Текст книги "Река жизни глазами Ра"

Но я точно знал, что когда мама вернется домой после приема лекарств, она даже не вспомнит о прохудившейся перине, а просто ляжет спать, весь следующий день будет причитать, что у нее боли без лекарства и скорей бы уже вечер. А я, как ни в чем не бывало, буду скользить по низкой пристани в окружении брызг и смеха товарищей.

Всё так и тянулось до тех пор, пока моей старшей сестре не исполнилось четырнадцать зим. С первым снегом в лодку каждого обитателя деревни стучал Великий Ушия из рода Мир. Это был очень уважаемый человек и очень значимый. Клан Мир занимал особое положение в нашей деревне. Мужчины этого рода не были рыбаками или вахтовыми. Они жили отдельно от всех на рыбацкой пристани и никогда не рыбачили. Их лодка находилась вдалеке от остальных, и в ней жили три человека: старший Мир, его сын Окат и внук Брам. Именно старший, Великий Ушия Мир, ходил в гости в каждую лодку для того, чтобы поздравить нас с еще одной зимой. И дарил каждому эту зиму навсегда.

У Великого Ушия Мир было в руках железное клеймо в форме рыбы, тонкое, как водоросль. Приходя к жителям поселения, он садился в центре лодки и раскалял это клеймо. Каждый обитатель жилища подставлял ему свою спину, и Ушия ставил на ней очередную отметку о том, что год прожит. Так мы знали, что мне девять зим, маме двадцать девять зим, младшей сестре две зимы, а старшей тринадцать. Но с приходом этой зимы Ушия поставил еще по одной отметке всем, а это значило, что на маминой спине появилась тридцатая рыба, на моей десятая. Спину малышки украсила третья, как сказал Ушия, когда сестра расплакалась от боли после ожога, – самая красивая рыбка. А на спине старшей сестры появилась самая главная, как я считал тогда, четырнадцатая рыба. В семье каждого обитателя Гай этот день был особенным, праздничным. Мамы доставали в такой вечер самую жирную рыбу и делили ее на всех членов семьи. Третий прием пищи был редкостью для всех. Ведь в деревне ели всего два раза.

Отметив всех жильцов лодки в очередной раз, Великий Ушия Мир уходил, забирая с собой лампу, раскалявшую клеймо, и саму железную рыбу. Никто не мог себе сам на спине поставить эту рыбу без участия Ушия. Ведь только у него было такое клеймо. А это означало, что только он мог добавить возраст. За зиму он обходил всю деревню, всех жителей, и у каждого менялся узор на спине.

Все матери хотели, чтобы их дочери стали быстрее принимать лекарства, чтобы не заболеть, и все мальчики хотели побыстрее уйти из дома и тоже начать принимать лекарства. Для того чтобы добавить себе на одну рыбу больше, чем положено, с Великим Ушия можно было договориться. Но дополнительный год обходился семье настолько дорого, что мы себе этого не смогли позволить ни разу. А вот молодые и считавшиеся красавицами женщины, которым рыбаки дарили бусы из речного жемчуга и ракушки, расплачивались украшениями с Великим Ушия. И их дети взрослели за одну зиму на две. Три зимы Великий Ушия из рода Мир никогда никому не дарил, не продавал и не обещал. Тут никакие жемчуга не помогали. На всё был один ответ: «Нет!»

Еще в лодке рода Мир происходило чудо. Любая женщина из поселка Гай, родившая дитя, шла на рыбацкую пристань. Заходила в лодку мужчин из рода Мир и получала имя для своего ребенка. Это и было чудо. Ведь имя давалось навсегда, его нельзя исправить или сменить. Если женщина ничего не приносила, кроме младенца, то имя ребенка было из трех букв. И всем было понятно, что род этого человека беден и не может позволить себе добавить еще одну букву к имени. Если женщина приносила вкусную рыбу и бусы, ребенку давали имя из четырех букв. Пять букв не дарили никому, как и не прикладывали трижды клеймо к спине в одну зиму. Имена из четырех букв были редкостью и сразу бросались в глаза. В нашей семье, только у младшей сестры было такое имя Маар. Но откуда мама взяла средства, чтобы купить четвертую букву, мы не знали.

