрались за большим круглым столом в гостиной. Варвара Сергеевна застелила новую белую скатерть, вытащила парадный сервиз. Дети приехали вовремя, даже Юра, который имел обыкновение опаздывать, сидел уже как полчаса на своем постоянном месте, по левую руку от матери. Аня устроилась на противоположном конце стола, поближе к телевизору, а Вадим, молчаливый и угрюмый, поглядывал в окно.

– Так, а кто гуся будет есть?! – неестественно бодрым голосом воскликнула Варвара Сергеевна.

– Наелись уже. – Вадим тяжело вздохнул и подпер рукой подбородок.

– Мам, скоро пост. Хочу попробовать попоститься.

– Что за глупости?! – Варвара Сергеевна всплеснула руками. – Ты что, крещеная?! Как быстро эта вся глупость в ваши головы забралась.

Дети враз заговорили, не слушая друг друга. За этим немного неестественным оживлением скрывалось недоумение и вопросы – по поведению отца было понятно, что дело было не в гусе, который получился у Варвары Сергеевны отменным. Но никто из них и предположить не мог, почему отец всех просил собраться.

Алексей Владимирович, отведав всего понемногу, молчал. Когда Варвара Сергеевна и Аня поставили на стол чайные чашки, он откашлялся и произнес:

– Я сейчас буду говорить, и никто меня не должен перебивать. Ни единым словом. И обсуждать потом я ничего не хочу. Как я скажу, так вы и должны будете сделать.

После этих слов он встал, прошел в кабинет и вернулся в гостиную с большим тяжелым портфелем. С усилием поставив его на стол, он под всеобщее молчание вытащил из портфеля стопки денег – это было несколько пачек долларов, перевязанных полосатыми банковскими упаковками, потом на свет появилась коробка, заклеенная со всех сторон синей изолентой. Надрезав картон, Алексей Владимирович выложил на стол столбики золотых монет. Столбики от чьего-то неаккуратного движения закачались и рассыпались. Семья, забывшая про чай и домашний торт, не отрываясь смотрела на руки Алексея Владимировича. Глава семейства обвел всех спокойным взглядом.

– Значит, так. Думаю, что все важные дела я должен закончить как можно быстрее.

Семья, растерявшаяся от увиденного, даже и не подумала его переубедить. Только Вадим, нахмурясь, раздраженно произнес:

– Да ладно, папа…

Алексей Владимирович выразительно на него посмотрел, и фраза осталась незаконченной.

Что-то ненастоящее, бутафорское было в этих сокровищах. Золотые монетки, словно шоколадки в фольге, отливали жирным блеском. Тем самым, который присущ только этому металлу. Богатство, которое лежало на столе, превратило их парадную гостиную в небольшую, загроможденную «мелкотравчатыми» предметами комнату.

Алексей Владимирович откашлялся:

– Я где-то читал, что наследникам оставляют деньги вовсе не из милосердия или любви. А потому, что просто нет другого выхода. В гроб с собой их не заберешь, отдать случайным людям – противоестественно. Мне и самому так казалось. До тех пор, пока не пришла пора помирать… Подожди, – прервал он всколыхнувшуюся было Варвару Сергеевну. – Дай мне сказать. Так вот. Жалко мне вас – я оставляю свою семью без помощи и совета. Мне жаль вас, моих детей, которым я обеспечил такую беззаботную жизнь. С другой стороны, я чувствую страшную вину за собой именно потому, что вы никогда не знали проблем, ни в чем не нуждались, ни за что никогда не боролись. Что вас ждет в будущем, которое так неожиданно свалилось всем на голову, я уже не узнаю. Могу только сказать, что я жил во времена, может, не очень правильные, но, во всяком случае, ясные. От этой ясности было легко. Теперь же вам самим придется разбираться во всем, и от того, какой выбор вы сделаете, будет зависеть ваша жизнь. Защитить я вас не смогу и помочь тоже, даже советом.

