Текст книги "МоLох"

Глава 6

После того, как был составлен и подписан протокол, полицейские ушли. В банке наступила зловещая тишина, только в операционном зале вяло переругивались операционистка с клиентом. Это была Шурочка Зиненко. Поскольку Квашнин подозревал всех, вплоть до директора, в кабинете Шелковникова они с «поваром» опять заперлись вдвоем.

– И что теперь делать будем? – Квашнин в упор посмотрел на Ленчика.

– Все осложняется, Василий Дмитриевич, – тот глаза не отвел. – Мы его все равно вычислим, но на это уйдет время.

– Ты прекрасно понимаешь, что сотрудничать с полицией нельзя. Мы не можем сказать им правду. Всю правду, – подчеркнул Квашнин.

– Понимаю, Василий Дмитриевич. Они будут отрабатывать версию «ограбление».

– На другую у них мозгов не хватит. А мы им помогать не будем, в интересах банка. Репутация дороже всего, – жестко сказал Квашнин. – Иначе мы всех клиентов растеряем. Значит, расследованием занимаешься ты. Мы оба прекрасно знаем, почему ячейка пуста. Мы с тобой вчера это обсудили. Вор с одной стороны, значительно облегчил нашу задачу. А с другой усложнил, как он думает.

– Полагаю, это была паника, Василий Дмитриевич. Там, на банкете, вы его здорово напугали. Он струхнул, и…

– Подробности выяснишь, не мне тебя учить. Денег не жалей. Менты все продажные, а здесь не Москва, Чацк, – с иронией сказал Квашнин. – Бюджет я тебе не ограничиваю, но деньгами не сори.

– Понял, – кивнул Ленчик.

– Когда мы его вычислим, то сдадим ментам. Которые не будут знать правду. Им это незачем, а сами не допрут, – усмехнулся Квашнин. – Версия «ограбление» всех устроит. Убийство и ограбление, – подчеркнул он. – Ну, а как только наш придумщик окажется в тюрьме…

– Понял: убрать, – кивнул Ленчик.

– Но очень тонко. Бюджет я тебе опять-таки не ограничиваю.

– А если это отец вашей пассии? – осторожно спросил Ленчик.

– Какой такой пассии? Ах, Нина… – Квашнин задумался. – А знаешь, это было бы мне на руку. Меня ее семья, в сущности, не интересует. Я ведь не жениться на ней собираюсь, – усмехнулся он. – С отцом, без отца, – мне без разницы. А каковы шансы, что это Зиненко?

– Велики. У него мотив. Я народ поспрашивал. Как пенсионный возраст прибавили, зол на весь свет. Семья большая, денег не хватает. Да еще, по слухам, все о домике в Крыму талдычит. Мол, хорошо было бы уехать из опостылевшего Чацка к морю.

– Да, мотив. Это и к лучшему, – повторил Квашнин. – Но и остальных проверь. Прокачай их, слышишь? Информацию к размышлению тебе менты сольют. Ты профи – разберешься. И подходы к ним найдешь. Работай, в общем.

– Я правильно понял, что вы теперь в Москву не торопитесь? – осторожно спросил Ленчик.

– Правильно. Не все же по Ниццам, да по островам, – насмешливо сказал Квашнин. – Будем считать, что у меня внеплановый отпуск. Заодно узнаю, как живет народец в глубинке. И вот еще что… Здесь работает этот, как его… Бобров. Мне Карен о нем говорил. Надо бы к нему присмотреться.

– А что такое? – насторожился Ленчик.

– Он государство по слухам почти на два ярда нагрел. Помнишь, как позапрошлой зимой лег банк из первой сотни?

– А то. Ловко они это провернули, – с уважением сказал Ленчик.

– Схему провернули Карен с Бобровым. Первый сто лямов с этого банкротства заколотил, второго сослали в Чацк. Долг ему списали по ипотеке, – Квашнин расхохотался. – Вот я и хочу узнать: он лох, каких свет не видывал, или напротив, умник. Мужик, судя по всему башковитый. Или с дурью, или с принципами. Карен упоминал о кокаине. Уж очень он Боброва чернил. Словно ревновал. И я насторожился.

