Текст книги "Журавль в клетке"

– Перестань, – негромко сказала Маша, – потом стыдно будет.

– Пото-ом… – ухмыльнулся Соломатько. – Потом мне стыдно не бывает. Скучно – да. Бывает даже противно. Но вот чтобы стыдно… Ты недооцениваешь меня, девочка.

– Я тебе говорю, – тверже повторила Маша, – потом тебе будет очень плохо и стыдно, заткнись. И не писай на ошейник, который мне жених подарил.

– Жени-их! – Соломатько искоса посмотрел на раскрасневшуюся от мороза и волнения Машу и ничего не сказал. – Жаль, а я сам хотел на тебе… гм… ну то есть в плане…

– В плане секса, – кивнула Маша. – Это было понятно с самого начала. Идемте, а то вы все себе простудите. – Она неожиданно для себя самой снова перешла с ним на «вы». И это почему-то подействовало на Соломатька.

***

Ошейник Маша на самом деле одолжила у нашего соседа Славика, которому одна из бывших жен, хозяйка магазина собачьих принадлежностей, при разводе оставила из всей мебели кучу роскошных ошейников для агрессивных собак крупных пород и дюжину массажных щеток с антиблошиным эффектом. Щетки эти Славик дарит своим друзьям на праздники, а ошейники почти все отдал соседу наверху, зная о его особых сексуальных пристрастиях благодаря отличной вертикальной слышимости в нашем доме.

Маша прихватила у Славика еще и оригинальный темно-синий поводок, металлический, с удобной гибкой ручкой. Поводок мгновенно сворачивался до двадцати сантиметров и так же молниеносно выстреливал вперед, когда бегущее впереди существо внезапно прибавляло ходу. Сейчас Маша прицепила поводок к ошейнику на руках Соломатька и велела ему идти к дому. Он только покачал головой:

– Совсем не доверяешь, да? Вообще-то правильно. Где твой обрез-то, кстати, в сумке? Не выстрелит случайно? А то смотри, греха не оберемся. Может, лучше все-таки полюбовно, как ты выражаешься, в плане… гм… секса…

– Не лучше, – покривилась Маша. – Сразу видно, Игорь Евлампиевич, что вы на целое поколение старше меня.

– Это почему же? – обиделся Соломатько.

Маша хмыкнула:

– Да потому что ваше поколение матом даже стихи пишет, а слово «секс» выговаривает шепотом.

Соломатько засмеялся:

– Ну вот, получил. Слушай, девочка моя, а ведь ты так и не сказала, чего от меня хочешь и зачем ты, такая милая интеллигентная девочка, носишь в сумке обрез. Ты ведь не для меня его приготовила, а, малышка? – Он приостановился и попытался обернуться к Маше.

Маша подтянула поводок, и шипы неприятно напомнили Соломатьку, что игра сегодня идет по каким-то уж очень чудным правилам. По занесенным снегом дорожкам было трудно идти, особенно Маше, в ее модельных ботинках с геометрическим каблуком, слитым с изогнутой платформой. Она приостановилась, чтобы половчее перелезть через очередной сугроб, и только тут заметила сбоку от дома маленький флигель. Соломатько, тоже вынужденный остановиться, проследил за ее взглядом и вдруг обрадовался:

– Слушай, пошли в сауну. Нагревается за полчаса. Пока пивка там, то да се… – Он опять не удержался от игривых ноток в голосе, но, увидев, как нахмурилась Маша, вздохнул. – Да ладно! Не хочешь, так не хочешь. Погреемся хотя бы. Мы уже сколько с тобой тут топчемся, а я для такого не одет, да и ты тоже. – Он внимательно посмотрел на Машину «шинельку». – А что это ты в демисезонном пальто, кстати? Слушай, а я ведь как-то об этом думал… Иностранные языки, музыкальная школа, костюмчик есть очень хороший, один на все случаи жизни, другой-то поплоше будет… Так ты же, наверное, из бедной семьи, да? Тебе нужны деньги? Ты… Ага! Ты хочешь, чтобы я дал тебе денег… Или нет… Может, ты хочешь, как это называется… продать меня моим собственным родственникам, богатым и щедрым? То есть выкуп за меня получить, а? Маша? – Он четко выговорил имя, как будто снова к чему-то прислушиваясь внутри себя. – Конечно. Ты Маша и есть, а никакая не Светлана. Так ты поэтому бумажку у меня отобрала, да? Или там еще что-то поинтереснее есть?

