Текст книги "Франсуа Гизо: политическая биография"

Вторая Реставрация и доктринеры. «История происхождения представительного правления»

Влияние союзников, безусловно, стесняло Бурбонов, не позволяя выходить за рамки Хартии. В этом смысле первая Реставрация была достаточно либеральной. После Ста дней и окончательного поражения Наполеона в июне 1815 г. положение изменилось. Вторая Реставрация началась с белого террора над бонапартистами и теми, кто поддержал возвращение Наполеона, а заодно и над активными участниками революции. Около 70 тысяч человек подверглись репрессиям – были казнены, осуждены или высланы за пределы Франции.

После подписания Второго парижского трактата 20 ноября 1815 г. во Франции было сформировано министерство, главой которого по предложению императора Александра I стал герцог А.-Э. Ришелье, эмигрировавший из Франции в годы Революции, получивший от императора Павла I пост наместника в Новороссии и генерал-губернатора Крыма. Острый на язык Талейран язвительно заметил, что Ришелье получил свой пост исключительно за то, что «лучше всех во Франции знает Крым». Конечно, это не было единственной заслугой «дюка», как его называли в Одессе. Министерство Ришелье находилось у власти с конца сентября 1815 до 29 декабря 1818 г.

После Ста дней Палаты были распущены. Новые выборы, происходившие в обстановке растерянности и подавленности избирателей, почти везде принесли успех крайним роялистам. Как справедливо отмечала отечественная исследовательница Е. В. Киселева, неистовая кампания ультра против кабинета Ришелье осенью 1815 г., который стремился создать условия для сближения противников и сторонников восстановления Старого порядка, ставила под угрозу достижение успокоения страны в рамках конституционной монархии. В это время правительство получило поддержку со стороны умеренного крыла либералов, конституционалистов-роялистов, или доктринеров, которые взяли под свою защиту принципы, гарантированные Хартией. После крушения режима Наполеона именно конституционалисты-роялисты смогли наиболее полно выразить надежду части французского общества на возможность сочетания монархии Бурбонов со свободой, необходимой для обеспечения прав человека[58]58
  Киселева Е.В. Либералы «конституционалисты» в эпоху Реставрации во Франции. 1814–1830 гг. // Европейский либерализм в новое время. Теория и практика. М., Институт всеобщей истории РАН. 1995. С. 156.


[Закрыть]. Одним из лидеров этой немногочисленной группы либералов, получившей название доктринеров, стал Гизо.

Его карьера после Ста дней развивалась успешно. Он перешел в министерство юстиции и вскоре был назначен членом Государственного совета и директором департаментского управления. Несмотря на то, что Гизо в это время еще не был членом Палаты депутатов, занимая до 1820 г. пост в Государственном совете, он подчеркивал: «Монархическо-конституционная партия, образовавшаяся в 1815 г., стала сразу же и моей»[59]59
  Guizot F. Mémoires… V. 1. P. 115.


[Закрыть].

Конечно, группу доктринеров сложно было назвать политической партией в современном значении этого слова; они были очень малочисленными и не старались обрести новых приверженцев: «Их четверо, но они начинают хвалиться, что их только трое, когда им кажется, что нет в мире четырех голов такой силы; и тотчас же они претендуют, что их пятеро, когда они хотят напугать врагов своей численностью», – справедливо отмечал французский исследователь Д. Бажж[60]60
  Bagge D. Les Idées politiques en France sous la Restauration. Paris, 1952. P. 99.


[Закрыть]. Гизо называли «диванным Монтескье», отдавая дань его интеллекту, и в то же время, подчеркивая малочисленность группы. Кроме него, «мозговой центр» группы составляли П. Руайе-Коллар, П. де Барант, Ш. Ремюза, Л.-В. де Брой, К. Жордан, Серр, Беньо. Впрочем, они же являлись и основными действующими лицами группы доктринеров.