В этом году Великий Ушия Мир был слаб и медленно передвигался по пристаням. С трудом выполнял свои обязанности и долго переходил от лодки к лодке. Мама говорила:

– Наверное, на его спине больше нет места, чтобы поставить еще одну рыбу. Хотя его спины мы никогда не видели без одежды.

Сегодня в нашей лодке праздник. Моя старшая сестра Ида Ра стала взрослой. Еще не сегодня, но уже завтра мама не уложит сестру спать вместе с нами, а поведет с собой принимать лекарства. А она все расскажет потом мне и младшей сестре Маар.

Наш род Ра не особенно примечательный. В деревне Гай мы не славимся ничем. У нас нет мужчин в роду, чтоб прославляли нас. Я – единственный. У бабушки были только дочери. И у прабабушки, тоже. Вот как только я вырасту, обязательно прославлю наш род! А пока буду ждать завтрашних новостей от старшей сестры.

Ида Ра очень веселая девушка, всегда радостная и приветливая. Если бы ей мама давала меньше заданий, она бы смогла играть с нами, как самая старшая. Она очень красиво рисует. Рисовать в деревне запрещалось, но откуда тогда взялся осьминог на пристани вообще было непонятно. Ида рисовала на снегу или на тарелочке с солью. Ее когда-то этому научила мама, но после того как родилась Маар, мама рисовать перестала. Она говорила, что забыла, как это делается. Ида любила смеяться надо мной или над соседями, пародировала походку Великого Ушия или передразнивала Маар Ра, специально не выговаривая букву «р». С Идой всегда интересно, она не похожа на всех остальных девушек ее возраста. Она может долго молчать, глядя на воду, а потом весь вечер рассказывать нам с сестрой сказки про водоросли, которые живут в воде, и про рыб, умеющих разговаривать, про птиц, которые не только отражаются в реке, но и живут в ней. За такие рассказы мама Иду очень ругала.

– Откуда это в тебе? – спрашивала мама, – ну не нужно говорить так громко, прошу тебя, а если тебя услышит кто-то? Ты же знаешь, глупости запрещены в поселке. Прекрати немедленно!

Но как только мама уходила принимать лекарства, рассказ возобновлялся. В словах мамы была правда – в нашем поселке мечтать было запрещено.

Сегодня, после того, как мама проводила Великого Ушия из рода Мир и перед тем, как уйти вечером, она рассказала нам легенду о реке Сома, чтобы как-то успокоить жжение на наших спинах и отвлечь нас. Мы лежали втроем на животах, а она, заняв место посередине лодки, где только что сидел с важным видом Ушия, рассказывала:

– Мы живем у истоков реки Сома. Она начинает свой путь у ног Великого Вестника Жизни и течет, как жизнь, сквозь страх и темноту, сквозь неизведанное и неузнанное, к ногам Великого Вестника Вечности. Никто не видел этого вестника из оставшихся в живых. Мы все знаем, что жизнь имеет исток, но никто не знает, когда и как приведет тебя река жизни к Великому Вестнику Вечности. Но как бы ты ни попал к нему, ты должен будешь сказать, что не нарушал ни одного его запрета, а он, заглянув в тебя, увидит, так ли это. И, если ты говоришь правду, он подарит тебе два крыла и отпустит в небо, а если ты соврал, он тебе даст два плавника, и ты навечно окажешься в темных водах реки Сома в поисках еды. Ведь ее воды так темны, что ты не сможешь даже охотиться. И так вечно по реке ты будешь метаться от ее истоков до ее конца.

– А что в конце реки? – перебила маму Ида Ра.

Мама ничего не ответила, встала и вышла из лодки.

