Текст книги "Король-Солнце Людовик XIV и его прекрасные дамы"

«Мазаринетки»

В то время фактическим правителем Франции являлся первый министр в лице кардинала Мазарини. Он был несметно богат (в пересчете на современные деньги его годовой доход составлял 180 миллионов евро), и, хотя не являлся священнослужителем[8]8
  Джулио Мазарини был чисто гражданским лицом, офицером папской гвардии и дипломатом, в 1641 году в кардинальский сан его возвел благоволивший этому талантливому человеку кардинал Ришелье.


[Закрыть], женат не был (предполагаемый тайный брак с Анной Австрийской никоим образом не влиял на его официальный статус закоренелого холостяка) и детей не имел. Однако же судьба подарила ему трех племянников и семерых племянниц, отпрысков его сестер Маргариты Мартиноцци и Джероламы Манчини. Кардинал чрезвычайно пекся об их благосостоянии и пожелал обеспечить им не просто достойное, но истинно блестящее будущее. В 1653 году весь этот выводок был выписан из Рима в Париж и расквартирован в Пале-Рояле, во дворце, где проживала королевская семья и сам Мазарини. Анна Австрийская, мать двоих сыновей, с нежностью отнеслась к гурьбе веселых девчушек, так оживившей ее покои. Придворные остряки немедленно окрестили их «мазаринетками». Уже неделю спустя, представляя девочек княгине Анне Колонна, Мазарини похвастался:

– Вы видите, сударыня, этих маленьких барышень? Старшей нет еще двенадцати лет, двум другим – восьми, этой – девяти, но первые лица королевства уже изъявили предварительное согласие вступить с ними в брак!

Племянницы быстро освоились при дворе и чувствовали себя там как рыба в воде. По мнению знатоков женской красоты, с этой точки зрения барышни были безнадежны: длинноголявые, костлявые, с тощими, смахивавшими на плети, руками, желтоватой кожей, большими ртами с тонкими губами, одним словом, если бы не красивые зубки (как уже упоминалось выше, немаловажное достоинство по тем временам!), они, несомненно, подпадали бы под разряд натуральных уродин. Черные глаза, в которых еще не зажегся огонек кокетства, придавали лицу в обрамлении густых смоляных локонов сходство с бессмысленным взглядом куклы и заработали им еще одно прозвище «черносливки». Полученное у лучших наставников светское воспитание (танцы, музыка, пение, рисование) не особенно выделяло их среди прочих юных девиц. Однако в 1654 году придворные сплетники стали замечать, как внезапно начала хорошеть и приобретать светский лоск Олимпия Манчини (1638–1708), вторая по старшинству из дочерей уже покойного к тому времени барона Микеле-Лоренцо Манчини. Король начал все больше и больше интересоваться ею, слишком часто приглашал танцевать, и вскоре девушка стала королевой всех придворных праздников. Время от времени Людовик уединялся с ней, и через некоторое время она появлялась на людях с растрепанными волосами, развязавшимися бантами на платье и загадочной улыбкой на устах. Это обеспокоило королеву-мать, которая не видела иного пути для Людовика, кроме как женитьбы на принцессе и поддержания высоконравственного поведения в семейной жизни, безупречного примера для придворных. Она призвала близких к ней религиозных деятелей молиться за то, чтобы отвратить короля от каких бы то ни было грешных помыслов.

