Текст книги "Неушедшее лето Павла Блуднова"

Александр Толстиков, Наталия Шушанян
Неушедшее лето Павла Блуднова

Под редакцией О. В. Толстиковой

На обложке:

А. Г. Толстиков. Портрет художника Павла Блуднова. Х.м., 2012

П.Б.Блуднов. Лето. Автопортрет

Неушедшее лето Павла Блуднова

Поэтесса Наталия Шушанян

Фото Б. Сысоева

О Павле Блуднове хочется рассказывать долго, красиво, чувственно и счастливо. И как жаль, что для этого придется прибегнуть к услугам такого комиссионера, как слово, крадущего порой самые лучшие мысли. Но словесное описание – своего рода спасение вещей от гибели. Вещей, восполняющих в точках пространства и времени то, чем обладают люди такой редчайшей духовной организации, как художник Павел Блуднов.

Я не была лично знакома с Павлом. Встреча с ним произошла благодаря его чудесным работам и его удивительным друзьям. Она стала для меня незабываемым приключением, от которого осталась неизбежная влюбленность в красоту природы, в первый вдох утреннего воздуха Ельца – воспетого Павлом Блудновым маленького провинциального городка в Липецкой области, где нет изводящего шума мегаполисов, человеческой суеты, резких голосов, бесконечных телефонных звонков… Не из этих ли благословенных мест в знак неушедшего лета летят божьи коровки в распахнутое окно моего маленького кабинета московской квартиры – в запоздалых поисках места, чтобы пережить зиму…

«Лето» – так называется удивительный автопортрет Павла Блуднова, написанный им поверх начатого, но незавершенного летнего пейзажа, вернее островка пейзажа с кусочком неба!

П.Б. Блуднов. Весна

Невольно вспоминается стихотворение Осипа Мандельштама, которое начинается со строк: «Заблудился я в небе, – что делать? Тот, кому оно близко, ответь!»

«Лето» Паши – необыкновенно в своей необъяснимой красоте. Это любимая моя картина среди работ художника… Heure Bleue – синий час – мгновенье между светом и тьмой, жизнью и смертью, прошлым, настоящим и будущим, когда на границе этих состояний рождается новая энергия жизни… А вот совершенно иное состояние души художника, охваченной незабываемыми впечатлениями от первой поездки во Францию. В своем рассказе «Париж и собаки» Павел с удивительной точностью в деталях живописует наполненность жизни Парижа, его улиц, знаменитого Монмартра, города, в котором тают звёзды, где по утрам собакам так хочется спать, а людям порой не хочется вовсе. О такой наполненной жизни писала Ахматова:

«Просыпаться на рассвете оттого, что радость душит…». Когда много радости, перестаешь спать, – весь мир только твой, и хочется торжествовать, обнимая его и расцеловывая в обе щечки.

Разговор в мастерской

Столько чудес может произойти за день, и много любви, теплой, солнечной, горящей всеми горько-сладкими листьями ранней осени.

Паше так нравилось бывать в Париже, городе, где есть скульптура человека, проходящего сквозь стену.

Рассказ «Человек, проходящий сквозь стену» был написан писателем Марселем Эмме, более, чем полжизни прожившем на Монмартре. «Человек, проходящий сквозь стены», восклицал: «Что есть ад?! – Страдание о том, что нельзя уже более любить». Потом надевал котелок и пенсне, душился мятной водой и проходил сквозь стену… Пашины воспоминания о Париже, о Гамбурге, о многочисленных путешествиях по нашей стране – это наблюдения человека, идущего сквозь лето! Он во всем шел за своей любовью! Сам он называл себя «жизнерадостным идиотом, который всему радуется». Картины и рассказы Павла – это гимн нескончаемой его любви к жизни! «Le conseguenze dellamore!» Последствия этой любви – в прозрачности, чистоте и мягкости воздуха его полотен! Невозможно не восхититься, не влюбиться!