Алексей Владимирович перевел дух и посмотрел на детей. Те сидели, замерев, и не отрывали глаз от отца. Таким они его еще никогда не видели. Сухой, сдержанный, всегда сторонившийся «воспитательных процессов», он сейчас выглядел немного растерянным, взволнованным, и всем его было очень жаль. Аня вдруг всхлипнула, вскочила и уткнулась отцу в шею.

– Анька, садись, ты мне всю шею намочила. – Алексей Владимирович легонько оттолкнул дочь.

– Этих денег бояться не надо, – продолжил он, – эти монеты начал собирать мой дед, немного удалось моему отцу, и я собирал всю свою жизнь. Сначала было интересно, потом по привычке, позже, думая о вас и вашем будущем. Все эти деньги я разделю на три равные части. Тебе, Варя, – Алексей Владимирович повернулся к жене, – достается все, что есть в доме. А это немало. Машины, дача, драгоценности и картины. Не обижайся на меня. Им надо на ногах устоять и вырасти, стать сильными. Эти деньги не для того, чтобы сладко есть и пить. Это деньги – для работы. Старые времена не вернутся, а новые будут тяжелыми. Главное, не «прошляпить» их. Эти деньги я вам отдаю, чтобы вы стали на ноги – открыли свое дело, превратились в собственников, крепко стоящих на ногах. Не пропейте, не прокутите, не проешьте – это ваше наследство. Обратите его в удачу.

– Пап, а сколько здесь денег? – Юра взял в руки пригоршню монет.

– Много. Вы столько никогда не видели. Почти миллион долларов. Монеты здесь разные, есть очень дорогие, по несколько десятков тысяч долларов. Тут все записано. – Отец ткнул пальцем в старую, потрепанную тетрадь.

Алексей Владимирович умер через месяц.

Старшенький

– Ты посмотри, как Саша ведет себя! Сразу ясно, что он и из семьи хорошей, и много видел, и много знает! А ты никогда не можешь толком ни ответить, ни рассказать ничего. Как из деревни! – Варвара Сергеевна резко дернула Вадима за штанину. Вадим залез на верхнюю полку, положил голову на кулаки и стал смотреть на пробегающие за окном болгарские деревни. Они с матерью ехали отдыхать на Золотые пески. В соседнем купе международного вагона ехала их знакомая Александра Александровна с сыном Сашей. Вадим знал, что для мамы – Саша почти идеал. Умеет поздороваться, умеет задать правильный вопрос, умеет говорить со взрослыми. На втором месте для матери стоял младший брат Вадима – Юра. Тот тоже обожал вертеться среди взрослых и вступать в беседы, вызывая умиление. Вадим не любил гостей, шум и разговоры. Он любил молчать, читать, рисовать и решать задачки по арифметике. В свои десять лет он запросто справлялся с учебником для шестого класса. Еще Вадим терпеть не мог брюки со стрелками. Нет, не школьные, а черно-синие, которые мама заставляла его носить в торжественных случаях. К этим брюкам полагались хрустящая белая рубашка и маленький детский черный галстук. Галстук его всегда душил до слез.

– Что ты выдумываешь?! Все люди носят галстуки. Папа, например, каждый день…

Папа не вмешивался в эти разговоры, как и во все события домашней жизни. У папы была работа. Это слово мама произносила торжественно. Папе нельзя было мешать, при нем нельзя было шуметь и бегать. Впрочем, все эти запреты тоже ввела мама. Сам папа был не прочь подурачиться и повозиться. Мама же прекращала все это безобразие одной фразой:

– Так, у тебя давление опять будет. А завтра пленум, сам знаешь.

Папа вздыхал и, отвесив легкий шлепок сыновьям, соглашался:

– Ну да, пленум.

Вадиму нравилось быть с отцом, но времени у того всегда было очень мало.

