Текст книги "Отказать Пигмалиону"

– Ты хочешь сказать, что она живет сейчас одна?

– Да. А что такого? Она готовить умеет, старшая сестра иногда приезжает, помогает.

«Господи, да они могут такого натворить! Она же одна дома! Что за родители, которые так вот дочь пятнадцатилетнюю бросили?» – В голове Варвары Сергеевны возникали картины разврата, в который может быть вовлечен ее сын.

– И ты часто бываешь у нее в гостях?

– Ну да, иногда, а что? – В голосе сына послышался вызов.

– А то, что я боюсь, как бы мне не стать бабушкой преждевременно! – Варвару Сергеевну понесло. – У тебя два самых сложных года впереди! Поступление, а ты шляешься по квартирам…

Вадим смотрел на мать, не понимая, чем вызван ее гнев.

– Мама, ты чего кричишь?!

– Я не только кричать буду, я отцу все расскажу!

– Да что расскажешь?

– Все! Про твои шляния, про притон, куда ты ходишь!

– Мам, какой притон?! – Вадим наконец вышел из своего обычного полусонного состояния. – Ты что такое говоришь?

– Я знаю, что я говорю! Я все знаю!

– Да ничего ты не знаешь!

Вадим выскочил из кухни, Варвара Сергеевна услышала, как хлопнула входная дверь. Слезы злости и какой-то обиды душили ее. Ее гнев был направлен против тех обстоятельств, которые нарушали порядок, придуманный ею для своей семьи. Что-то совсем чужое, противное ей Вадим принес в дом. И он сам, и эта Галя, и эта неизвестная квартира казались Варваре Сергеевне чем-то непорядочным, грязным и гадким.

В этот день к ужину Вадим не пришел. Варвара Сергеевна не решилась рассказать мужу о случившемся скандале. Алексей Владимирович был усталый, немного раздраженный. Юра и Аня, приехавшие из бассейна и занятые своими проблемами, отсутствия брата не заметили. Варвара Сергеевна, уже немного раскаивающаяся в своем поступке, начала волноваться. Мысленно она себя подстегивала всякими придуманными доводами, но здравый смысл подсказывал, что она перегнула палку. Около двенадцати ночи Алексей Владимирович вдруг вспомнил о Вадиме.

– Где математик? На свидании? Не поздно ли?

– Скоро будет, он сегодня ушел уже к вечеру, – небрежно ответила жена, но муж ее непривычное спокойствие понял правильно.

– Что случилось? Говори.

В следующие пятнадцать минут, запинаясь и краснея, Варвара Сергеевна все рассказала.

– Ты сам понимаешь, чем это все может закончиться!

– Понимаю, – неожиданно спокойно ответил Алексей Владимирович. – Тем, что сын, и так забитый твоими дурацкими амбициями и оттого заполненный комплексами, совсем превратится в «филина». Будет в своем дупле сидеть и глазами сверкать. Что ты прицепилась? Не могла как-то хитрее, ловчее? Пригласила бы их к нам, разговорила бы, может быть, и эта Галя понравилась бы? Во всяком случае, все было бы спокойнее. А теперь что? Где он?

– Я не знаю. – Варвара Сергеевна совершенно потерялась. Ей хотелось, чтобы Вадим вернулся домой, а все сказанное в запале забылось.

– Я могу, конечно, сейчас позвонить Николаю Кузьмичу, но ты представляешь, как это будет выглядеть. Он мужик порядочный, он слова никому не проронит. Но…

Варвара Сергеевна все понимала. Оставалось только надеяться на сознательность Вадима.