– Есть, – ответила Маша и подергала поводок. – Ладно, идемте в вашу баню или куда там вы меня звали.

Маша была рада, что не надо его вести в огромный дом, где она наверняка будет чувствовать себя не очень ловко. Соломатько же надеялся, что эта безусловно милая, но, как выяснилось, несколько странная девушка все-таки прекратит затянувшуюся игру.

Внутри просторного, обшитого тиковым деревом предбанника Соломатько удовлетворенно огляделся и с удовольствием вдохнул густой запах чуть отсыревшей древесины.

– Хорошо… вот если бы не ты, неизвестно когда бы еще сюда собрался. В смысле один, без компаний. Послушай-ка…

Он сел на стул с широким сиденьем, как будто предназначенным для двоих, и посмотрел на Машу, стоявшую у дверей и изо всех сил старавшуюся скрыть свою неуверенность.

– Послушай-ка, милая Маша… Ты мне по-прежнему нравишься. И… давай-ка так Если это не эротическая игра, которую ты придумала, чтобы ублажить человека, старше тебя на целое поколение, – очень жаль. Тогда говори, чего надо. Может, мы быстренько вопрос этот решим и перейдем к водным процедурам, а? Или все же к чему-нибудь еще более приятному, а? – Он замахал рукой в ответ на Машин протестующий взгляд-. – Да я тебя умоляю!.. Могу, кстати, открыть тебе маленький секрет. В любом случае, с работы ты уже уволена и тебе не удастся ничего растрепать моим идиотам-бодигардам, которые тебе больше подходят по возрасту. А секрет в том, что ты можешь ничего не бояться. Я не люблю насилия в этом деликатном деле, – сказал Соломатько, внимательно посмотрел на растерянную Машу и ухмыльнулся. – Вернее, не то, что совсем не люблю… вот если ты сейчас, скажем, подойдешь и кое-чем займешься, не развязывая мне рук… Маша перебила его:

– Господи, неужели вы ничего еще не поняли?

– А что тут понимать-то? Что ты девушка? Ну допустим. Так это быстро устранимый недостаток. Да и какая ты девушка, если столько мужиков, включая присутствующих, миллион раз в мыслях хотели и имели тебя. А чего это так раскраснелось-то поколение молодое? Слово «секс» они, видишь ли, спокойно произносят с трех лет. Ладно. Я так много говорить не привык, устаю от одностороннего общения. Давай, решай что-нибудь. Либо так, либо эдак. Кстати, сними эту гадость у меня с рук, ради Христа. Лучше обрез свой направь, если ты еще не оставила своих намерений. А я под прицелом закусочку организую… Открой холодильник, будь другом, посмотри, селедочка финская там осталась? С синей крышечкой банка, написано Abba. Ты и не знаешь, наверняка, это был такой ансамбль, когда я встречался с одной замечательной девушкой, которую я звал Машей, хотя у нее было совсем другое имя. Жаль, что в конце фигня вышла.

– А что у вас вышло в конце? – быстро спросила Маша.

– Слушай, Маша… гм… Все-таки какое хорошее у тебя имя… Ты полностью как – Мария, да? Ничего заковыристого? Не Марианна, надеюсь? Ну ладно, не говори. Ты знаешь, хочу сказать одну банальность. Вернее, это прозвучит банально, но на самом деле ощущение очень странное и… чудесное. Мне уже несколько раз казалось, что я тебя где-то встречал. Не может такого быть? – Он посмотрел на упорно молчавшую Машу и сам ответил: – Конечно. Не может. Ты слишком молода.

Маша вдруг засмеялась:

– Просто я похожа на ваш идеал.

Соломатько даже присвистнул:

– Точно. Откуда ты знаешь? На утерянный идеал. Давно и окончательно утерянный. Некоторыми своими местами похожа. А других я еще просто не видел.

Маша вздохнула:

– Вы меня сбиваете.