Дело в том, что Людовику приспела пора вступить в брак, и у красивого молодого короля самой крупной страны Европы недостатка в кандидатках не было. О таком зяте мечтали низложенная королева Англии Генриетта, приходившаяся ему теткой, королева Португалии, герцогиня Савойская, также тетка жениха. Сама Анна Австрийская лелеяла заветный план о браке сына с испанской инфантой Марией-Терезией, дочерью ее родного брата, короля Филиппа IV и тетки Людовика, Елизаветы Французской. Хотя злые языки твердили, что Мазарини поставил целью посадить на трон Франции свою племянницу, первый министр и в мыслях ничего подобного не держал. Уже почти двадцать лет длилась война с Испанией: дело шло не только об укреплении южных границ Франции, но и о возврате провинций Фландрии и Брабанта, принадлежавших в ту пору испанской короне. Кардинал прилагал весь свой дипломатический талант на то, чтобы заключить мирный договор с Испанией, чрезвычайно могущественной страной, и упрочить этот союз путем брака Людовика с испанской инфантой. Увлечение короля Олимпией пришлось некстати, и дядя срочно начал подыскивать девушке мужа. Таковой немедленно нашелся в среде представителей Савойского дома, принцев Савой-Кариньяно; в феврале 1657 года состоялось венчание, и Олимпия в замужестве получила титул графини де Суассон. Была ли она любовницей короля, так и осталось покрыто мраком неизвестности, однако ее дерзкое поведение, о котором будет сказано в этом повествовании далее, дает повод предполагать, что у нее были весьма веские основания претендовать на особое отношение со стороны монарха. Людовик ХIV совершенно спокойно отреагировал на ее свадьбу; муж же Олимпии был разочарован тем, что благоволение короля к его жене оказалось менее значительным, чем он ожидал.

В этом супружестве Олимпия родила восьмерых детей[9]9
  Поскольку первый ребенок Олимпии, сын Тома, родился через шесть месяцев после заключения этого брака, некоторые современники были склонны считать его отпрыском короля.
  Лауру-Витторию Манчини (1636–1657) выдали замуж за герцога Вандомского, внука короля Генриха lV по линии его связи с красавицей Габриэль д’Эстре, и, таким образом, она возвысилась до положения принцессы крови.


[Закрыть], из которых в историю вошел выдающийся полководец принц Евгений Савойский. Хотя семья предназначала его для карьеры на религиозном поприще, он с младых ногтей мечтал об успехах на поле брани и настоял на своем выборе. Любопытно, что Людовик в свое время не счел молодого офицера перспективным и весьма опрометчиво отказался от его услуг, когда тот обратился к нему с прошением назначить его командиром полка. Будучи отринут своим отечеством, тот переметнулся на службу к австрийскому императору и причинил немало вреда своей неблагодарной родине во время Войны за испанское наследство. В этой длительной кампании ему противостояли французские войска под командованием его двоюродного брата, герцога Луи-Жозефа Вандомского, сына старшей сестры Олимпии, Лауры-Виттории. Именно действия, предпринятые герцогом Вандомским, помогли закрепиться на испанском престоле королю Филиппу V Бурбону, внуку Людовика ХIV. Вот так потомки Мазарини вносили свой вклад как в укрепление, так и в ослабление мощи Франции, за которую так радел кардинал.

Самая нелюбимая и непокорная

Из всех сестер Манчини Мария (1639–1715) считалась самой некрасивой и строптивой. Некоторое объяснение тому можно найти в обстоятельствах ее появления на свет. Когда жена родила очередную дочь, барон Микеле-Лоренцо, серьезно увлекавшийся астрологией, составил гороскоп новорожденной, который был весьма далек от того, чтобы обрадовать родителей младенца. По нему выходило, что это невинное дитя явится источником многих бед как для себя, так и для окружающих ее людей, ибо над ней тяготеет дурное предзнаменование, а потому лучше всего отдать девочку в монастырь. Свято во всем верившая мужу Джеронима с тех пор всегда относилась к этой дочери соответствующим образом, и, как писала впоследствии в своих мемуарах сама Мария, та «с самого детства чувствовала себя нелюбимой». Это развило в ней чувство противоречия, гордости и стремления к полной свободе. В возрасте семи лет малышку отдали на воспитание в итальянский монастырь под опеку одной из ее теток и даже хотели оставить там, когда в 1653 году мать с детьми собрались уезжать в Париж, поскольку после смерти барона Манчини семья оказалась в стесненном положении. Однако девятилетняя девочка настолько бурно воспротивилась этому, что мать была вынуждена пойти на попятную и забрала ее вместе с остальными детьми во Францию.

