Текст книги "МоLох"

Глава 7

Бобров с самого утра ждал, что его вызовут в кабинет директора, где обосновались «повар» с Квашниным, и начнут допрашивать. Но никого туда не заводили, да и «повара» сегодня в банке не было. Квашнин приехал к полудню, всем своим видом давая понять, что ему тут делать нечего. Банковская отчетность его мало интересовала.

Клиентов было, кот наплакал, видимо, слух о том, что в банке «Счастливый» побывала полиция, по городу гулял. Бобров в своем валютном отделе откровенно скучал. От скуки он пошел бродить. У Боброва были две ипостаси незапланированного перемещения по банку и вообще по Чацку: бродить и шататься. Под «шататься» он имел в виду бессмысленное передвижение без всякой цели, просто убить время. А под «бродить» перемещение без цели, но со смыслом. Можно было на что-нибудь набрести. Или на кого-нибудь. Хотя бы на мысль.

Сегодня Бобров набрел на Протопопова и Олега Миллера, которые вышли на улицу покурить. Приближался обед. Сам Бобров не курил, но от скуки был не прочь понежиться под майским солнышком и обменяться новостями. Кто что думает по поводу убийства и пустой банковской ячейки? На Миллера Бобров особо не надеялся, Олег был туп и хорошо умел разве что петь. В банк его взяли за красоту, он очень уж нравился клиенткам, в особенности дамам в возрасте. Внешность у Миллера была слащавая: правильный овал лица, глаза синие-пресиние, волосы светлые, почти белые, Бобров даже подозревал, что Миллер их подкрашивает. И еще Олег все время глупо улыбался. Потому что улыбался на автомате, безо всякого повода. Вот и сейчас, увидев на улице Боброва, Миллер улыбнулся и сказал:

– Похоже, посиделки у Зиненок закончились. Там теперь все время торчит Квашнин.

«Ну и чему ты лыбишься?» – хотелось сказать Боброву. Но рядом с Миллером стоял Колька Протопопов, начальник охраны, и Бобров решил Олега с его тупой улыбкой проигнорировать.

– Коля, тебя уже допрашивали? – без обиняков спросил он.

– На предмет? – оторопел тот.

– Так мы все теперь под колпаком. Убийство женщины и кражи из ячеек напрямую связаны. В этом замешан сотрудник нашего банка.

– Кто тебе это сказал? – заволновался Миллер. – Почему связаны? Как?

«Идиот», – чуть не вырвалось у Боброва. Но толку объяснять что-то тупому Миллеру? Поэтому Бобров обращался исключительно к Протопопову:

– Повар Квашнина тебя чем-нибудь нагрузил? Привлек к расследованию, или действует в одиночку? Ты, как-никак, начальник банковской охраны!

– Никуда он меня не привлекал, – продолжал обижаться Протопопов, который, похоже, весь был в предстоящей свадьбе с Зиночкой. – Записи с камер только изъял. Причем все. Аж за год!

– А зачем? – продолжал тупить Миллер.

– Олег, бога ради, заткнись, – не выдержал Бобров.

Теперь обиделся и Миллер. Бобров хотел уже, было уйти, потому что на разговоре сразу с двумя обиженными можно было поставить крест, но на крылечко вышел Свежевский. Прищурился на солнышко и достал из кармана пачку сигарет. Сказал:

– Денек-то, а? Как по заказу.

– Ага, – хмуро сказал Бобров. – Перед казнью самое оно на солнышке погреться.

– Он все время нас пугает, Стас, – пожаловался Миллер. – Будто кто-то из банковских причастен к убийству. А полиция говорит, что это было ограбление. И я так думаю.

– Думаешь?! – возмутился Бобров. – Олег, думать это явно не твое. Ты думал, что американцы не были на Луне, пока я не доказал обратное.

– Ничего ты не доказал! – возмутился Миллер. – Это невозможно доказать! Ты что там был, на Луне, вместе с ними?

– На Луне был ты, в раннем детстве, и свалился с нее, – огрызнулся Бобров. – Причем, крепко ударился головой.

– Андрей, ты сегодня дерганный какой-то, – внимательно посмотрел на него Свежевский. – Мы все уже привыкли к твоим подколкам, ты же москвач, – с иронией сказал он. – Но, по-моему, головой ударился ты.