А Вадим, поругавшись с матерью, пошел в сторону зоопарка. Это место было связано у него с отцом – туда первый раз привел его Алексей Владимирович. Весь тот летний день, который Вадим запомнил навсегда, они провели вместе. Ходили от вольера к вольеру, ели мороженое и бублики. Газированной воды было выпито столько, что пуговица на шортах Вадима постоянно расстегивалась. Алексей Владимирович полдня носил сына на плечах. Это было так восхитительно! С тех пор ни разу столько времени вместе они не провели. Став старше, Вадим заимел обыкновение приходить сюда и сидеть на скамейке. Здесь читал книжки, здесь иногда с друзьями они замысливали проказы, сюда они приходили вместе с Галей. Почему заволновалась так мать, Вадиму было понятно. Он был сообразителен и обладал способностью просчитывать людей и ситуации, как иные просчитывают коммерческую выгоду. Будучи наблюдательным и взрослым не по годам, он отлично понимал, что мать боится. Это чувство определяло все ее с ним отношения. Раньше она боялась, что он скажет что-то невпопад или промолчит, когда надо рассыпаться в звонких детских словах. Потом она боялась, что он не так оденется, не так ответит в школе, не туда будет ходить, не с тем будет дружить. Вадим поначалу удивлялся разнице в отношениях – к младшему брату Юре мать была снисходительна, ему прощалось очень многое. Повзрослев, он понял, что Юра был матери понятен, в то время как он оставался для нее загадкой. Поменяться Вадим не мог, как ни старался. Ему было хорошо с учебниками математики, с другом Бочкиным, а теперь еще и с Галей Бадровой.

С Галей он столкнулся случайно. Как-то на зимнем обледенелом асфальте Вадим нашел связку ключей. Связка было большая, он ее сразу заметил, поднял и оглянулся вокруг, ища куда бы повесить, – было ясно, что ключи кто-то потерял. Связку он пристроил на высокую тополиную ветку. Потоптавшись еще немного у дерева, он понял, что тот, кто ключи потерял, на этой ветке их никогда не найдет – просто не догадается посмотреть наверх. Пока он размышлял, что предпринять, на дороге появилась девочка с тем самым выражением лица, с которым заядлые грибники бродят по лесу. Она пытливо смотрела себе под ноги, заглядывала под снежные комья, оставленные нерадивыми дворниками, и что-то бормотала.

– Ты, что ли, ключи потеряла? – Вадим смущенно улыбался.

– Я, что ли, – рассмеялась счастливо девочка.

Веснушки на ее носу запрыгали, а челка прикрыла глаза. Девочка была такая счастливая, что Вадим тут же расплылся в широкой улыбке.

– А ты-то что радуешься? – спросила девочка.

– А фиг знает, ключи у тебя смешные, как от амбара.

– Это специально для бабушки, ей больными пальцами маленькие ключи тяжело держать, мы замки поэтому поменяли, вот и ключи большие и удобные.

– А, тогда понятно. – Вадим посмотрел в сторону. – Ты из двадцатьчетверки?

– Ага, – кивнула девочка, – из восьмого.

– И я из восьмого, только из двадцатки. – Вадим вдруг подумал, что ведет себя несолидно, и поэтому добавил: – Возьми и не теряй больше! А то все вынесут вместе с бабушкой.

Он вложил ключи в ладошку девочки и зашагал в сторону дома. Вадиму очень хотелось оглянуться, узнать, куда пошла девочка, но гордость и какое-то смущение не позволили ему это сделать. Вечером он пару раз обошел вокруг двадцать четвертой школы, потянул друга Бочкина зачем-то в Некрасовскую библиотеку, словом, крутился вокруг того места, где первый раз увидел девочку, потерявшую ключи. Поздно вечером он выглянул из окна и увидел, как по аллейке рядом с прудами идет та самая девочка. Свет фонарей, качающиеся ветки, вечерний снег мешали ее разглядеть, но Вадим для себя решил, что это она. Он вдруг почувствовал себя таким счастливым, что неожиданно для всех решил младшему брату задачу по математике, сестре аккуратно разрисовал тетрадь наблюдений, а Варваре Сергеевне рассказал о всех последних школьных новостях. Мать почувствовала, что ему хочется выговориться, но истолковала это по-своему.

– У тебя в школе все в порядке? Случайно к завучу не вызовут? – спросила она, рассеянно прислушиваясь к необычно многословному сыну.

– Все в порядке, – вздохнул Вадим и, совершенно не расстроившийся от невнимательности матери, пошел спать.