В Париже вдова Манчини быстро поняла, что некрасивая, неуклюжая, не способная произнести ни слова по-французски без ужасающего акцента, с диковатыми повадками Мария только позорит ее, и опять отдала девочку на воспитание в монастырь. Та каждодневно ощущала, что мать явно предпочитает ей младших сестер Гортензию (1646–1699) и Марианну (1649–1714), которые обещали в будущем расцвести многими соблазнительными прелестями. Но Мария уже поняла, что может взять реванш, если превзойдет красавиц-сестер, положив на это все свои силы. Она со страстью принялась за учебу, блестяще освоила французский язык, выучила латынь и греческий, так что запоем поглощала не только французские книги, но и античных авторов в подлиннике. Чтение стало единственным ее утешением и прибежищем. Когда Мария все-таки была вынуждена появляться при дворе, она изумляла придворных способностью читать на память не только длинные стихотворения, но и огромные отрывки из трагедий французских драматургов. Однако она не делала ни малейших попыток подчиниться условностям светского этикета, что немедленно бросилось в глаза современникам. Вот суждение наиболее объективного из них, Мадам Лафайетт[10]10
  Лафайетт, графиня де, Мари-Мадлен (1634–1693), придворная дама и писательница, автор первого в европейской литературе психологического романа «Принцесса Клевская».


[Закрыть]: «Характера она была дерзкого, решительного, вспыльчивого, вольнодумного, ума несметного, но неотесана и далека от какого-то бы ни было соблюдения приличий и учтивости».

В 1656 году Джеронима Манчини заболела. Ее недомогание окружающие сперва сочли несущественным, но вскоре женщина слегла, и состояние ее продолжало ухудшаться. Слабая духом Джеронима свято верила в пророчества своего покойного мужа, а тот предсказал ей, что, согласно гороскопу, жена скончается на сорок втором году. В ту пору вдове минул сорок первый год, и она решила, что наступил предел ее жизненному пути на этом свете. Страх перед пророчеством мужа лишил бедную женщину всякого желания бороться с болезнью и лишь приблизил ее конец.

Молодой король каждый вечер навещал страдалицу; Мадам Манчини требовала, чтобы во время этих визитов Мария покидала ее спальню. Из учтивости король завязывал разговор с томившейся под дверью девушкой с книгой в руке и, к своему удивлению, обнаружил, что этот разговор может быть весьма интересным.

– Насколько вы сведущи, Мария!

Людовик не увлекался литературой, он читал в основном исторические труды, рекомендованные ему наставниками. Современники считают, что именно общение с Марией Манчини пробудило в Людовике желание ближе познакомиться с художественной литературой, которое впоследствии развила Мадам де Монтеспан. Эти беседы становились все длиннее и длиннее, а на вопрос приближенных, что привлекает его в этой некрасивой и диковатой барышне, король отвечал:

– Что до меня, я нахожу ее очаровательной.

Девушку же никак не смущало величие короля, в разговорах с ним она забывала об этикете, как будто общалась с простым смертным. Обычно историки приводят в пример следующий случай: как-то Мария во время прогулки увидела вдали некого придворного, схожего с королем, подбежала к нему и воскликнула:

– Ах, это вы, мой бедный государь! – но обернувшийся малознакомый мужчина вверг Марию в сильное смятение.