И вот, наконец, настал следующий день, а потом и вечер. Я ждал, я не мог заснуть, я ворочался, я даже выглядывал из лодки. Но так, чтобы никто меня не заметил. И заснул, но не пропустил появления мамы и Иды. Брезжил рассвет на горизонте, пора было вставать, но ни мамы, ни Иды в лодке еще не было. И вот я услышал тяжелые шаги на пристани. В нашу лодку зашел мужчина, на его руках спала Ида. Мама вошла следом. Этот великан, как мне показалось тогда, был гигантских размеров, он положил сестру на заранее расстеленную для нее перину. Мама протянула мужчине рыбу в благодарность, но он молча отмахнулся и вышел из лодки, зашагав по пристани прочь. «Какой он тяжелый», – подумал я. Лодку шатало при каждом его шаге. «Мужчины, наверное, тяжелее женщин. И пригибаться ему приходится почти вдвое». Его тяжелые шаги удалялись от лодки и вскоре совсем затихли вдалеке.

Я с трудом дождался момента, когда Ида откроет глаза. Я уставился на еще спящую сестру и, как мне казалось, целую вечность ждал ее пробуждения. Голоса ребят уже давно манили гулять на скользкую и заснеженную пристань, но я не торопился вставать. Мне было интересно посмотреть в глаза сестры. Что там в них нового? Что изменилось? Что это за лекарство, и почему она сама не смогла идти вчера? Может, заснула с непривычки. Но тут зашла мама и, увидев такую картину, быстро вытолкала меня из лодки.

Сегодня мне было поручено набивать перины. Дело это было утомительным и продвигалось медленно. Позавтракать меня не позвали, и я явился только к обеду, с небольшой рыбой в руках после разгрузки улова. Голодный, без лишних вопросов и уже не слишком уделяя внимания состоянию сестры, я набросился на хлеб и рыбу. С холода меня клонило в сон, и после еды я быстро заснул. Проснулся уже тогда, когда ни Иды, ни мамы в лодке не было. Утром я выкроил время, чтобы недолго поговорить с сестрой. Но она покачала грустно головой.

– Ты не поймешь, – сказала она и принялась за чистку рыбы. Мне было очень любопытно узнать обо всех тонкостях взрослой жизни, но еще больше мне хотелось понять, куда пропала моя сестра? Она так изменилась, в ней не было того огонька и задора, игравшего в ее глазах раньше. Она действительно стала как взрослые. Но не совсем, она не ждала вечера, как они, она просто устало вздыхала, как утром, так и в конце дня. Все вокруг становились веселее при виде заката, а она наоборот только хмурилась.

Через неделю я понял, она не хочет говорить, потому что боится маминого гнева. Так уж мама нас держала далеко друг от друга, что несложно было догадаться, что Иду выругают за общение со мной и с младшей сестрой, хотя малышка пока не проявляла интереса к этой теме. В один из дней я подошел к сестре, было особенно морозно, и дал свою старую куртку погреться. Она сидела над чаном рыбы и засаливала ее.

– Ида, – начал я, – скажи маме, что ты не можешь сегодня пойти, останься дома, притворись, что тебе плохо.

– Я пью лекарство, мне не может быть плохо, – не поднимая головы, ответила она.

– Но ведь оно может тебе не подходить! – настаивал я.

– Не может, оно подходит всем, – без эмоций в голосе ответила Ида.

– Что, всем от него так же хорошо, как и маме? – удивился я.

– Даже еще лучше.

– Но кому-то же, может быть, нехорошо?!

– Я бы не хотела стать первой женщиной, которой оно не подошло, – ее голос ничего не выражал: ни печаль, ни расстройство, – какой-то пустой и безэмоциональный. Как будто не ее вовсе.

– Ну и что? Пусть! – настаивал я.

– Тан, – сказала она тихо, – тем, кому оно не подходит, лучше не становиться, этих людей видят на наших пристанях всего лишь до заката. Ты когда-нибудь видел старого человека в нашем поселении?

– Да. Великий Ушия из рода Мир, – ответил я.

– Хорошо. А ты видел, куда уходят люди после старости?

– Нет, – я смутился. – В конец реки Сома?

– А как они туда уходят, ты видел? – интонацию ее голос приобрел, но она мне очень не нравилась. Ида говорила так, как будто во взрослости есть только минусы и никаких плюсов. И все эти знания, которыми она теперь обладает, а я еще нет, очень тяготят ее.

