Текст книги "Янтарные глаза одиночества"

2005 год

Поздравляю тебя, папа. Оказывается, уже почти год, как у меня есть брат. Надеюсь, что ты совершенно счастлив. Мы с мамой на днях встречались в кафе, и она сказала, что ты ведешь себя прекрасно. Даже предложил пока не разводиться. Я долго слушала ее рассказ и не могла понять, почему она так спокойно реагирует на то, что в твоей жизни появилась не только очередная любовница, но и ребенок. Но не понимала ровно до того момента, пока за наш столик не присел приятного вида мужчина с бородой, чем-то неуловимо похожий на геолога. Но он оказался никаким не геологом, а преподавателем по вокалу. Итак, мама влюбилась в учителя пения. Браво! После адвоката это, конечно, самая подходящая кандидатура, так сказать, для контраста. Я кажусь тебе жестокой, папа? Ну что делать, я же твоя дочь. У меня дела идут блестяще. Мы с Мариной разделили бизнес – она стала больше заниматься архитектурой, а я – декором. Теперь я владелица собственной дизайн-студии MISHA. Многие смеются, когда, придя на первую встречу, вместо некоего Миши видят меня. Так что имя, тобой придуманное, пригодилось и в достижении бизнес-целей. Но я знаю, как ты ко всему этому на самом деле относишься. Мне недавно передали твои слова: «Вместо того чтобы заниматься своим домом, она обслуживает чужих людей». Да, папа, ты прав. Своего дома у меня так и не появилось. А вот съемная квартира выглядит почти роскошно.

2006 год

Папа, я больше не хочу работать. Ты удивлен? Но я очень устала. Заказчики сводят меня с ума. А их сумасшедшие жены? Господи, все люди словно разом помешались на дизайне и вообразили, что сами отлично в нем разбираются. Думаю, что если бы они наняли декорировать дом, например, Филиппа Старка, то, послушав его ровно пять минут, начали командовать: «Значит, так, Филя, делать нужно вот что!» Особенно рьяно давала бы уроки мастерства жена хозяина дома. А с другой стороны, что ей еще делать, как не за собственные деньги давать мастер-класс звезде мирового масштаба?

Спасает меня только школа, которую мы открыли вместе с Мариной. Правда, и там все пропитано ложью. Это если сказать поэтично. А если попроще, то теория сильно расходится с практикой. Мы за немаленькие деньги учим всех этих восторженных девочек тому, как декорировать мир вокруг себя. Мы внушаем им, что нужно стремиться ко всему подлинному, что необходимо выбирать исключительно натуральные материалы. Но при этом отлично знаем, что как только они начнут выполнять реальные заказы, то столкнутся с тем, что все натуральное слишком непрочно и уязвимо. Настоящие деревянные полы чутко реагирует на влажность и рассыхаются – значит, надо выбирать практичный ламинат. Натуральные ткани легко мнутся и быстро выгорают – значит, да здравствует синтетика! И так можно продолжать до бесконечности! Так хочется, чтобы все было по-настоящему, но постоянно приходится идти на компромиссы. Кстати, папа, в моей личной жизни все происходит по такому же точно сценарию. Все знают, что в меня уже который год страстно влюблен архитектор Кирилл Высоковский. Я и сама в какой-то момент поверила в то, что эти чувства – настоящие. Увы. Понадобилась всего одна встреча на его территории и несколько бокалов шампанского, чтобы понять: дома Кирилл строит лучше всех в Москве, а вот отношения с женщиной ему не под силу. Правда, он обещал лечиться. От чего? От того, что ему в принципе никто не нужен – ни мужчины, не женщины? Для таких людей даже модное слово придумали – «асексуал». Это я рассказала, так сказать, о серьезных отношениях в моей жизни. А про сиюминутные приключения, которые есть в жизни любой молодой женщины, тебе слушать будет неинтересно. По жанру это обычный сериал, в котором один участник легко заменяется другим.