А что ты хочешь делать-то? А, ну да, требовать за меня выкуп. В виде денег или каких-нибудь документов. Так? Раз молчишь и ничего не требуешь у меня лично. О-хо-хо! Оно, конечно, хорошо – быть богатым, но иногда это так подводит, особенно с красивыми девушками… Ладно. Возьми у меня в правом кармане телефон, позвони с моего номера, так вернее будет. Да положи ты свой обрез, ничего я тебе не сделаю. А вот если ты меня пристрелишь…

Маша подумала и положила обрез на стол. Потом подошла к Соломатьку и достала у него из кармана телефон.

– Ну что, убедилась? Неужели я буду с беззащитной девчонкой связываться, пусть даже вооруженной таким мощным самострелом! Еще не веришь? Тогда все у меня возьми. Вот достань портмоне из внутреннего кармана, там и денег достаточно, и карточка. Доставай, доставай, не тушуйся, я хочу, чтобы ты мне поверила. Так, теперь бери ключи. Вот, смотри, желтая связка – от квартиры, белая – от офиса, два длинных узких ключа – от дачи. Клади к себе в карман. Ну, а теперь поверила?

Маша неуверенно кивнула.

– Тогда, пожалуйста, развяжи мне руки. У меня, что уж там скрывать, м-м-м… легкий артрит, руки уже так болят, что я ничего, кроме ношпы с анальгином, больше и не хочу.

Маша нажала с двух сторон на выпуклое звено на ошейнике, и он расстегнулся.

– Ага, ясно, ларчик на раз-два-три открывался. – Соломатько потер запястья. – Жаль, не знал, дурак. Ладно. Не в обиде. Ой, ты смотри, как глубоко мне в руку шип-то вонзился! Надо хоть водкой промыть, что ли, а то нарывать будет… – Он протянул Маше левую руку.

Она чуть склонилась, чтобы посмотреть его рану, а он резко пригнул ее голову и рывком, повернув спиной, подтянул Машу к себе.

– Говори, теперь, коза, чего надо? Денег? Сколько? Зачем ко мне на работу пришла? Что узнать хотела? Для кого?

– Ни для кого, – тихо сказала Маша и сильно стукнула затылком об его лоб.

Соломатько инстинктивно откинулся назад, после чего Маша первый раз удачно применила прием, который никогда не получался у нее на школьном факультативе по самообороне, посещаемом по горячей маминой просьбе, – лягнула Соломатька, точно попав задником ботинка по его мужскому слабому месту. Он крякнул, изо всех сил швырнув ее вперед, на угол большого дубового стола. Маша пролетела мимо, лишь чуть задев об угол плечом, и все-таки упала на пол. Но тут же вскочила и успела схватить обрез.

– Я знала, что ты сволочь, но не такая же! – сказала Маша.

– Ну и откуда ты это знала? Ты сядь, поговорим все-таки, – совсем другим тоном заговорил Соломатько, увидев, что первый раунд им быстро и с позором проигран.

– Не буду я с тобой ни о чем разговаривать. И не вздумай больше меня трогать. Первый же потом пожалеешь.

– Слушай-ка, козочка, не темни, хватит уже, надоело. Что за тайны у тебя такие?

Маша поколебалась.

– Просто я… то есть… ты…

Соломатько опять сел на широкий стул и вздохнул, потирая пострадавшее место:

– Я да ты, ты да я – вместе дружная семья. Ну и чего дальше? Что-то вас, Сидоровых, не поймешь…

Услышав присказку про семью, Маша резко вздернула голову:

– Да иди ты к черту! Ничего я тебе говорить не буду. Я и не думала даже, что ты такой урод! Прочтешь все сам в бумажке, которую тебе подлизала твой, Вадик, принес. Я видела, как он около школы моей околачивался.

– А чем это Вадик тебе не угодил? Кроме того, что… м-м-м… по моей просьбе к тебе не приставал? – заинтересованно спросил Соломатько, чуть привставая.

– Сядь и сиди! Руки вытяни вперед и не валяй дурака. Не понравился! Да мне там у тебя никто и ничего не понравилось! Понятно?

Соломатько недоверчиво ухмыльнулся, а Маша, воспользовавшись его растерянностью, быстро подошла и накинула ему на руки предусмотрительно завязанную широкой петлей веревку. Затянув на запястьях крепкий узел, она так же ловко перекинула свободный конец на ноги и сказала:

– Наклонись и сам затяни узел. Я тебя жалеть не буду, имей в виду. У меня нет причин жалеть тебя.