– Ага. О брюхо Квашнина, – ляпнул Протопопов. Бобров побагровел.

– А помнишь, Стас, месяцев пять назад ты говорил, что к сорока годам собираешься стать миллионером? – внезапно сказал Миллер.

Бобров уже привык, что Олег лепит глупости, не задумываясь. Но сегодня реплика была удачной.

– Когда я такое говорил? – Свежевский аж закашлялся.

– Я тоже помню: говорил, – кивнул Протопопов. – У Зиненок, под Новый год. Еще говорил, что ради этого ты готов на все. Мы тогда еще поспорили. Можно ли говно жрать, или нет? А когда ты сказал, что ради денег можно сожрать все, что угодно, Андрюха предложил нам всем насрать, и скинуться в общак. Чтобы ты доказал свои слова. А ты уперся, что меньше чем за десять лямов не согласен съесть кучу нашего говна. Десяти лямов у нас не было, и мы заспорили. Чуть не подрались, это я помню.

– Так мы же пьяные были!

– Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, – довольно умно заметил Миллер.

– Мужики, только не надо об этом говорить москвичам, – взмолился Свежевский. – Пьяный я был.

– А чего ты так боишься? – насторожился Бобров.

– Да он в принципе трус, – презрительно сказал Протопопов.

– А ты храбрый, да? – накинулся на него Свежевский. – Я посмотрю, как ты в штаны не наложишь, когда за тебя этот повар возьмется.

– Ты хочешь сказать, что я, начальник охраны, мог взять эти деньги?! – Колька Протопопов ударил себя огромным кулачищем в могучую грудь. У Боброва аж в ушах зазвенело. От Кольки пошла мощная ударная волна, так он был зол.

– А у кого был доступ к записям с видеокамеры? Кто лучше тебя знает, как устроена сигнализация? Как вообще организована охрана банковского хранилища? И у кого, в конце концов, скоро свадьба? Тебе ведь деньги нужны до зарезу. Больше, чем нам всем. Ты Зинаиду сколько добивался? Она тебе три раза отказывала, все знают. И вдруг согласилась. Значит, у тебя появились деньги, и она больше не считает тебя ничтожеством, – Свежевский торжествующе обвел всех выпученными глазами.

Эти Свежевские почти бесцветные глаза навыкате Боброва раньше веселили. Он еще сострил однажды у Зиненок, что у Стаса на обоих глазах будто бельма. Свежевский тогда смертельно обиделся. Но сегодня его глаза Боброва уже не веселили. Он видел, что Стас напуган и пытается защищаться. Неужели это все-таки он?!

– Ты, ты, ты… – Протопопов аж задохнулся от возмущения. – Зина-то здесь причем? – сказал, наконец, он. – Зину не трожь, слышишь? – он угрожающе двинулся на Свежевского.

Бобров хотел, было, вмешаться, но на крыльцо выскочила растрепанная Шурочка с криком:

– Вот они где!

– Что, в нашем банке, слава богу, пожар? – не удержался от ехидства Бобров.

– Хуже! Тебя Квашнин вызывает! Я весь банк обегала! Хорошо, охранник видел, как ты сюда шел!

– Именно меня вызывает? – похолодел Бобров.

– Именно тебя!

– Сейчас повысят, – сказал Свежевский.

– Скорее, уволят, – Миллер постоянно ждал увольнения. Его должность, в принципе, была не нужна.

– Допрашивать будут, накаркал, – уверенно сказал Протопопов.

– Ты идешь или нет? – нетерпеливо спросила Шурочка.

– С каких пор ты у Квашнина на побегушках? – Бобров, нехотя, поднялся на крыльцо.

– Да я для тебя стараюсь! Тебя сам Квашнин ищет, а тебя на рабочем месте нет! – заверещала Шурочка.

– Спасибо за заботу, – хмуро сказал Бобров и побрел в директорский кабинет. От этого разговора он ничего хорошего не ждал.