Группа доктринеров, отмечал Гизо, образовалась быстро, спонтанно, без предварительно составленного плана, с одной единственной целью: «поддержать Реставрацию, не переставая бороться с реакцией – в этом поначалу состояла вся ее политика»[61]61
  Guizot F. Mémoires… Y. 1. P. 115.


[Закрыть]. По его словам, по своим целям и составу эта либеральная группировка не имела какого-либо системного характера. Среди ее лидеров «были люди разного положения в обществе, разного происхождения, пришедшие со всех концов политического и социального горизонта»[62]62
  Guizot F. Mémoires… V. 1. Р. 115.


[Закрыть]. Гизо писал: «Схожесть суждений и чувств о современных событиях и о завтрашнем дне, о законных правах и интересах страны, вдруг сблизили людей, до сих пор бывших такими разными. Они объединились как жители одного квартала, пришедшие с разных концов, и, не зная и не видя раньше друг друга, вместе работали, чтобы потушить великий пожар»[63]63
  Ibidem.


[Закрыть].

Действительно, процесс формирования политических партий во Франции был весьма длительным и специфичным. Долгое время здесь не было партий английского или американского образца, строго организованных и располагающих четкими программами. Политические партии в современном смысле появились во Франции только в последние годы XIX века. В годы Реставрации и Июльской монархии под партиями понимали группы людей, сблизившихся на основе схожего понимания определенных вопросов, внутри которых не было партийной дисциплины. Это в полной мере относится и к либеральным группировкам. Французский либерализм первой половины XIX века оставался скорее политическим течением, чем партией. Он существовал в виде конгломерата слабо связанных между собой влиятельных личностей, общественно-литературных кружков и салонов, либеральных газет и журналов.

Кружок доктринеров состоял из лиц, обращавших на себя внимание своими выдающимися талантами и своим солидным образованием. Главную роль сначала в нем играл Руайе-Коллар, выдвинувшийся в качестве лидера нового умственного течения еще в конце эпохи Империи и занимавший кафедру философии в Сорбонне. Близкий друг Руайе-Коллара, Камил Жордан, а также Серр были талантливыми политическими ораторами. Беньо был известен своим административным опытом и литературным талантом. Герцог де Брой отлично знал английское право и специализировался по самым разнообразным вопросам законодательства. Барон Проспер де Барант одинаково успешно преуспел как на государственной службе, так и на литературном поприще. Гизо соединял в себе черты выдающегося ученого, талантливого преподавателя и энергичного администратора. Доктринеров объединяло отрицательное отношение к экстремизму и насилию в годы Революции. Старшие представители кружка (Руайе-Коллар, Жордан, Беньо, Серр) сами подверглись преследованиям за свои умеренные взгляды во время якобинского террора. Младшие представители (Гизо, Брой) потеряли своих отцов на гильотине. В годы Империи все они, кроме Камила Жордана, занимали государственные должности: Руайе-Коллар служил в ведомстве народного просвещения, Серр был председателем суда в Гамбурге, Беньо являлся префектом, затем министром в королевстве Вестфальском, Проспер де Барант также занимал должность префекта[64]64
  Бутенко В.А. Указ. соч. С. 326.


[Закрыть].

Почему группа получила название «доктринеров»? Существует несколько версий происхождения этого термина. По мнению В.А. Бутенко, он вошел в обиход практически одновременно с окончательным оформлением кружка, так как и де Брой, и Пакье свидетельствуют, что в 1817 г. они еще не имели этого названия. Газета «Французская Минерва», орган группы «независимых», то есть либералов левого толка (лидерами «независимых» были Б. Констан, Ж. Лаффит, Ж.-М. де Лафайет), объясняла происхождение названия следующим образом: члены кружка считали необходимым для каждого правильного государства признание некоторых принципов или доктрин. В соответствии с другой версией, название «доктринеры» случайно вырвалось из уст одного роялистского депутата во время парламентских дебатов. Один из биографов Гизо, особенно недоброжелательный к нему лично, и к доктринерам вообще, так объяснял происхождение этого слова. Однажды старый экзекутор Палаты депутатов сказал: «Вы видите перед собой творца этого слова. Да, «доктринер» – это не что иное, как прозвище, которое я дал когда-то Руайе-Коллару. Слово «доктрина» просто не сходило у него с языка: “Не верьте их пагубным доктринам! Какие гнусные доктрины!” и т. д. Когда он, бывало, наговорится вдоволь о чуждых доктринах, тотчас же примется проповедовать свои собственные. Однажды я не вытерпел и сказал одному из моих товарищей: «Он все еще не кончил доктринерствовать? Экой мерзкий доктринер!»[65]65
  Гизо и его записки // Отечественные записки. 1858. Т. 119. 550–551.