На смертном одре мать пыталась вырвать у дочери обещание посвятить себя Богу и принять монашеский постриг, но Мария наотрез отказалась. Для облегчения мук умирающей ее брат, кардинал Мазарини, пообещал, что отдаст племянницу в монастырь. По-видимому, это обещание было не совсем искренним, ибо после кончины Джеронимы брат и не подумал сдержать свое слово. Ощущая ухудшение здоровья, Мазарини постепенно осознавал, что власть понемногу ускользает из его рук. Король, ранее беспрекословно повиновавшийся кардиналу, начал проявлять своеволие и признаки желания не допускать никого другого к управлению государством. Чувствуя, что звезда Олимпии закатывается, Мазарини старался удержать Людовика в кругу своего семейства и, поборов свою легендарную скупость, стал отпускать больше средств на развлечения двора и содержание племянниц. Он решил воспользоваться дружескими отношениями, возникшими между королем и Марией, а также возлагал большие надежды на Гортензию, которая обещала стать замечательной красавицей. Всесильному министру действительно ни на минуту нельзя было терять бдительности, поскольку соблазнов при дворе было предостаточно. Предупредительным сигналом тому послужило сильное увлечение короля девицей Анн-Мадлен де Ламотт д’Аржанкур.

Внешность этой молоденькой фрейлины Анны Австрийской была скорее оригинальной, нежели ослепительно красивой: контраст белокурых локонов и голубых очей с темными ресницами и слегка смугловатой кожей выгодно выделял ее среди прочих дам, а прекрасная фигура, милая манера вести беседу и непревзойденная грация в танцах не могли никого оставить равнодушным к этому прелестному созданию. Король увлекся ею настолько сильно, что имел неосторожность признаться девушке в любви. На ее опасения относительно возможного гнева Анны Австрийской Людовик заявил, что он как король не потерпит никаких притеснений со стороны матери. Все-таки фрейлина отказалась удовлетворить желание юноши, чем еще более разожгла его страсть. Девица принадлежала к многочисленному старинному дворянскому роду, представители которого тут же поспешили оценить все те возможные преимущества, которые могло бы дать им новое высокое положение Анн-Мадлен. Мать фрейлины даже явилась к Анне Австрийской, дабы без обиняков заверить ее, что дочь вполне удовлетворится положением официальной любовницы короля. Это возмутило набожную натуру вдовствующей королевы, которая не хотела, чтобы предстоящий брак сына был омрачен подобным прегрешением, возведенным при французском дворе в неписаный закон. Естественно, она обратилась за помощью к Мазарини, которого беспокоило, как бы родня девицы де Ламотт д’Аржанкур не превратилась в партию, противодействующую его безраздельной власти. Поскольку шпионы Мазарини были в курсе всех придворных интриг, они донесли ему, что фрейлина является любовницей маркиза Жан-Батиста де Ришелье (граф де Бриенн наткнулся на парочку в темном закоулке Лувра в весьма пикантной ситуации), о чем и было сообщено Людовику. Заодно ему еще было показано перехваченное письмо от Анн-Мадлен к маркизу де Ришелье, не оставлявшее никаких сомнений в характере их отношений. Маркиз был женат на дочери вышеупомянутой Кривой Като, которая весьма своевременно подала жалобу на вмешательство фрейлины в семейную жизнь ее зятя. Все это дало повод для того, чтобы приказать провинившейся девице удалиться от двора в монастырь в Шайо. Хотя Анн-Мадлен не приняла монашеский обет, но была вынуждена провести в монастыре всю свою жизнь до самой смерти в возрасте восьмидесяти лет. Так что стремление завоевать положение королевской фаворитки таило в себе огромные риски.

Король постепенно все больше и больше увлекался Марией, которая зимой 1657–1658 года стала часто появляться при дворе, принимала участие во всех развлечениях, часто танцевала в балетах рядом с Людовиком. Это вызывало немалую зависть со стороны теперь вечно беременной графини Олимпии де Суассон. Когда на Пасху 1658 года король отправился на войну сначала в Амьен, а затем в Кале, Мария последовала за ним вместе со двором.

Война с участием короля в те времена выглядела на удивление странно, это была какая-то помесь светского мероприятия с военным походом. По разбитым дорогам растягивался огромный обоз, в котором перемежались кареты придворных, лошадиные упряжки, тянувшие за собой пушки, повозки, груженные королевской посудой, мебелью, постельным бельем и палатками, пребывавшие под бдительным оком дворцовой челяди. В каретах тряслись светские красавицы, которые старались избегать употребления каких бы то ни было напитков, ибо остановить экипаж с целью справить малую нужду было невозможно – король не терпел никаких промедлений. Наиболее отважные амазонки следовали за королем в составе его свиты верхом на лошади. В их числе была и Мария, прекрасная наездница и любительница быстрой верховой езды.