Соломатько внимательно посмотрел на нее, ничего не говоря, только качая головой, и сделал то, что она велела.

– Ну вот и все, – проговорила Маша и, на секунду приостановившись на пороге, вышла, заперев обе двери сауны.

Дойдя до дома, она оглянулась. В широкое окно с высоко поднятыми жалюзи Маша увидела Соломатько, сидящего в той же позе, в которой она его оставила. Но, приглядевшись, заметила у него листок бумаги, который он неловко держал завязанными руками.

«Соломатько Мария Игоревна, 1991 г. р. Отец… Мать…» – перечитывал в это время Соломатько снова и снова первую строчку записки, которая провалялась у него в кармане все это время. В том числе тогда, когда он предлагал Маше… Валялась – и ведь не задымилась в кармане! И не прожгла ему бок и все остальное, все его срамные места, помешавшие интуиции, вяло теребившей его эти две недели и нечто невнятное нашептывающей про милую и расчудесную, явно что-то скрывающую девушку! Соломатько посмотрел в окно и увидел Машу, стоявшую у дома и смотревшую в его сторону.

С большим трудом встав, он подошел к окну, споткнувшись связанными ногами о загнувшийся край круглого коврика из ламы. Поднял руки над головой и помахал ими Маше, как мог. Маша в ответ тоже подняла руку и неуверенно помахала в ответ. Тогда Соломатько протянул к ней бумажку и пошевелил ей. После чего показал на Машу и высоко поднял большие пальцы обеих рук Маша окончательно смутилась, быстро отвернулась и на связке ключей, которую дал ей Соломатько, стала подбирать ключ от входной двери.

***

Войдя в дом, она поставила сумку на пол и осмотрелась. Несколько секунд колебалась, по какому телефону звонить – по дачному аппарату, который стоял сейчас перед ней на столике с высокими круглыми ножками, или по своему мобильному. Потом Маша вспомнила про сотовый Соломатька, недавно перекочевавший в ее карман, достала его и решительно набрала номер, который выучила наизусть.

– Алё-о… – Приятный женский голос ответил так, будто его обладательница только и ждала, что позвонит такая замечательная девушка.

– А можно Игоря? – спросила Маша.

– Его нет, – ответили ей так же приветливо.

– И не будет, – продолжила Маша, волей-неволей впадая в интонацию собеседницы.

– Что-что? Извините, не поняла вас.

– Не будет Игоря, потому что он сидит сейчас связанный… – Маша чуть было не сказала «в бане», – и ждет, чтобы за него выкуп заплатили.

– Да-а? – удивленно протянула обладательница приятного голоса. – Это кому же?

– Мне.

– А вы, простите, кто? – Машина собеседница, похоже, улыбалась.

– Так я вам и сказала! – Маша начала теряться от ее спокойного, все такого же приветливого и неторопливого тона.

– Ну вот когда скажете, тогда и выкуп получите.

Та положила трубку, а Маша посидела несколько минут, подумала и позвонила еще раз. По уверенному и взрослому тону собеседницы Маша догадалась, что это и есть жена Соломатька.

– Наверно, вы не поняли. Вы не увидите своего Игоря, пока не заплатите за него выкуп.

– Я же тебе ответила! – удивилась жена Игоря. – Ты ничего не получишь, пока не скажешь, кто ты.

***

Когда Маша дошла в своем рассказе до этого места, я уже не знала, что мне делать – плакать, смеяться, ругать ее или жалеть.

– Ну и что же ты? – вздохнула я, решив дослушать до конца, а потом уже воспитывать.

– Ничего, – Маша явно была недовольна и собой, и моей реакцией. – Такого я ни в одном фильме не видела. Кто же спрашивает у похитителя: «А кто ты?» Ерунда какая-то.

– Приблизительно такая же, как и вся твоя затея, – аккуратно заметила я, предусмотрительно взяв Машу за локоть.

– Почему это? – вырвалась она. – Ничего не ерунда! Ты еще увидишь!

– Ты мне можешь хотя бы сказать, зачем тебе это надо? Тебе что, денег не хватает? У тебя есть какие-то потребности, о которых я не знаю? И сколько, кстати, ты собираешься получить за своего папашу?

– Да всего пятьдесят тысяч! – Маша легко махнула рукой.