[Закрыть]. Политический деятель тех лет Дювержье де Горанн утверждал, что

Руайе-Коллар получил прозвище «доктринера» еще в 1816 г., и этот термин впоследствии распространился на всю группу его единомышленников. В любом случае, участники этого течения получили наименование «доктринеров» за пристрастие к наукообразной форме изложения своих речей.

Что касается доктрины, то, по мнению ряда исследователей, у них как раз не было неизменной доктрины, и в политической жизни они были оппортунистами. Например, французский исследователь Жан-Жак Шевалье полагает, что доктрина конституционных роялистов заключалась как раз в том, в том, чтобы не иметь никакой доктрины. Единственный принцип, который они признавали – это не признавать никакого принципа. Доктринеры полагали, что нет худшего рабства, чем не иметь возможности выбора. По мнению другого французского историка, Д. Бажж, доктринеры не имели и не создали собственной школы, как не имели и руководителя[66]66
  Bagge D. Op. cit. Р. 99.


[Закрыть]. Исторически они были оппортунистами и стремились к достижению власти; в политическом плане для них была характерна идея равновесия властей в условиях свободы; в социальном – идея господства «среднего класса» как стержня нации[67]67
  Ibid. Р. 100.


[Закрыть].

Тем не менее постоянная склонность, особенно Руайе-Коллара и Гизо, разбирать каждый вопрос с отвлеченно-философской точки зрения, ставить его непременно на принципиальную почву и высказывать свое заключение догматично авторитарным тоном делает название «доктринеры» очень подходящим для них[68]68
  Бутенко В.А.Ушз. соч. С. 325–326.


[Закрыть].

Доктринеры представляли наиболее умеренное направление французского либерализма. Французский исследователь Анри Туесе назвал их «авторитарными либералами», защищавшими принципы твердой власти[69]69
  Лависс Э., Рамбо А. История XIX века. Изд. второе. Т. 3. М., 1938. С. 93.


[Закрыть], а современный отечественный исследователь Е. В. Киселева, также подчеркивая умеренный характер политических воззрений доктринеров, называет их программу «либерально-консервативной»[70]70
  Франция в период реставрации Бурбонов. Июльская революция 1830 года // История Европы. Т. 5. М., 2000. С. 195.


[Закрыть].

Своей основной задачей они считали примирение старой и новой Франции, поиск эффективного синтеза идей конституционализма и роялизма. Программным документом доктринеров в известной мере можно считать работу Гизо «О представительном правлении и о современном состоянии Франции», написанную им в 1816 г. Гизо так писал о целях и задачах группы доктринеров в своих «Мемуарах»: «Для борьбы с роялистской партией и из самых недр ее образовалась вскоре оппозиция, умевшая быть одновременно и монархической, и народной, ибо она защищала от нападок роялистской партии престол, оскорбляя его одновременно своей смелостью, и страну, которую она сильно тревожила. Эта оппозиция, после долгой и упорной борьбы, опираясь на королевскую власть и симпатии в обществе, мало-помалу приобретала большинство в палате и становилась опорой правительства»[71]71
  Guizot F. Mémoires… V. 1. P. 115.


[Закрыть].