После победы в так называемой Битве в дюнах и взятия Дюнкерка и Мардика придворные вернулись в Компьен, а король и кардинал остались для наведения порядка. Воцарилась ужасная жара, возникли трудности с питьевой водой, в полях валялись трупы, разлагавшиеся еще с прошлого года и испускавшие смертоносные миазмы. 22 июня Людовик заболел тифоидной лихорадкой, что при уровне медицины того времени было равнозначно смертельному приговору. Между Кале и Парижем носились гонцы, двор пребывал в страшном нервном напряжении. Придворные ломали головы над тем, как вести себя, опасно было в равной степени как не изображать достаточную опечаленность, так и не переборщить по этой части. Кто знает, как оценит следующий правитель, брат короля, невзначай вырвавшееся слово, вздох, чрезмерно искренний жест?

Одна лишь Мария, ни о чем не заботясь, не скрывая своего отчаяния, при всех разражалась горестными рыданиями, услышав очередное сообщение об ухудшении здоровья короля и сокрушаясь, что не может быть сиделкой при больном. Она оплакивала не только красивого молодого человека, но и юного короля, который в своей мудрости заметил ее ум, открыл для всех прочих ее незаурядную личность, заставил оценить девушку и оказывать ей должное уважение. Надо сказать, что такое искреннее излияние чувств Марии вызвало у окружающих сострадание и содействовало смягчению пренебрежительного отношения к ней. При этом современники не преминули ответить, что графиня Олимпия де Суассон не выказала того сожаления, которое надлежало бы проявить с учетом дружеского расположения Людовика к ней.

Господь сжалился над Францией; в Кале королевский медик решил призвать на помощь местного лекаря по имени Дюсоссуа, который, робея от страха, прописал монарху вино, сдобренное рвотным средством, порошком сурьмы. Это был самый настоящий яд, употребление которого запрещалось, но он, в конце концов, смог переломить ход болезни. После ночи пребывания между жизнью и смертью король пошел на поправку и вскоре выздоровел. Правда, лихорадка оставила весьма заметный след, о котором, надо сказать, было известно немногим: молодой человек практически облысел, от пышной копны волос у него на голове осталось всего несколько прядей. С тех пор Людовик неизменно появлялся на людях в парике, каковая мода долго продержалась у французов и, естественно, была немедленно перенята всей Европой. Король носил парики «с окнами», отверстиями, в которые протягивались сохранившиеся пряди волос. Даже если бы монарх облысел окончательно, это ничего не изменило бы, поскольку ввиду тяжести париков (на наиболее роскошные, высотой до 12 см, уходили волосы от восьми женщин) мужчины просто-напросто обривали голову наголо, смазывая ее специальной мазью на основе топленого свиного сала.

Неуместное увлечение

Король возвратился в Париж, и какие-то добрые души поведали ему о страданиях Марии Манчини, хотя и сочли их проявление чрезмерным. То ли выздоровление любимого человека, то ли естественный ход физиологического развития так повлиял на дурнушку, но она буквально расцвела и заслуженно (к еще пущей зависти сестры Олимпии) заняла достойное место среди придворных красавиц. Она появляется в Лувре либо около короля, либо его брата, герцога Филиппа Анжуйского, с которым завязала тесную дружбу, невзирая на его неприязненное отношение к женщинам (как отметили историки, эта привязанность оказалась более долгосрочной, нежели благоволение короля). Мария участвует во всех балетах, изображая то Лето, то Золотой век, то звезду, то богиню, и этот мир с Олимпом из папье-маше и театральными машинами становится для нее реальным, она верит в него, она живет в нем настоящей жизнью. Девушка принимает участие в лотерее драгоценностей и выигрывает сказочной красоты рубины. Бескорыстие и непосредственность Марии покоряют короля. Как-то вечером у взволнованного ее блестящим выступлением короля, разодетого в парадное платье, невольно вырвались восторженные слова:

– Как вы прекрасны, моя королева!