– Не хотел вашего плотного контакта, – кивнул Ленчик. – И потому надо сделать с точностью до наоборот. Приблизить к себе этого Боброва.

– Только ты меня понимаешь, – вздохнул Квашнин. – У Карена мохнатая лапа в Правлении, а мне это не нравится. Парень зарвался. Как с равным со мной. А мы далеко не ровня. Он уже спит и видит себя в Правлении Банка, со мной за одним столом. Может, и меня подсидеть решил. Вот я и хочу поменять их местами, Боброва с Кареном. Усилить свою позицию и свое влияние в банке. Для этого мне нужен на Карена серьезный компромат. Я уверен: у Боброва он есть. Они, по слухам, дружили. И теперь, после того, как его сослали в Чацк, по логике вещей, Бобров должен Карена ненавидеть. Надо на этом сыграть. И еще одна мыслишка есть, – Квашнин прикрыл глаза веснушчатыми веками. Веснушки у него были повсюду, он был осыпан ими, как сахарной пудрой, мелкими, будто пыль, но все равно заметными. – Но об этом потом. Работай по схеме. Всех опроси, собери информацию. Выясни, кто покидал банкетный зал в ночь убийства, когда покидал. Доказательства ищи, понял?

– Понял, – кивнул Ленчик. – Мне и самому интересно: кто он? Неужели сам Мартин?

– Ему это не надо, – отрывисто сказал Квашнин. – Он, мог бы и без воровства озолотиться.

– Вы давно его знаете?

– Да, – резко кивнул Квашнин. – Это не Мартин ворует.

– Так что ж, не проверять?

– Почему не проверять? – Квашнин посмотрел на часы и встал. – Всех проверять. И Мартина тоже. Никто не должен знать, кого конкретно мы подозреваем. Я сегодня с барышней ужинаю, – небрежно сказал он. – До полуночи мне не звони.

– А после?

– Как дело пойдет. Барышня на первый взгляд простушка, но что-то в ней есть. Не поверишь – зацепила. Наивностью, что ли? Чистотой. Любить не будет, но и изменять не станет. А главное, у нее не хватит мозгов, чтобы понять, каково мое реальное положение дел. Сколько у меня денег, недвижимости и прочего. Как у Ленки, которая с китайцем сбежала, – усмехнулся Квашнин. – Стерва! – сказал он с чувством. – Но умная. Вот что получается, Ленчик, когда у бабы есть мозги. Лучше, когда у нее есть совесть.

«Повар» понимающе молчал. Он знал, когда можно лезть со своими умозаключениями, а когда не следует.

…Поскольку Нина не высказала пожелания насчет ресторана, водитель Квашнина привез ее в гостиницу. Нина не хотел туда идти, она прекрасно поняла намек. Но потом решила, что если уж выстояла один раз, то подобное вряд ли повторится.

Квашнин уже ждал ее за столиком. Василий Дмитриевич был одет в строгий черный костюм-тройку, который, если и не стройнил его, то делал значительным. Квашнин и без того вызывал трепет, а сейчас, в костюме и в пустом гостиничном ресторане, где они с Ниной были одни, казался властелином мира. Он казнил, он миловал, жаловал дворянство, и Нина вдруг почувствовала себя наложницей, которую привели на смотрины. Отказаться нельзя, а выбирать ему, Квашнину.

Она заметно нервничала, хотя платье выбрала скромное. Юбка целомудренно закрывала колени, лиф – грудь. Широкий пояс подчеркивал тонкую Нинину талию, туфельки на шпильке – изящные щиколотки.

– Садись, – кивнул Квашнин на стул, который проворно отодвинул официант. – Извини за вчерашнее, – отрывисто сказал Василий Дмитриевич, – не удержался. Уж больно соблазнительно ты выглядела. А платье на днях пришлют из Москвы. Взамен того, которое я испортил.

Нина вспыхнула. Он откровенно ее разглядывал, и также, не стесняясь, говорил о своих чувствах. В отличие от того же Боброва, который после «потом, Андрей», послушно разжимал руки. Им Нина легко могла управлять, Квашниным – нет. И то, что вчера он так легко сдался, означало лишь, что место было выбрано неудачно. Да и время тоже.