Доктринеры имели свои периодические органы: «Философские, политические и литературные архивы», «Глоб», «Ревю франсез». Они пытались на страницах этих журналов дать критический анализ принципов философии просвещения и создать новую научную и политическую теорию.

Конституционная Хартия 1814 г. являлась для доктринеров и Гизо залогом стабильности и прочности новой французской государственности. Гизо и Руайе-Коллар приняли непосредственное участие в разработке основных положений Хартии. По их замыслу, она должна была явиться оплотом против возвращения к Старому порядку и гарантировать правильное функционирование институтов конституционной монархии. Опасаясь возможного повторения социальных катаклизмов, которые только что пережила Франция, доктринеры выступали за умеренный, компромиссный характер нового законодательного акта. Они очень высоко оценивали значение Хартии для дальнейшего развития Франции. Так, по мнению Руайе-Коллара, Хартия явилась лучшей страницей французской истории, сочетая в себе принципы легитимности и свободы[72]72
  Бутенко В.A. Указ. соч. С. 335.


[Закрыть].

Смысл Хартии и установленного ею порядка подробно разбирался на страницах полупериодического журнала доктринеров «Философские, политические и литературные архивы», который стал появляться с середины 1817 г., раз в два-три месяца. Наиболее активное участие в работе этого издания принимал Гизо, отмечавший без ложной скромности, что он был «душою всего предприятия»[73]73
  Guizot F. Mémoires… V.l. P. 199.


[Закрыть].

Во многом под влиянием идей Ш.-Л. Монтескье, доктринеры были сторонниками английских порядков, английской конституционной системы. Очень часто их обвиняли в слепом подражании английской политической системе, в том, что они пытались перенести ее на неподготовленную французскую почву. Так, русский публицист Е. М. Феоктистов писал, что «внимательное изучение английской истории, вместо того, чтобы показать им разницу между этой страной и их собственным отечеством, воспитало в них, напротив, мысли о поразительном их сходстве в политическом отношении. Они видели, как в XVII веке английское государство было потрясаемо целым рядом переворотов, результатом которых было не уничтожение какого-либо из государственных элементов, а напротив, примирение между ними посредством взаимных уступок, определения взаимных их прав и окончательного торжества конституции»[74]74
  Феоктистов E.M. Записки Гизо. Империя и Реставрация. С. 323–324.


[Закрыть]. Гизо писал: «В Англии… аристократические и демократические классы долго боролись за власть, но вследствие удачного взаимодействия и благоразумия они смогли договориться и объединиться… В этом политическом согласии различных классов, в гармонии их взаимных прав и взаимовлияния, Англия обрела внутренний мир, величие, стабильность и свободу»[75]75
  Guizot F. Mémoires… V. 1. P. 111.


[Закрыть].

Поэтому конституционный порядок во Франции, по мнению Гизо, мог утвердиться на тех же основах, что и в Великобритании, с той лишь разницей, что главная роль при новом государственном устройстве отводилась не аристократии, как в Англии, а среднему классу, то есть буржуазии. Сама же идея о гармоничном взаимодействии буржуазии, дворянства и духовенства – это сущность концепции доктринеров и самого Гизо. Он писал: «Что касается меня, я всегда был исполнен глубокого уважения к событиям и именам, прославленным в нашей истории, но, несмотря на приверженность свою к новым нравам, когда Людовик XVIII вступил во Францию с Хартией в руках, я не считал ни позором, ни унижением для себя пользоваться этими правами и защищать их, под владычеством старинной династии и в общей среде всех французов, знатных и незначительных… Уже в то время, хотя может быть, и не совсем ясно, я сознавал, что необходимо содействие всех просвещенных и независимых сословий, и старых, и новых, для спасения нашего отечества от попеременного деспотизма или анархии, что без этого мы никогда не будем пользоваться вместе и свободой, и порядком»[76]76
  Феоктистов Е.М. Записки Гизо. Империя и Реставрация. С. 325–326.


[Закрыть].