P. S. До сих пор не понимаю, как подобное именно со мной могло произойти? Я так долго стремилась к тому, чтобы доказать тебе, что я сама все могу, что я способна жить и без твоей помощи! И у меня получилось! Но вот странно, папа. Почему-то вместе с успехом пришла усталость. Я только сейчас поняла смысл фразы «победителей не судят». Зачем их судить, если они и так еле живы?

2007 год

Иногда я ужасно хочу тебе позвонить. Но, не поверишь, боюсь. Мама говорит, что при встречах она рассказывает тебе обо мне. Ты вежливо выслушиваешь. Но только и всего. Неужели ты не хочешь меня видеть? Наверное, дело не в этом. Просто мы с тобой за эти годы привыкли так жить – параллельно. Мама уверяет, что ты больше не обижаешься на меня. Но у тебя столько проблем! И с твоей барышней, и с ребенком. Барышня немного надоела, сына обожаешь. И совершенно не знаешь, как эту ситуацию «разрулить». Конечно, ты хочешь рубануть по привычке, то есть жестко настоять на своем. Но один раз ты уже так сделал. И обжегся. Ведь тебе даже в голову не могло прийти, что я просто соберу вещи и исчезну. Теперь я могу открыть тебе секрет – я ушла вовсе не из-за Никиты. Я не могла простить твоего тона и того, что ты меня выгоняешь. В тот момент для меня это было равносильно предательству. И одно дело, когда ты так поступал с бизнес-партнерами, с друзьями, с любовницами. В такие моменты я даже не сомневалась, что прав один человек на свете – ты. Но когда это коснулось меня, то я сорвалась. Но я скажу тебе честно – сейчас бы я так не поступила. Я бы сжала зубы и пережила твое внезапное предательство. Ведь его на самом деле так много в мире. Да что там много! Жизнь буквально пропитана предательством. И надо ценить те крошечные островки, куда по какой-то чудесной случайности оно не проникло. Но я, наивная дурочка, думала, что наша семья – это именно такой волшебный остров, на котором солнце светит круглый год и все друг друга любят. Извини за романтический бред. Сегодня открывали новый офис дизайн-бюро – роскошный, в центре города, в доме девятнадцатого века. Немного выпили шампанского с коллегами и партнерами. Все прошло на высшем уровне, тебе точно понравилось бы.

2008 год

Когда мне было семь лет, мы все вместе – ты, я и мама – ездили на Черное море. Боже, как давно это было! Но последнее время я почему-то очень часто вспоминаю одну сцену. Мы плыли на пароходе. Был прекрасный день. Светило солнце. Я сидела на палубе, крепко держась за поручень, и смотрела на воду. «Мишель, осторожно, не упади», – услышала я твой голос и обернулась. Ты, улыбаясь, шел ко мне. Я была поражена тем, что твои глаза, обычно ярко-голубые, стали прозрачными. Может быть, потому, что в них отражались перламутровые волны. И на меня вдруг нахлынуло ощущение безграничного счастья. «Папочка, у тебя глаза, как янтарики», – сказала я. «Глупая, – засмеялся ты. – Разве янтарь бывает голубого цвета? Вот поедем в Прибалтику, я куплю тебе янтарные бусы, и тогда ты узнаешь, что этот удивительный камень может иметь миллионы цветов и оттенков – почти от белого до темно-коричневого. Но только вот голубого янтаря не бывает».

Когда мне становится невыносимо одиноко, я всегда вспоминаю тот день. Интересно, хотя бы еще раз в жизни я услышу эти слова: «Осторожно, Мишель, не упади»? А так у меня все по-прежнему – много работаю, иногда ввязываюсь в короткие более или менее романтические приключения. Кстати, в Прибалтику мы с тобой почему-то так никогда вместе и не съездили. И я теперь думаю: а вдруг голубой янтарь все-таки существует? Только в очень ограниченном, или, как сейчас говорят, лимитированном количестве? И на всех его, увы, не хватает…