Сергей Валерьевич Шелковников очень любил себя. И кабинет для себя любимого он обустраивал с любовью. Его секретарша, по совместительству одна из любовниц, любовно поливала каждый день цветы на окнах и в висящих по стенам кашпо. Любовно наливала воду в кофемашину, с нежностью сметала пыль с директорского стола. И теперь Шелковников был из этого рая изгнан вместе со своей красивой секретаршей, которая ходила по банку, как неприкаянная. Они оба ютились у Мартина, у которого была своя секретарша, сушеная, под стать ему вобла в огромных очках, закрывающих чуть ли не все ее обезьянье лицо. Одно время по банку ходили слухи, что Светлана Сергеевна родная сестра Мартина, сводная, отцы у них разные, а мать одна. Поскольку Мартин плевал на слухи, сплетничать вскоре перестали.

Умная секретарша Мартина не пустила красивую дуру Шелковникова за свой стол, несмотря на то, что та по рангу была выше. Поэтому Леночка ютилась на диванчике в углу, а ноут, на котором она работала, лежал на ее шелковых коленках. Сам Шелковников довольствовался креслом также в углу, в кабинете у всесильного Мартина. Сергей Валерьевич постарался стать незаметным на то время, пока в банке царит Квашнин. Шелковников был человеком недалекого ума, но зато продвинутый аппаратчик. Сергей Валерьевич преуспел в подковерных играх, четко усвоил субординацию и, в общем, сидел в своем кресле прочно. Временные неудобства его не пугали.

Что до его кабинета, то там теперь царил разгром. Цветы засыхали, Леночка не решалась войти в свою бывшую вотчину с лейкой. Кофе машина непрерывно гудела, кофе Квашнин и его повар употребляли неимоверно много. Кофемашина вся была заляпана, полка, на которой она обосновалась, в кофейных потеках, повсюду валялись папки и отдельные документы, Квашнин то и дело выкладывал свои слоновьи ноги в огромных ботинках на стол. Оставалось только гадать, как ему это удается при его комплекции?

Такую картину застал и Бобров. Квашнин развалился в кресле, закинув ноги на столешницу, и ковырял во рту зубочисткой.

– Садись, – небрежно кивнул он Боброву на заваленное бумагами кресло. – Где ты шатаешься в рабочее время?

«Я не шатаюсь, а брожу», – следовало сказать Боброву, но он, молча, и аккуратно переложил бумаги из кресла на стол и сел напротив Квашнина. Тот посмотрел на Боброва с интересом и убрал ноги. Отрывисто спросил:

– Обедал?

– Нет. Не успел. Вообще-то я дома обедаю, мне только дорогу перейти.

Бобров пришел в ужас оттого, насколько он многословен. Будто оправдывается. Квашнин парализовал его волю одним своим присутствием.

– Поехали, пообедаем, – Квашнин встал.

И, не слушая, что ответит Бобров, направился к двери. И Бобров, опять-таки, молча, встал и поплелся за Квашниным. Казалось бы, сбылась его заветная мечта. Квашнин обратил на него внимание, он, Бобров, избранный. Заместитель Председателя Правления Банка зовет его пообедать вместе! Об этом в «Счастливом» мечтают все, а выбрали Андрея Боброва!

Но он почему-то не чувствовал себя счастливым. Напротив, на душе было муторно, внутренний барометр уныло повесил стрелку, показывая затянутое тучами небо.

Провожаемые напряженными взглядами сотрудников, они прошли через операционный зал. Бобров покорно сел в «Майбах», на заднее сиденье.

– Есть у вас в городе хороший ресторан? – полуобернулся к нему Квашнин.

Боброву опять-таки следовало сказать, что это не его город, он коренной москвич, который временно живет в Чацке. Но вместо этого Бобров угодливо замногословил:

– У нас не принято обедать в ресторанах, тем более в будни. Вряд ли вас сейчас хорошо накормят, Василий Дмитриевич, даже в хорошем ресторане.

Оставалось только угодливо захихикать. Совсем как Свежевский.

– И что нам делать? – задумчиво спросил Квашнин.

– С вами же повар приехал, – угодливо напомнил Бобров.

– Да, но у него появилось много другой работы. Ладно. Петя, давай в центр, – велел Василий Дмитриевич шоферу. – Туда, где был банкет. Расшевелим их.

Официанты и в самом деле были сонные, как мухи, настроившиеся на зимнюю спячку. Главный зал был пуст, в уютной гостиной сидела парочка. Наверняка приезжие. Квашнин без раздумья прошел в банкетный зал. За ним поплелись трое официантов.

– Фирменное блюдо у вас, какое? Биточки? – Квашнин положил огромные веснушчатые руки на меню и принялся допрашивать одного из официантов.