На обвинения в том, что он слепо копирует английскую модель, Гизо отвечал, что в первые годы Реставрации Англия его нисколько не интересовала, он тогда еще серьезно не занимался ни ее политическими институтами, ни ее историей: «Я жил среди общества, насквозь французского, очень сильно пропитанного настоящим французским духом»[77]77
  Guizot F. Mémoires… V. 1. P. 111.


[Закрыть].

Аналогичные идеи развивал и Руайе-Коллар, утверждавший, что правительство, созданное во Франции на основе конституционной Хартии, не было парламентским по английскому образцу: «В Англии инициатива сосредоточена в палате общин… у нас это право целиком в руках короля, который управляет независимо от палат»[78]78
  Lavergne L. Royer-Collar, orateur et politique // Revue des Deux Mondes. T. 35. Sept.-oct. 1861. P. 572.


[Закрыть]. Отмечая различия исторического развития Франции и Великобритании, он подчеркивал: «Если вы хотите учредить английское правительство на основе нашей французской Хартии, дайте нам английское устройство, нравственное и физическое, сделайте так, чтобы история Англии была нашей!..»[79]79
  Ibidem.


[Закрыть]

В октябре 1816 г. Людовик XVIII решился распустить «бесподобную палату» с преобладающим влиянием ультрароялистов и взял более либеральный курс. С этого времени и вплоть до 1820 г. доктринеры были в тесном контакте с правительством и последовательно поддерживали министерства Ришелье, Дессоля и Деказа. Но, как верно отмечал В. А. Бутенко, их нельзя было назвать ни правящей, ни правительственной партией. Доктринеры всегда оставались независимыми сотрудниками, готовыми поддержать правительство только в том случае, если его политика будет соответствовать их собственной[80]80
  Бутенко В.A. Указ. соч. С. 363.


[Закрыть].

До 1817 г. доктринеры не примыкали ни к одной политической организации, и ограничивались участием в парламентских обсуждениях без всякого предварительного соглашения со своими политическими единомышленниками. Во многом это было связано с замкнутым характером группы, что вызывало недовольство даже тех, кто был близок к ним по своим политическим взглядам. Роялисты, для которых доктринеры предполагали сохранить часть их прав, относились к ним враждебно, поскольку они не хотели мириться с новым общественным устройством, а доктринеры, несмотря на свою умеренность, казались им людьми, зараженными новыми опасными идеями. Группа «независимых» также относилась к ним враждебно, по причине того, что доктринеры не отказывались от дореволюционной французской истории и пытались примирить старое и новое общество. Только после раскола министерского центра, к концу 1818 г. доктринеры были в постоянном контакте с представителями левого центра и фактически стали лидерами этого течения[81]81
  Там же. С. 356.


[Закрыть]. Сам же Гизо уверял в «Мемуарах», будто доктринеры пользовались уважением как справа, так и слева именно за их умеренную позицию.

Программа конкретных политических действий, предлагаемых доктринерами, также была весьма умеренной и сводилась к следующему: они выступали за издание избирательного закона, который передавал бы руководящую роль на выборах представителям «среднего класса»; реорганизацию армии на демократической основе; свободу печати, обещанной Хартией; преобразование суда присяжных с тем, чтобы ему была предоставлена большая независимость; введение в департаментах местного самоуправления, в целях смягчения чрезмерной централизации, установленной Наполеоном. Доктринеры считали, что эту программу преобразований должно осуществить правительство, а они будут его поддерживать до тех пор, пока оно будет следовать намеченному пути.