Десятый и одиннадцатый классы пролетели быстро – наполненные учебой, материнской беспокойной сварливостью и состоянием сумасшедшей влюбленности. Вадим к своему чувству подошел основательно, математически – был составлен график занятий – обязательных, школьных, дополнительных, репетиторских. Каждый день был расписан буквально по минутам, и все ради того, чтобы в эти восемь – двенадцать часов обязательно вместились два-три часа, посвященные Гале. Вадим не позволял себе задержаться у телевизора, за обеденным столом, на улице с ребятами, он невероятным образом научился запоминать учебный материал и решать задачи. Он точно знал расписание городского транспорта на своих маршрутах. Он не терял ни минуты, а из этих минут складывались счастливые часы его теперешней жизни.

Галя Бадрова выросла в многодетной министерской семье – такой вот оксюморон. У коллег Бадрова-старшего было максимум по двое детей, а отец Гали, Николай Кузьмич, любил говорить, что «жить надо большим колхозом – выжить легче», и управлял своим семейством строгой рукой. Порядки, заведенные в их доме, нигде записаны не были, никто их вслух не декларировал и не обсуждал. Просто в порядке вещей считалось, что каждый из пяти детей – три девочки и два мальчика – в состоянии обеспечить уход за младшим по возрасту, а все вместе по мере сил помогали родителям. Помощь эта была примитивная – любая домашняя работа вплоть до чистки картошки и мытья посуды. Домработницы у Бадровых отродясь не было. «Черт его знает! Не могу я так, чтобы кто-то чужой по квартире ходил и за мной убирал», – Николай Кузьмич был искренен в своих чувствах – присутствие человека из числа обслуживающего персонала лишало его аппетита и вообще вкуса к жизни.

– Нас столько народу в доме – что, не справимся? – вопрошал он домочадцев.

Старшая дочь как-то осмелилась намекнуть, что не справятся, и тут же была поставлена на место.

– У нищих слуг нет! – пробасил Николай Кузьмич, и никто ему не смог возразить. Министр речного транспорта был действительно человеком небогатым – пятеро детей, которых надо было кормить, обувать, одевать, и патронирование кучи родственников с обеих сторон. Жена министра Бадрова взирала на все это спокойно, не сетуя на домашний аскетизм. По привычке она солила на зиму капусту, огурцы, варила варенье и делала соки. На «мадам министершу» она была совсем не похожа. Она помнила удивительно быстрый карьерный взлет мужа и внутренне была готова к такому же головокружительному падению. «Все правильно Коля делает, если что случится, дети не пропадут, к жизни приучены». Самым главным достижением семьи Бадровых была на редкость ранняя самостоятельность детей и полное отсутствие контроля со стороны родителей. Мать и отец так себя поставили, что сыновьям и дочерям даже в голову не приходило обманывать родителей. Даже в мелочах. Единственно, что позволял себе Николай Кузьмич, это попросить аргументировать целесообразность того или иного детского поступка.

– Миша, ты сегодня не пошел на тренировку? Думаешь, ничего, обойдется? Нагонишь? – Вопрос задавался доброжелательным тоном, без иезуитской родительской иронии.

Миша, четвертый по счету ребенок, защищал свою точку зрения почти с таким же пылом, с каким ученые мужи защищают научные гипотезы. Отец слушал внимательно, и, если сыну удавалось его убедить, на этом разговор и заканчивался. Если же доводы были слабы, следовало короткое: «Не убедил». И Миша еще долго мучился от того, что понимания с отцом по данному вопросу не найдено.

Старшее поколение Бадровых занимало в семейной иерархии почетное место. Министр речного транспорта самый подробный отчет о своих действиях давал не начальству, а своей маме Елизавете Филипповне. Эта дама пребывала в состоянии борьбы с несовершенным миром. Николай Кузьмич выслушивал ее бесконечные претензии внимательно, без малейших признаков нетерпения.

– Папа, бабушка очень часто ворчит не по делу, – не выдерживала старшая дочь.

– Знаю, но слушать я бабушку буду столько, сколько надо. И когда я стану таким же старым, как она, ты будешь слушать меня. И не перебивать.

– Почему?

– Так надо, – отрезал Николай Кузьмич.