2009 год

Мне скоро тридцать. Пора подводить итоги. И я начну свое письмо с конца, с той фразы, которую должна была написать последней. Папа, я хочу с тобой помириться. Я не могу дальше жить вдали от тебя. Я все решила. Третьего сентября позвоню и скажу: «Прости меня, папа, за то, что меня не было рядом с тобой так долго, эти бесконечные десять лет. Прости, что я не познакомилась с твоей новой женой – милой, слишком современной девушкой. Прости за то, что я не была на крестинах своего брата. Он, наверное, забавный? Знаешь, раньше мне казалось, что десять лет – это так много. Что за эти годы столько всего произойдет! И что в тридцать лет у меня все будет по-другому. Во-первых, я выйду замуж. Во-вторых, рожу ребенка, может быть, даже не одного. В-третьих… Если честно, то именно это надо было писать первым пунктом. В общем, мне казалось, что к тридцати годам я стану известной художницей, и мои выставки пройдут по всему миру. Но сейчас я оглядываюсь назад и понимаю, подобную мечту за меня придумали другие люди: ты, мама, друзья, знакомые… Никто не сомневался, что с твоей помощью именно так все и будет. В крайнем случае я стану хозяйкой художественной галереи и буду продавать картины самых модных художников. Нет, про такой план никто вслух не говорил, но он подразумевался на тот случай, если мне вдруг надоест часами напролет стоять возле мольберта. Смешно… Я написала все это, перечитала и сама поняла – какая глупость! Никто не знает, что произойдет с ним не только через десять лет, но даже через десять секунд. Извини, папа, я должна заканчивать свое письмо. Впрочем, больше все равно писать нечего. В личной жизни все тоже самое – архитектор безуспешно лечится от равнодушия, случайные поклонники появляются и исчезают, секс-партнеры очень быстро превращаются в друзей. Правда, однажды мне показалось, что мужчина имеет все шансы на то, чтобы никогда не стать для меня просто еще одним «хорошим другом». Но очень быстро выяснилось, что я снова ошиблась. К тому же он женат. А подобная история не для меня. Да, ты всегда умел присвоить себе номер один, даже в жизни нескольких женщин одновременно. А мне в этом намечающемся сюжете сразу был присвоен второй номер. Так что, как говорится, без вариантов.

«Без вариантов…» Мишель терпеть не могла эту фразу и, когда слышала ее, всегда мысленно спорила: как это, нет вариантов? Она не привыкла сдаваться, а фраза эта означала только одно – капитуляцию. Впрочем, когда Мишель писала письмо ровно год назад, то не знала очень многого. Например, что следующего письма не будет, а своего настоящего отца она никогда не увидит. И это, действительно, без вариантов.

Глава 2

Москва. Несколько недель назад

– Мишель, у меня для тебя есть подарок. – Мама достала из сумочки и нерешительно протянула диск в черно-белой обложке, на которой ярко-красными буквами было написано «Светлана Воронина. Русские песни и романсы».

– Здорово! – кивнула Мишель и улыбнулась.

Это была ее обычная, дежурная реакция: чтобы ни произошло, надо дружелюбно улыбнуться и сказать именно это слово – «здорово». И взять таким нехитрым способом паузу на размышление и понять, как действительно стоит реагировать в сложившейся ситуации. Искренность никогда не может быть первой реакций – это правило Мишель твердо усвоила за прошедшие года. И оно касалось не только бизнеса, но даже отношений с родной матерью.

Как всегда, они встретились в кафе, пили чай и ждали, когда придет Борис, который должен отвезти Светлану Петровну на репетицию. Ведь сама она ни за что в жизни не смогла бы добраться до нужного ей места. При слове «метро» мама брезгливо морщилась, а при слове «такси» испуганно вздрагивала, а водить машину так и не научилась.

– Бо´рис говорит, что получилось неплохо, но со следующим диском надо бы побольше поработать, – сказала мама с такой важностью, как будто речь шла не об обычном диске, который вдруг после разрыва с мужем решила записать брошенная жена, а, по меньшей мере, о войне и мире. И ударение в имени Борис она почему-то сделала на первом слоге.

– Мам, а это очень дорого? – поинтересовалась Мишель.