– Что пить будешь? – Квашнин кивком подозвал официанта.

– Я не буду пить, – тихо сказала Нина.

– Значит, шампанское. Бутылку, – он перевел взгляд на официанта. – Брют. Что там у вас есть?

– Крымское.

– Давай, – вздохнул Квашнин. – Сырную тарелку и фрукты для дамы. Не на диете? – он вновь посмотрел на Нину.

– Я поужинала.

– А я нет. Поскольку мой повар занят более важными делами, накормите меня вы, – Василий Дмитриевич опять посмотрел на официанта.

– Биточки неплохие.

– Ага. Биточки. Что ж, вытерпим и биточки. Раз уж я в это ввязался. А из первого?

– Борщ.

– Несите.

Официант ушел.

– И что ты делаешь здесь, в глуши? – Квашнин внимательно посмотрел на Нину. – Щи, биточки, турбаза с сомнительными удобствами, посиделки в саду. Грязь, комары… Когда в мире есть такие прекрасные Мальдивские пляжи, вышколенные слуги, голубые лагуны, белоснежные яхты, лобстеры, и шампанское «Дом Периньон». И платьице твое миленькое, конечно, но это не твое платье. Ты достойна большего, – вкрадчиво сказал Квашнин. – И ты все это можешь получить.

– Не все меряется деньгами, – закусила губу Нина.

– Правда? – искренне удивился Квашнин. – А я, дурак, не знал. Выходит, не тем всю жизнь занимался. Надо было не деньги делать, а… – он задумался. – Бог дал мне тело, которое, скорее обуза, чем радость, но не поскупился на мозги. Он знал, что я правильно смогу распорядиться этим активом, и мое тело получит максимум комфорта. И уже не будет меня так обременять, и даже приносить порою радость. Радость, когда я вкусно ем, когда лежу в постели с хорошенькой женщиной… А какие у тебя радости, Нинон? – внезапно прервался он.

– Я Нина.

– Это сейчас ты Нина. Но имя тоже не твое. Нинон Ланкло была знаменитой куртизанкой. А Нина… Что такое Нина? Разве у Лермонтова, в «Маскараде». И чем закончилось? Ревнивый муж ее отравил. Нет, это не героиня.

– Я хочу дом, семью, детей… – Нина говорила то же, что и Боброву, но на этот раз не столь уверенно.

– Ага. Замуж, значит, хочешь. Что ж, это легко устроить. Тебе я, полагаю, без разницы, чьи это будут дети? Мужа или любовника? – Поскольку Нина молчала, Квашнин с удовлетворением кивнул: – Я думаю, мы договоримся. А вот и наше харчо. И шампанское. Охлажденное, надеюсь?

Официант озадаченно молчал.

– Это не совсем ресторан, – заступилась за него Нина. – У нас в Чацке тоже знают, что шампанское надо подавать в ведерке со льдом. Лобстеров, конечно, нет, но есть королевские креветки. А раков таких и в Москве нет.

– А ты давно была в Москве? – живо спросил Квашнин.

– Нет, то есть… – Нина запнулась. – Я там была, конечно, но я страшно занята, и…

– Чем? Конкурсами красоты?

– А что в этом плохого?

– Все когда-нибудь кончается, – пожал плечами Квашнин. – Сегодня тебе двадцать, и ты королева красоты. А завтра придет другая, моложе, красивее. Или у нее будет богатый спонсор. До сих пор тебе везло, ты брала призовые места без участия спонсора. Так и масштаб не тот. Ну, что такое мисс Чацк? Ты Москву возьми. А это можно устроить, – вкрадчиво сказал он. И вдруг накинулся на официанта, замершего с бутылкой в руке: – Парень, ты уснул? Чаевых не получишь.

Официант встрепенулся, рванул пробку, и пышная пена залила Нинино платье. Она вскочила.

– Растяпа, – презрительно сказал Квашнин.

– Я сейчас, – Нина кинулась в туалет.

Как только она ушла, Квашнин достал из кармана деньги и протянул официанту тысячу:

– Молодец.

– Стараюсь, Василий Дмитриевич. А для парней нет таких конкурсов красоты?