Если бы старшая дочь была понастойчивей, то услышала бы от отца слова, которые ему сказал один врач: «Наши старые родители должны гневаться, сердиться, воспитывать нас и окружающих. Недовольство миром – это единственное, что им оставила жизнь. Это их последняя социальная роль. Терпите, зато у вашей матушки не будет маразма. Это я вам как врач говорю».

Галя с Елизаветой Филипповной дружила с малолетства. И при этом между ними не наблюдалось этакого женского кокетливого междусобойчика. Бабушка не изображала подружку, а Галя всегда помнила, что бабушка – это целых два поколения назад и говорить с Елизаветой Филипповной обо всем, как с приятельницей, значило бы ставить ее в неловкое положение.

– Переезжай ко мне, к школе ближе, мне веселее, да и отдохнешь от вашего столпотворения, – предложила как-то Елизавета Филипповна, глядя, как Галя нехотя собирается домой.

Отец с матерью не спорили – дочь можно было отпустить хоть к пингвинам и точно знать, что пингвины через месяц будут аккуратно застилать кровать и держать в чистоте уши и шею. Галя была на седьмом небе от радости. При всей необъятности квартиры на Котельнической набережной, уединение найти там было сложно – братья, сестры, их друзья, обязательный родственник или родственница, гостившие подолгу. Галя из всех детей была самая серьезная и обстоятельная – любительница серьезного чтения, долгих занятий, она нуждалась в одиночестве.

Переезд был скорым – водитель Николая Кузьмича перевез три большие сумки с одеждой, обувью и книгами.

Елизавета Филипповна жила в старом доме. Дом когда-то был доходный, потом коммунальный, потом с отдельными квартирами, особенностью которых были прихожие в виде одиннадцатиметрового коридора. У Елизаветы Филипповны все это пространство было заставлено узкими темными шкафами, отчего квартира приобрела вид мрачного пенала. Впрочем, комнаты, а их было две, были светлыми – по два окна в каждой. Маленькую отвели внучке. Галя посмотрела внимательно на углы, на пол и устроила ремонт. Свежие обои, отциклеванный паркет, побеленные потолки – и после этого даже одиннадцать метров темного дерева при входе стали выглядеть веселее. Что удивительно, Елизавета Филипповна, боявшаяся всяческого движения вокруг себя, все эти хлопоты восприняла доброжелательно.

– Правильно, скоро к тебе будут молодые люди ходить, а тут стариковским духом пахнет.

– Бабушка, не выдумывай, просто у тебя по углам уже паутина висела.

– Она не просто так висела. Там, где живут пауки, не водятся тараканы. Запомни это на всю жизнь. Я как биолог тебе это говорю. Впрочем, где грязи нет, там тоже тараканы не заведутся.

Когда бабушка, в прошлом ученый-биолог, говорила про паутину, Галя ей верила, а когда речь заходила о молодых людях – нет. Не верила Галя, что к ней в гости будут ходить молодые люди. Но с бабушкой не спорила и не рассказывала ей, что этот переезд из Котельников на Бронную для нее, пятнадцатилетней московской школьницы, был все равно что отъезд тургеневской барышни на воды Баден-Бадена. Галя с готовностью сбежала к бабушке, потому что безответно влюбилась в своего соседа Андрея Тишкова. Этот молодой человек с орлиным взором серо-голубых глаз был начинающим хоккеистом. На два года старше Гали, он сумел вскружить ей голову своим решительным броском шайбы в ворота противника. Отец, случайно смотревший матч юниоров, произнес:

– Смотрите-ка, Андрюша-то наш звездой скоро станет!

Галя рассеянно посмотрела на экран телевизора и поняла, что пропала. Соседу, с которым она еще вчера бегло здоровалась, рукоплескали трибуны, относительно его дальнейшей спортивной карьеры комментаторы состязались в самых смелых прогнозах, а он только небрежно отталкивался от щербатого бортика и стремительно скользил в гуще противников. Иногда камера выхватывала его лицо, усталое, с темным румянцем и горящими глазами. Было видно, что он захвачен игрой, что ему нет дела до того, как он сейчас выглядит, и до возможно скорой славы. Галя только на экране увидела, как красив ее сосед.