Светлана Петровна неторопливо отставила чашку и задумалась, перебирая кольца на левой руке, каждое из которых Мишель помнила с детства. То, которое на безымянном пальце, с большим голубым топазом, отец подарил матери на день рождения. На среднем пальце сверкало кольцо из желтого золота – гладкое, как лента, в которую впаяны пять довольно крупных бриллиантов. Когда-то именно Мишель помогла матери его выбрать, настояв именно на таком неброском дизайне. Кажется, ей было тогда лет десять.

– Знаешь, Борис говорит, что сейчас все подорожало, но на подобные вещи денег жалеть нельзя. Я и так столько лет молчала… – наконец произнесла Светлана Петровна и жалобно улыбнулась.

«Ну конечно, – неожиданно зло подумала Мишель, – на деньги, которые отец выделяет ежемесячно, и не так запоешь. Странно, что этот Борис еще не арендовал Большой зал консерватории для того, чтобы организовать концерт моей матери».

Она пристально взглянула на мать и впервые осознала, насколько же они похожи. Те же темно-синие, слишком яркие, а потому особенно выразительные глаза. Густые, темные, почти черные волосы – только у Светланы Петровны они были собраны в аккуратный узел, а у Мишель небрежно рассыпаны по плечам. Несмотря на разницу в возрасте, даже фигурами они были схожи – в меру высокие, стройные. Но не спортивного типа, а того, который считается не очень современным. Когда все на месте и без излишеств – «грудь-талия-бедра». Вот только в лице у матери светилась нежность, которая была сродни покорности. И это делало ее очень женственной. Даже слишком – до приторности.

– Мам, а почему ты так странно его зовешь – Бо´рис? – едва сдерживая раздражение, поинтересовалась Мишель.

– Он попросил. Его так звала мама. Поэтому ему приятно. Но мне же не трудно, правда? – улыбаясь, тихо ответила Светлана Петровна.

Мать никогда не делала то, что трудно. Она не спорила с отцом, потому что это требовало сил. Она не помешала ему выставить Мишель за дверь, потому что сопротивление его железной воле тоже требовало усилий. Ведь это, на самом деле, так удобно – покориться раз и навсегда.

– Мам, но как ты допустила, что отец ушел к этой девчонке? Я до сих пор понять не могу…

– Да и не надо, Мишель. Ты уже взрослая и прекрасно знаешь, что удерживать кого-то – совершенно бессмысленное занятие. Человек все равно уйдет. Или будет врать. Ради чего?

– Как ради чего? – опешила Мишель. – Ради того, чтобы была семья, ради того, что…

Она и сама не могла внятно объяснить, ради чего мама должна была оставаться рядом с отцом, и зачем она, Мишель, вообще именно сейчас затеяла этот разговор – ведь со времени их расставания прошло уже несколько лет. Они не разводились, а нашли удобную для всех формулу существования – жить параллельно. Но Мишель вдруг показалось, что все эти годы ее мать обманывают – и отец, и Борис, и девушка в стиле журнала «Птюч». Все-все! Ей стало обидно за нее, поэтому она ответила резко, даже грубо:

– Ну, не стоит же ломать все в жизни только ради того, чтобы уйти и пригреть рядом с собой этого идиота-Бо´риса. Сколько платят учителю пения?

Мишель хотела защитить мать, а сделала ей только больнее.

Глаза Светланы Петровны наполнились слезами, и она посмотрела вверх, чтобы не потекла тушь. Потом вздохнула и сжала руки.

– Мишель, ты очень жестокая. Очень. Ты не была раньше такой, – прошептала мать. – Кому плохо от того, что я пою? Разве это кому-то мешает? Скажи мне!

– Извини, мама, я не хотела. Просто я волнуюсь. Извини. Я очень сильно устала. Сейчас вот съезжу на Бали, поработаю, отдохну…

Мишель решила сразу не говорить матери, что уезжает года на два – именно столько времени потребуется им с Кириллом Высоковским, чтобы оформить новый СПА-отель в далекой теплой стране. Мишель надеялась, что там она отдохнет, отогреется и наконец-то избавится от выматывающего ощущения бесконечной усталости. А там, глядишь, и отношения с Кириллом придут в норму, то есть исчезнут как бы сами собой. Потому что в какой-то момент Мишель показалось, что этот бесконечный публичный роман без секса и является главным виновником всех ее личных неудач, ведь он занимает слишком много места и не позволяет появиться ничему новому. Настоящему.