– Нет, – ответил я четко, – я не только не видел, но и не задумывался. А как? Ты знаешь? Видела? Расскажи…

– Дети пора обедать, – позвала мама, и Ида Ра, выпрямившись, как струна, пошагала к лодке. Я взял таз с рыбой и потащил его следом.

«Не пойму, – думал я, – почему она сказала, что она женщина, ты погляди, пава какая, дорасти еще».

Старшая сестра была высокой и стройной девушкой. У нее были черные длинные волосы и длинные худые руки. Она считалась очень красивой девушкой в нашей деревне, я был мелким и щуплым мальчишкой, младшая сестра Маар Ра пока еще непонятно кем была, но похожа она была на солнышко. Хорошенькая, со щечками и пухлыми губками, с огненно-рыжими вьющимися волосами. Светлая кожа и румянец отличали ее от всех остальных детей. Как говорила мама, для нашей жизни это плохой цвет кожи: быстро обгорает на солнце и обветривается на ветру. Мама же, Гея Ра, не отличалась красотой, но была очень сильной женщиной, со смуглой кожей и зелеными глазами. Я знал, что у нее были еще дети, только я не помнил, что с ними произошло, а вот теперь мне стало интересно, куда уходят жители поселка Гай, и почему мы их не провожаем.

– Мама, – за обедом спросил я, – а куда ушли твои дети?

Она не поняла вопрос. Строго посмотрела на меня и откусила немного хлеба.

– Мама, я помню, что у тебя были еще дети, только вот куда они ушли? Мама опустила голову, а потом сказала:

– Пока не кончилась зима, я попрошу Великого Ушия Мир поставить тебе еще одно клеймо, а в следующую зиму еще два. И ты станешь вместе с нами принимать лекарства. Жди сынок, скоро ты всё узнаешь. Пока не нужно говорить об этом.

– Но ведь…, – я хотел продолжить, но мама обратилась к Иде: Будешь отдавать ему половину своей нормы, тебе всё равно пока целая многовато.

Я ничего не понял, но после обеда, на пристани, Ида обняла меня и сказала:

– Спасибо тебе большое, – я не понял, за что, да и эти нежности вообще были лишними.

– Что ты делаешь Ида?! Прекрати немедленно, – убрал я руки сестры от себя. – Что случилось! Быстро расскажи мне!

– Случилось то, что теперь ты всё поймешь. Жди вечера. – И ушла, пошевелив мои белые волосы. То, что мы такие разные, мама объясняла одной фразой: «Мужчины виноваты».

Вечером я долго не спал, а когда решил, что всё уже будет, как обычно, и мама с Идой вернутся с рассветом, и ничего особенного не произойдет, заскрипели доски, и снежок на пристани запел свою зимнюю песенку под тонкими ножками Иды.

– Тан, – позвала она тихо, но четко, – Тан!

Я высунул из деревянных дверей лодки свою белокурую голову.

– Что? – спросил я шепотом с любопытством и непритворным раздражением.

– Выходи, выходи быстро, у нас мало времени.

Я выскочил из лодки без верхней одежды и понял, что быстро замерзну, если не возьму из дома куртку. Но Ида держала в руках колбу из стекла с жидкостью черного цвета.

– Хочешь? – протянула она ее мне. И улыбнулась. – Это полная порция. Я не хочу.

Ида так улыбалась, как раньше, до четырнадцатой зимы, до этого снега, до ее взрослости. И я вспомнил, что никто не улыбается у нас в деревне, только те, кто не достиг возраста приема лекарства.

– Нет, – сказал я. – Не хочу. А зачем его пить, если оно делает тебя хуже?

– Я не знаю. Но посмотри, что я тебе покажу. Сегодня мама там останется до утра.

– Где? – спросил я.

– В Плясе. Не переживай, там полдеревни нашей каждую ночь спит. И она нередко тоже, просто мы об этом не знаем, потому что спим дома. Нам нужно спрятаться так, чтобы не замерзнуть и не быть замеченными. – Она это сказала быстро и махнула рукой в сторону, где стояла лодка, сто лет назад подаренная небесами нашему речному поселку.

– В ней никто не живет и не бывает. Побежали туда, – весело позвала меня сестра.