Я опрометчиво рассмеялась:

– На «Геленваген» с сигнальными огнями поверху для поездок на сафари тебе явно не хватит, – и тут же перехватила Машин растерянный взгляд. – Ладно, я поняла. Ты купишь хорошую, но подержанную машину. «Джип б/у в отличном состоянии, только что с кладбища автотранспорта под городом Дрезденом, возврату и ремонту не подлежит.»

– Мама…

Я не очень точно чувствовала причину Машиной неуверенности и поэтому прекратила попытки развеселить ее.

– Хорошо, а если я откажусь участвовать в твоем мероприятии? Возьму и… просто выпущу папаню?

– А ты уверена, что он не заявит на нас в милицию?

Я вспомнила скрытного, мстительного Соломатька и призадумалась, потом честно ответила:

– Не знаю.

– Вот видишь. А я зато знаю, что для них это вообще не деньги. Я навела справки. Так что пусть выкладывают за любимого мужа и отца.

– И что ты будешь делать с деньгами? Кроме покупки джипа, разумеется. С ним-то понятно. Тайная детская мечта. А еще? Деньги же наверняка останутся. Купишь себе комнатку в Подольске для личной жизни? Или уедешь на все лето в Венецию? – Я начала снова нервничать, потому что все надеялась, что после первого же серьезного разговора Маша поймет весь идиотизм своего замысла, мы отпустим Соломатька подобру-поздорову и уберемся сами. – А кстати, ты уверена, что он не заявит в милицию после всего?

– Мам! – страшно обрадовалась Маша. – Я же тебе забыла рассказать последний пункт плана! Я с него расписку возьму. Что он эти деньги просто заплатил нам. Сам, за… некоторые поручения.

– Хороши же поручения, за которые платят пятьдесят тысяч долларов! Ладно, – я поняла, что пока подхода к Маше не нашла. – Так зачем тебе все же такие деньги?

– Чтобы… чтобы понять… – Маша быстро посмотрела на меня и отвела глаза.

– Понять?! Понять что?

– Да нет. Это я так. Я катер хочу купить, к примеру. И хороший рояль. И… и еще там всякое… Тебе новый ноутбук, кстати…

Ясно. Значит, я родила и вырастила уродку, – я сделала вид, что не заметила, как вначале Маша проговорилась о чем-то, видимо, очень важном для нее. – Уродку, которая хочет вытрясти родного отца, чтобы купить катер и еще «там всякое». Мне, кстати, новый ноутбук не нужен, я бы его давно как-нибудь купила, если бы хотела. А насчет катера – тут ты уж слишком замахнулась. Не хватит даже на подержанный. Так что определись все же с потребностями. Или требуй больше. Раз ты у меня такая…

– Ладно! Думай что хочешь, – Маша нарочито равнодушно пожала плечами и притворно зевнула. – Сейчас бы поспать, правда? – Она потерла для верности один глаз внутренней стороной ладошки, как делал ее отец, и, вероятно, делает до сих пор, но она-то этого никогда не видела. – А ты спать не хочешь? – спросила она и, не дождавшись моего ответа, встала, потянулась, а потом как бы между прочим заметила: – Вообще хорошо бы сходить посмотреть, что там делает наш заложник.

– Сходи-сходи, – так же легко согласилась я и наклонилась к стоящей на полу дорожной сумке, которую она привезла с собой, и стала в ней разбираться.

Слыша, что Маша не уходит, я подняла на нее глаза.

– Ну, что же ты? И, между прочим, не собираешься же ты здесь ночевать?

– Почему нет?

– А почему – да, Маша?! Нам, что, в пять утра надо будет вставать завтра, чтобы успеть на работу и в школу?

Я сдала зачеты по музлитературе и по композиции заранее, теперь у меня до четвертого января выходной. И у тебя тоже выходной. Точнее – бюллетень по уходу за ребенком. А у него, то есть у меня, сотрясение мозга средней тяжести, и справка уже есть из травмопункта, стоила пятнадцать долларов. Справка лежит у тебя на работе. Не волнуйся, эфира не будет, пустят июньскую передачу в записи.

Я ахнула и замерла с каким-то инструментом в руке, который только что вытащила из сумки.