– Нет, стейк.

– Стейк какой?

– Просто стейк.

– Ага. Заднюю часть от филейной в Чацке не отличают. Потому что сам он – ж… а, – грубо сказал Квашнин. – И стейки здесь исключительно из говяжьей ж… ы. Хоть приготовить нормально сможете? Я люблю с кровью.

– Типа вообще не жарить? – официант нацелился карандашом в блокнот.

– Ядерный идиот, – констатировал Квашнин и перевел взгляд на тощего лохматого парня. – Ты. Как зовут?

– Артем.

– Артем, хочешь штуку чаевых?

– Конечно, хочу!

– А две?

– Две лучше, чем одна.

– Хороший ответ. Тогда лично займись моим стейком, – парень с готовностью кивнул. – А ты, Бобров, что будешь? – спохватился Квашнин.

– Суп.

– Суп с чем у вас? – для разнообразия спросил Квашнин другого официанта.

– Рыбный.

– А рыба откуда?

– Из магазина.

– На реке живете, а рыба из магазина?

– Так ведь май.

– Не клюет типа?

– Не клюет, – с сожалением сказал официант, готовый немедленно ехать на берег реки и ловить для ухи Квашнина рыбу. Если бы она в начале мая клевала.

– Ты займешься рыбным супом, – кивнул Квашнин. – И если он будет хорош, тебе тоже штуку. Что поделаешь? Гурман я, – сказал он Боброву, когда официанты исчезли. – Еда – одна из немногих радостей жизни, которая мне с моими болячками доступна. И я отношусь к ней серьезно. Хочу вкушать, а не жрать. Что молчишь?

– Я не компетентен ни в медицине, ни в кулинарии, – пожал плечами Бобров. – Лично мне все равно, что я ем.

– Другие радости жизни, понятно, – усмехнулся Квашнин.

«Он знает о кокаине!» – похолодел Бобров. «Так я ведь завязал!».

– Привет тебе от Карена, – небрежно сказал Квашнин в ожидании супа.

– Спасибо, мы созваниваемся, – соврал Бобров. Карену он не звонил давно, а тому звонить было незачем.

– Что заставило тебя простить нанесенную обиду? – тихо спросил Квашнин.

– Вы о чем? – Бобров невольно отвел глаза.

– Ты мог бы потребовал столько же, сколько и Карен. Может, чуть меньше, но не было бы нужды ехать в Чацк. Полагаю, Карен тебя запугал. Но доказать ничего не удалось. Хозяева банка сумели договориться. Я навел справки. Ты чист. Можешь вернуться в Москву.

Бобров молчал, не зная, что сказать. Его, похоже, покупают. А цена?

– Боишься, что с такой репутацией тебя никуда не возьмут? Это можно устроить. Мне нужны люди. Я уже понял, что ты – идеальный номер два. Исполнитель. Я в отличие от Карена, своих людей не кидаю, – Квашнин говорил негромко и почти без эмоций, но Бобров ему, почему-то верил. – Ты можешь заполучить домишко в Барвихе, высокую должность в моем банке, оклад плюс бонусы, как топ-менеджер.

– То есть, все то, что сейчас имеет Карен? Вы ведь мне его место сейчас предлагаете.

– Неглуп, весьма неглуп, – одобрительно кивнул Квашнин.

– И что я должен буду за это сделать?

– О цене договоримся, – небрежно сказал Василий Дмитриевич и откинулся на спинку кресла. – Главное, чтобы было твое согласие. И ты не был бы слишком разборчив в способах достижения цели, как прежде. И еще одно обязательное условие: ты не причастен к кражам в банке.

– Не слишком ли много условий? – вырвалось у Боброва.

– Так ведь и награда достойная, – рассмеялся Квашнин.

«Надо съесть кучу говна», – поник Бобров. «Даже если это говно виртуальное, все равно это говно. Неизвестно, что лучше. Свежевский бы согласился без раздумья».

– Ваш суп, – официант поставил перед ними огромную супницу и поднял крышку. Оттуда пахнуло рыбой и приправами. Квашнин оживился.

– А что, недурно, – сказал он, съев пару ложек. Что до Боброва, у него пропал аппетит.