– Ты надолго уезжаешь? – забеспокоилась мать ровно настолько, насколько она вообще умела беспокоиться.

– Не знаю, как пойдет, – пожала плечами Мишель и достала кошелек, чтобы расплатиться по счету. Борис задерживался, но она больше не могла его ждать, потому что боялась опоздать на важную встречу с клиентом. – Да, мам, я тут подумала. Все это такая ерунда… Надо бы мне помириться с отцом. Как-то глупо все получилось…

Мишель словно на бегу сказала эти слова и сама удивилась. Ведь мимоходом она назвала глупостью все, что произошло в ее жизни за последние десять лет. Глупо, что она стала одним из самых модных декораторов Москвы. Глупо, что личная жизнь ее так и не сложилась. Глупо, что за эти годы она превратилась в жесткую, деловую женщину. Красивую, но, судя по личным результатам, не особенно привлекательную для мужчин.

– Мишель, я знаю, ты страдаешь… – высокопарно, как на сцене, начала Светлана Петровна.

– Мама, прошу тебя, – поморщилась Мишель, которая терпеть не могла театральные приемы в реальной жизни. – Я абсолютно не страдаю. Просто я скучаю по отцу. Особенно в последнее время. Может, старею.

Мишель иронично улыбнулась, достала тысячную купюру из кошелька и положила в темно-коричневую кожаную папку со счетом.

– Мишель, я, наверное, должна была тебе сказать об этом раньше, – Светлана Петровна снова начала нервно теребить кольца. – Я думала сказать тебе после дня рождения. Но раз ты уезжаешь… Да и Бо´рис считает, что ты уже большая. Даже не знаю, как начать. Я даже пыталась написать тебе письмо, но в письме так глупо все получается.

– Мама, что случилось? Ты заболела? Господи, ты можешь хоть раз в жизни не тянуть и сказать все так, как есть? Без всех этих увертюр?

Мишель даже побелела от страха и ярости, ей захотелось схватить мать за плечи и встряхнуть.

Светлана Петровна сжала руки так, что захрустели пальцы, и закрыла глаза. Потом быстро их распахнула, сверкнув синими «льдинками», и громко произнесла, почти пропела:

– Мишель, твой отец умер. Еще два месяца назад.

У Мишель под ногами качнулся пол. Но когда, спустя секунду, он вернулся на место, она испугалась еще больше, решив, что мать сошла с ума. Не может человек, находясь в здравом рассудке, громко «пропеть» на все кафе: «Мишель, твой отец умер».

– Мама, я видела его вчера по телевизору в светских новостях, – выдохнула Мишель.

– О, боже, это какой-то кошмар! – воскликнула Светлана Петровна. – О, Бо´рис! Как хорошо, что ты пришел. Я ничего не смогла ей объяснить. Я говорила, что не надо вообще поднимать эту тему.

Борис приветливо улыбнулся Мишель, сел за стол и придвинул к себе чашку с уже давно остывшим чаем. За несколько лет, которые Мишель знала его, он ничуть не изменился. Все те же тщательно уложенные с помощью бриолина волосы, яркая рубашка с белым, чуть приподнятым воротником и непременно шейный шелковый платочек, позволяющий всегда выглядеть аккуратно и по-пижонски. Таким друг матери был всегда. Судя по всему, в его жизни произошла только одна перемена – из Бориса он снова стал Бо´рисом.

– Мишель, я думаю, не стоит начинать издалека, – все так же ласково улыбаясь, произнес Борис. – Сегодня такие вещи никто уже не скрывает. И ребенку сразу говорят правду о том, кто его отец.

Мишель испугалась, что сейчас учитель пения объявит, что именно он и является ее отцом. Но тут она вспомнила фразу: «Мишель, твой отец умер». А Борис был чистенький, набриолиненный, надушенный и, что самое главное, абсолютно живой. И очень разговорчивый.