– Пятьдесят девять, пятьдесят восемь, пятьдесят семь… Мам, давай присоединяйся, хором посчитаем для успокоения, а то ты перегреваешься… пятьдесят шесть… Да, и я забыла самое главное. Я позвонила Вадиму, начальнику Соломатькиной охраны. Но уже как дочь, понимаешь? Пятьдесят пять, пятьдесят четыре… и сказала, что папа просил его не беспокоить и ничего не говорить родственникам, которые обо мне не знают… Что он хочет со мной побыть вместе… пятьдесят три… насладиться отцовскими чувствами… сорок девять…

На сорока семи я присоединилась к Маше, мы досчитали до тридцати одного и замолчали. Я снова заглянула в сумку.

5
Встреча

В сумке лежали веревки, кое-какая одежда, обрез, пачка обдирных хлебцев и косметичка, из которой очень трогательно торчали бутылочки пустырника и «Белого Кензо», явно предназначавшиеся мне. Маша была во мне уверена, надеялась, что я всячески поддержу ее в этом предприятии, и при этом буду душиться и хвататься за сердце… Я по-прежнему держала в руке столярно-слесарный инструмент, названия которого никогда точно не знала, скорее всего стамеску или зубило. В жизни ни я, ни Маша не пользовались им дома. Я покрутила инструмент в руках и поинтересовалась:

– А это зачем?

Маша, уже стоявшая в дверях, пояснила:

– На всякий случай, мам. Хватит, вставай, все равно идти придется.

– Что значит «все равно»? Гм… А как ты поняла, интересно?

– А ты в зеркало несколько раз поглядывала, пока я тебе рассказывала. Пошли-пошли, ты отлично выглядишь.

Я кивнула:

– Ага, на все свои сто лет. Ты думаешь, меня это волнует?

– Думаю, что да, – улыбнулась Машка. – Раз ты так его когда-то любила, то сейчас, конечно, тебе важно, чтобы он увидел, что ты вовсе не старая калоша. Но он же наверняка смотрит твои передачи! Так что не переживай.

Мы вышли в сад. У крыльца флигеля, где сидел сейчас Соломатько, я придержала Машу за локоть:

– Ты знаешь, а я и правда волнуюсь. Но не из-за внешности – это все глупости. Просто я много лет представляла себе этот момент. Как я подведу тебя к нему и скажу: «Познакомься, дочка, вот это твой биологический отец».

– А все вышло по-другому, да, мам? Ничего, так даже интересней.

– Давай, может, покормим его, а, Машунь?

– Покормим. Послезавтра.

Я порадовалась, что провозглашенный бессердечной Машей трехдневный срок голодания немного сократился, и собралась уходить обратно.

– Ма-ам! – она укоризненно покачала головой и потянула меня за рукав. – Ну хотя бы посмотри на него.

– Да, да, конечно, – я сделала два шага к двери и снова остановилась. – Только… вот что я хотела у тебя сначала спросить… А деньги-то как, по-твоему, мы будем получать… то есть… Их, что, прямо сюда привезут?

– Ну зачем же! На Ярославский вокзал, в ячейку восемнадцать-сорок два.

– Машенька, ты моя глупая девочка… – я прижала к себе ее стриженную головку с трогательно ровным пробором, который она делала каждое утро, вопреки моде. – Ячейка восемнадцать-сорок два… И милиция со всех сторон в засаде, да?

Нет, – ответила мне Машенька. – Я все продумала. Точнее, я видела это в каком-то фильме, только там они не додумали. Я оденусь уборщицей, а ты туристкой. Ячейка находится в нижнем ряду, а ты будешь класть чемодан в верхний, над ней. А я как раз в это время отвлеку все засады. Сейчас расскажу – как, будешь очень смеяться. Я специально бабушкины панталоны взяла – помнишь, такие утепленные, которые она у нас хранит на случай внезапных холодов…

Я с энтузиазмом засмеялась:

– Отличная идея! Я тоже кое-что могу подсказать. Пойдем только в дом, что-то к ночи совсем заморозило.

– Мам… – Маша выразительно посмотрела на меня и поцеловала в действительно подмерзший нос. – Хватит трусить, все равно ведь придется познакомиться… ну то есть… повидаться. Чего ты боишься-то? Ты такая красавица сегодня…

– Хорошо, хорошо… – Мне стало совсем стыдно. Что это я на самом деле… – Кстати, а что мне ему сказать? Я имею в виду, кем представиться? – Я совсем запуталась, а Маша рассмеялась:

– Мам, это ведь он меня не знает, а тебя-то уж точно вспомнит! – Она посмотрела на меня и вздохнула. – Ну ладно! Давай я тебе еще расскажу про ячейки, а потом прорепетируем, как ты будешь с ним разговаривать. Идет?