Какое-то время они, молча ели. Но Бобров понимал, что разговор не окончен. Самое интересное в конце. Квашнин не просто так его приблизил. У Василия Дмитриевича есть какая-то цель.

Стейк Квашнину понравился гораздо меньше супа, и обещанные две тысячи он парнишке не дал. Раздав официантам по зеленой бумажке, Квашнин попросил принести кофе. Они обедали ровно час. Бобров напряженно ждал.

– Ты ведь раньше чуть ли не каждый день ездил к Зиненко, – небрежно сказал Квашнин, попивая каппучино.

– Я… Я хотел… – Бобров не смог сказать «жениться на Нине».

– Понимаю, за барышней ухаживал, – Квашнин тоже не стал уточнять, за какой именно барышней ухаживал Бобров. – А почему перестал ездить? Передумал?

– В банке проверка, – заметался Бобров. – Не до гостей.

– Если ты не причастен к кражам, тебе не о чем волноваться. Живи, как жил. Тебе у Зиненко по-прежнему рады. Анна Афанасьевна каждый раз волнуется: где же Андрюша? Что с ним случилось? Придется, видимо, мне предъявить Зиненкам Андрюшу, живого и здорового, – весело сказал Квашнин.

«Он хочет, чтобы мы вместе поехали к Зиненкам?!» – поледенел Бобров.

– Предлагаю вечером, в пятницу, отметить конец рабочей недели в гостеприимном доме Анны Афанасьевны, – продолжал радоваться Квашнин.

«Почему именно она, а не он, не Григорий Зиненко? Неужели его и впрямь подозревают?!»

– Что молчишь? – Квашнин смотрел на него и ждал ответа. И Бобров дрогнул:

– На пятницу у меня пока нет планов.

– А спасибо за заботу Василий Дмитриевич? – подмигнул Квашнин.

– Спасибо за заботу, – выдавил из себя Бобров.

– То-то.

«Я тряпка, ничтожество», – ругал себя Бобров, сидя в «Майбахе». «Я вел себя позорно. Меня унизили, а я унизился. Зачем он везет меня к Зиненками? Чтобы Нина нас сравнила? Значит, он уверен в себе. Это будет словесная дуэль. Не стреляться же нам с ним? Квашнин покажет Нине, какое я ничтожество. Он сегодня уже это показал. А я… Что я? У меня, как всегда, есть выбор…»

– Я же сказал, повышение, – завистливо прошипел Свежевский, когда Бобров с Квашниным опять прошли через операционный зал. – Ну почему не я? – простонал он.

Квашнин резко обернулся: кто это сказал? И просканировал взглядом с готовностью приподнявшегося Свежевского: вот он я, твой верный пес! Бобров закусил губу. Внутри был могильный холод. Он вдруг вспомнил про таблетку, выпавшую из Осиной руки.

«Надо ее найти», – подумал Бобров. «Она куда-то закатилась. Я обязательно должен ее найти. Иначе я не выдержу…»

…Леонид Байдашев, морщась, читал протокол осмотра места происшествия. В протоколе была куча грамматических ошибок. Об ошибках оперов Байдашев думал скептически: что с них взять? Это ведь Чацк.

Потом Байдашев принялся за каракули эксперта-криминалиста. Пробежал глазами выводы патологоанатома. Все эти документы, точнее, их ксерокопии, он получил без проблем. Взятки в Чацке брали охотно. Тем более что Байдашев умел находить нужные слова: «в интересах следствия», «мы же коллеги», «я сам «на земле» оттрубил», «надо объединить усилия».

Где деньгами, где лестью, а где и откровенным давлением. «У меня такие связи, что…»: многозначительная пауза. Прочитав весь этот мусор, как определил для себя качество оперативно-розыскной документации Байдашев, он, с одной стороны, огорчился, а с другой, воспрянул духом. Доказать, что это было ограбление, ничего не стоит. По главной версии следствия потерпевшая накануне рокового дня взяла из банковской ячейки все свои деньги, и об этом узнал убийца.