Познакомившись однажды с Павлом Блудновым, мне больше не хочется с ним расставаться. Я буду всегда искать его и желтую его футболку везде, в любой толпе – в надежде, что он повторится, повторится радостью, музыкой и летом! Какое счастье погреться в солнечные местах его бескрайней души!

Сверхсобытийность жизни Павла Блуднова требовала от него постоянного изменения – пространства, окружения, дискурса… Но он оставался верен главному– семье, детям, любимой работе, месту в жизни. Павел был и настоящим поэтом-романтиком! Он не писал много стихов, но и новичком-стихоплетом, стремящимся рифмовать «грезы и слёзы», «ласки и маски», его не назовешь.

Вот его «Юрьево»:

 
Среди дождливых листьев в тишине
Здесь, в Юрьево, пишу Венецию и солнце.
Кот Барсик, друг, совсем уснул,
Уткнувшись в угол на оконце.
 

А вот «Апрель»:

 
Вся земля – хрустальное стекло,
Синим колокольчиком звенит.
В небе я смотрю и утонул
В чувствах ликования весной.
 

И в отзвук – замечательное стихотворение Зинаиды Гиппиус «Мгновение»:

 
Сквозь окно светится небо высокое,
Вечернее небо, тихое, ясное.
Плачет от счастия сердце мое одинокое,
Радо оно, что небо такое прекрасное.
Горит тихий, предночный свет,
От света исходит радость моя.
И в мире теперь никого нет.
В мире только Бог, небо и я…
 

Мастерская в Ельце

Картины Павла Блуднова – это пространство подлинной близости. Думаешь, что уже знаешь всё о нем, но каждый раз свидание с ним – новое! Паша не повторяется. Но всегда – много солнца, очень прозрачное, акварельное, ландышевое, родниковое небо, иссиняя вода, чувство острого счастья, когда над головой не остаётся и пёрышка облаков.

П.Б. Блуднов. Яхты в порту

В рассказе Леонида Андреева «Весенние обещания» есть фраза, режущая текст: «И это была вся его жизнь, а другой нет и не будет никогда». Понимая умом, что Пашу не встретить больше в жизни, веришь вместе с тем в его обещание «быть», в обещание, идущее от его существа, воспоминаний, работ… И вот появляются «далёкое спокойное небо, ослепительное дрожание водяных капель на земле, просторная сияющая даль реки и поля, живой и ласковый воздух – все полно весенних неясных обещаний». Этим обещаниям хочется верить, как верил в них герой Андреева, как верят весне все люди, молодые и старые, счастливые и несчастные…

Вот слова Тонино Гуэрро, которые он часто повторял и сказаны они были словно о Паше: «Необходимо, чтобы в человеке ослабели амбиции и чувство превосходства для того, чтобы достигнуть понимания всех остальных жизней».

Павел Блуднов на открытии выставки в ЦДХ. Москва. 2010

Паша так любил жизнь! Когда ты так любишь, перестаешь быть просто человеком, а становишься ароматом, паря над землей. Вот это состояние влюбленности так важно всегда!

* * *

 
Лето —
Поверх зимы!
Небо —
Поверх сна!
Явью
Стелется «мы»:
Вечность —
Прямая душа!
 

П.Б.Блуднов. Хмурый день

Павел Блуднов, «Сентябрь»:

 
Апельсин в молоке, над рекою туман,
Пахнет мокрой росой и грибами.
Между яблонь в саду, перламутром звеня,
На серебряных струнах играя,
Паук сети плетет…
 

П.Б. Блуднов. Фиалки на окне

Мой обаятельный друг

Академик РАХ, член-корреспондент РАН Александр Толстиков

Блуднов! Эта фамилия прочно засела в моей памяти, после того, как я впервые увидел «вживую» работы

Павла Борисовича в Центральном доме художника в начале 2004 года. Правда, задолго до этого, мое внимание привлек его персональный сайт в Интернете, содержимое которого я тут же «скачал», и, переведя картинки в удобный формат, рассматривал их подолгу и всерьез наравне с репродукциями картин любимого Константина Коровина, наслаждаясь колористическим даром отмеченных богом художников.