Хотя Варвара Сергеевна никогда не работала и все свое время посвящала мужу и детям, в доме ощущалось то самое «пространство», которое возникает при отсутствии душевной близости между родителями и детьми. К отцу, пребывающему на своем служебном олимпе, претензий быть не могло, но на мать в раннем детстве Вадим частенько обижался. Рассеянное лицо, ответы невпопад и яростное нетерпение при первых признаках непослушания потихоньку отдаляли и без того замкнутого мальчика.

– Потом дорисуешь, завтра! Ложись спать, – поддерживала режим Варвара Сергеевна, а маленькому Вадиму казалось, что от него хотят отделаться. Став взрослее, он научился обходиться без внимания взрослых. Правда, отцовскому вниманию все равно был рад. В отце чувствовалось спокойствие, доброжелательность и удивительная правильность. Алексей Владимирович, несмотря на свое частое отсутствие, был надежен. В минуты детских обид Вадим думал про то, что он как-нибудь обязательно расскажет о своих огорчениях отцу и тот что-нибудь обязательно придумает, поможет. Впрочем, долго обиды Вадим не помнил и уж тем более не имел привычки жаловаться. Только однажды, когда в наказание за мелкую провинность его раньше обычного отправили спать, он расплакался, увидев зашедшего к нему отца.

– Что приключилось? – Алексей Владимирович присел на постель сына.

– Мама рассердилась. – Вадим стал рассказывать, что он не собирался драться с младшим братом, все вышло случайно и машинка сломалась сама. Отец слушал внимательно, не перебивая, а когда сын закончил, тяжело вздохнул, но не произнес ни одного слова.

– Пап, ты почему молчишь? – наконец спросил Вадим.

– Расстроен.

– Из-за меня? Из-за того, что мы с Юрой подрались?

– Нет, из-за того, что тебе сейчас плохо, – ответил Алексей Владимирович.

Так отец объяснил сыну, что нельзя быть счастливым и довольным, когда другому плохо.

Позже, когда Вадим подрос, общаться чаще с отцом не получалось – тот все больше пропадал на работе. Но сохранялось ощущение надежного тыла. И в этом тылу царили порядок, справедливость и готовность прийти на помощь. С ощущением такой опоры и такого ориентира взрослеть было не страшно и легко – перед глазами был пример.

В детстве же Вадим жалел, что во все поездки они ездили только с мамой. Отец оставался в Москве. Вместо него ездила тетя Александра Александровна, мамина лучшая подруга. С ее сыном Сашей Вадим любил драться или играть в футбол. Но Саша чаще всего оказывался в компании взрослых. Вадим чувствовал, что мама немного смущается, когда он, ее сын, молчаливый и хмурый, как тень, возникал в дверях комнаты, где собирались гости.

– Вот, наш математик появился. – Мама немного улыбалась и как-то смущенно брала его за руку, насильно усаживала рядом с собой. Как будто ей необходимо было срочно изменить мизансцену, отвлечь внимание на себя.

Вадим около мамы чувствовал себя неловко.

С пяти лет Вадима возили на музыку, в бассейн и в Дом архитекторов – учиться рисовать. Рядом всегда был Саша. Мамы – Варвара Сергеевна и Александра Александровна – всегда были вместе. Пока сыновья занимались, они обсуждали мужей, подруг и детей.

– Между прочим, Саша уже свободно играет Бетховена. – Варвара Сергеевна обожала подстегнуть старшего сына.

Впрочем, позже в качестве примера приводились все известные Вадиму сверстники.

В семь лет Вадима отдали в самую лучшую московскую школу во Вспольном переулке. С углубленным изучением английского языка, бассейном, школьным театром и прочими образовательными редкостями. Перед началом уроков переулок перекрывал постовой – сюда на персональных машинах съезжались отпрыски членов правительства, членов политбюро, министерств. Артисты, художники и прочая богема тоже старались отдать сюда своих детей. Школа, возглавляемая директором исключительного терпения Потехиным, принимала делегации, побеждала в многочисленных соревнованиях и конкурсах.