– Идет, – обрадовалась я. – Только, может, пойдем на веранду, чайку горячего выпьем, а? Все как следует обсудим…

– Егоровна! Хватит там шептаться, заходи уже! – Мужской голос раздался где-то совсем близко.

Маша вздрогнула, а я закашлялась. Маша постучала меня по спине, приобняв, а потом тихо спросила:

– Это он кому, мам?

– Это он мне… – Мне стало очень жарко и душно, и как-то плохо в голове, тесно и горячо… Но я изо всех сил старалась, чтобы Маша ничего не почувствовала.

– Но ты же не Егоровна, а Евгеньевна… – Она с недоумением смотрела на меня, и мне пришлось объяснить:

– Просто он так меня звал – в шутку, в молодости.

– Егоровна! Все равно я выгляжу хуже, не тушуйся, заходи! Я как раз перехожу к селедочке. Хлопнешь водки со мной, за свидание. Резко дверь не открывай, а то я тут стою, подслушиваю.

Мы переглянулись с Машей, потом она взялась за мой локоть и подтолкнула меня вперед, прошептав в самое ухо:

– Иди первая, а то теперь и мне что-то страшновато.

Я кивнула и повернула ключ.

Соломатько уже отошел от дверей и сидел теперь на полу, прислонившись к большому низкому креслу, покрытому светлой шкурой.

– Ну проходи, проходи, давненько не видались, Светлана свет Егоровна…

Я видела, что легкий тон давался ему с трудом. Я видела, что Соломатько располнел. Я видела, что он по-прежнему хорош. Я видела, что передо мной сидит и улыбается через силу давно забытый и похороненный, не раз проклятый и непрошенный, живой, противный, наглый Соломатько.

– Ну а ты, стало быть, моя дочка Машенька. Да, Машенька? Что же ты мне сразу не сказала, еще там, в офисе? Чуть было под монастырь не подвела… Ты представляешь себе, Егоровна, – чуть было не влюбился в собственную дочь! Да только вот что-то все мешало и мешало, никак не мог понять – что. А теперь ясно. Я еще думал как-то, глядя на нее… Представляешь, Машенька, ты у меня сидела в кабинете, переводила что-то, а я смотрел на тебя и думал: «Ну не Нарцисс ли я настоящий? У девчонки же тип лица, совершенно как у меня: лоб, брови, нос, рот, подбородок, ножки…» Гм… прости, дочка, прости, Егоровна… но ляжечки у Машеньки и вправду семейные – кругленькие наверху, такие смешные и коленочки ровненькие, мои коленочки…

Я чувствовала себя очень странно. Меня даже стало подташнивать. Нет, мне не было противно или страшно. Мне было странно. Все происходящее никак не хотело укладываться у меня в голове, и, как обычно в таких случаях, мой слабоватый вестибулярный аппарат решил передохнуть и отключить мое сознание на некоторое время. Я вовремя спохватилась и несколько раз глубоко втянула носом воздух. В комнате, где сидел Соломатько, пахло елкой с огурцом – какой-нибудь «Аззаро» или «Рокко Барокко».

– Барбарис, – ответил мне Соломатько.

– Что?… – Я не могла сразу включиться в способ существования Игоря Соломатько. А иначе с ним никогда не получалось – только существовать в его ритме, желаниях, настроении, хандре, веселье…

– Ты носом крутишь, как ищейка. Это собака такая, Егоровна, не напрягайся. Я подушился красным «Барбарисом» сегодня утром, чтобы понравиться моей и твоей, Егоровна, дочке Машеньке. А вчера душился водичкой дедушки Жио, в просторечии «Аква Жио»… Менял каждый день одеколоны. А также портки, пинжаки… Потому что хотел, старый идиот, – он выдохнул, – фу-у-у… понравиться… Ну, я думаю, ты уже в курсе.

