Текст книги "Нить Ариадны"

Наталья Андреева
Нить Ариадны

Жил-был на свете кукольных дел мастер, он держал магазин игрушек, которые никто не покупал. Кукольник все никак не мог расплатиться с долгами. Он начал подолгу болеть, чахнуть от тоски и от зависти к другим, более удачливым кукольникам, просто-таки купавшимся в золоте, его семья голодала, дети не хотели ходить в школу, потому что ровесники над ними смеялись, а порою откровенно издевались. Ведь отпрыски вконец обнищавшего мастера носили заштопанную одежду, из которой давно уже выросли, и не могли купить себе даже маленькой шоколадки, у них совсем не было денег. Жена бедного кукольника постоянно жаловалась на жизнь и ночами горько плакала, квартирная хозяйка грозилась выгнать. И тогда отчаявшийся мастер стал продавать свои куклы дьяволу…

– Слава Богу!

Передо мной висели ноги. Женские ноги, на тощей щиколотке правой болтался золотой браслет с пятью брелками. Машинально я их пересчитала, чтобы уж наверняка убедиться: мертва. Штанины задрались, пятки у носков были грязные, из дырки на правом торчал большой палец с желтым ногтем. Веревку покойница перекинула через перила, на высоте второго этажа, поэтому я видела только ноги. Они болтались как раз на уровне моих глаз, и я подумала: «Слава Богу!»

Это была моя мать. Недавно она сняла с ногтей на ногах бордовый лак, я помню, как нашла на полу ее спальни испачканный ватный диск. Кто делал педикюр, знает, что ногти от яркого лака желтеют. Я вспомнила об этом, как только увидела болтающиеся передо мной ноги. «Слава Богу!»

Все остальные мысли были правильные: «Боже, какое несчастье!», «Моя милая мамочка, как я теперь без тебя?», «Какое ужасное горе!», «Какая утрата!», ну и так далее. Вы все их прекрасно знаете, эти мысли, на похоронах именно так и говорят. Вслух.

Но самая первая мысль всегда дрянная, и ее не озвучивают. Почему-то дрянь вылезает из нас первой, и она – правда. Я не люблю людей, которые делают паузы перед тем, как что-то сказать. Чем больше пауза, тем меньше я доверяю человеку. Это означает, что он высказывает не вторую мысль и даже не третью. Он тщательно перебирает эти мысли, выискивая самую-присамую правильную. Это люди успешные, всеми уважаемые, они прекрасно устраиваются в жизни благодаря тому, что умеют манипулировать другими людьми, но они все равно самые плохие на свете люди. Для меня. Потому что я говорю первое, что придет в голову. Попробуйте угадать, сколько у меня друзей? Правильно: ни одного.

Я почти не делаю пауз, вот в чем беда. Наверное, поэтому на меня все смотрят как на сумасшедшую. Сотрудник милиции (или уже полиции) так просто открыл рот, когда я сказала:

– Мне теперь достанется огромное наследство.

Он ожидал, что я буду рыдать, биться головой о стену, рассказывать о том, как горячо любила свою мамочку. Все делают именно так, когда в их доме находят криминальный труп близкого родственника. Когда родственник был богат, делают это с удвоенной энергией. Я действительно любила свою мать. Я любила ее так сильно, что подумала «Слава Богу», когда она умерла. И я сразу сказала про наследство, потому что это была вторая мысль, которая пришла мне в голову. И очень правильная мысль: я теперь богата.

– Она не оставила предсмертной записки?

Он поставил в конце фразы жирный вопросительный знак.

– А зачем? – удивилась я. Мой вопросительный знак, легкий, как облачко, повис в воздухе. Меж тем фраза прозвучала без паузы: вопрос – ответ. Не было ни малейшего зазора, в который могла бы просочиться какая-нибудь правильная мысль. Я вовсе не собиралась выкручиваться.

– Самоубийцы, как правило, оставляют предсмертные записки.

– Ее любимой книгой были «Бесы» Достоевского. Если вы ее прочитаете, то поймете, что мама и не могла оставить никакой записки.

– Это шутка? – разозлился мент.