Около полуночи, согласно выводам экспертизы, тот пришел в квартиру Надежды Сергеевны Липкиной. Оная квартира находилась на первом этаже. Никто ничего не слышал. Не было криков, потерпевшая сама открыла убийце дверь. На все про все у него ушли считанные минуты. Похоже, что он торопился. Но действовал, тем не менее, аккуратно и четко, и отпечатков не оставил. Все дверные ручки были протерты, и вообще, создалось впечатление, что на генеральную уборку убийца потратил гораздо больше времени, чем, собственно, на убийство. С орудием он тоже заморачиваться не стал. Пользуясь темнотой, тут же, в тесной прихожей, накинул на шею потерпевшей удавку. Прочный капроновый шнурок нашли в ванной комнате, в раковине. Шнурок был… мокрый. Его, похоже, мыли. Но с собой его убийца не забрал, помыл и оставил на месте преступления. Возможно, что там же, в раковине он мыл и руки. Отпечатков, соответственно, в ванной комнате не осталось.

Задушив Липкину, убийца аккуратно обшарил платяной шкаф. Создавалось ощущение, что он прекрасно ориентировался в квартире, и знал, где лежит то, зачем он пришел. Беспорядка было немного, скорее, от спешки.

Как говорится в известном фильме: «без шуму и пыли». Но в отличие от героев фильма, убийце все удалось.

Оставалось установить круг знакомств потерпевшей. Мотив понятен – деньги. Время и место действия тоже. Женщина жила одна, первый этаж, соседки – две почти восьмидесятилетние бабки, одна наполовину глухая, другая слепая. Ночью обе спали. Да и стены в старой кирпичной пятиэтажке были толстые.

Байдашев был уверен, что убийца мужчина. И мужчина роста выше среднего. Эту подсказку Байдашеву дала странгуляционная борозда на шее у потерпевшей. Точнее, несколько таких борозд, потому что шнурок был тонкий. Создавалось ощущение, будто Липкину подвесили на этом шнурке. Потерпевшая была невысокого росточка, меж тем, борозды на ее шее были, во-первых, замкнутыми, что крайне редко бывает при повешении, во-вторых, восходящими к узлу, чего не бывает при удушении. Выходит, высокий мужчина, или парень, напав на ничего не подозревающую Липкину и накинув ей на шею намыленный тонкий шнурок, приподнял ее, пользуясь своей силой и ростом, и подержал в воздухе, пока субтильная Липкина задыхалась, затягивая петлю на ее шее.

«Интересный случай», – пробормотал Байдашев, обратив внимание на эти детали. «И парень интересный».

Круг подозреваемых таким образом сужался. Но проблема была в том, что высоких мужчин на руководящих должностях в «Счастливом» хватало. Тот же директор, Шелковников. Но у Байдашева были и другие приметы.

Он искал убийцу на записях с видеокамер. И еще Байдашев знал, что около полуночи один из «банкетчиков» покидал ресторан. На полчаса, минимум. Байдашев был уверен, что идея убрать Липкину пришла убийце в голову после того, как он узнал, в каком именно ресторане будет банкет. Или убийца сам организовал банкет именно в этом ресторане. Потому что изначально планировал заглянуть к Липкиной, чей дом находился в двух шагах. А речь Квашнина подтолкнула убийцу к решительным действиям. Если до этого он еще колебался, то узнав, что его будут беспощадно прессовать, пошел душить Липкину уже безо всяких колебаний.

«Шнурок», – черкнул в блокноте Байдашев. «Узнать, откуда? Где куплено? Или где убийца его взял? Может там же, в ресторане?»

Он работал по старинке, делая записи в блокноте. Эти записи Байдашев потом, когда дело было раскрыто, уничтожал. Сжигал блокнот в камине, у себя на даче. Память у Байдашева была великолепная, и если что, все детали он мог восстановить по памяти. Но до сих пор не пригодилось.

«Свежевский», – написал Байдашев на одном из листков, вырванных из блокнота. «Он организовывал банкет».

Свежевский был болезненно худ, но роста высокого. И кто его знает? Может, он скрывает, что физически неимоверно силен? Раз преступник сумел целый год безнаказанно воровать из ячеек деньги, значит, хорошо маскируется.

Байдашев мысленно набросал психологический портрет убийцы. Испытывает острый недостаток в деньгах – это раз. Смертельно обижен на что-то или на кого-то – это два. Умен – это три. Отлично маскируется – это четыре. Имеет доступ к ключам из ячеек. Или сам, или через того, кто связан с этими ключами напрямую. Это пять.