Да-да, читатель, не удивляйся, – я действительно ставлю в один ряд этих мастеров, считая Павла Блуднова достойным продолжателем традиций московской школы живописи, основу которой заложили Василий Дмитриевич Поленов и Алексей Константинович Саврасов, той школы, которую затем прославили И. Левитан, К. Коровин, А. Архипов, М. Нестеров, С. Виноградов, С. Жуковский и другие.

Кто бы мог подумать, что через несколько лет судьба преподнесет мне в подарок дружбу с художником Блудновым, который из официального Павла Борисовича, превратится для меня и моих домочадцев просто в Пашеньку. Кто бы мог знать, что приезжающие ко мне в гости внуки с первыми лучами солнца будут прибегать в зал, на стенах которого теперь размещена коллекция подлинных блудновских работ и, глядя на знаменитый «Автопортрет», здороваться с ним:

– Доброе утро, лесной бог Паша!

Я и в мыслях не держал, что в один прекрасный день мы с Пашей под рюмочку, но очень ответственно будем вместе писать здоровенную картину, на которой ярко и вкусно взятая по колориту и фактурам толстушка будет лениво олицетворять собой Лето. А какой приятной неожиданностью однажды станет для меня громкая реакция Паши на одну из моих портретных работ:

– Осанна, осанна! Пою тебе осанну!

На робкий вопрос, не шутит ли он, Паша искренне вскричит:

– Какого черта мне обманывать тебя, Санёк! Раз говорю хорошо, значит хорошо! И всё тут!

На отдыхе

Как не поверить такому страстному, лишенному всякой фальши напору. Паша не завистлив и не зависим от чужого мнения. Это отличительная черта большого и благородного сердца! В своих эмоциях он подобен Ниагарскому водопаду, в своем радушии и жизнелюбии сродни роллановскому Кола Брюньону, а в безмятежных наслаждениях и гастрономических пристрастиях не уступит Эпикуру и Гаргантюа.

В мастерской А. Толстикова

Поверь, читатель, я знаю, о чем пишу.

Но в характере Паши было много и лиричного, он умел сильно, по-русски грустить. Грусть эта чистая, почти детская, со слезами любви и восхищения, замешанная на старинных казацких песнях и городских романсах.

– Ты только посмотри, Санёк, весна кругом и красота какая! Остановись дружок, не суетись, послушай её сердцем, всем нутром своим. Но как это на холсте передать? Не способен… Бьюсь, как рыба об лёд – ничего не получается. Ей богу, брошу всё, не буду писать, буду просто сидеть в саду и слушать, как цветы распускаются, как шмель жужжит над ними, в какой тональности дождь накрапывает. Динь-динь – капли как серебряные колокольчики по травинкам и листикам наигрывают. Хорошо!

И тут же:

– Ну да ладно, хватит грустить, чего высиживать? Хватай холст и краски, давай писать!!

Вот какие обороты были свойственны душевному устройству моего друга. Он был в одном лице и муж, и дитя. В нем уживались озорной плутишка Питер Пен, фантазер Мюнхгаузен и простодушный Макар Нагульнов.

Паша слыл ещё и великим естествоиспытателем. Много путешествуя по миру, он со свойственной ему непосредственностью мог принять участие в зрелищных национальных представлениях и дегустациях, от которых потом сильно болела голова, способствуя особому приливу ностальгических и патриотических чувств, притупляющих остроту впечатлений от пребывания на чужбине. Паша объездил много стран, подолгу работал во Франции, Германии. Много раз бывал в Италии, которую нежно любил и, как истинный русский интеллигент, знал о ней всё или почти всё, превосходя в этом знании жителей славного Пиренейского полуострова.

Любопытство и профессиональный долг, а в прошлые годы Павел много работал как реставратор живописи в комбинате им. Вучетича, заносили его и на Байконур, и в такую экзотическую страну как Вьетнам.