Увлечение Людовика Марией испугало Анну Австрийскую, жаждавшую женитьбы своего сына на высокородной принцессе. Она также опасалась, что затянувшиеся переговоры Мазарини с испанским королем играют на руку его собственным потаенным желаниям посадить на трон свою племянницу. Вдовствующая королева не вполне постигала тонкую дипломатическую игру, которую вел искушенный в интригах кардинал на переговорах с испанским двором. Ему надо было продемонстрировать, что брак с инфантой Марией-Терезией не является пределом мечтаний французской короны, отнюдь, у красавца-жениха много претенденток, и неизвестно, на ком он остановит свой выбор. Но здесь мудрый государственный деятель несколько просчитался, ибо дипломатия, искусство проявления хладнокровия и терпения, воздерживается от поспешных решений, а любовь юноши и девушки стремится к моментальному преодолению всех препятствий на своем пути. Людовик и Мария страстно полюбили друг друга и не желали жертвовать своими чувствами ради государственных соображений.

Запоздало спохватившийся Мазарини призвал племянницу к себе и потребовал, чтобы она сообщала ему содержание всех своих разговоров с королем. Точно так же, как и у смертного одра матери на ее просьбу посвятить свою жизнь Богу, девушка категорически отказалась. Не сказать, чтобы упрямство Марии сильно огорчило вельможного дядю, после смерти баронессы Манчини ее дочери-сироты были вверены заботам гувернантки, Мадам де Венель, блондинки весьма аппетитной внешности, душой и сердцем преданной кардиналу. Естественно, ей также вменили в обязанность втереться в доверие к непокорной племяннице и доносить обо всем, что происходит в жизни девушки. Однако Мария чувствовала ту фальшь, которая пронизывала поведение гувернантки, и не спешила откровенничать с ней.

Невзирая на все эти внезапно возникшие препоны, на дипломатической стезе Мазарини неуклонно продвигался к своей цели и, чтобы подтолкнуть испанскую сторону поторопиться с принятием решения, пошел на небольшую хитрость. Во всеуслышание было объявлено, что французский двор всерьез склоняется к кандидатуре принцессы Маргариты Савойской, кузины короля, а потому была достигнута договоренность о смотринах невесты. Вдовствующая герцогиня Савойская Кристина должна была прибыть с дочерью в Лион, куда направился и весь французский двор. Бок о бок с королем во главе свиты ехала Мария Манчини, беззаботная и веселая, ибо король пообещал ей, что не женится на Маргарите Савойской.

Уловка кардинала принесла свои плоды: испанский король попался на его хитроумную приманку и срочно отрядил своего посланца в Лион с извещением, что дает согласие на брак инфанты с Людовиком. Герцогине Савойской дали понять, что невеста не подходит королю, и оскорбленное семейство убыло в свои пенаты. Двор продолжал веселиться, задержавшись в Лионе до января. Мария находилась в центре всех празднеств и, казалось, получила подтверждение тому, что Людовик полностью соответствует идеалу государя, описанному в трудах Тацита и Сенеки, рыцарских романах и трагедиях. Разве он не согласился со словами шведской королевы Кристины[11]11
  Кристина Шведская (1626–1689) – королева Швеции (1632–1654), высокообразованная покровительница науки, искусства и литературы, привлекавшая ко двору многих ученых, в том числе Декарта. В 1654 году королева отреклась от трона в пользу своего двоюродного брата, затем обратилась в католичество, что было расценено римским папой как выдающаяся победа католической церкви. Много путешествовала по Европе, вызывая неизменный интерес своей оригинальной манерой поведения, окончательно поселилась в Риме.