Что до внешности… Байдашев не исключал, что убийца состоял с потерпевшей Липкиной в интимных отношениях. Или склонял ее к этому. Надежда Липкина была одинокой незамужней бездетной женщиной. Некрасивой, и к тому же, безработной. Такой мог понравиться любой мужчина. Независимо от внешности и возраста, она была рада, что хоть кто-то скрасит ее одиночество. Разумеется, она боготворила того, кто в итоге стал ее убийцей. Возможно, так ни о чем, не догадавшись, Липкина и умерла. Не успела прозреть. Небось, собиралась со своим воздыхателем переехать на юг, к теплому синему морю. Домишко присматривала.

Байдашев задумался. А что? Мысль.

Где-то же он должен был наследить, этот умник? И Байдашев пошел смотреть место происшествия. Мимо этого дома он уже проходил не раз, идя на съемную квартиру, которую подыскал для него и водителя Пети Свежевский. До гостиницы, в которой остановился Квашнин, от порога этой квартиры Леониду Байдашеву было минут десять быстрой ходьбы. Центр Чацка, как и сам город, был маленьким, его ось, центральная улица, вымощенная брусчаткой в прогулочной пешей зоне, нанизывала на себя все важные объекты: лучший ресторан, гостиницу, кинотеатр, гостиные ряды, как игрушечная пирамида разноцветные кольца. На выезде из города колечко было самое маленькое и безликое: просто круговое движенье. В центре торчал одинокий памятник непонятного вида. То ли стела, то ли творение местного скульптора, который и сам не понял, что именно хотел изобразить.

Но в последние годы бурно развивались окраины, там построили огромный «Ашан», торговый центр «Пирамида», который тоже был внушительных размеров, и народ из центра потянулся туда. Ядро города с прогулочной зоной и запущенным парком, таким образом, опустело. Воздух в центре Чацка Байдашеву казался затхлым, дома обветшалыми, и жили здесь преимущественно люди в возрасте. Байдашев словно бы вернулся в свое детство, потому что родился он в таком же провинциальном городке, в пятиэтажке, правда, панельной.

Воспоминания эти были не из приятных, и Байдашев, поморщившись, подумал, что хочет покинуть Чацк как можно быстрее. Даже если это будет идти в разрез с интересами Квашнина. Интрижка с Ниной скоро должна наскучить боссу. Барышня хоть и красивая, но недалекого ума. И увлечься ею Василий Дмитриевич мог разве что от скуки. Так думал Леонид Байдашев, когда подошел к дому, в котором убили Надежду Липкину.

Дом как дом. Старая пятиэтажка, но как все советские кирпичные пятиэтажки почти не убиваемая. Ресторан, где чествовали Квашнина, находился за углом, почти у самой дороги, а тут, у дома, где убили Липкину, густо росли тополя. Их опиливали, но они в ответ упорно обрастали щетиной жестких веток, стремясь заполонить все свободное пространство. Они были неимоверно живучие, эти Чацкие тополя.

У подъезда, где жила Липкина, стояла свежевыкрашенная лавочка. Байдашев не сомневался, что по вечерам, в ожидании любимого сериала, здесь сидят всесильные и всевидящие провинциальные бабушки, которые формируют общественное мнение. Но сейчас, в первой половине дня, лавочка была пуста, а во времени Леонид Байдашев был ограничен.

Он готов был пойти по квартирам, но тут ему повезло. Двор убирала женщина лет пятидесяти, и делала это, нехотя, явно томясь.

Байдашев заметил, как дворничиха при виде незнакомца замерла. Поставив на землю картонную коробку с мусором, она стала заправлять крашеные волосы под платок, не отрывая призывного взгляда от появившегося в поле ее зрения мужчины. Байдашев, без раздумья, направился к дворничихе.

– Добрый день.

– Здравствуйте, – напевно ответила она. Несмотря на платок, метлу и незавидную должность дворничиха была ярко накрашена, от нее даже пахло духами.

«Не замужем», – подумал Байдашев. И заиграл улыбкой. Лицо его, и сам он, с головы до ног, мгновенно преобразились. Он словно помолодел лет на десять, и стал выше ростом. От крысиной мордочки, на которую было похоже его лицо с заостренным длинным носом и узкими губами, ничего не осталось. Теперь перед дворничихой стоял приятный мужчина средних лет, с приятным лицом, и, несмотря на невысокий рост, подтянутый и спортивный. В общем, такой, какие и нравятся незамужним женщинам лет пятидесяти.