П.Б. Блуднов. Елец. Первая зелень

Я всегда был счастлив встречаться с художником Блудновым, слушать Пашины простодушно-мудрые речи, читать его пронзительно искреннюю прозу, смотреть как он чародействует на своих холстах, и даже вместе выставлять плоды наших художеств. После того, как его не стало, я посчитал своим долгом поделиться впечатлениями от общения с моим обаятельным другом и принялся писать короткие рассказы, иллюстрирующие наиболее яркие моменты нашей творческой коллаборации.

Итак…

Французский деликатес

В один из теплых весенних дней Саша пригласил Пашу к себе в гости. Пока Паша ехал из мастерской на такси, Саша, как водится у приличных людей, побежал в ближайший магазин приобрести всяких вкусностей. Купил то да сё – целая корзинка получилась, а в довесок прихватил коробочку с французской салями-мини, представлявшей собой симпатичные сырокопченые колбаски не более трёх сантиметров в длину. Принес Саша всю эту снедь домой, накрыл стол, достал из морозильника «потненькую» «Русский стандарт», чтобы чуть согрелась и не ломила зубы, и стал ждать Пашу.

Павел Борисович прибыл точно в назначенный час. Товарищи обнялись на пороге, расцеловались трижды по русскому обычаю и пошли к накрытому столу.

Саша, как любезный хозяин, подвинул поближе к Паше все деликатесы. Открыли бутылочку, разлили по рюмочкам и хлопнули по первой со словами:

– Ну, на здоровьице!

Сделали паузу, закусили красной рыбкой и икоркой. Налили по второй.

– Слышь-ка, Санёк, – оживился Паша, – а ты во Вьетнаме был?

– Нет, не был.

Паша приосанился:

– А я был, и можно сказать, боевое крещение принял. Вот послушай. В самый разгар перестройки направили меня во Вьетнам от художественного комбината имени Вучетича в составе большой группы культурных деятелей СССР поддержать в глазах братьев меньших пошатнувшийся авторитет нашей страны. Кого только не было среди нас – и балерины с партнерами, и певцы там всякие известные, и цирковые. Ужас! Настоящий Ноев Ковчег. Мне и ещё одному человеку поручили организацию и курирование в центральных городах Вьетнама художественных выставок. Климат в этой стране душный, сырой, для русского человека совсем неподходящий. Ну, думаю, влип ты, Павел Борисович, по самое не могу. Сидел бы дома, писал бы родные пейзажи на пленэре, и все с тобой было бы хорошо…

При этих словах Паша вдруг оборвал рассказ, как-то дернулся, притих и стал к себе принюхиваться:

– Санёк! Ни черта не могу понять, что так дурно пахнет. Неужели мои носки? Я, слышь-ка, всегда имею привычку, перед тем как поехать в гости, помыть ноги и сменить носки. Перед поездкой к тебе сделал то же самое, но сейчас просто извожусь весь. Ужас! Хозяйка с работы придет, наша Оленька-душечка, а я в такой кондиции. Санек, родной, можно я сбегаю в ванную, постираю носки и помою ноги. Дай мне, пожалуйста, полотенце.

Застолье

Получив «добро» и полотенце в придачу, Паша стремительно рванул в ванную комнату. Через несколько минут он с довольным видом и голыми ногами вернулся назад:

– Ну вот, другое дело, а то не пойму… Давай, наливай по рюмочке! Выпьем, Санёк, за чистоту моральную и физическую. У художников, как у медицинских работников, душа и тело должны быть чистыми. А как же иначе – мы ведь тоже лечим, только по-своему – КРАСОТОЙ. Ну, да я продолжу рассказ. Тебе ведь интересно?