[Закрыть]: «Самое лучшее, что может сделать король, – это жениться на особе, которую любит». Мария была уверена, что ее возлюбленный, подобно этим идеальным героям, способен и на длительное ожидание, и на преодоление всех преград. Племянниц Мазарини разместили на первом этаже особняка на площади Белькур, где ночами под их окнами бродил король. Бедная Мадам де Венель не смыкала глаз, проверяя, не покинула ли кровать самая непокорная из ее подопечных. Как-то ночью в кромешной тьме она ощупью пыталась удостовериться, что Мария спит в постели, и случайно попала пальцем в открытый рот девушки. Та инстинктивно во сне до крови укусила перст гувернантки и с перепугу подняла страшный шум, каковое событие надолго стало предметом шуток всего двора.

После возвращения в Париж молодые люди стали практически неразлучны, и это начало раздражать Анну Австрийскую. К тому же Мария пыталась не только настроить Людовика против его матери, но и отговорить от женитьбы. В марте, когда в Париж приехал Дон Жуан Австрийский, побочный сын испанского короля, в его свите присутствовала юродивая Капитор (подобно некоторым русским царям, испанские монархи обожали окружать себя дурачками, шутами и карликами). Она буквально не закрывала рот, пускаясь в восхваление достоинств своей инфанты, ее ума, красоты и добродетелей. Выведенная из себя Мария потребовала удаления Капитор. Король приказал убрать Капитор с глаз долой, и его желание было поспешно удовлетворено. Однако слухи об этом столкновении дошли даже до папы римского, известного сторонника испанцев, который вызвал французского поверенного в делах и прямо поставил перед ним вопрос, сохранил ли король целомудрие и почему его величество проявляет такое внимание к племяннице своего министра. Невзирая на пасхальный пост, Людовик попытался загладить эту обиду чередой развлечений, причем Мария неизменно оставалась в их центре. Но 4 июня испанская сторона изъявляет согласие подписать предварительное соглашение о мире. Приличия требовали удаления Марии, и кардинал, уезжавший на переговоры, заявил, что заберет ее с собой и по дороге отвезет в Ла-Рошель, где племянница и проведет время в ссылке, вдали от двора.

Возмущенный этим решением Людовик заявил о своем желании жениться на Марии. Естественно, и Анна Австрийская, и кардинал пустили в ход все свое красноречие, дабы отговорить его от столь опрометчивого шага, выставляя основным аргументом долг монарха перед отечеством и подданными. Хотя король вышел от матери, по свидетельству современников, «с увлажненными глазами», судьбоносное решение было им уже принято.

Прощание влюбленных было душераздирающим, король разрыдался, а Мария произнесла знаменитые слова: «Государь, вы – король, вы плачете, а я уезжаю!», – которые драматург Расин вставил в свою трагедию «Береника»[12]12
  Расин взял сюжет из книги Гая Светония Транквилла «Жизнь двенадцати цезарей». Римский император Тит, влюбленный в царицу Иудеи Беренику, хотел жениться на ней, но понимал, что народ Рима не одобрит этот брак. Береника поняла те мучения, которые претерпевал любимый человек, разрываясь между любовью и долгом, и добровольно отказалась от Тита, вернувшись на родину.


[Закрыть]. Дабы смягчить горечь разлуки, изгнаннице позволили взять с собой двух младших сестер, Гортензию и Марианну (за девицами надзирала все та же неусыпно бдительная Мадам де Венель); король же преподнес ей на прощание чудесное жемчужное ожерелье[13]13
  Известно, что Мазарини был невероятно скуп и всячески ограничивал расходы короля – разумеется, в свою пользу. Король приказал ему оплатить драгоценности, купленные у вдовствующей королевы Генриетты Английской, страдавшей от отсутствия денег, но кардинал впоследствии взыскал затраты из государственной казны, по поводу чего сохранилось его письмо о возмещении ему 78 тысяч ливров, направленное распорядителю финансов Кольберу.