Я интеллигентка в третьем поколении, что подтверждается моим дипломом о высшем образовании и дипломами о высшем образовании моих предков, но уж простите великодушно, буду называть его именно так. Он мент. Он ходит, как мент, говорит, как мент, и даже дышит, как мент. И злится он, как мент: его злость кому-то может обойтись в тюремный срок. Мне бы надо сделать паузу, но я, как обычно, ляпнула:

– Вы не умеете читать? Ой, простите. – Я сообразила, что здорово обидела его. Взглядом мне было обещано лет десять за решеткой, и если я буду продолжать в том же духе, срок будет только увеличиваться. Каждое мое слово тянет на год, не меньше. Черт возьми! Все-таки надо делать паузы!

– Читать? У меня на это нет времени, – буркнул мент.

– Тогда вы не знаете, кем была моя мать, – сказала я печально. Как же долго мне придется ему объяснять!

– И кто? – подозрительно посмотрел на меня он.

– Писательница.

– А что она писала?

– Триллеры.

Он хмыкнул.

– Как эта …? Донская?

Даже фамилию, которая была у всех на слуху, он произнес неправильно. Совсем ничего не читает, бедняга. И смотрит только НТВ, а на других каналах – криминальные новости. Трудно иметь дело с людьми, у которых в голове всего одна извилина и которые абсолютно уверены в том, что головы других людей устроены точно так же. Что есть единственная извилина, причем обязательная. Если ее нет у другого, этот другой что-то типа хромого щенка из принесенного бродячей собакой потомства, и дефективного следует утопить первым. Со всеми остальными, здоровыми, пока не понятно. А этого топить однозначно.

«Тапки-моего-размера-подходят-абсолютно-всем». Вот что я прочитала в его глазах и приуныла. Мы с ним не найдем общий язык. Никогда.

– Триллеры – это немного не то, – промямлила я, почувствовав, что сейчас захлебнусь. Я тот самый щенок. Хромой на все четыре ноги, а главное, на голову. – Мама писала про маньяков.

– Марина Минина, – прочитал он вслух, заглянув в паспорт моей матери. – Не знаю такую.

– Вам достаточно зайти в любой книжный магазин…

– У меня на это нет времени. Ну, что там, Коля? – крикнул он.

Тут я заметила, что дом полон людей. Кажется, они все пытались доказать, что я убила свою мать. Из-за наследства. Я поняла это по тому, какие долгие они делали паузы перед тем, как что-то мне сказать. Они буквально подталкивали меня к этой мысли: ты убила свою мать. Я чуть было в это не поверила.

– Следов насильственной смерти не обнаружено, – и Коля выразительно посмотрел на меня. Он слегка запыхался, пока бежал по лестнице.

– Она перелезла через перила на высоте второго этажа с накинутой на шею веревкой, – сказал мент и тоже посмотрел на меня.

– Да, она была в хорошей физической форме, – кивнула я.

– А предсмертной записки не оставила.

Мне надоело ему объяснять. Теперь я просто молчала.

– Иди, Николай. Работайте дальше, – милостивым кивком отпустили взлохмаченного парня, а когда я попыталась пойти следом, мент рявкнул:

– Сидеть!

Я села. Печально отметила, что у него красивые глаза, и не будь он ментом, он был бы интересным мужчиной. И нравился бы женщинам. Но как он мог нравиться, если был ментом? Страх в человеке, и в женщине тоже, первичен. Она либо боится, либо любит. Вы можете это оспорить, как и любое мое умозаключение. Но все же дочитайте до конца. И вам придется признать мою правоту.

– Продолжаем беседу, – раздалось над ухом. Он встал, чтобы напугать меня еще сильнее, и навис надо мной, как гора. Я почувствовала ледяной холод, исходящий от каменного ментовского сердца.

– Я готова.

Мой голос был похож на мышиный писк. Хотя нет. Я не мышонок, я щенок. Топите меня, топите!

– Ваша мать когда-нибудь говорила о том, что собирается покончить жизнь самоубийством?

– Последние двадцать лет – каждый день. Каждый раз, как я ее видела, – тут же поправилась я. Это было справедливо по отношению к матери. Мы виделись примерно раз в неделю с тех пор, как я вышла замуж. А замуж я вышла пятнадцать лет назад. Кстати, моя мать вышла замуж в том же возрасте. А в двадцать один уже родила меня. – Да, мне тридцать четыре года, – сказала я, потому что он открыл и мой паспорт. Ну вот, с цифирью покончено. Я во всем люблю точность, и доказательства теоремы выдаю залпом. Но для верности (ведь он мент) повторила: – Мне тридцать четыре.