Главное достижение, реализованное доктринерами в это время – это принятие избирательного закона. Реформирование избирательной системы являлось одним из сложнейших вопросов, стоявшим перед правительствами Реставрации. Дело в том, что Конституционная Хартия 1814 г. установила высокий имущественный и возрастной ценз: избирательным правом обладали французы, достигшие тридцати лет и платящие не менее трехсот франков прямых налогов в год. Для того чтобы быть избранным в палату депутатов, необходимо было достичь сорока лет и платить не менее тысячи франков прямых налогов в год. В результате такой системы избирательное право получал очень ограниченный круг граждан, но само наличие выборного органа власти в бывшей абсолютной монархии означало установление представительной формы правления. В то же время система, установленная Хартией, была очень непрочной, и уже в 1815–1816 гг. во время деятельности «бесподобной палаты» развернулась острая борьба за реформу избирательного права, установленного Хартией. Правительство, возглавляемое Ш.-М. Талейраном (6 июля – 24 сентября 1815 г.), в своем проекте пыталось уменьшить число избирателей и обеспечить преобладающее влияние правительства в избирательных коллегиях; крайние роялисты требовали понижения избирательного ценза с 300 до 50 франков, что увеличило бы число избирателей до двух миллионов человек. Доктринеры поддерживали проект министерства, поскольку в условиях господства ультрароялистов они выступали за сильную королевскую власть, отводя палате депутатов только чисто совещательную роль. Однако этот законопроект не был реализован, поскольку ордонансом от 5 сентября 1816 г. «бесподобная палата» была распущена[82]82
  Лависс Э., Рамбо А. Указ. соч. Т. 3. С. 101.


[Закрыть].

После 5 сентября 1816 г. обновленный кабинет герцога Ришелье (министерство 24 сентября 1815 – 29 декабря 1818 г.) вернулся к обсуждению законопроекта о реформе избирательного права, в основу которого был положен законопроект, предложенный Руайе-Колларом. Он настаивал на предоставлении избирательного права всем лицам, соответствующим имущественному цензу и на признании прямых, а не двухстепенных выборов. В обсуждении законопроекта принимали участие Руайе-Коллар, Гизо, Барант. Под влиянием Руайе-Коллара было установлено, что выборы будут происходить только в главных городах департаментов. Это создавало благоприятное положение для городского населения и соответствовало желанию доктринеров передать руководящую роль на выборах представителям «среднего класса». По окончании обсуждения Гизо по поручению министра внутренних дел Лэне подготовил для него речь, которую тот должен был произнести в палате при внесении законопроекта, а сам опубликовал в «Le Moniteur universel» несколько статей в качестве комментариев к новому закону. К сожалению, авторство Гизо установить очень сложно, поскольку в то время статьи были анонимными. При обсуждении законопроекта в Палате депутатов именно доктринеры защищали его от нападок ультрароялистов.

Законопроект был принят ста тридцатью двумя голосами против ста в Палате депутатов, и большинством в 17 голосов в Палате пэров, и вошел в историю как закон 5 января 1817 г. Избирательное право получали французы, достигшие тридцати лет и платившие триста франков прямых налогов в год. Право быть избранными получали французы, достигшие сорока лет и платившие тысячу франков прямых налогов. Закон вводил прямую подачу голосов в главном городе каждого департамента. Ежегодно обновлялась одна пятая палаты депутатов. Таким образом, избирательное право получали 90 тыс. человек[83]83
  Прямая подача голосов в главном городе округа сводила почти на нет то исключительное влияние крупных землевладельцев и сельского дворянства, которым они пользовались в окружных коллегиях при двухстепенных выборах. Но избиратели, платившие 300 франков прямых налогов, оказались более либеральными, чем предполагали министр внутренних дел Лэне и доктринеры: в палате депутатов увеличилось число представителей партии независимых: в 1817 г. они составляли 25 человек, в 1818-45, в 1819-90. См.: Лависс Э., Рамбо А. Указ. соч. Т. 3. С. 104.


[Закрыть].

Гизо высоко оценивал значение этого закона: «Если избирательная система 1817 г. погибла в бурях 1848 г., все-таки страна была обязана ей тридцатью годами свободного и спокойного правительства, которое было одновременно сильным и в то же время под серьезным контролем, и за весь этот период среди господства различных партий и революционных потрясений, этой системы было достаточно для сохранения мира, для общественного процветания, для уважения всех законных прав». Он отмечал, что основная задача этого закона заключалась в том, чтобы «…положить конец революционной эпохе и утвердить конституционный порядок»[84]84
  Guizot F. Mémoires… V. P. 166.