На свой страх и риск, больше боясь, чем замерзая, я побежал за Идой. На нас падал снежок, он заносил следы, остающиеся на тонком льду на пристани, оставленные мальчишкой десяти зим и девочкой, называвшей себя женщиной.

Добежав, мы не согрелись, конечно, в этой лодке было холодно, как на льду голышом. У нее были только стены, но не тепло для нуждающихся.

Ида приложила палец к губам, давая понять, что нужно молчать, во второй, посиневшей от холода руке, она держала колбу с черной жидкостью. Взглядом я спросил, что же делать дальше. Она показала мне палец и потыкала им в окно и вверх. Я выглянул в окно и ничего кроме темноты не увидел. Я молча развел руками показывая, что не понимаю, о чем она говорит, но устроившись у окна, сестра так же ждала, как и я.

– Слышишь? – тихо спросила она.

– Нет, – также, еле шевеля губами, прошептал я.

– Слу-у-у-уша-а-ай… – шепотом протянула она.

А где-то внутри моей десятизимней головы взрывалось слово «обман»! Что-то должно произойти то, что замалчивают все, то, что все скрывают, что мама таит от нас. Где грань между взрослостью и враньем? Или этой грани нет, и эти два понятия, как водоросли, переплелись, и не распутать их? Взрослость, вранье, угрюмость, недовольство жизнью, безрадостность, вечная серость… Но вот и я услышал и посмотрел с ужасом на сестру. А она так снисходительно покачала головой, мол, теперь ты меня понимаешь, и улыбнулась. Это меня взбодрило. Я продолжал смотреть в черное небо и услышал шелест, он приближался, становился таким громким, как шум тента лодки в ветреную погоду. И вот что-то огромное появилось в небе, что-то с крыльями и четырьмя лапами. Существ было много. Я насчитал около десяти летающих монстров. Что-то страшное, черное и наверняка еще пока до нас никем не виданное. Не могли люди не знать об этом. Шум пролетел мимо. Я хотел что-то спросить у сестры, но едва открыл рот, она закрыла его рукой. И приставила потом палец к губам. Я понял, что это не конец, и потер холодную пятку левой ноги о колено правой. Через некоторое время шум возобновился, он направлялся в обратную сторону: теперь эти же существа «плыли» но небу назад. Но не так легко, как раньше, а тяжело взмахивая крыльями. Так к причалу пристает лодка Рока Хэма, всегда нагруженная до краев рыбой, весла на ней всегда тяжелы, а всплески воды под веслами редки. Что же так утяжелило этих существ? И вот мои глаза, привыкшие к темноте, уже четко различали яркие, разноцветные точки света на спинах чудовищ. Это ничего не объясняло, но возбудило во мне такой интерес, что я чуть не захлебнулся вопросами. Чудовища пролетели мимо. И я повернулся к сестре с вопросом и изумлением в глазах.

Ида махнула мне рукой, показывая, что пора в обратный путь. Но я схватил ее за руку, желая получить ответ немедленно. Она покачала головой. И тихо промолвила:

– Не здесь.

Мы выбежали на пристань, дул ледяной ветер. Ноги не слушались. И быстренько добежав до нашей лодки, мы залезли в нее. Грелись и молчали. Маар спала, как и я еще вчера спал, ничего не подозревая и не догадываясь. Согреться было невозможно. Озноб бил по всему телу. Что-то спросить у сестры я боялся. Боялся, что мама, подходя к дому, услышит наш разговор, и всё откроется. Я долго думал о черной жидкости в колбе, о сестре, которая всё это хранит в тайне, но при этом пытается сопротивляться всему происходящему, про то, как нашу лодку могут выслать за непослушание из деревни. Про то, что наш дом не так уж далеко пришвартован от конца пристани и что при желании его несложно отшвартовать. И про то, что у меня должно быть тринадцать бабушек и семь теть, где же они все? И кто привязал нашу лодку когда-то у этой пристани? Почему мои предки решили именно здесь бросить поиски лучшего? Быть может, лучшего уже нет? Я в первый раз не благодарил их за удобное расположение лодок и деревни, а задавался вопросами, но не было ответов. А рядом безмятежно дремали в лодках Верды и Доры, ни о чем, не подозревая. А может, это и хорошо, ведь еще вчера я был веселым мальчуганом, а сегодня превратился в скучного, задумчивого, взрослого ребенка без права на лекарство. У меня появились вопросы. Но не ответы.