– А выглядите моложе.

Я вспыхнула. Ненавижу, когда мне говорят комплименты! Я слишком богата, чтобы верить в их искренность!

– У вашей матери что, были проблемы?

– Никаких, – заверила я.

– Я имею в виду, проблемы с деньгами.

– У нее на счетах миллионы, – с гордостью за мать сказала я.

– Мужчины?

– О! Они ее обожали! Мама была красавицей!

– Ваш отец… Э-э-э…

– Они официально развелись лет пять назад.

– Причина?

– По взаимному согласию.

– Я понимаю, но причина?

– А какая должна быть причина, чтобы люди развелись? – удивилась я. – Если я вдруг задумаю развестись со своим мужем, я сделаю это без всякой причины. И он меня поймет.

– Вы странная женщина, Ариадна Витальевна.

– Вот когда вы так говорите: Ариадна Витальевна, можно и в самом деле подумать, что перед вами сидит чудовище. Поэтому я Арина. Арина Петухова. Это вполне гармонично звучит, и я с этим именем чувствую себя комфортно.

– А могло быть по-другому?

Оказывается, он не так безнадежен. И не совсем уж мент. У него есть чувство юмора.

– Могло! И на этом настаивала мама. На том, чтобы у меня в паспорте было записано «Ариадна Минина».

– А ведь красиво!

– Я собираюсь поменять паспорт с тех самых пор, как мне его впервые вручили. Чтобы там было написано «Арина», не «Ариадна». И теперь, когда мамы нет, я обязательно это сделаю!

– Вы что, не ладили со своей матерью?

– Да, мы не ладили.

По его взгляду я поняла, что лезу в петлю. Мои босые ноги скоро повиснут на высоте второго этажа. В отличие от мамы, на мне нет носков. А в носках, следовательно, нет дырок. И я не крашу ногти бордовым лаком, когда делаю педикюр. Мне точно конец.

– Давайте попробуем еще раз, – вздохнул он. – У вашей матери было полно денег, у нее были любовники, с которыми она, по вашим же словам, не испытывала никаких проблем… А со здоровьем? – ухватился мент за соломинку. Вот так всегда: стоит мужчине узнать меня поближе, он тут же кидается мне помогать! – Со здоровьем были проблемы?

– Вы же видите, что она перелезла через перила на высоте второго этажа. Моей матери было пятьдесят пять, но ее гибкости позавидовала бы двадцатилетняя девушка. Она легко садилась на продольный шпагат, – с гордостью сказала я.

– Быть может, тайная болезнь? Неизлечимая, а? К примеру, рак.

– Рак что, неизлечим? – в который уже раз удивилась я.

– Если на четвертой стадии…

– У нее не было даже первой. Повторяю: моя мать была здорова.

– Почему же она двадцать лет хотела покончить с собой? Была же какая-то причина?

– Вы бы прожили с ней эти двадцать лет! – сказала я со злостью. – Утром еще было терпимо, но как только солнце клонилось к закату, наш дом превращался в ад. В один из его филиалов. Она так и назвала свой лучший роман: «Филиал ада № 5».

– Почему пять?

– Потому что до этого были еще четыре книги. Таких же ужасных.

– Постойте… – он наморщил лоб. – Я что-то слышал.

– Кино смотрели, – вздохнула я. – И не спрашивайте меня, как мне фильм. Я его ненавижу!

– Вас трудно допрашивать, – эхом вздохнул он. – Вы сами задаете вопросы и сами же на них отвечаете. Значит, ваша мать двадцать лет хотела повеситься, но сделала это только сейчас…

– О нет! Она хотела отравиться! Ящик ее письменного стола был забит сильнейшими транквилизаторами и антидепрессантами! Этого хватило бы, чтобы убить слона!

– Стоп! Она что, лечилась от депрессии?! Так бы сразу и сказали, что у нее была депрессия!