[Закрыть]. Как и Руайе-Коллар, Гизо полагал, что введение в то время всеобщего избирательного права было бы крайне опасным для общественной стабильности: «В то время всеобщее избирательное право было еще во Франции только орудием разрушения или обольщения: разрушения, когда оно предоставляло всю политическую власть в руки толпы, обольщения, когда оно использовалось для уничтожения политической свободы в пользу неограниченной власти, сохраняя только видимость права и призрачное участие народа. Выйти из этой череды то насилия, то обмана, ввести политическую власть в ту сферу, где свободно и независимо господствуют конституционные интересы общества, и упрочить тем самым посредством прямого избрания депутатов открытое и сильное влияние на правительство – вот чего хотели достичь авторы этого закона, ни больше, ни меньше»[85]85
  Ibid. P. 166–167.


[Закрыть].

Как видим, доктринеры пытались избежать крайностей, занять умеренную позицию между ультрароялистами, считавшими, что избирательным правом должны обладать 15–20 тыс. избирателей, и левыми либералами, требовавшими установления всеобщего избирательного права[86]86
  Lavergne L. Ор. ск. Р. 576.


[Закрыть].

Однако период активного сотрудничества доктринеров с правительством был недолгим. Королевская власть не желала идти так далеко, как того хотели конституционные роялисты. После убийства 13 февраля 1820 г. герцога Ш.-Ф. Беррийского, второго сына графа д’ Артуа, будущего короля Карла X, и падения министерства Деказа во Франции наступил период реакции.

Перемены в правительственном курсе отразились самым непосредственным образом на карьере Гизо: он был отстранен от своих должностей, вступает в ряды оппозиции правительству и возвращается к преподавательской деятельности на Факульте де летр Сорбонны. Этим же временем датируется и начало нового этапа в развитии идеологии доктринеров. Именно Гизо, а не Руайе-Коллар, отныне – их главный теоретик. Если Руайе-Коллар, как, впрочем, и Гизо, прежде выступали за идею сильной королевской власти в качестве противовеса ультрароялистам, то теперь, когда правительство само перешло к реакционным мерам, Гизо выступает убежденным защитником парламентаризма, идеи сильной власти парламента.

7 декабря 1820 г. Гизо начал читать курс лекций, посвященный истории цивилизации в Европе от падения Римской империи до начала 1789 г., из которого впоследствии была составлена «История происхождения представительного правления», опубликованная спустя тридцать лет, в 1851 г. Лекции Гизо имели блестящий успех и стали важным событием не только в научной, но и в общественно-политической жизни Франции, хотя он всячески подчеркивал свое стремление отгородиться от любых аналогий с современной политикой. Впоследствии он так отзывался о специфике своего курса:

«Я отбросил в своем курсе все, что могло бы иметь намек на тогдашние обстоятельства, на систему и образ действий правительства. Я строго заключился в сферу общих идей и воспрещал себе всякие нападки, всякие намеки на события и на борьбу, происходившие в то время»[87]87
  Феоктистов Е.М. Записки Гизо. Империя и Реставрация. С. 362.


[Закрыть]. Однако абстрагироваться от текущей политики было сложно, и политическое кредо Гизо, те политические принципы, которые он отстаивал, не могли не найти отражения в его лекциях.

В умеренно-либеральном журнале «Русский вестник», выступавшем в защиту конституционно-монархических принципов, давалась следующая характеристика лекционного курса Гизо: «…На всем преподавании Гизо, совершенно от него независимо, отразился его политический образ мыслей. Прежде чем смотреть на Гизо как на ученого деятеля, надо видеть в нем человека политического; его лекции не были только плодом спокойного изучения предмета в прошлом, безо всякого отношения к настоящему. Гизо – сторонник конституционного правления; он служил ему делом, в правительственной сфере; когда она была ему закрыта, он перенес свои убеждения на кафедру и продолжал им служить научным образом». В «Русском вестнике» обоснованно формулировалась и основная идея курса: «…доказать, что конституционный образ правления вытекал естественно из всего предшествующего исторического развития Франции»[88]88
  Там же.