– Мишель, твой родной отец умер два месяца назад. Ты просто должна знать об этом. А Александр Генрихович – благороднейший человек, он так помог и тебе, и маме. Так что ты должна быть ему очень благодарна за все то, что он для тебя сделал.

«И ты тоже!» – захотелось Мишель ответить. Но она сдержалась, потому что, судя по глазам матери, та была почти близка к обмороку. Мишель поняла – надо брать ситуацию в свои руки и, главное, не задавать никаких лишних вопросов.

– Мам, все нормально, – слегка наигранно произнесла она. – Действительно, какая теперь разница? Надеюсь, папа, то есть Александр Генрихович, на этом основании не лишил меня наследства?

Сказала и поняла, что произнесла нечто ужасное. Именно то, о чем думал и Бо´рис. Только он никогда бы не посмел произнести это вслух.

– Боже мой, Мишель, конечно нет, – вздохнула Светлана Петровна. – Мы просто решили, что ты уже взрослая и должна знать. Нехорошо, человек умер, а ты, его дочь, даже не знаешь об этом. Есть в этом что-то бесчеловечное.

«Как будто не знать своего настоящего отца, когда он жив, – это человечно», – подумала Мишель. И от этой несправедливости, от того, что ее, умную, взрослую, успешную женщину поставили в такое идиотское положение, сделали почти героиней дешевого сериала, она вдруг пришла в бешенство. Второй раз за последние десять лет. Первый приступ случился в тот момент, когда отец выгнал Никиту, а затем и ее из дома. Это потом, спустя три месяца, она будет писать ему письмо – нежное и почти покаянное. А когда она собирала вещи в своей комнате на втором этаже, ее душила ярость – такая сильная, что она даже начала задыхаться. Сейчас волна бешенства вернулась, ведь Мишель снова заставляли играть по чужим правилам.

– Борис, может, вы уйдете? Мне надо поговорить с мамой, но это не для чужих ушей, – приказала Мишель так, будто он был ее подчиненным, помощником декоратора, которому доверяют исключительно подавать тяжелые альбомы с образцами тканей и обоев.

Но Борис не двинулся с места, потому что Светлана Петровна вцепилась в рукав его рубашки и прошептала чуть слышно:

– Бо´рис, не уходи, прошу тебя.

Мишель уже не в первый раз убеждалась, что женская слабость – оружие более сильное, чем агрессия. Но решила не сдаваться и бить наотмашь.

– Хорошо, мама, я скажу при Борисе, хотя лучше бы ему этого не слышать. Я же знаю, как ты любила папу. И сейчас любишь, да, да, не спорь, я точно это знаю. Но ты потеряла его. Кто в этом виноват? Только ты сама. Только ты, понимаешь?

– Мишель, давай закончим эту сцену, – умоляюще прошептала Светлана Петровна и заплакала. На ее щеках тут же появились черные «дорожки» из слез, перемешанных с тушью. – Не надо было даже и начинать.

– Мама, эта не сцена, – не могла уже остановиться Мишель. – Да, ты сама начала этот разговор. И я прекрасно знаю почему. Ты до сих пор не можешь пережить, что потеряла отца. И ты не хочешь одна терять его. Тебе стало бы легче, если бы я тоже навсегда потеряла его. Поэтому сегодня, когда я сказала тебе о том, что хочу помириться, ты вдруг испугалась. Как это так? Кто-то другой, пусть даже и твоя дочь, вернет его себе? А ты снова останешься одна? Поэтому ты и придумала эту дешевую историю. Смешно, честное слово. Что бы ни происходило, Александр Генрихович был и всегда будет моим отцом. Так что мой тебе совет, мама, смотри поменьше сериалы. А то еще не такие сюжеты в голову придут.

Борис попытался что-то сказать, но Светлана Петровна перебила его, не дав вымолвить ни слова:

– Да, да, Мишель, извини, не надо было начинать этот разговор. Но я думала, что так будет по-человечески. Аркадий был не таким уж плохим человеком…

Мишель, не дослушав, встала из-за стола, уверенным жестом взяла сумку, поцеловала мать в щеку и вышла из кафе. Все это она проделала, медленно считая про себя до десяти. Чтобы не разрыдаться.