– У нее не было депрессии, но она всячески уверяла в этом психиатров. Ей достаточно было пяти минут, чтобы получить у любого из них, даже у того, который видел ее впервые в жизни, рецепт на сильнейшее успокоительное. Это была такая игра.

– Игра?

– Ну да. Она получала рецепт, тут же шла с ним в аптеку, покупала по нему лекарство и клала его в ящик своего письменного стола. Каждый вечер она выдвигала этот ящик со словами: «Вот видите? Я готовлюсь!» Это относилось к нам с папой.

– А вы что?

– Сначала выбрасывали эту дрянь. Но она тут же доставала новую. В конце концов мы с папой поняли, что это бесполезно. Я вышла замуж, он удрал на съемную квартиру, а мама продолжала набивать ящик своего письменного стола наркотиками. Не знаю, кому она их потом показывала со словами «Я готовлюсь». Вряд ли своим любовникам.

– Она прочно сидела на антидепрессантах?

– Она их вообще не пила.

– Я уже ничего не понимаю! – взмолился мент.

– Вот. А мы в этом дурдоме жили!

– Послушайте, – сказал он, глянув на часы. – Расскажите-ка мне все с самого начала. У меня еще есть часа два, пока здесь работает опергруппа.

– Два часа?! – я расхохоталась.

– Что, мало?

– И мало, и … много. В принципе, все это укладывается в одну только сказку, не очень уж длинную. Ее рассказывал своим детям Карл Маркс…

– Кто?!

Мент был в ужасе, я поняла это по его глазам. Все-таки надо иногда читать книги.

– Карл Маркс. Вас удивляет, что он писал сказки? Правильно, он их и не писал, но любил рассказывать детям одну придуманную им сказку. И сказка эта была страшной. Но моя мама его переплюнула. Она рассказывала эту сказку еще страшнее.

Жил-был кукольных дел мастер, он держал магазин игрушек, которые никто не покупал. Несчастный кукольник все никак не мог расплатиться с долгами. Он начал подолгу болеть, чахнуть от тоски и от зависти к другим, более удачливым кукольникам, которые купались в золоте, его семья голодала, дети не хотели ходить в школу, потому что ровесники над ними смеялись… И тогда отчаявшийся мастер стал продавать свои куклы дьяволу…

Да, пару слов обо мне, прежде чем мы приступим к делу. К делу о смерти Марины Мининой. Всего пару слов.

Ариадна Витальевна Петухова

Краткая автобиография

Моя мать хотела, чтобы я пошла по ее стопам: стала писательницей. Это заветное, почти все родители хотят, чтобы дети пошли по их стопам. Люди, которые неплохо устроились в жизни, уж точно хотят, а моя мать устроилась очень неплохо.

Что касается меня, я меньше всего на свете хотела бы стать писательницей, и это одна из причин нашего постоянного конфликта. Мама любила повторять, что автобиография – последняя книга в жизни автора. Это означает, что у него нет фантазии и больше он вряд ли что-то напишет. Поэтому, когда она велела мне написать книгу, я написала автобиографию. Мама разоралась, но зато отстала. Сейчас мне это пригодилось. От меня потребовали объяснительную записку, и я полезла в компьютер, чтобы распечатать свои дневниковые заметки. Я никогда не повторяюсь. Второй раз мне правду не написать. То есть, я не смогу выдать ни строчки и наверняка сяду в тюрьму. Хорошо, что мама меня к этому подготовила! Не к тюрьме, конечно, а к тому, что мне придется объяснять, почему Марина Минина покончила с собой. Как это было мудро с ее стороны, всю жизнь готовить меня к худшему!

Итак, по паспорту я Ариадна Витальевна Петухова, хотя надеюсь вскоре стать Ариной.