Повернувшись, я увидел, что из-под прохудившегося одеяла сестры что– то светится. Я дотронулся до ее плеча, она не спала.

– Посмотри на живот, – сказал тихо я. Она поняла, о чем я, и перевернулась лицом вниз.

– На себя посмотри, – прошептала Ида. В темноте лица было не разобрать, но по голосу я понял, что она смеется. Я взглянул вниз и увидел бирюзовое сияние под одеялом. Я перевернулся на живот. Больше этой ночью разговоров не было. Я в первый раз видел такое сияние. Ни один человек в нашей деревне не светился! Скрыть это невозможно, если из-под одеяла видно, то под одежной тем более не скроешь. Я заснул, конечно же. Но что это был за сон! Кстати, о снах, по правилам нашей деревни, запрещалось говорить, как и о видениях, и о предсказаниях.

4. Разговор с мамой о свете внутри нас. Ответы для Тана.

Утром я услышал мамин раздраженный голос. И понял, что особенности вчерашнего дня остались только в моем сознании и в воспоминаниях. Ида Ра уже встала, и ее заново наполненная водорослями перина была сложена на полку. Маар шалила около выхода и играла ракушкой. Кстати, это была большая редкость в нашей деревне, обычно ракушками женщины украшали наряд, а тут у маленькой девочки такая дорогая игрушка. Ракушки можно найти только на дне реки, значит, их достать нельзя, река же их выбрасывает на берег, но и на берег жителям селения Гай нельзя. Ракушки нам могли дать только торговцы, ведь только они выходили на землю, и то за мешок отменной рыбы. Но пока меня не заботила эта подробность, мои мысли были заняты совсем другим.

Выйдя на пристань, я посмотрел на Иду, которую ругала мама, суть я не понял, но было ясно, что сестра в чем-то провинилась.

– Я устала сама тащить хозяйство, ты выросла, будь добра учти, что у тебя есть семья. Рыбы, которую приносит твой брат, едва хватает для него самого. Что ты будешь есть, если не захочешь жить, как все?! Ты должна! Никто не спрашивает, хочешь ты или нет! Тан и Маар растут, я старею. Я не смогу скоро сама кормить вас. Мне в помощь дана ты небесами. Будь добра, исполни свой долг и не позорь меня перед всей деревней!

Я глядел на Иду и понимал, что сияния нет. Ночью его видно, а утром, с восходом солнца, нет. Мне пришлось поднять рубашку, чтобы проверить, свечусь ли я. Мама, конечно, это заметила. И перестала кричать. Она осторожно повернула Иду лицом ко мне и тихо спросила:

– Он пил? – я так и застыл с задранной рубашкой на морозе.

– Да-да, конечно, – соврала Ида. – Даже чуть больше, чем я.

– Правда? – мама посмотрела на меня вопросительно. Я кивнул, подтверждая слова сестры. И мы с Идой переглянулись. Конечно, эти взгляды Гея Ра заметила. Она быстро дернула Иду за руку, а меня позвала строгим взглядом в лодку.

– Дети, – сказала мама, устало вздыхая и усаживаясь в центр лодки, – я лишь хочу, чтобы вы были как все в этой деревне, не нужно отличаться от остальных. Нас могут выгнать, если мы не будем жить так, как от нас этого требуют правила. Вы многого не знаете, вы только начали свой путь. Не нужно быть особенными, чтобы хорошо жить.

– Мама, но ведь мы не можем скрывать, что мы светимся, если мы не пьем черную жидкость, – выпалил я.

– Значит, ты не выпил? – поникла мама. – И каким цветом ты засветился?

– Бирюзой, – ответил я.

– Значит, тебя никто не любит, – ухмыльнулась мама. – Это неопасный цвет. Это цвет жажды знаний. Но без ответов он скоро исчезнет.

– А я нежно-голубым, – произнесла сестра.