[Закрыть].

А вот как сам Гизо объяснял задачи своего курса: «Я избрал предметом своего курса историю древних политических учреждений христианской Европы и происхождение представительного правления в разных государствах, где оно было испробовано с успехом или без успеха. Таким образом, я близко касался поразительных затруднений той современной политики, от которой я решился держаться вдали, но вместе с тем, предмет этот давал мне случай стремиться путем науки к двойной цели, которую я имел в виду, то есть разрушать революционные теории и привлекать интерес и уважение к прошедшим судьбам Франции». Кроме того, являясь убежденным сторонником компромисса между старой, дореволюционной Францией, и новым, постреволюционным обществом, Гизо стремился показать необходимость опоры на традиции, использования богатейшего опыта, накопленного французской цивилизацией:

«Мне хотелось возобновить старую Францию в памяти и в понимании новых поколений, ибо было бы столь же бессмысленно, сколько и несправедливо презирать наших отцов в ту минуту, когда мы сами, много заблуждаясь в свою очередь, делали шаг на том пути, по которому они шли в продолжении стольких столетий. Я был в одно и то же время либерал и антиреволюционер, предан основным началам нового французского общества и исполнен уважения к старой Франции»[89]89
  Там же. С. 363–364.


[Закрыть].

По его глубокому убеждению, было ошибочно противопоставлять Францию Старого порядка и Францию постреволюционную, и рассматривать революцию как некий водораздел между ними. Считая революцию конца XVIII века высшим этапом в развитии французской цивилизации, Гизо подчеркивал ее теснейшую взаимосвязь с предшествующей и последующей историей страны. Эта идея пронизывала весь его лекционный курс: «…Во мне было убеждение, что наши предшественники 1789 г. слишком мало ценили старую Францию, ее общественные элементы, предания, нравы, и что для прочного утверждения свободы надлежало обращать больше внимания на прошедшее»[90]90
  Там же. С. 367.


[Закрыть].

Однако лекционный курс Гизо был воспринят властями как излишне либеральный. 12 октября 1822 г. он был запрещен, а Гизо лишен кафедры и должности в Государственном совете.

Отстраненный от дел, он погружается в исторические исследования. В 1823 г. издает огромные собрания материалов: «Собрание мемуаров по истории Франции» (31 том) и «Собрание мемуаров по истории Английской революции» (26 томов), публикует знаменитую книгу Мабли «Наблюдения о французской истории», добавив к ней четвертую часть «Опыты по французской истории».

В эти же годы Гизо пристально изучает историю Великобритании. Он отмечал в своих «Мемуарах»: «При внимательном сравнении исторического и общественного развития Франции и Англии, не знаешь, чему более удивляться, сходству или различию этих двух стран. Никогда две нации, чуждые и по происхождению, и по многим условиям, не были так тесно соединены в своих судьбах и не оказывали, одна на другую, то войнами, то мирными сношениями, такого постоянного влияния. Поверхностно, следовательно, и ошибочно думают те, кто считает французское и английское общество столь враждебными между собой, что они не могут заимствовать друг у друга политических примеров, иначе как под условием пустого и бесплодного подражания. Даже долгая борьба не была в состоянии разрушить ту явную или тайную связь, которая существует между ними»[91]91
  Там же. С. 365–366.


[Закрыть]. Как видим, Гизо признавал как значительные различия, так и элементы сходства в английской и французской системах. В то же время, он признавал ошибки, допущенные доктринерами, отмечая, что «…мы иногда слишком поспешно и слишком безусловно заимствовали от Англии. Мы не обращали достаточного внимания на характер и особенные условия французского общества»[92]92
  Там же.


[Закрыть].