Сейчас мне тридцать четыре, я замужем, детей нет. Я не работаю. Чем же я тогда занимаюсь? Да ничем! Спасаю от себя человечество. Благородная миссия, между прочим. Представьте себе на минуту, что рядом с вами работает этакое чудо: Ариадна Петухова. Те десять-пятнадцать человек, которые вынуждены будут ежедневно общаться со мной по работе, начнут приходить вечерами домой в состоянии стресса. Угадайте, сколько они протянут? Думаю, я развалю любую фирму месяца за два, максимум за три. Превращу цветущий офисный оазис в безлюдную пустыню. Я ведь не делаю паузы перед тем, как что-нибудь ляпнуть. Говорю первое, что придет в голову. А кому нужна правда? Да никому, поэтому стремление всегда говорить правду и только правду еще называют цинизмом. Бесцеремонностью. Бестактностью. Гордыней. О! Там много чего! Масса нелицеприятных эпитетов, и все они очень точно характеризуют мое поведение в обществе. Я прекрасно это понимаю, потому и не работаю. Спасаю от себя человечество.

Мужчины. Скажу коротко: я их боюсь. Как только со мной заговаривает мужчина, я холодею, цепенею и начинаю мучительно думать: что ему от меня надо? Поскольку у меня много чего есть, каждый мужчина мною воспринимается как грабитель. И я веду себя как потенциальная жертва, то есть спасаюсь бегством. Как же я вышла замуж? А он не мужчина. Он мое ВСЕ. Разве у ВСЕ есть пол? Какой это род, мужской или женский? Это ВСЕ, и точка. Его зовут Заяц Петь. Что тут странного? Я Ариадна Петухова, а он Заяц Петь. Имя Заяц, фамилия Петь. От «Петухов» по паспорту. Какие у нас отношения? Они выражаются одной фразой: он меня не любит. Я не верю в то, что меня можно любить, и точка.

Дети. У меня их нет. Вы спросите: почему? Но мы же не спрашиваем людей, почему у них есть дети? Есть, и все. Почему же спрашиваем, когда их нет? Если не спрашиваем, то это первое, что приходит в голову при знакомстве с глубоко замужней женщиной тридцати четырех лет: почему у нее нет детей? Это болезнь или…? В общем, «какая жалость» или «ну и дура же ты, милая». Я это знаю, потому всегда отвечаю, не дожидаясь вопроса или злосчастной паузы, которая иногда сильно затягивается:

– У меня нет детей. Мы с мужем решили не торопиться и пожить немного для себя.

Это фраза, которая абсолютно всех устраивает. Чего мне стоило научиться произносить ее без запинки и без пауз! Сейчас такое время, что женщины не торопятся рожать, мы все больше приближаемся к европейским стандартам. Одна моя знакомая, которая часто бывает в Германии и просто ее боготворит, утверждает, что это самый нормальный подход к рождению детей: ближе к сорока. Так что я абсолютно нормальна. Более того: я – европейский стандарт! Есть чем гордиться!

Меня назвали Ариадной. Мама назвала, папа, разумеется, был против. В самом деле, какой мужчина, будучи в здравом уме и твердой памяти, захочет назвать единственную дочь Ариадной? Если только неисправимый романтик, но мой отец таковым не был. Инженер по образованию, хороший семьянин по призванию, он весь был сплошная проза и от жены хотел не сонетов на завтрак, а яичницу с беконом или на худой конец омлет. Я знаю, что он просил назвать меня Надеждой. Но моя мать, которая, едва выучив первые две буквы в алфавите, твердо решила что а) станет великой поэтессой и б) на детском утреннике непременно будет в костюме Снежинки, не знала компромиссов. Не Надежда, мой компас земной, а именно Ариадна – путеводная нить. Мама свято верила, что с таким именем я приведу ее к мечте, то есть к славе. Ариадной, кстати, звали и дочь поэтессы Марины Цветаевой. Для моей мамы, тоже Марины и тоже, к своему несчастью, пишущей стихи, это был весомый аргумент. Но бомба не падает в одну воронку дважды, никто не уважает клонов. Две поэтессы Марины, обе такие красивые и имеющие по дочери Ариадне, никому не нужны. Мама, сама того не подозревая, сделала роковую ошибку, поэтому ее мечта сбылась ровно наполовину: на детском утреннике мамочка была в костюме Снежинки, но тогда меня еще на свете не было. Ариадной-путеводной-нитью я стала, когда Мариночка Минина пыталась поступить в Литинститут. На этом мечта закончилась, и началась проза жизни. Марина Минина не стала великой поэтессой. Она стала продавать свои куклы дьяволу…

– Что ж, Ариадна Витальевна, – сурово сказал мент, закрывая папку с моими показаниями. – Следов насильственной смерти не обнаружено… Кстати, когда вы приехали, дом был заперт изнутри или открыт?