– Привет, я тебя по телевизору видела! Ты отлично играл! – Галя встретила парня через несколько дней и не могла не остановиться. Она даже не понимала, что говорит и как выглядит. Сердце у нее билось до боли в горле. Сосед остановился и улыбнулся:

– Ты не видела, как я играл на первенстве Европы! Вот это была игра! Мне самому понравилось. А это – так, разминка!

Тишков махнул рукой и заспешил было из подъезда.

– Ты что – болельщица? В хоккее петришь?! – приостановился он вдруг на мгновение. – Так я тебе билеты достану. На любую игру, только скажи, какого числа! Сейчас многие девчонки увлекаются.

Галя, находясь в том же оцепенении, только кивнула:

– Достань, пожалуйста! На любой.

– Что, на любой?

– На любой матч.

– Заметано. Завтра зайду к тебе, ты же в 86-й квартире живешь?

– Да, – кивнула Галя, чувствуя, как краснеет.

– Пока. – Тишков махнул рукой и исчез за массивными входными дверями.

«Понятно, что многие девчонки увлекаются, – по-женски язвительно подумала Галя, – когда такие хоккеисты играют».

И Андрей Тишков принес ей билеты, а она, одетая совсем не так, как обычно, напоила его чаем, краснея, пыталась вести какой-то разговор, а когда в комнату прилетели младшие братья и влезли в беседу, прикрикнула на них так, что один даже обиделся до слез. Галя, раздраженная, что и двух слов нельзя сказать с гостем без посторонних, вдруг пожаловалась:

– У нас просто вокзал! Ты же будешь играть, да? Можно будет поговорить потом?

Тишков улыбнулся довольно:

– После игры? Поговорим, попробуем!

Через несколько месяцев, когда уже Галя по именам знала не только сборную страны по хоккею, но и сборную Канады, раздался ночной телефонный звонок.

– Галю можно? – Женский голос в трубке был встревожен.

Николай Кузьмич, поднявший трубку спросонья, с перепугу перебрал всех своих родных сестер.

– Маша, ты?! Нет, по голосу не узнаю! Надя? Что случилось, слышно так плохо!

– Нет, извините, это знакомая Гали. Она мне срочно нужна!

Николай Кузьмич детям доверял, а потому без лишних вопросов передал дочери трубку:

– Галка, тебя спрашивают! Говорят, что-то случилось!

Галя, почти ничего не соображая, подскочила к телефону:

– Алло! Я слушаю!

– Галя! Вас срочно просит прийти Андрей! Он заболел, ему очень плохо, но он не у себя дома. Он на Солянке, дом номер четыре, квартира двенадцать. Он очень просит прийти именно вас.

– Сейчас же… – Галя осеклась. С Андреем что-то случилось, ему нужна помощь, а она думает про то, который сейчас час.

– Папа, мне нужно срочно уйти. Я тут, недалеко, на Солянку.

– Дочь, ты с ума сошла, я тебя не пущу.

Николай Кузьмич был отличным отцом. Он посмотрел на Галю, понял, что ничего не понимает, но сказал:

– Я тебя провожу. Только до дома. И подожду, все-таки два часа ночи.

Галя не стала спорить, быстро собралась, и они пошли на Солянку. На улице было морозно и оттого торжественно – снег был крахмально-белым, старая церковь, освещенная снизу, главенствовала над остальными домами, шаги в тишине подчеркивали пустоту ночного города. Галя вдруг вспомнила, что совсем недавно, точно в это же время суток, только в новогоднюю ночь, они с Андреем гуляли вокруг высотки. Вернее, они даже не гуляли, они столкнулись в подъезде – Галя спустилась угостить консьержку Жанну Павловну новогодним тортом, а Андрей вошел с улицы.

– С Новым годом! – в один голос поздравили они друг друга.

– Ты откуда? – опять почти в унисон задали они вопросы друг другу и тут же рассмеялись. А затем решили немного побродить вокруг дома.

– Сейчас хорошо – все уже наелись и глазеют телевизор. Еще час-другой, фейерверки запускать кинутся, и прощай, тихая ночь. – Андрей вытащил из куртки пачку сигарет.

– Ты что, куришь? – Галя с ужасом уставилась на него.