Она села на лавочку в парке, надела темные очки и дала волю слезам, надеясь, что вместе с ними утечет вся боль и жалость, которой, оказывается, внутри накопилось целое море. Сначала ей было жаль себя, потом мать, потом отца, потом неведомого Аркадия. Мишель так расчувствовалась, что испытала сострадание даже к Борису, хотя он и выглядел со своим платочком на шее и набриолиненной головой как престарелый гей. Но если быть справедливой, то это был добрый человек, который помог ее матери снова поверить в себя и начать петь. Мишель, утирая слезы, открыла сумку и достала диск. Мать на фотографии выглядела удивительно молодой и счастливой – на вид лет тридцать, не больше. «Господи, как раньше люди жили без фотошопа? – подумала Мишель. – А сейчас каждый может нарисовать на своем лице что угодно и стереть что угодно, в том числе прожитые годы».

Когда зазвонил телефон, Мишель растерялась. На дисплее высветилось: «Кирилл».

«Да пошел ты вместе со своим Бали! – вдруг снова пришла в ярость Мишель. Но это уже была более слабая вспышка, почти не опасная. – Я больше не буду ничего планировать. Пропади все пропадом! Соглашусь на первый же заказ, какой бы он ни был! Даже если надо будет ехать на Северный полюс декорировать юрту для оленеводов. Соглашусь, и точка!»

Но оленеводы не звонили. А спустя полчаса, когда Мишель, уже опаздывая, мчалась на встречу с клиентом, позвонил известный продюсер и автор популярных шлягеров Андрей Железнов и спросил, не может ли она срочно заняться переделкой его домишка.

«Домишко» оказался пятисотметровым особняком на берегу Балтийского моря.

Мишель перемешала письма, как будто желая сначала уничтожить хронологическую последовательность, а затем начала медленно рвать – одно за другим. При каждом звуке разрываемой бумаги сердце ее слегка вздрагивало, но это было совсем не страшно. Мишель даже удивилась – оказывается, уничтожать всегда намного легче, чем кажется. Но когда она порвала все письма и бросила то, что от них осталось, в сумку, то удивилась, что обрывки даже не закрыли дно. Оказывается, десять лет – это ничто, миг, особенно если записывать только самое главное из того, что происходило в твоей жизни. Мишель почему-то вдруг стало жаль своих писем, которые так никто и не прочитал. Она с тревогой посмотрела на море. Ветер усиливался, и картина постепенно менялась. Вода стала похожа на темно-зеленый холодный мрамор с прожилками белых волн. Небо превратилось в стеклянный купол светло-голубого цвета – казалось, брось в него камешек, и оно треснет. А вот песок сиял так, будто кто-то рассыпал на нем бриллиантовую крошку. «Что ж, – подумала Мишель, – Никогда не надо принимать единственное решение, даже если сейчас оно кажется тебе самым верным. И если уж цвет моря меняется так легко и так кардинально, то почему не может измениться буквально в одно мгновение вся моя жизнь? Только не надо торопиться, не надо принимать окончательных решений».

Мишель поднялась, отряхнула песок с брюк и быстро пошла к машине. Она ужасно боялась опоздать, хотя до назначенной встречи было еще больше часа. Но она хотела, нарушив все правила бизнес-этикета, приехать раньше и подождать. Потому что только так она могла сохранить нахлынывшую на нее, словно после бокала шампанского, смелость, которая обнажила главное ее желание – увидеть его, а там – будь что будет. Мишель мечтала хотя бы просто взглянуть в его смеющиеся карие глаза и прочитать в них, что он тоже ждал этой встречи и ужасно рад снова услышать фразу, с которой всегда начиналось ее общение с клиентами: «Скажите, какое настроение вы хотели бы создать в своем доме?» Обычно люди отвечали одинаково. Все хотели как можно больше воздуха и света, чтобы хотя бы с помощью декора создать иллюзию счастья, хотя потом, вопреки своим словам, загромождали дом кучей абсолютно ненужных вещей. Только один человек ответил честно и коротко: «Чтобы хотелось любить». Когда известный композитор и продюсер Андрей Железнов сказал это на их встрече в Москве, то она мысленно продолжила за него: «И снова писать музыку». Он, как будто подслушав ее мысли, удивленно кивнул и попросил ее не задерживаться, а срочно отправляться на побережье Балтийского моря и начать кардинально переделывать интерьер в доме, который он недавно приобрел.