– Есть, но это не по моей части.

– Появится такое предложение – вы знаете, где меня найти, – не растерялся парень.

Квашнин посмотрел на него с интересом и расхохотался:

– Молодец, – повторил он, и встал. – Ну что, дубль два?

Нина стояла в одном нижнем белье и замывала в раковине платье, когда дверь в туалет открылась. Девушка не сразу подняла голову, занятая платьем, поэтому Квашнин хорошенько ее рассмотрел.

– Оно того стоит, – с удовлетворением кивнул он.

Нина вздрогнула и шарахнулась к кабинкам.

– Не бойся, не трону, – успокоил ее Квашнин. – Я уже понял, не в туалете тебя в первый раз надо трахнуть. Хотя мог бы и здесь. Сегодня все было бы иначе, ведь так?

Нина замерла, прижав платье к груди. Она уже поняла, что никто не войдет, кричи не кричи. И свидетелей потом не найдешь. Всем заплачено. Квашнин делал с ней все, что хотел. Короче, забавлялся. Ей было и стыдно, и, как ни странно, приятно. Поэтому она с вызовом опустила руки. Квашнин уставился на ее грудь с очаровательными родинками и тяжело задышал.

– Почти королева, – с удовлетворением сказал он. – Лоску не хатает, но это дело наживное. Время и место выберешь сама. И еще: кого бы ты хотела в мужья?

– Боброва, – решительно сказала Нина.

– И опять он, – пробормотал Квашнин, отступая в холл. Он увидел и услышал все, что хотел. Для этого и загнал Нину в дамский туалет. Девицы, когда их застанешь врасплох, гораздо сговорчивей.

«Бобров, Бобров… что он такое, этот Бобров?» – бормотал Квашнин, возвращаясь к себе в номер. Нину он оставил «на сладкое», когда с делами в Чацке будет покончено. А, впрочем, как пойдет.

…Этот же вечер Бобров провел в обществе Оси Гольдмана. Обсуждали, само собой, громкое убийство в Чацке. Ося задумчиво вертел в руках Уголовный Кодекс. Шахматы были забыты.

– Расскажи еще раз: как все было? – попросил Боброва Ося.

– А что рассказывать? – Бобров аж передернулся. – Когда вторым ключом открыли ячейку, она оказалась пуста.

– А первый ключ? Его что, не нашли?

– Должно быть, нет, если полиция потребовала наш ключ.

– Странно… Убийца, выходит, украл из квартиры своей жертвы ключ от пустой банковской ячейки? Зачем?

Бобров пожал плечами:

– Полиция считает, что это ограбление. Ха-ха, – нервно рассмеялся он. – И впрямь, ограбление. Только не деньги украли, а ключ. От пустой ячейки. Ха-ха…

Ося внимательно посмотрел на него и полез в карман:

– На-ка, Андрюша. Выпей таблеточку.

– Убери! – Бобров резко оттолкнул его руку, и таблетка покатилась по полу. Ее никто не стал поднимать. – Что за дрянь ты мне все время подсовываешь?

– Это не дрянь, а лекарство, – ласково сказал Гольдман. – Тебя вон, трясет. И волосы постоянно лапаешь. Не к добру это, Андрюша.

– Да, трясет! Потому что мне тяжело и гадко, Ося. Главное мне гадко оттого, что я, как и все, пресмыкаюсь перед Квашниным. Что я торчу в этом Чацке, который ненавижу, в этом чертовом банке, провались он, – в сердцах сказал Бобров. – Ося, я трус. Жалкий трус. Я каждый день себя спрашиваю: что ты делаешь? Кому ты приносишь пользу? А я ведь умный мужик. Я такие схемы могу проворачивать, – он осекся, потом горько сказал: – Опять-таки, криминальные схемы, которые обогащают людей, типа Квашнина. Что ты можешь после этого обо мне думать? Я понимаю, почему ты хочешь оглушить мое сознание наркотиками. Чтобы моя совесть спала. Чтобы я не мучился так.

– Андрюша, это смешно. С тех пор, как стоит мир, все вперед движется брюхом. Колесницу прогресса толкает голод. Не ты первый, не ты последний. Разве у тебя был выбор? Либо в Чацк, либо на улицу. Работы сейчас нет. С твоей репутацией ты бы устроился в Москве только дворником.