– Иногда, вернее, не курю, а сейчас просто захотелось прогуляться и покурить. Как будто нет тренировок, сборов, соревнований.

Галя кивала – она очень хорошо его понимала. Она видела, какой это труд, какое напряжение. Ничего страшного, если он немного расслабится. Она запахнула куртку, натянула варежки. Как приятно было идти рядом с Андреем, слушать его шутки! Она чувствовала, что он оживлен, легок в настроении, куда-то исчезла его резкость, которая обычно проявлялась даже не в словах, а в интонациях. Сейчас он был почти ласков. «Какой он красивый и близкий… Никуда не спешит и даже не пошел домой, а остался со мной». – Галина душа поддалась соблазну иллюзий…

Сейчас она шла по тем же улицам с отцом. Было видно, что Николай Кузьмич взволнован, но не рассержен, а скорее озадачен:

– Дочка, если хочешь, пойдем вместе! Вдруг моя помощь понадобится?

– Нет, пап, спасибо. Подожди меня у подъезда. Я в квартиру двенадцать. И не волнуйся.

– Хорошо, – кивнул отец, сам себе удивляясь, – только недолго.

Галя поднялась на нужный этаж и позвонила в двенадцатую квартиру. Дверь открылась. В ярко освещенной квартире загремела музыка, что-то вроде бравурного марша, находящиеся в ней девушки и парни столпились в прихожей и громко засмеялись, загалдели, зашумели.

– Ты глянь, Андрюха, из пяти только одна явилась. Это – лю-ю-бовь! – Какая-то девушка с длинными волосами обняла за шею Андрея Тишкова, который стоял в центре компании. Красивая рубашка была расстегнута на его груди, светлые волосы растрепались, а глаза стали темно-синими. Галя, ничего не понимая, молча смотрела на смеющихся людей. «Он красивый, а она, наверное, его девушка. Тоже красивая». – Галя вдруг почувствовала зависть к этой темноволосой красавице, которая была так уверена в себе, в том, что ее жесты, ее слова будут поняты правильно не только окружающими, но и Андреем. «Он тоже ее любит. Зачем тогда со мной на Новый год гулял?» – подумала Галя, развернулась и стала молча спускаться по широкой лестнице.

Между тем первым матчем, когда она увидела начинающего хоккеиста, и этой ночью были их долгие разговоры, якобы случайные встречи в широких вестибюлях родной высотки, множество звонков «по делу»: «Ты не скажешь, в каком году мы выиграли у канадцев?», прогулки по Яузскому бульвару, два чаепития у Тишковых дома, посещение матчей с его участием. («Тиш-ков! Тиш-ков! Тиш-ков!» – кричала она со всеми трибунами вместе, а потом ждала его у служебного подъезда, но ехали домой они порознь – он на автобусе с командой, она – на метро, счастливая от того, что целый вечер могла его видеть.) Между тем первым взглядом и этой ночью пролегла ее первая влюбленность полудевочки, полуженщины. Влюбленность наивная и разрушительная из-за своей безнадежности.

– Ну что, все хорошо? – министр речного транспорта таился у подъезда, как воришка на шухере.

– Да, почти, – ответила Галя, а когда они вышли из двора-колодца и подошли на угол Солянки, она посмотрела на темную махину дома и расплакалась.

– Вот так, – проговорил Николай Кузьмич, – вот так! И зачем? И почему?

Он приговаривал, а сам обнимал свою выросшую дочь. Он все понял, но помочь ничем не мог, а потому только сопел и гладил овечий воротник ее дубленки.

Елизавете Филипповне Галя не верила – молодые люди еще очень не скоро придут к ней в гости, а если и придут, то выглядеть будут они совсем не так, как Андрей Тишков. Ей больше такие истории не нужны. Синица в руках – вот ее счастье. Пусть небольшое, скромное, но свое. Как домашний творог – без красивой упаковки и не такой вкусный, зато не отравишься.

Когда Галя первый раз увидела Вадима, детали жестокого розыгрыша почти забылись. Она даже не думала о восходящей хоккейной звезде. Она все это забыла, как забывают страшное, поскольку мозг отказывается помнить унижение, помнить то, что может разрушить весь организм.