Я чутко уловила паузу. Это была ловушка. Он ведь меня уже об этом спрашивал!

– Разумеется, у меня есть ключи. Но дверь была открыта.

– Кроме вас у кого-нибудь еще есть ключи?

– А какое это имеет значение, если дверь была открыта? – искренне удивилась я.

– Сейчас, возможно, не имеет, – всерьез разозлился он, – потому что следов насильственной смерти не обнаружено. Но после того, как сделают вскрытие, мне, возможно, придется допросить вас еще раз.

Я прекрасно знала, что мы увидимся снова. Я бы и сегодня ему все рассказала, честное слово! Но он ведь так занят. Вполне возможно, что сегодня еще кто-то повесился. Или утопился. Мир так ужасен, что у него, у мента, много работы. Я не смела больше отнимать у него время, поэтому промолчала. У меня-то, в отличие от него, полно свободного времени. То есть, все мое время свободно. И я готова вновь встретиться с дознавателем, вне зависимости от результатов вскрытия. Потому что есть повод.

До того, как здесь сегодня повесилась моя мать, в этом доме случилось еще кое-что. И тоже из разряда криминала. О! Это очень длинная история! Или очень короткая, всего в одну сказку. Эта сказка с плохим концом, такие не рассказывают детям на ночь. Но сказки для взрослых почти всегда заканчиваются плохо.

– До встречи, Ариадна Витальевна!

– До встречи, – легко согласилась я.

– На всякий случай: меня зовут Павел… – он сделал крохотную паузу, из чего я поняла, что со мной хотят познакомиться поближе. – Юрьевич.

Боясь мужчин, я изучила их досконально. По величине паузы, которую они делают, представляясь, можно судить о степени их интереса: легкий флирт или приглашение на ужин. Это надо пресекать сразу:

– Очень приятно: Ариадна Витальевна.

– Ну, знаете! – его лицо пошло пятнами.

– Я знаю. Не надо так волноваться, Павел Юрьевич. – Я сразу взяла дистанцию: не сделала паузы между «Павел» и «Юрьевич», как он того хотел. Ни малейшей. – Вы хотите любыми способами доказать, что я убила свою мать, а я этого не делала, но доказывать ничего не собираюсь. Почему правда нуждается в доказательствах, а ложь нет? Лжи почему-то все и так верят. Можете объяснить почему?

– Я не собираюсь вам ничего объяснять! – рявкнул он. – Если вы еще не поняли: вас допрашивают!

– Тогда это надолго, – печально вздохнула я.

Мне было его жаль, честное слово. Хромой щенок стоял у ведра с водой и с жалостью смотрел на мучителя, который его утопит.

Как меня пытались поймать на вранье

Сразу скажу: занятие это бесполезное. Врать я не умею и даже не пытаюсь этого делать. Но все давно уже уверены, что правду не говорит никто, никогда и нигде, поэтому и меня подозревают бог знает в чем. В глупости, высокомерии, цинизме… Я уже перечисляла, смотри выше.

Я их прощаю. Люди, слышите? Я вас прощаю! Вы в этом не виноваты! Что вообще взять с людей, которые ежедневно видят рекламу? Если не видят, то слышат. Если не слышат, то она дышит им в спину, настырно лезет в их мобильные телефоны, в электронную почту, в общем, в мозг. Она вся – сплошная ложь. Люди не виноваты, что заодно с ней подозревают во лжи вся и всех. Они ведутся на рекламу, а потом плюются от омерзения. И опять ведутся. И вновь плюются. И опять… Есть ли этому конец? Время покажет, но пока отчего-то не показывает. Это норма жизни: подозрительность.

А у мента еще и работа такая. Еще и повод есть! Поэтому он вцепился в меня намертво. Во-первых, сказал:

– Вы меня обманули, Ариадна Витальевна.

– …?

– Воспользовались тем, что я здесь недавно и еще не вошел в курс дела. – Должно быть, его предшественника уволили за взятки. Или даже сел. – У вашей матери, оказывается, был повод, чтобы покончить с собой!

– А я разве говорила, что нет?

– Вы говорили, что у нее не было проблем с мужчинами.