Я постаралась сосредоточиться на нем, а он довольно ловко встал на связанных ногах. Они были связаны чем-то, мне показалось, оранжевым с зелеными огоньками, но я не успела рассмотреть чем. Он пошатнулся, крякнул и попросил растерянную Машу:

– Доченька, усади мамашу на что-нибудь твердое, а то она собирается на некоторое время нас покинуть. Вот видишь, Егоровна, какой у нас с тобой опасный возраст. Чуть что – на свидание с вечностью, пока только временное. Ну как, не полегчало? – Он нес всю эту ахинею, а сам, с трудом дотянувшись до пластиковой бутылки с водой, лил теперь эту воду мне прямо на голову.

– Эй, ты что? – Я услышала свой голос, как мне показалось, бодрый и резкий.

– Мам, тебе плохо, да? – Испуганный голос Маши служил мне ориентиром в потемневшем пространстве. Я уцепилась за него и стала пробираться к свету. Что же там моя бедная Маша одна будет делать с возникшим словно из небытия Соломатьком, который, оказывается, «чуть не влюбился» в собственную дочь!

– Егоровна, завязывай тут… звуки всякие издавать… стонать и мычать! – Похоже, Соломатько тоже напугался не на шутку, потому что рука, которой он поливал меня водой, дрогнула, и все содержимое бутылки вылилась мне за шиворот свитера. – Вот видишь, какая ты эгоистка. Такой исторический момент подмочила, встречу на Эльбе, можно сказать!

Я вроде бы засмеялась, а Маша почему-то заплакала.

– Не плачь, Маша, – хотела сказать я, но не услышала собственного голоса.

Все остальное мне уже досказывала Маша через несколько часов. Я пришла в себя, открыла глаза и сразу уснула, прямо там, на мягком ковре в комнате, где Машка заперла Соломатька. Маша просидела со мной все эти несколько часов, держа меня за руку и, как говорит, ни на секунду не сомкнув глаз, – боялась, что я помру. А Соломатько мирно сопел рядом. Часа через два он проснулся, охая, перевернулся на другой бок, почесался (Маша развязала ему руки, когда он уснул), сказал Маше:

– Красивая у тебя мама была в молодости, Маша, – и, не дав ей возмутиться, удовлетворенно добавил: – А сейчас еще красивее. А ты совсем на нее не похожа, но тоже очень красивая. Ты – моя дочка, Маша!.. – И снова уснул.

***

Вот это был настоящий шок. Я не знала. Я не могла даже предположить, что Маша так похожа на Соломатька. Много лет назад я очень хотела забыть Соломатька, и все никак не могла. А потом как-то обнаружила, что уже совсем не думаю об этом. Попыталась вспомнить его когда-то ненаглядное лицо и – никак! Уже позже, когда я попыталась понять, как же это произошло, я открыла такой простой рецепт, что даже стыдно им делиться. Рецепт, как, расставшись с любимым, самым любимым человеком не по своей воле, не сойти с ума, не застрелиться и не прыгнуть в окошко.

Как-то поздно ночью, ложась спать, я смотрела на маленькую, беспомощную, сердитую во сне Машу, и вдруг мне пришла в голову такая простая и страшная мысль, что я вернулась на кухню, зажгла свет и посидела там немножко, чтобы не оставаться в темноте с этой мыслью. Если меня не станет – вдруг поняла я, – то Маша, может, и не пропадет, но будет несчастна, очень несчастна.

Я представила себе, как какие-то чужие люди берут ее за ручку, куда-то ведут, а маленькая Маша, еще не понимающая слов, покорно топает, озираясь в поисках меня. А меня нет – я умерла от любви к Соломатьку. Обычно Маша просыпается утром и с закрытыми глазами ищет меня, ищет теплое, сладкое молочко и, укладывая ножки мне на живот, сосет молоко и сладко досыпает вместе с мамой, большой и надежной. И вот однажды маленькая Маша просыпается, ищет меня, а я прыгнула в окно от любви к Соломатьку… Маша садится ночью в кровати, чуть покачиваясь, и отчаянно повторяет свое первое и самое важное слово-. «Амма! Амма!», а эта самая «амма» застрелилась из чего-нибудь оттого, что не справилась с роковыми страстями.

Никогда раньше я не понимала, что хочу жить долго. А уж с Соломатьком, без него, с кем-то другим или вдвоем с Машей – это детали, не меняющие сути. Жить! Какое там – из окошка…