– Проторчали мы в этой славной стране более двух месяцев. Мужики здоровые на исходе срока пребывания окончательно по бабам истосковались, хоть узлом завязывай! Стали на местных поглядывать, да прикидывать, что и как. Ты не смейся Санек – на чужбине всё боязно! А тут ещё наши посольские стращают: «Вы, ребята, с этим лучше не шутите. Здесь у многих местных от жуткого климата и питьевой воды стопроцентный гельминтоз. Обратите внимание на то, что не могут вьетнамцы на месте спокойно стоять. Постоянно пританцовывают и зад через штаны почесывают». Навели мы свое внимание – ба, точно, так и есть, чешут. «Ну, не-е-ет, – думаю про себя, – подхватишь что-нибудь такое, уж лучше в укромном месте «дружка» погонять, и здоровью не в ущерб и воображению на пользу».

Тут Паша опять замолк и принюхался:

– Черт, Санек…. не могу, воняет! А может быть, это твои носки так пахнут, ты не стесняйся, брат, дуй в ванную. Саша с обидой встрепенулся, так как слыл чистюлей. Но всё же уважил просьбу Паши, сходил в ванную, и когда вернулся к столу налили приятели снова по рюмочке, а Паша и говорит:

– Дай-ка я, Санёк, вот этой колбаски, что на собачьи какашки похожа, попробую.

И только поднёс ко рту чудо-деликатес, как закричит:

– Вот она! Вот она, стерва вонючая, это она так пахнет! Извела мерзость здоровых мужиков, весь кайф от встречи испортила. Тащи её, Санек, в помойное ведро!

В вечерний час

Тут и Саша учуял, какой неимоверно скверный запах источал европейский шедевр колбасного искусства – дорогущая французская салями.

А про Вьетнам Паша обещал досказать в другой раз. Когда это будет?..

Академик РАН Генрих Толстиков и художник Павел Блуднов

«Штурм Рейхстага» на Байконуре

– Санёк, а на Байконуре ты был?

С этого вопроса начал Паша Блуднов своё очередное неспешное гостевание в моём доме.

– А я, брат, был, и вот по какому грустному поводу. Но сначала давай выпьем по рюмочке за наше здоровьице и закусим вот этой вкусной капусточкой. Нет слов, как люблю под водочку квашенную капустку. Первейшее дело! Ну, слушай Санёк.

Ольга Толстикова и Павел Блуднов.

Новое приобретение в коллекцию

– Как тебе известно, в 80-х годах, в середине горбачевской перестройки, трудился я в реставрационных мастерских славного художественного комбината имени Е. Вучетича. Как-то вызывают меня к начальству и говорят: «Павел Борисович, собирайся в поездку, поручаем тебе отыскать затерявшуюся выставку батальной живописи художников студии Грекова». Оказалось, что сначала выставка была направлена в Чехословакию в город Прагу по какому-то важному поводу, а дальше картины в ящиках погрузили в эшелон и повезли через весь Советский Союз на Байконур в Казахстан. Можешь себе такое представить? При тех событиях в стране и ежу было понятно, что обрекают все эти шедевры на погибель.

Я с волнением согласился на поездку, тем более на Байконур, воспринимая это вместе с порученным делом как подарок судьбы. Когда ещё в жизни приведется побывать в таких овеянных славой местах? Не буду скрывать – как человек наивный, я лелеял надежду воочию увидеть запуск настоящего космического корабля. Вот ты улыбаешься, Санёк, и думаешь про себя: «Дожил ты Паша до седин, а чудак-чудаком!» Ну, кто же в перестройку мог мечтать о таком? Разве что… художник? Но ты,

Санёк, сам художник, а значит сообразить обязан, что мне, помимо романтических грез, не давала покоя мысль о потерявшейся выставке. Ведь какие там имена: Митрофан Греков, Юрий Непринцев, Марат Самсонов – весь цвет знаменитой студии. Представь, как удобно для воровства – запустить по железным дорогам в неохраняемом товарном эшелоне ящики с шедеврами! Вот из-за чего болела душа, а романтика – да хрен с ней, романтикой, это я так… на закуску и для красного словца… Кстати, о закуске. Не пора ли нам, уважаемый Александр Генрихович, принять по второй и закусить? Смотри как этот сырок скукожился в ожидании. Нет, лучше я вот этот кусочек курочки вкушу, такой аппетитный!.. Ты, Санек, умеешь вкусно накрыть стол, щедрый ты, и душа у тебя добрая, не тяжелая. Легко с тобой и уютно. Слышишь меня?