– Он – странный. Человек не может молчать целый вечер, если он здоров и воспитан. – Елизавета Филипповна поджимала губы. Только что их дом покинул молодой человек, которого внучка пригласила на чай. Ну, конечно, предлогом были занятия по алгебре, но вечер закончился чаепитием и черничным пирогом. Молодой человек мрачно просидел над своей чашкой целый вечер, на вопросы отвечал односложно и только иногда поднимал свои большие глаза и внимательно рассматривал стену над головой Елизаветы Филипповны. Отчаявшись завести легкий светский разговор, бабушка Гали замолчала и, выразительно посмотрев на внучку, произнесла:

– Так, ну пора кроссвордами заняться! Память потренировать.

Она было уже поднялась с кресла, но в этот момент гость произнес:

– Лучше задачки решать математические. От них больше проку. Я вам могу написать несколько. Они интересные, головоломки такие.

– Я, молодой человек, биолог в прошлом, но вряд ли я справлюсь с математикой!

– Справитесь. У вас есть способности, – серьезно произнес пятнадцатилетний гость.

– Вы думаете? – снисходительно произнесла бабушка.

– Да. Вы очень интересно разрезали пирог. Как будто заранее рассчитали. А пирог был круглый, на глаз его разделить сложно.

Елизавета Филипповна наконец-то улыбнулась.

Но все равно он был странным. Немногословным, застенчивым, скорее мрачным, чем серьезным. Для юноши его лет он был слишком заторможенным. Галя и сама видела все это. Но еще видела и другое. Мальчик был правильным – его вежливость была продиктована не правилами этикета, а искренней заботой. Мальчик был вдумчивым и внимательным, он умел слушать и слышать. С ним возникало чувство надежности и покоя. Но самое главное, мальчик был в нее влюблен, она это видела. Эта влюбленность сквозила во всем – в скупых словах, неловких движениях, застенчивости. Неизбежно сравнивая Вадима с Андреем, Галя вздыхала – на фоне успешного и яркого хоккеиста Вадим проигрывал, но рядом с ним она чувствовала себя свободно и уверенно.

– Бабушка, я выйду замуж за такого, как Вадим, – поделилась с Елизаветой Филипповной десятиклассница Галя.

– И когда же свадьба? – Бабушка не удержалась от язвительности.

– Думаю, после школы. Сразу же. – Галя была серьезна.

– Ты уверена?

– Да. Он мне сделает предложение.

– Он – тяжелый человек. С таким в жизни будет непросто.

– Он – порядочный.

– Он очень не уверенный в себе.

– И пусть. Лучше так, чем глупость и пустозвонство.

– Галя, не рано ли мы обсуждаем так серьезно кандидатуру в мужья? Вам еще учиться и учиться. И ты можешь встретить другого человека.

– Могу. Но не хочу никого больше встречать. Вадим мне нравится, и потом, бабушка, я хочу выйти замуж и… успокоиться. Понимаешь, сделать дело и успокоиться. Не думать больше ни о чем. Не переживать, не волноваться. Я ведь не красавица, и хвост поклонников не стоит у моей двери. Ты, бабуля, меня не успокаивай – я не переживаю по этому поводу. Я знаю, что в конце концов это все рано или поздно должно случиться – семья, дети. Так, может, не откладывать…

– Галя, желательно еще любить.

– Вот он и будет любить меня.

– А ты?

– Я тоже. Но потом, позже.

Елизавета Филипповна промолчала. Характера внучке было не занимать, силы воли и упрямства – тоже, но чтобы вот так, в таком возрасте распланировать жизнь?! Бабушка с удивлением наблюдала, что отношения между Галей и все чаще и чаще появляющимся в ее доме юношей становятся похожи на супружеские. Словно они, еще десятиклассники, договорились негласно о том, что жить будут вместе, хозяйничать тоже, потом, может быть, появятся дети. Фейерверка страсти бабушка не наблюдала. «Я была не права. Мальчик хороший и в нашу Галку влюблен. Но уж слишком она прагматичная». – Елизавета Филипповна вздыхала про себя.