– А разве были?

– Как вы тогда объясните, что пару месяцев назад, в начале мая, умер ее любовник? Умер при весьма загадочных обстоятельствах.

Я сразу поняла этот взгляд: готовь деньги. Моя мать очень ловко умела это устраивать, а я не умею совсем. Но, видимо, придется научиться.

– Это не были загадочные обстоятельства.

– А что же тогда это было?

Я пожала плечами:

– Он умер, и все. Согласна, что смерть сама по себе загадочна. Но только не обстоятельства. Моя мать все-таки была писательницей. Слова «загадочно» и «обстоятельства», как она бы сказала, из разных весовых категорий.

– У нас допрос, а не урок литературы!

– Извините.

– Тогда я, с вашего позволения, продолжу?

– Конечно!

– В деле записано, – он открыл папку. – Неудачно упал на садовый нож.

Я вздохнула и спросила:

– Сколько?

– Вы что себе позволяете?!!

Он вскочил и забегал по кабинету. Я молчала. Я сказала то, что он подумал, но он почему-то начал кричать, бегать по кабинету, грозить мне статьей УК. Я прекрасно знала, чем все это закончится: он возьмет деньги. Для этого все здесь так и устроено. И вообще в нашей стране. Все вопят о коррупции, о том, что надо за это сажать, только других. Сами же преспокойно берут взятки. Чем больше кричат, тем больше берут. Я не наивная девочка, два месяца назад мы это уже проходили.

Теперь умерла моя мать. Разумеется, надо дать на лапу.

– Я вас в тюрьму засажу! – прокричал он в последний раз и сел. На стул, разумеется, не за решетку. Пока.

– Что дальше? – спросила я.

– Отвечайте на заданные вопросы.

– Хорошо, задавайте.

– При каких обстоятельствах умер любовник вашей матери?

– Вам не кажется, что это кощунство? Задавать такие вопросы? Она все-таки была моей матерью, – тихо сказала я. – И я страдала.

– Оттого, что ее любовник был моложе вас? – язвительно спросил мент.

Я молчала.

– Я засажу вас за убийство, – пообещал он.

– Сколько? – спросила я.

На этот раз он не кричал. Он вздохнул и спросил:

– Вы, быть может, не знаете, что наша беседа записывается?

– Ах, понятно! – сообразила я. – Делиться не хотите.

Я подумала, что он меня сейчас убьет. Но тогда посадят его. Ах нет, я забыла! Им же ничего не бывает. Что бы они ни делали, не бывает и все тут. Но он ведь не может убить меня прямо здесь, в своем кабинете? По его лицу я поняла: не может. И успокоилась. Можно так и продолжать: без пауз.

«Интересно, сколько времени он продержится?» – прикинула я.

– Ваша мать дала взятку, чтобы закрыли дело? – прошипел Павел – без паузы – Юрьевич. – Кто ей помог?

– Некоторые ваши коллеги догадались, что кнопки на телевизионном пульте существуют для того, чтобы переключать каналы, – сказала я очередную глупость, потому что он позеленел от злости. – И поэтому в курсе, кто такая Марина Минина. Это большей частью относится к вашим начальникам, к тем, кто занимает важные посты. Они даже представляют себе, как выглядит книга.

– Вы мне угрожаете? – он опять вскочил.

Что с ним прикажете делать? В каждой моей фразе он искал двойное дно, как в чемодане с контрабандой. Он на сто процентов был уверен, что я перевожу запрещенный товар или того хуже, оружие и наркотики. Его взгляд-рентген тщетно пытался вскрыть воздух. Милый, Павел, пауза, Юрьевич! Там нет двойного дна! Я тебе не угрожаю! Просто хочу дать то, что ты хочешь. Ты ведь хочешь денег? Все хотят. Так зачем же упрямиться, кричать и топать ногами?

– Вам это дорого обойдется, Ариадна Витальевна.

– Я знаю.

– Сейчас не те времена.

– Что, рубли больше не берут? Не беспокойтесь: у меня и доллары есть. Или вы предпочитаете евро?

– Факт предложения взятки будет зафиксирован в протоколе, – проскрипел он. – Продолжим допрос.

– Хорошо, – легко согласилась я. И закинула ногу на ногу: – Продолжим.