Московские друзья и знакомые Андрея считали, что покупка этого дома – не самая выгодная инвестиция. Цена – высокая. Море – холодное. Да и сезон длится не более трех месяцев в году. Но Железнов купил огромный дом ради совсем другой цели. Он очень хотел, чтобы в его жизнь вернулась музыка. Правда, он забыл, что когда-то ее присутствие в его жизни не стоило ему ничего. Музыка и была его жизнью. А потом ее место прочно и незаметно занял бизнес.

…А друзьям причину покупки он объяснил просто, мол, родные места, воспоминания детства. Да и дом особенный – единственный в своем роде на всем побережье. Почему? Андрей и сам не знал. Были строения и помасштабнее, и, откровенно говоря, гораздо гармоничнее с точки зрения архитектуры. Но Андрея тянуло именно в этот «серый дом». С того самого момента, когда он впервые увидел его на фотографиях, присланных из агентства по продаже элитной недвижимости.

Кстати, та встреча Мишель и Андрея Железнова в Москве накануне отъезда в Прибалтику не была первой. Они пару раз мельком видели друг друг лет пять назад. Тогда Кирилл Высоковский оформлял новую большую квартиру семейной четы Насти и Андрея Железновых. Преуспевающий продюсер и композитор не ошибся, наняв самого модного дизайнера и архитектора Москвы. Квартира получилась такой, какой она и должна была быть – с колоннами, тяжелой темно-коричневой мебелью, картинами на стенах и натертым до блеска паркетом из нескольких сортов драгоценной древесины. Настя пришла в восторг. Андрею было все равно, он только попросил заменить белый рояль на обычный черный. А еще он запомнил имя девушки с очень темными волосами, которая иногда появлялась в квартире. Она врывалась, нагруженная образцами ткани, какими-то коробками, каталогами мебели. Потом быстро, громко стуча каблуками ярко-алых туфель, обходила всю квартиру, попутно делая замечания рабочим. Иногда даже пыталась кричать, если прораб не понимал ее с первого раза. Но, судя по всему, никто ее не боялся. Андрея Железнова девушка почему-то ужасно веселила – такая она была важная, целеустремленная и беззащитная. Он даже назвал ее про себя Красной Шапочкой, хотя никакой красной шапочки она не носила. Но пару раз Железнов видел ее в чем-то отчаянно огненном – сначала это были туфли, а как-то весной она заявилась в плаще из красной лаковой кожи. После ее ухода рабочие долго и подробно шутили, что, как было бы здорово, если бы под плащом у нее оказались только чулки, пояс и бюстгальтер. Когда Андрей спросил у Насти, что это за девушка, то жена, равнодушно пожав плечами, ответила, что она точно не знает – то ли помощница, то ли любовница Кирилла Высоковского. И посоветовала ему не забивать голову всякой ерундой.

«Всякой ерундой» Настя Железнова предпочитала забивать свою голову. Договоры с артистами, организация творческих вечеров, ремонт новой квартиры, поездки на отдых. У нее всегда хватало сил на то, чтобы оградить мужа от второстепенных, сиюминутных дел. Ведь у него было другое предназначение – музыка и все, что с ней связано. Когда Андрей Железнов появлялся на сцене в идеально подогнанном по фигуре смокинге, смущенно кланялся собравшейся публике абсолютно седой головой, а затем садился за рояль под шквал аплодисментов, то Настя Железнова переживала лучшие минуты своей жизни. Она гордилась тем, что ее муж так красив и привлекателен, что он имеет такой успех, что жизнь их с каждым годом становится все благополучнее. В такие минуты Настя гордилась и собой тоже – ведь именно она в свое время правильно расставила все фигуры на шахматной доске.