Первое сентября у Вадима вызвало рвоту. Съеденный омлет, бутерброд и какао душили его почти до самого последнего момента. Как только открылась входная дверь и мать, одетая очень нарядно, вышла к лифту, Вадим схватился за живот и помчался в туалет.

– Вадим, ты даже не можешь в школу нормально пойти, – потом выговаривала Варвара Сергеевна, умывая его и переодевая в чистую рубашку. – Все дети как дети, а ты?

Отец, не собиравшийся со всеми идти в школу, но оставшийся дома по случаю легкой простуды, вырвал Вадима из рук разгневанной матери.

– Вадим, ты плохо себя чувствуешь? Говори, не бойся.

Вадим посмотрел на отца и расплакался. Он не знал, как объяснить Алексею Владимировичу, что одна только мысль о необходимости знакомства с будущими одноклассниками вызывает у него резь в животе. Впрочем, отец все понял.

– Ты представь себе, что всех ты уже видел в своем математическом кружке. Видел, но давно. А теперь вы опять все встретились. Не бойся, я тебе по секрету скажу: мне кажется, твоя мама тоже не любит незнакомых людей. Только ты никому не говори об этом.

Вадим затих от этой неожиданной отцовской откровенности.

– Да?

– Да. Поэтому вытирай слезы, поправь рубашку и иди.

Алексей Владимирович серьезно посмотрел на сына. А тот, забыв о своих опасениях, выглянул в другую комнату. Там у окна стояла расстроенная Варвара Сергеевна. Испуга перед однокашниками у него уже не было, осталось удивление от мысли, что взрослые так же могут чего-то бояться.

К удивлению всех, молчаливый, почти угрюмый Вадим в свой класс вписался идеально. Высокий, широкий в плечах, выглядевший лет на десять, первоклассник был сразу же признан лидером. Как это бывает у малышей, помогла комплекция. Но позже стало ясно, что по своему развитию и уровню подготовки мальчик тоже опережает одноклассников. Арифметика ему была скучна – домашние задания он делал на неделю вперед. Одноклассники еще списывать не научились, но уважение уже выказывали бурно. Чтение, русский язык тоже трудностей не представляли. На английском, который в школе начинали преподавать со второго класса, Вадим ленился. Ему этот предмет был тоже неинтересен, но уже по другой причине – он не видел в нем смысла. От арифметических задачек веяло прагматизмом, там все было точно, и можно было применить в жизни. Английский язык казался ему умственной обузой. С грехом пополам ему ставили тройки до четвертого класса, пока отец из командировки не привез ему книжку по занимательной математике. Книжка была на английском языке. Уже через пару месяцев по английскому языку стояла твердая четверка, а к концу четверти можно было побороться за пять. Учительница английского языка, молодая симпатичная выпускница иняза, еще полная благих педагогических идей, авансом поставила ему «отлично». Дома этому обстоятельству удивились и наконец поставили в пример младшему брату Юре. Тот, хоть и болтал бойко по-английски, больше тройки никогда не получал.

Восьмой класс Вадима на семью Спиридоновых обрушился ураганом. Три подряд неприятные истории заставили мать и отца наконец объединить педагогические усилия. В сентябре Вадима застали курящим, а в карманах демисезонного пальто младшей сестры обнаружили открытую пачку сигарет. Было очевидно, что тихоня сестра, учившаяся в четвертом классе, сигареты «Мальборо» курить не могла.

– Нет, это же надо было додуматься! Сестре сигареты подсунуть! Да еще куда?! В пальто, которое понадобится через полгода! – шумела мать.

– Пороть математика! – орал отец.

Через пару месяцев Вадим, катаясь на коньках на Патриарших прудах, выпил водки. Как он дошел домой, который находился буквально через дорогу, он не помнил. Дверь ему открыла Галина Леонтьевна, домработница, которая приходила каждые два дня. Увидев Вадима, она сразу все поняла и принялась спасать парня. Вода в большом количестве, чай и лимон, по ее мнению, должны были замаскировать преступление. Но не тут-то было! Мимо Варвары Сергеевны и таракан бы не пробежал!