– Мама, я перееду в свою квартиру в конце первого курса, – сказал как-то Вадим озадаченной Варваре Сергеевне. Он только не объяснил, что сейчас ему удобней жить здесь, ближе к Гале, которая, как и он, изо всех сил готовилась к поступлению в институт и совсем не имела свободного времени для свиданий.

– Вад, – как-то сказала Галя замерзшему влюбленному, который прождал ее сорок минут у дверей института, где занимались абитуриенты, – не глупи, не смотри на меня, переезжай. Будешь сам себе хозяин. Это же так здорово.

Вадим понятия не имел, что он будет делать с этой свободой без Гали.

– Перееду. Сразу, как только мы поступим и поженимся.

Так Вадим сделал предложение руки и сердца.

– Господи, договорились. Только поженимся через год. В конце первого курса. Я так хочу, – ответила невеста.

Оба они, совершенно взрослые, не сговариваясь, решили, что должное испытают только тогда, когда станут мужем и женой. Впрочем, Галя иногда нерешительно произносила:

– Если ты хочешь, мы можем…

Вадим, задыхающийся от неумелых поцелуев, мотал головой – упрямый и выдержанный, не сбитый с толку циничными приятелями, Галю он был готов ждать вечность.

Свадьбы у них не было.

– Это единственное, о чем я тебя прошу. Давай без всего, без этого… – Вадим с ужасом представил ту помпу, с которой его мать обставит это и так не простое мероприятие.

Галя мысленно представила себя в белом платье и фате, тяжело вздохнула и ответила:

– Черт с тобой. Давай без этого. Но от разговора с моим отцом тебе не отвертеться.

– А я и не возражаю.

Результатом продолжительного, спокойного разговора с Бадровым-старшим была договоренность об обязательной скромности предстоящих свадебных мероприятий.

– Понимаю тебя. Сам не люблю этого звона. С твоими постараюсь договориться, – сказал будущий тесть.

Молодые расписались в ЗАГСе, затем оба семейства собрались в хорошем ресторане отметить торжество.

– В конце концов, вы почти одного уровня. – Варвара Сергеевна поправила запонку на рубашке мужа. – Он – министр. Твой пост можно приравнять к министерскому.

– Варя, нельзя. – Алексей Владимирович попытался выдернуть руку в манжете. – Он – действительно министр. Так что ты с уважением к нему. Не задирай нос. И, кстати, мужик он очень хороший, я тебе уже говорил. Скромный. И вообще мы уже опаздываем, думаю, что все уже собрались.

– Вот и хорошо, – протянула Варвара Сергеевна. – Лучше, чтобы тебя ждали, а не ты ждал.

Алексей Владимирович покачал головой – светские амбиции жены иногда его очень раздражали. Ему нравился выбор сына. «Конечно, рановато, мог бы еще и погулять, но Галина – то, что ему надо. Без завихрений и надежна, как страховка альпиниста. С такой по жизни идти, может быть, и скучно, но зато без неприятностей», – думал он, поглядывая на скромно одетую невесту и совершенно потерявшего голову сына. Вадим так волновался и так радовался, что выглядел немного по-дурацки.

– Парень далеко пойдет. – Бадров-старший обратился к Алексею Владимировичу. – Рад, что породнились. Если что, поможем, подтянем, плечо подставим. Главное, чтобы сами глупостей не совершали.

– Ну по-моему, для них все уже сделано, – вступила в разговор Варвара Сергеевна. – Я родила третьего ребенка, прежде чем мы переехали в сносное жилье. А у них, пожалуйста, квартира в центре Москвы, да еще в таком доме.

Алексей Владимирович поперхнулся – намек был такой очевидный: мол, мы со своей стороны уже все сделали, жильем обеспечили, теперь ваша очередь удивлять нас и помогать молодым.

– Да, Галя нам говорила. Ей очень понравилась квартира, все очень красиво сделано и оформлено. И мы еле-еле уговорили их жить там. «Варвара Сергеевна всю душу вложила в этот дом, а вы так отмахиваетесь», – я Вадиму так и сказала. А они ведь собирались снимать комнату или с бабушкой на Бронной жить. – Мама Гали с добрым лицом жаловалась на детей.