Академик РАХ Александр Толстиков и художник Павел Блуднов

Я такого не всем скажу! Ну, наливай! В питие – главное закуска и хороший разговор.

Не люблю горьких пьяниц и теплой водки. Поставь-ка, тылочку обратно в холодильник, пусть пока постоит и послушает продолжение нашего разговора в морозильнике.

Словом, снарядился я в поход. Захватил с собой этюдник, фотоаппарат, запасся провиантом на первое время, и в путь. Уж как добирался до Байконура, рассказывать не стану – не интересно. Прибыл на место, предъявил заготовленные заранее документы – пропустили без особой волокиты. Расквартировали в отдельной комнате в общежитии для холостых. В первый же день, как только я доложил представителям местной власти о цели своего приезда, меня потащили на железнодорожный тупик, в котором стояло множество товарных вагонов. Показали на один из них, и мое сердце тревожно забилось. Так вот в каких условиях, под дождём и солнцем «отбывали свой срок» признанные и любимые народом произведения крупных советских художников-баталистов. Как позже выяснилось – не все, небольшая часть работ экспонировалась на стенах местного Дома культуры, совмещенного с рестораном.

В ряду великих. В Московском государственном музее «Дом Бурганова»

Зашли мы в вагон, а там ящики вперемешку со всяким хламом. Открыл я первый попавшийся и ахнул. В нём свёрнутый в рулон знаменитый холст «Штурм Рейхстага» Богаткина, и в таком состоянии, что только ай-да-ну! Захлопнул я крышку, а про себя думаю: «Не торопись, Паша, не открывай все остальные без понятых и специалистов, не рискуй. Ведь запросто могут «замести» тебя в виновники случившегося». Принял я ящики по счету, позвонил в комбинат, а те связались с Минкультурой СССР. Оттуда поступило распоряжение погрузить на подходящий транспорт всё, что осталось от выставки и направить в Москву для дальнейшего разбирательства. Что я и сделал, а за делами сильно проголодался. Зашел в местный ресторан, а там одни космонавты сидят – молодые офицеры, все небольшого росточка и все как один на Юрия Гагарина похожи.

Только я к еде притронулся, как в зале показалась белокурая девица из обслуги, и тут же из-за этой сучки не на жизнь, а на смерть сцепились два кобеля и такую драку учинили! В тот момент я про себя подумал: «Ну, ничего себе! Передовая наука-то, не дремлет!»

Но самый большой эмоциональный стресс, Санёк, я испытал, когда увидел на стенах байконуровского общепита часть картин, ради которых, собственно, и приехал в командировку. И что ты думаешь?! Почти каждый холст был проткнут снизу либо горящей сигаретой, либо ножом или вилкой. И тогда я понял, что быдло и на космодроме прижиться может! От всего увиденного я так огорчился, что словами не передать. Доставай, Санёк, нашу бутылочку из морозильника, да наливай ещё по рюмочке, надо выпить, а то до сих пор обидно. Я, можно сказать, с юности заходился от гордости: как же – космонавты, наука, ученые! Лучшие в мире умы! Интеллигенция! Всё-таки, правильную оценку дал ей вождь мирового пролетариата: интеллигенция – говно, как есть говно!

В Санкт-Петербурге

А выставку я доставил в Москву, но по сей день горюю – пропали навсегда многие замечательные полотна, как пить дать пропали. И виноваты в этом не только деятели из Минкультуры, отличилась и передовая наука с «космонавтикой». Хотя, что можно было тогда ждать от летящей под откос страны?

Но всё, будет, засиделся я у тебя, ноги что-то разболелись, да и внука Петьку повидать хочу. Наливай на посошок.