– Так, или ответишь, где и с кем ты пил водку, или мы тебя переводим в обычную школу, на класс ниже! И никаких карманных денег! – железным тоном выговаривала Варвара Сергеевна.

Вадиму же было так плохо, что он даже не мог отвечать. Его мутило, в глазах было темно. Ему хотелось, чтобы мать погасила свет, который бил ему в глаза, перестала метаться по комнате и присела рядом с ним. Он сам уже жалел, что, набегавшись с клюшкой в компании одноклассников и победив в стихийном хоккейном матче, подстегиваемый другими, хлебнул какой-то дряни. Ничего приятного он не ощутил. После игры было жарко, сердце почти выпрыгивало, а тут еще обжигающее пищевод пойло. Потом стало совсем дурно. Матери это все объяснить было невозможно. Она была непреклонна в своем гневе. Ей было важно, чтобы сын запомнил это состояние и эту выволочку, как запоминает неприятные ощущения собака академика Павлова. Поздно вечером приехал отец. Вадим слышал, как мать что-то ему рассказывала, как отец что-то резко отвечал. Последними словами, которые уже сквозь сон донеслись до Вадима, были слова отца:

– Вот дураки, пьют черт знает что! Нет чтобы нашу, «пшеничную».

Утром Алексей Владимирович, глядя на зеленое лицо сына, улыбнулся:

– Вадим, ты ерундой не занимайся. И сам себе жизнь испортишь, и нас с матерью в гроб вгонишь. У нас, кроме вас, ведь никого нет.

Если бы эти слова вчера произнесла мать! Вадим посмотрел на осунувшееся лицо отца, на его жестко накрахмаленную рубашку, на его часы, обычно лежащие на скатерти, около масленки. Руки отца, державшие свежую газету, были чистыми, этой его способности – читать свежую прессу и не испачкаться типографской краской – Вадим не переставал удивляться. Отец был какой-то правильный, четкий, ясный, как грамотно выстроенное алгебраическое уравнение. Вопрос с алкоголем был закрыт для Вадима раз и навсегда.

Третья неприятность случилась весной, уже почти в конце восьмого класса. К этому времени внешность Вадима претерпела изменения – он вырос, темные глаза стали еще больше, ресницы вокруг них были невероятно длинные и густые, темные усики скрыли пухлую верхнюю губу. Учительница по литературе однажды вслух произнесла, что он похож на Лермонтова. Класс засмеялся, Вадим смутился и с этих пор стал садиться подальше от учительского стола. Привлекать к себе внимание он не любил. С последней парты Вадим мог спокойно наблюдать за одноклассниками, делал он это внимательно, но без особого желания поучаствовать в школьной жизни. Девочки, видные, красивые, обходили его стороной – он был слишком серьезен, легко смущался, и не было в нем той легкости, которая обеспечивала иным популярность, – его младший брат пользовался у одноклассниц Вадима успехом. Старшего брата это не огорчало – ни одна из девочек класса ему не нравилась. Вадиму сложно было влюбиться в тех, кого он знал почти вечность, в тех, чье взросление со всеми промахами и неловкими коллизиями происходило на его глазах. Он предпочел бы тайну, загадку, а с этими девочками он так за восемь лет сроднился, что роман с одноклассницей казался ему сущей нелепостью. Впрочем, на улице он стал внимателен – красивые женские лица, аппетитные фигурки, яркая одежда, вызывающие жесты – все, что волнует юношу шестнадцати лет, все это его трогало, но волнение это внешне никак пока не проявлялось – стеснительность перебороть он не мог. Оставалось ждать ту, которая сделает первый шаг.