– И дворником бы не устроился, – горько сказал Бобров. – Там своя мафия. Все разбились на сообщества, если ты не примкнул к какому-нибудь клану, не попал в обойму, значит, ты одиночка, и ты обречен.

– Ну и о чем речь?

– О стыде, Гольдман, – резко сказал Бобров. – Ведь я даже не пытался возражать. Не потребовал свое. Утерся и уполз в Чацк. Я не боец. Не мужик.

– Точно: истеришь, как баба, – резко сказал Гольдман. – Надо приспосабливаться. А как жить иначе? Во всякой профессии есть свои скользкие пунктики. Взять нас, докторов. Ты думаешь, у нас все хорошо, все прозрачно? Да мы ведь дальше хирургии ничего не знаем. Если болит, а диагноз не ясен – отрезать все на хрен. Мы выдумываем лекарства, забывая, что из тысячи нет и двух сколь-нибудь похожих организмов. Надо учитывать наследственность, условия проживания, режим, по которому живет пациент. А мы разве вникаем во все эти вопросы? В психологию конкретного человека? Нет, для нас все они винтики, и на всех – одна инструкция. Мы развиваем фармакологию, но упустили из виду, что если несведущему человеку дать простой воды и уверить его, что это сильное лекарство, то человек выздоровеет. В девяноста девяти случаев из ста мы, врачи, берем апломбом. Однако делаем, что можем: жизнь требует компромиссов.

– Ты хороший врач, – мрачно сказал Бобров. – И человек хороший.

– Брось, – поморщился Гольдман. – Нет плохих и хороших людей. Есть просто люди. В какой-то ситуации они хорошие, в какой-то плохие. Потому что ближе к телу что? Правильно: своя рубашка. И оценку их поступкам дают люди разные. Одни одобряют, другие осуждают. Нет единого мнения, есть совокупность мнений.

– Ты думаешь? – скептически посмотрел на него Бобров. – Вот я, к примеру, работаю в банке. Неплохо разбираюсь в том, что касается активов. В валютных операциях разбираюсь, пожалуй, лучше всех в Чацке. Мартина я в расчет не беру. И что я вижу? Люди – круглые идиоты, Гольдман. Ими легко манипулировать. Они не понимают, что подписывают, зачастую даже не читают мелкий шрифт. Финансовая безграмотность чудовищная. Итог – весь Чацк в кабале у банка. Клянчат кредиты, чтобы погасить долги по старым. Все поголовно в минусе. Закредитованность чудовищная. Не смотри на статистику, она, как всегда лжет. Поголовно все в долгах. Людям жить не на что, после того, как они выплатят проценты по кредитам. А я должен смотреть на это, и молчать. Не орать во всю глотку: «Что вы делаете?! Остановитесь!» Меня все равно никто не послушает. Все живут брюхом, не мозгами, ты правильно сказал. А тут еще Квашнин. Ну, почему именно он? Могли бы другого проверяющего прислать.

– Откуда такое предубеждение? – прищурился Гольдман. – Чем он тебе так уж насолил?

– Для меня он олицетворение Молоха, жестокой и неумолимой силы, требующей жертв от людей. Он и приехал сюда за жертвой.

– Нина, да? – тихо спросил Гольдман.

– Да что уж теперь, – махнул рукой Бобров. – Давай-ка лучше прикинем, до чего додумался Квашнин?

– До того, что убийство женщины и воровство в банке связаны.

– И что он теперь будет делать? – подался вперед Бобров.

– Не он, а…

– Повар, – усмехнулся Бобров. – Похоже, спец из службы безопасности банка. И крутой спец. Наверняка бывший фээсбэшник.

– Он будет проверять всех. И тебя, Андрюша, будет проверять.

– Я-то уж точно не брал эти деньги. На кой они мне?

– Ты не брал. Но надо это доказать.

– Не понял? – напрягся Бобров.

– Любого человека можно оболгать. Ты, возможно, считаешь другом своего смертельного врага.

– У меня нет в Чацке друзей, кроме тебя.