Недавно умерла моя мать, и я ее действительно любила. Я даже готова сесть за эту любовь. В тюрьме, наверное, не так уж и плохо. То есть, там плохо, но об этом снимают всякие фильмы с налетом романтики. Говорят, что тюремная дружба самая крепкая. У меня нет вообще никакой. Так, может, попробовать?

– Я полагаю, что одно вытекает из другого, – сказал он, глядя в мое декольте, – самоубийство вашей матери (пока мы остановились на этой версии) из убийства ее любовника, Егора Варламова.

– Какого убийства? Дело-то закрыли! И там об убийстве не было ни слова! У меня плохое чувство юмора, но зато хорошая память.

– Мне всегда подозрительно, когда нож в спине называется «отсутствием состава преступления». Ваша мать показала, что в тот день они были на даче вдвоем. Она и Егор Варламов.

Я пожала плечами:

– Они всегда были вдвоем.

– Где ж она его подцепила?

Ого! А это уже не похоже на допрос! Это, простите Павел, без паузы, Юрьевич, прямо-таки бабское любопытство! И тон… Ах, что за тон! Даже журналисты, трудящиеся на ниве желтой прессы, деликатнее. Они ее пашут любовно, ручками возделывают, а не прутся комбайном в грядки, как вы. Это же не морковка, это любовь, хотя и рифмуется.

Я постаралась быть спокойной.

– Они познакомились на презентации. Егор подошел к маме и сказал, как сильно он любит ее книги. И попросил автограф.

– А вечером оказался у нее в постели, – ухмыльнулся мент.

– Не вечером. Они какое-то время переписывались. По электронной почте.

– И когда это было?

– Пять лет назад, – ровным тоном сказала я.

– Презентация была пять лет назад или постель? – ехидно поинтересовался он.

– Пять лет назад они, говоря вашим казенным языком, сошлись.

Знали бы вы, чего мне это стоило. Пять лет моих мучений! Когда я просто-таки места себе не находила, глядя, как гибнет мама! Я ей не раз об этом говорила и оказалась права! Я же вижу людей насквозь! И Егора… О! Я сразу поняла, что это такое!

– Выходит, когда они познакомились, ему было… – он заглянул в свои записи.

– Двадцать пять.

– А ей…

– Пятьдесят.

– Он вполне мог быть ее младшим сыном, – ехидно сказал мент.

– Он не был ее сыном. Они собирались пожениться.

– Ничего себе расклад! Пенсионерка собиралась замуж за тридцатилетнего плейбоя! Я видел его фото, у него, похоже, от баб не было отбоя. Ваша мать что, застукала его с юной любовницей и пришила?

– Он упал на садовый нож, – монотонно проговорила я, поняв, что мент перешел на жаргон, чтобы меня разговорить.

У меня есть еще одно отвратительное качество: я всегда держу данное слово. Знаю, что это ужасно, но ничего не могу с собой поделать.

Когда-то у меня были подруги. Одна, к примеру, говорила:

– Аришка, я к тебе завтра зайду.

И я с самого утра начинала ее ждать. В девять вечера, поняв, что она уже не придет, набирала ее номер.

– Ой, извини, Аришка, я забегалась! Завтра заскочу!

На другой день повторялось то же самое. Я человек железных правил: если я кому-то обещала, что завтра позвоню, то обязательно позвоню. И всегда уточняю время: когда удобнее? Не было еще ни одного раза, чтобы я не позвонила, если обещала, и не пришла, если у меня были такие намерения. Не можешь прийти, так и не обещай. А ссылка на всякие там обстоятельства ничего не оправдывает. Человек на то и человек, чтобы быть сильнее обстоятельств. В общем, с этой подругой мы расстались.

Другая постоянно брала у меня взаймы. Денег у меня много, поэтому, если просят в долг, я без лишних слов лезу в кошелек.

– Через неделю отдам, – обещала подруга.

Ровно через неделю я ждала ее с деньгами. Вечером звонила:

– Извини, что напоминаю. Долг когда отдашь?

– У тебя что, денег нет, Петухова? Ты ж миллионерша!

– С деньгами порядок, но ты сказала через неделю.

– Еще недельку подождешь?