Иногда, наблюдая за отношениями родителей, он с необычной для своего возраста серьезностью задавался вопросом: «Какая у меня будет семья?» Удивительно, не думая о любви, Вадим думал о семье, о том, к чему любовь, по его мнению, должна была обязательно привести. Предаваясь неизбежным подростковым размышлениям о «взрослых» чувствах, он не переставал удивляться тому чудесному преображению, которому подвергается влюбленный – человек, прежде незнакомый, за очень короткое время становится близким и родным. Для Вадима, не способного на скорые привязанности, это было загадкой из загадок.

Предрасположенность к любви – это прежде всего обстоятельства. Апрельский вечер Вадим запомнил из-за запаха. В тот день он в квартире остался один – Варвара Сергеевна с младшими детьми была в гостях, отец – в командировке. Другой бы сбежал на Патриаршие, в компанию ребят, Вадим же остался дома. Он сделал домашнее задание, а когда встал из-за стола, над старыми липами Большой Бронной уже висели светлые весенние сумерки. Вадим распахнул окно, и в комнату проник холод – свежий, пахнущий землей, сырыми ветвями и почками. Дом напротив уже почти скрылся в мелком зеленом мареве, звуки были гулкими, улицы – оживленными. Пустая квартира показалась Вадиму неприкаянной, и он впервые в жизни пожалел, что не пошел в гости вместе с матерью. Два разных чувства завладели им – чувство жалости к себе и томление, предчувствие, желание чего-то таинственного, такого, чего он никогда еще не испытывал и что вот-вот должно с ним случиться. Вадим попытался отвлечься, но не получалось. Он прошелся по комнатам – это был его дом, но чувства «родного гнезда» оказалось недостаточно. Должно же быть в его жизни что-то еще, чем владеть будет только он. Сидя на подоконнике, Вадим смотрел на весеннюю улицу. Вопросы, стучавшиеся в его душу, ответа пока не имели, но он уже точно знал одно – в такие вечера кто-то должен быть рядом с ним. Для Вадима заканчивалось время одиночества.

То, что старший сын влюбился, Варвара Сергеевна поняла по тому, как Вадим стал собираться в школу. Поскольку это была третья и самая серьезная неприятность, которая случилась в этом году, мать принимала меры по усилению контроля, а Вадим тем временем сам наглаживал брюки, придирчиво выбирал рубашки, чистил по два раза на дню обувь, копил карманные деньги, складывая их в большую карандашницу на письменном столе. Когда сумма набиралась приличная, он надевал свои самые любимые джинсы, яркий свитер и исчезал со словами: «Я буду поздно!» Приезжал он действительно поздно, но, как ни принюхивалась Варвара Сергеевна, спиртным от него не пахло. Вид у него был смущенный, радостно-рассеянный, он запирался в своей комнате с телефоном и потом еще полночи с кем-то разговаривал.

Однажды, возвращаясь из магазина, Варвара Сергеевна наконец увидела Вадима с пухленькой девушкой. Девушка была как солнце и луна одновременно – миленькая пепельная блондинка. Веснушки, рассыпанные по лицу, странно контрастировали с холодным цветом волос и вместе с тем делали девушку очень симпатичной. Складывалось впечатление, что она все время проводит на солнце, на берегу моря. Солнце оставило ей веснушки, а ветер и море выбелили волосы. Впрочем, Варваре Сергеевне в момент встречи необходимо было решить две проблемы – превратиться в невидимку и как следует рассмотреть, во что одета девушка. Последнее было очень важно. «Да, туфельки чешские, дешевые. Интересно, кто это?» – завернув в последний момент за угол, отметила Варвара Сергеевна. Она была недовольна. Ее сын выглядел модно (откуда только взялся вкус), ярко. Было видно сразу, что мальчик – непрост. Впрочем, больше всего поразило мать поведение Вадима. Он шел, приобняв девушку, и что-то оживленно говорил. «Дома или в гостях слова не вытащишь, а тут вон…» – подумала Варвара Сергеевна. Девушка, как ей показалось, снисходительно улыбалась.

– Кто это был с тобой? – не удержалась она вечером, когда Вадим в задумчивости пил чай.