– Один раз я видела такое свечение. Этот человек тоже не хотел принимать лекарства, он был целеустремленным, энергичным, имел свое мнение всегда и хорошую фантазию. Как и ты. Голубой свет, как символ непокорности духа. Ида, я тебя прошу, не светись. Пей лекарство. Если Тан без ответов на свои вопросы скоро угаснет и станет как все, то ты, девочка моя, светишься опасным светом. Если ты его не будешь прятать, ты скоро встретишься с Великим Вестником Вечности.

– А что случилось с тем человеком, у которого был такой же свет, как у Иды? – спросил я.

– Его больше нет, – грустно покачала головой мама. – Его сгубила непокорность, он не хотел подчиняться правилам.

– Его лодку отправили в плаванье? – спросила Ида.

– Я не знаю, он просто пропал с наших пристаней, потому что не хотел принимать лекарство, – ответила Гея Ра.

– А что такое «любит»? – спросила маленькая Маар, смешно топая по лодке.

– Я не знаю, дети, – ответила мама. – Материнская любовь не светится, она дает вам жизнь как сосуд и подпитывает его, а отцовская любовь или любовь постороннего человека наполняет вас изнутри. Дружба, любовь, ненависть – всё светится. Но я это вам рассказываю не для того, чтобы вы, светясь, ходили по деревне, а наоборот, чтобы вы его прятали. Или могли избавляться от сияний. Я же никогда не свечусь, чем и горжусь! Умение прятать свои глубинные эмоции – это искусство не меньшее, чем светиться.

– Мама, а когда наша лодка пришвартовалась в этом поселении? – спросил я.

– Сынок, это было при моей бабушке. Откуда она приплыла, я не знаю, но тут ей помогли найти дом. Она была сама, одна без родни, без детей, тут она обрела всё и перестала светиться. В ней была пустота, а в селении Гай бабушке подарили постоянство.

– Но не ответы, – сказала тихо, но настойчиво Ида Ра.

– Никто тебе не подарит ответы, Ида, только ты сама. Если ты их хочешь, ты их получишь. Но задумайся о цене, ты готова быть изгнанной из нашего поселения? Оставить всё, к чему ты привыкла? И обречь на поиски твоих ответов и всю семью? Неизвестно, с какими условиями придется мириться всем нам, удовлетворяя твое любопытство! Тут хоть всё понятно.

– Мама, но ведь это невыносимо! Жить так, как от нас хочет поселение Гай! – возразила старшая сестра.

– А ты попробуй и тебе понравится, – очень спокойно сказала мама.

В дверцу лодки постучали, и снаружи раздался зычный мужской голос:

– Гея Ра, выходи!

На этом слова закончились. Мы все переглянулись. Мама встала и вышла на пристань.

5. Подарок небес десятилетней давности.

Голос, позвавший маму, принадлежал Ирбрусу. Я, например, его видел в своей жизни всего несколько раз. И встречаться с ним не хотел. Какие могут быть дела у него с мамой? Он из торговцев. Если она будет с ним общаться, я никогда не буду принят в лодки к рыбакам, и так и останусь с удочкой. Разве этого хотел Великий Сома? Что Ирбрус делает около нашего дома? Мужчины вообще редко появлялись на территории женщин и детей. Только в случае ремонта лодок.

Этот огромный, как мне тогда казалось, рыжий мужчина был человеком со странной историей. Он появился в нашей деревне в тот же год, что и я. Но в ту зиму он был уже очень взрослым. Свою первую отметку на спине он получил, имея рыжую бороду и густые усы. Если бы Ирбрус пришел с земли, его бы не приняли в нашем поселке, да и что делать здесь тому, кто не приспособлен качаться на понтонных причалах, а привык ходить по твердой земле? Я, кстати, никогда не понимал эту фразу. Что может быть тверже деревянной пристани? Если бы он пришел с воды, его приняли бы, будь он на своей лодке, как моя прабабушка. Но у него не было своей лодки. Если бы он добрался вплавь, его бы не вытащили на пристань, а наоборот, отталкивали гарпунами, как рыбу, которая хочет выброситься на берег, а ей даруют жизнь. Ирбрус же упал с неба!