– Ну, приятеля. С кем-то же ты общаешься помимо меня?

– Постой… Ты думаешь, этот человек постоянно торчит у Зиненок?!

– Именно. Или это сам Зиненко.

– Почему ты так думаешь?

– Черт его знает, – Гольдман запустил руки в свою шевелюру, похожую на ворох пружинок. Но тут же отдернул руки: – Черт! Заразил меня! Тоже начинаю в нервяке волосы лапать. Вы ведь обсуждали у Зиненок приезд Квашнина?

– Ну, было.

– На то чтобы деньги взять из ячейки нужно время. Оно у вора было. Значит, он получил стратегическую информацию раньше всех. Смекаешь?

– Ну и что мне теперь делать?

– Готовь аргументы в свою защиту. Тебя будут тщательно проверять. Возможно, шантажировать. Или сделают предложение, от которого нельзя отказаться.

– Нет для меня такого предложения, – мрачно сказал Бобров. – Ты лучше мне скажи, почему сам не ездишь к Зиненкам? Я ведь тебя звал.

– Да, но они не звали.

– Неправда. То есть, не совсем. Ты ведь знаком с Бетси.

– У нее моя племяшка учится, – живо откликнулся Гольдман. – Елизавета Григорьевна – прекрасный учитель. Сонечка от нее в восторге. И детей Елизавета Григорьевна любит, а они ее. Ее уроки не прогуливают.

– Бетси сказала, ты ходишь на родительские собрания, – внимательно посмотрел на него Бобров. – Что, Сонины родители так заняты?

– Мне не трудно.

– А, может, есть другая причина? Почему ты не женишься, Ося?

– Да на ком?

– Да на той же Лизе Зиненко, – ляпнул Бобров.

– Не надо так шутить, Андрюша, – тихо сказал Гольдман. – Не говори, что не знаешь.

– Чего не знаю?

Гольдман молчал. Бобров невольно начал багроветь, потом схватился за волосы.

– Я никогда не думал, что Зубы могут кому-то нравиться, – пробормотал он.

– Я тебя сейчас ударю, – тихо сказал Гольдман и снял очки.

– Ося, ну прости! – Бобров сполз на пол и встал на колени. – Я, честное слово, об этом не думал! Я ничего для этого не делал, клянусь! Я не хотел переходить тебе дорогу! Да и не переходил я ее! Не думал даже! Она мне не нравится! Как женщина не нравится, я хотел сказать… Да не имел я в виду ее зубы! Просто вырвалось.

Гольдман, молча надел очки.

– Она умна необыкновенно, – горячо заговорил Бобров. – И добрая. Коньяк мне свой отдала. «Мартель» между прочим. А зубы можно повыдергать и вставить новые, какие захочешь.

– Ребенок ты, – в сердцах сказал Гольдман. – Встань с пола. Немедленно встань, слышишь?

– Ты мне это как врач говоришь? Боишься, что простужусь?

– Я боюсь, что ты вены себе вскроешь, – сердито сказал Гольдман. – Ты человек с неуравновешенной психикой. Бывший наркоман. Ты в зоне риска. А люди тобой заинтересовались серьезные. Я тебя об одном прошу: держись, Андрей. И звони мне в любое время дня и ночи. Плохо станет – сразу звони. Я тут же приеду.

– На велосипеде? – рассмеялся Бобров.

– На велосипеде, – улыбнулся и Гольдман.

– А я уже потерял веру в дружбу.

– Это ты ее в Москве потерял. А в Чацке нашел.

– Выходит, не такой уж он плохой, этот Чацк? – подмигнул ему Бобров.

– Не плохой, – подтвердил Гольдман. – Вы просто не умеете жить в провинции, Андрей Ильич. Вас все какие-то горизонты манят. А старость горизонты неумолимо приближает. Пока они не сожмутся в кольцо и не начнут душить. Так вот в провинции у тебя всегда остается небо. А в каменных джунглях только камень. Почему и старики в провинции добрые. А в Москве злые.

Бобров не стал с ним спорить. Завтра начнутся проблемы. И никуда от них не деться, потому что вор, похоже, заметает следы. Он напуган, зол, озадачен. И кто его знает, во что это выльется?