– Где?

– На Бронной.

– Ты нас видела?

От слова «нас» мать передернуло.

– Случайно.

– А почему не подошла?

– Не хотела смущать.

– А ты бы не смутила. Что особенного?

– И кто эта девушка?

– Из двадцатьчетверки.

– Из двадцать четвертой школы? – Варвара Сергеевна была неприятно удивлена. В этой школе учились «обычные» дети.

– Да, тоже из восьмого.

– А живет она где?

– На Китай-городе, точнее в Котельниках.

– Да? – всей своей интонацией Варвара Сергеевна дала понять, что она слегка разочарована.

– Ага, в высотке.

Варвара Сергеевна навострила ушки.

– Вот как?! – Теперь интонация выражала заинтересованность. – А как ее фамилия?

– Мам, ну зачем тебе?

– Что такого странного ты находишь в моем вопросе?

– Да ничего. – Вадим допил чай и, уже выходя из столовой, бросил: – Бадрова. Зовут Галя.

«Галя – это не имя, это диагноз», – подумала про себя Варвара Сергеевна. Дело в том, что так звали молодую инструкторшу из райкома комсомола, с которой у ее мужа когда-то были «отношения», так звали строгую свекровь, мать Алексея Владимировича, и нерасторопную, неуклюжую домработницу тоже звали Галей.

В этот же день, вечером, Варвара Сергеевна делилась с мужем:

– У Вадима роман с девочкой.

Муж посмотрел поверх очков:

– Вот удивительно!

Варвара Сергеевна сарказма не расслышала.

– Роман серьезный.

– На шарабанах катаются, леденцы едят?

– Перестань. Вадим – жених выгодный, любая постарается примазаться.

– Варя, им по пятнадцать лет.

– Вот именно, дураки еще! Не дай бог что! Ты должен с Вадимом поговорить.

– О чем?

– О том самом!

– Господи, Варя! Со мной никто ни о чем не разговаривал! Сам до всего своим умом дошел!

– Тебе повезло, ты встретил меня!

В чувстве юмора Варваре Сергеевне отказать было нельзя!

– Ну это конечно! – Не уловить иронию было сложно. – Так что там за девица?

Алексей Владимирович отложил газету, приглушил программу «Время» и посмотрел на жену.

– Слава богу! – отреагировала та. – Ее зовут Галя Бадрова.

– Бадрова? Не дочка ли министра речного транспорта? Бадров Николай Кузьмич, хороший мужик, я его знаю, встречались. Живут в высотке, соседи Улановой.

– Да, он сказал, что живет там.

– Вот видишь, сын-то сам не дурак!

– Только она так одета. Туфли какие-то дурацкие, чешские. В школу двадцать четвертую ездит.

– А Николай и сам мужик скромный, и своим распускаться не позволяет. Не балует их. – Алексей Владимирович со значением посмотрел на жену.

Варвара Сергеевна значительность взгляда не уловила. Она подумала, что если такие порядки в семье заведены, то толку не будет. Ей мечталось, что произойдет, так сказать, слияние социалистических капиталов. Дети «сделают» выгодные партии, все вопросы с жильем, работой, поездками за границу будут решены в лучшем виде объединенными усилиями. Варвара Сергеевна забыла на минуту, что сыну всего пятнадцать лет, что это его первая влюбленность, что рано еще строить планы, огорчаться или радоваться по таким поводам. «Рубить сплеча не буду, но надо потихоньку Вадима отговорить от этих встреч. Мало ли девочек в своей школе хороших. И вообще, почему они живут в Котельниках, а учиться девочку послали в двадцать четвертую? Странно как-то. Надо узнать у Вадима».

Через несколько дней, сохраняя на лице притворное равнодушие, мать спросила:

– Как Галя? Ей не тяжело ездить в такую даль в школу?

– А она и не ездит. На Бронной у нее бабушка живет, почти рядом со школой. Правда, бабушка сейчас в санатории, – ответил сын.