Никто не мог понять, что произошло. Но десять зим тому назад мальчишки, встречающие рассвет и провожающие лодки рыбаков, выбегая из своих домов-лодок, наткнулись на тело рыжего человека, абсолютно сухого. Это означало, что он не выполз из воды. Тело было всё исцарапано, одежда на нем разорвана, около головы замерзала красная лужица крови. Мужчина в странной одежде и обуви точно не был выходцем из рыбацкой деревни. Мы носим тряпичную, в несколько слоев сложенную обмотку на ногах. А вместо подошвы пришивается пузырь речной рыбы. Мамы очень ругаются, когда видят, что дети катаются по пристаням в обуви. Потому что пошить новую – дорогое удовольствие.

Всё было непонятно. И дети в первый раз видели лежащего на пристани человека. Быстро был призван караул. А молодцы из караула, не зная сами, что делать, окружили рыжего человека, послав гонца за Ушия из рода Мир. Тогда, кстати, он еще не был Великим. Эта приставка появилась как раз после этого случая с рыжим чужаком.

Как самый старый человек нашего селения, он должен был знать, что делать дальше. К тому времени, как пришел Ушия, вся деревня собралась уже на этой пристани – и любопытные женщины, и не менее любопытные мужчины. Все были озабочены судьбою лежащего на тонком снегу человека. Вокруг стояли караульные. Но никто не помог бедняге. Никто даже не поинтересовался, жив ли он. Все ждали вердикта Ушия Мир. Никто не думал, что может сам проявить сострадание или просто инициативу. Все боялись, что любые действия могут навредить им. Ведь есть правила! «А если я их нарушу?» – думал каждый. – «Зачем мне быть не как все?».

Вот так все жители деревни Гай стояли и не двигались. И даже сам Рок Хэм не двигался. «Мне что, больше всех надо?» – думал он.

Появление Ушия Мир было встречено одобрительным вздохом толпы. «Ну вот, наконец, нам скажут, что нужно думать по этому поводу». «Не нужно будет ломать голову над тем, правы мы или нет. И должна ли нас мучить совесть за бездействие, или так и надо этому странному рыжему человеку. Поделом, стало быть»!

Ушия с трудом пробился сквозь толпу и подошел к лежащему на деревянном настиле телу. Низко нагнувшись, над незваным гостем, Ушия послушал дыхание незнакомца, пощупал его спину не с целью узнать, жив ли, а чтобы оценить, насколько тот иначе одет, выпрямился и приказал караульным:

– Переверните его!

Пока караул возился со странным человеком, Ушия думал о чем-то своем. Старейшина думал так:

– Он не из воды и не с земли, это понятно. Торговцы бы меня предупредили, они охраняют вход в деревню как зеницу ока, чтобы никто не мог их самих ограбить. Он так изодран, как будто бы его несла огромная птица, он разбит, как будто упал с высоты. Я могу его объявить врагом. Но зачем мне это? Я могу его принять, но зачем мне это? Я могу его оставить не принимая. Быть может, меня назовут после этого Ушия из рода Мир Великодушный или Добрый…

Это было шансом прославить свой род. В веках оставить напоминание о себе.

В имени Ушия и так было четыре буквы, но ему этого было недостаточно. Старейшине оно было дано его отцом, а это значит, не куплено, а подарено, то есть даром досталось обладателю. У него было высокое положение в обществе, но это положение перешло ему по наследству, еще до того, как Ушия начал говорить, а значит просто решено кем-то, Ушия не сам добился этого положения. А ему хотелось достичь уважения не путем наследования, а путем личных заслуг. И вот, как ни странно, зимним утром, когда у него много дел и нужно поставить клеймо всем жителям крайней пристани, случилось что-то особенное. О, как долго просил этого Ушия у небес!

И вот незваный гость перевернут. Все жители деревни ропщут в ожидании вердикта Ушия, но сам-то он его уже знает. По лицу рыжего человека струится красная жидкость, и на него падает снег, сразу же тая и каплями скатываясь вниз.

– Люди! – воскликнул Ушия. – Перед вами тот, кто не должен быть здесь. Перед вами тот, кто не должен жить. Но он здесь и он жив!