– Присядем? – Байдашев кивнул на лавочку. И, предупреждая вопрос дворничихи, сказал: – Я по поводу Липкиной. Надежды Липкиной.

– А… Так вы из полиции… – протянула дворничиха. – Так меня ж уже спрошали. Я все, что знала, сказала.

– Я не совсем из полиции, – мягко сказал Байдашев. – Надежда Сергеевна не оставила завещания. Меж тем, ее квартира денег стоит. Я ищу ее возможных наследников. Может, вы их знаете? Расскажите мне про нее все, – доверительно попросил он. – Как вас зовут?

– Раиса.

– Раиса, я очень надеюсь на вашу помощь. Разумеется, не безвозмездно.

Услышав о деньгах, дворничиха оживилась. Симпатичный мужчина затеял интересный разговор. Будет, о чем посплетничать. Еще и денег предложил. Раиса сочла, что ей, наконец, повезло, и охотно пошла с Байдашевым на лавочку.

Погода по-прежнему радовала. На небе, правда, все гуще собиралась пена, но пока не чернела, превращаясь в накипь, и первой весенней грозы жители Чацка еще не дождались. Раиса села на лавочку и сняла платок. Волосы у нее были жесткие, крашеные, но Байдашев сказал:

– Вам так лучше. Завидую вашему мужу.

– Я не замужем, – зарумянилась Раиса. И затараторила: – Нет, вы не думайте, я замужем-то была, аж два раза, и дети есть, но они уже выросли…

«Прокол», – мысленно поморщился Байдашев, сохраняя на лице благожелательную улыбку. – «О ней я ничего не хочу знать, я хочу знать все о Липкиной. Надо вернуть ее к теме».

– Ох, какой котяра! – кивнул он на тощего облезлого рыжего кота, прыгнувшего к ним на лавочку. И, преодолевая брезгливость, погладил кота. – Не Липкиной? Раз одна жила, значит, кот у нее был? Или собачка?

– Какое там! – махнула рукой Раиса. – Два кота от нее сбежали. Неприкаянная она… ой! – спохватилась дворничиха. – Что ж это я? О мертвых либо хорошо, либо ничего.

– Давайте хорошо, – улыбнулся Байдашев. – Она где-нибудь раньше работала?

К наследству Липкиной это не имело никакого отношения, но Раиса не стала вникать.

– Как не работать? Работала. В библиотеке. Долго она там работала, лет десять. Только ее сократили. Надьке всю жизнь не везло. Если сокращали, то все время ее. Я ж говорю: неприкаянна.

– А откуда ее еще сократили? – с интересом спросил Байдашев.

– Да из банка.

«Стоп! Неужели удача?» – замер Байдашев.

– Не из «Счастливого» ли? – осторожно спросил он.

– А вы откуда знаете?

– Город маленький, частных банков в нем немного. «Счастливый» ближе всех к этому дому.

– Так не удержалась она там, Надька-то. Брали ее на испытательный срок, операционисткой. Не справилась. Потом этой, как ее… Говорящей головой пыталась работать. На обзвоне клиентов, дома уже. И с этим дура, не справилась. Я ж говорю: неприкаянная. Ой! – дворничиха зажала рукой рот. – Она ж померла! Что это я?

– Давно это было? – равнодушно спросил Байдашев. – Из банка Липкину когда уволили?

– Да с год назад. Может, побольше, что я помню? Месяц она там только и проработала, а банке. Да этой, головой, еще с месяц. Хорошо, что родительскую квартиру, наконец, продала. Дом-то старый, почти барак, вот и не было охотников. На то и жила Надька-то. На деньги с квартиры. А что до ее родственников, так никто к ней не приходил. Хотя, постойте… Девка какая-то забегала. Вроде как двоюродная племянница.

– Что за девка? – спросил Байдашев и в самом деле равнодушно. Он уже знал, где надо искать.

– Я соседок поспрошаю, они, небось, знают.

– Ну а мужчины? Заходили к ней?

– К Надьке-то? Скажете тоже! – рассмеялась дворничиха, показывая редкие желтые зубы. – Кому она нужна-то? В девках всю жизнь просидела. Господи, что это я? О мертвых либо хорошо, либо…