[Закрыть], с которым она не расставалась до самой смерти. Влюбленным разрешили переписываться, естественно, эта переписка строго контролировалась кардиналом.

В Ла-Рошели знатную изгнанницу встретили как почетную гостью, стремясь угодить ей разного рода развлечениями, но увеселения были ей настолько в тягость, что она предпочла поселиться в романтичной крепости Бруаж, утонувшей в туманах. В Париже короля также развлекали, причем разрешившаяся от бремени Олимпия де Суассон, не скрывая своего торжества, заняла подле него место Марии. Казалось, прежнее увлечение короля вспыхнуло с новой силой, о чем Олимпия, руководствуясь самыми мстительными мотивами, со злорадством известила в письме сестру. Хотя король проездом на подписание мирного договора в августе встретился с Марией и заверил ее в своей верности, но что значили эти пустые слова, если он ехал на встречу с будущей женой? Девушка направила своему дяде просьбу сообщить королю, чтобы он больше не слал ей письма, и сама обязалась более не писать Людовику ни строчки.

7 ноября 1659 года был подписан выгодный для Франции Пиренейский мир с Испанией, и Марии разрешили вернуться в Париж, причем Мадам де Венель получила щедрое вознаграждение от кардинала за бдительный надзор. Мазарини предложил племяннице блестящую партию, богатейшего итальянского князя Колонна, коннетабля королевства Неаполитанского, испанского гранда (1637–1689), чей род восходил чуть ли не к римским патрициям. Из этой славной династии вышли кардиналы, послы, наемные полководцы – кондотьеры. Некогда отец Мазарини служил у отца князя управляющим, но теперь его сын счел за честь взять в жены племянницу всесильного французского министра. Мария отказалась: она хотела остаться при дворе, наивно надеясь на возврат привязанности короля. За девушкой начал ухаживать принц Клод Лотарингский, и та благосклонно отнеслась к этому поклоннику, ибо перспектива брака с ним укрепляла ее надежду не покидать Францию. Король, возвращаясь в Париж, сделал по дороге крюк и в сопровождении брата Марии заехал в Бруаж, чтобы посетить дом, где страдала в изгнании его возлюбленная. Говорили, что, увидев ее простую, скудно обставленную комнату, он заплакал.

По прибытии в Париж Людовику немедленно донесли, что Мария принимает ухаживания принца Клода Лотарингского, король счел это изменой и при встрече с девушкой отнесся к ней с леденящим равнодушием. Кардинал понял, что дальнейшее пребывание Марии при дворе лишь осложнит ситуацию, и разрушил надежды принца на брак с племянницей (в качестве условия заключения брака принц Клод потребовал возврата независимости герцогству Лотарингскому, оккупированному Францией).

9 июня 1660 года на испанско-французской границе был заключен брак между королем Людовиком XIV и испанской инфантой Марией-Терезией, а 26 августа новобрачные торжественно въехали в Париж. Мазаринетки наблюдали за церемонией с балкона особняка, принадлежавшего вышеупомянутой Кривой Като, баронессе де Бовэ. Пикантная подробность: Мария стояла бок о бок с прекрасной госпожой Франсуазой Скаррон, супругой известного поэта-сатирика, калеки Скаррона. Впоследствии госпожа Скаррон, воспитательница побочных детей короля, станет его морганатической супругой, известной под именем маркизы де Ментенон. Тогда никто не мог подозревать, что это была первая встреча двух королев, настоящей и будущей.

Мария поняла, что ей нет места при новом дворе и лучше всего как можно скорее покинуть Францию. 1 марта 1661 года скончался Мазарини, но еще раньше девушка дала согласие на брак с князем Колонна и через месяц была обвенчана по доверенности с его представителем в королевской часовне – великая милость правителя. Благоволение Людовика ХIV простерлось еще дальше: монарх также пожаловал ей титул принцессы и даровал «право табурета», т. е., сидеть в присутствии королевы. Прощание было строго официальным, бывшие влюбленные никогда не увидятся вновь.