Текст книги "Сделай мне ребёнка"

Глава 7

Девочка была славненькая-преславненькая. Пухлые ножки, пухлые ручки в ямках и перевязочках. Карие, как у Генки глаза и его же чёрные волосики. Она смеялась беззубым ротиком и тянула к Натке ручонки. Натка взяла в руки маленькое теплое тельце и ощутила родной сладкий запах, от которого зашлось сердце, кое-как справляющееся с волной огромной, всепоглощающей нежности и любви…

В дверь звонили и Натка в первые несколько минут не могла понять, где она, и куда исчезла её девочка. Сон был таким чистым, таким хорошим, что с ним не хотелось расставаться. Хотелось остаться вот так, под одеялом и вернуться туда, где ее ждет нежность и любовь.

– Иду, иду я, – крикнула она в сторону входной двери, откуда опять раздалось звонкое щебетание. Блин, как в лесу, в самом деле. Генке очень нравился звонок, который он раздобыл где-то на складах. Нажимаешь кнопочку, и он свистит длинной птичьей трелью. С утра пораньше – часы показывали семь утра – эти трели раздражали чрезвычайно. Выкинуть его, что ли, этот звонок к чёртовой матери? Поставить нормальный, как у всех, без воплей. Она накинула на плечи Генкин плед и поплелась к двери:

– Кто там?

– Нат, ну открывай скорей. Минут пять трезвоню. Сил уже нет стоять под дверью, – откликнулась Ирка. А, ну да, приехала с первым автобусом, точно, она же говорила.

– Привет, – чмокнула Натку подруга, бросила у порога сумку и, не разуваясь, помчалась в туалет. Шесть часов в дороге, не шутка, поди-ка, вытерпи.

– Поставь чаю, я вся замерзла! – крикнула Ирка из-за двери туалета, и Натка сомнамбулой побрела на кухню. Чёрт, спала она всего часа четыре. С вечера всё ворочалась, думала, как ей теперь жить, ждала, что Генка позвонит. Часов до двух промаялась. Она наполнила из-под крана чайник и поставила его на плиту. Через полчаса вскипит.

Ирка тем временем сделала все неотложные дела и теперь выкладывала на стол возле мойки содержимое своей сумки: бутыль с темно-алой жидкостью, банку со смородиновым вареньем, кусок тёмного сырого мяса в прозрачном пакете и бумажный пакет с вялеными хариусами.

– Вот, оленинки привезла, это еще с зимней Андрюхиной охоты. Тепло же уже, в сарае тает все, сами столько не успеем съесть, пропадет. И настойка, вот, брусничная, сама делала. Варенье тебе, хариусы Генке. А где он, кстати? Дрыхнет, что ли?

Ирка отвлеклась от гостинцев и взглянула на Натку, которая стояла, привалившись к дверному косяку и безучастно смотрела на её хлопоты.

– Слушай, Нат, что-то мне не нравится, как ты выглядишь. Круги под глазами, осунулась. Где Генка? Поругались, что ли?

– Нет, не поругались. Ушел он от меня.

– Как – ушёл? – ахнула Ирка, плюхаясь на табурет. – Куда?

– К Наде. Надя от него ребенка ждет.

– Какая Надя?

– Ир, да какая разница, какая Надя? Она ждет ребёнка, понимаешь? От Генки. А я осталась без мужа и без ребенка. Осталась со своей работой, которая тоже летит в какую-то задницу!

– Слушай, не реви, а? – сочувственно попросила Ирка.

– Я и не реву.

– Ну да, не ревёшь, вон какие слезы по щекам катятся. Давай-ка, выпьем маленько и поговорим. Давай чашки и рюмки под настоечку!

Натка заставила себя отлепиться от косяка и достать из шкафчика две ликёрные рюмочки из темно-кофейного стекла, свою чашку с красными маками и дежурный белый бокал с золотистой каемкой для Ирки. Из хлебницы извлекала упаковку пряников, из холодильника – сыр и подкопченную селёдку. Гриша-фермер вчера очень кстати на студию заявился со своей селёдкой. Говорит, последняя партия, кончились запасы, теперь до нового улова ждать. Жаль! Селедка у него получалась – объедение. Жирная, малосольная, лучше всякой колбасы.

Обрывки вялых мыслей о пустяках копошились в её голове, вытесняя думы про Генку.

Ирка опять хлопотала – распотрошила упаковку с пряниками, сноровисто почистила селёдочку, разлила в рюмочки брусничную настойку.

– Ну, Натка, давай, за тебя!

Натка глотнула крепкой терпкой сладости. Наливка горячим шариком прокатилась по горлу, упала в желудок и взорвалась там маленькой петардой.

– Ух, ты! Крепкая! – закашлялась Натка

– Ага, на самогонке, шестьдесят градусов, разбавлять надо, – перевела дух Ирка и потребовала:

– Ну, а теперь рассказывай всё подробно!

– Да рассказала уже. Пришла позавчера вечером домой, вещей нет, Генки нет, на холодильнике записка, что у Нади будет ребенок.

– Кто такая Надя?

– Не знаю. Бухгалтерша его, наверное.

– Ты что, не знаешь, какие бабы возле твоего Генки крутятся?

– Не знаю. Да и откуда? Я больше с ним не работаю, а вызнавать, выспрашивать не в моём это характере. Всегда считала, что мужу надо доверять. Захочет – сам расскажет.

– Вот-вот. Сначала захотел, потом рассказал. Что делать-то теперь думаешь?

– Не знаю. Разводиться, наверное. Он уже три дня как ушел и до сих пор не позвонил. Значит точно – всё. Буду учиться жить без мужа. Налей мне еще своей брусничины!

Выпили ещё по огненному сладкому глоточку, и Натка спросила:

– У тебя-то как дела? Всё в порядке?

– Теперь, как твои новости узнала, думаю, что в порядке! – махнула рукой Ирка, – а так пожаловаться хотела. Свекор опять устроил «катаклизьм»!

Иркин свекор, Степан Степаныч, был весьма колоритным человеком. Большой, седой, грузный, он был похож одновременно на какого-то боцмана и на президента Белоруссии Лукашенко. И видимо знал об этом, потому что обожал носить тельняшки и рассуждать о государственной политике. Еще он любил выпить, непременно – в хорошей компании. И все бы ничего, но, «приняв на грудь» определённую порцию, Степаныч начинал безумно ревновать свою жену Клавдию Матвеевну ко всем лицам мужеского полу, которые попадались ему на глаза. На глаза ему попадались, как правило, собутыльники. Мужики про эту его слабость знали, старались следить за его нормой и лишнего не наливать. Иначе дружеские попойки легко превращались в потасовки. Силищу Степаныч имел медвежью, во хмелю лупил, не разбирая, и хотя назавтра винился и каялся: «Такой вот катаклизьм, вы, это, извините, мужики, я, это, не со зла», чесать незаслуженные синяки никому не хотелось.

Иркина свекровь Клавдия Матвеевна, женщина серьёзная и обстоятельная, за каждый «катаклизьм» мужа пилила нещадно: «Позоришь, старый дурень, меня на старости лет. Не умеешь пить – не пей! От тебя уже все твои дружки шарахаются!»

– Что, с мужиками опять подрался? – спросила Натка, которая в подробностях знала о похождениях Степаныча

– Если бы! Он в прошлую пятницу к нам в гости с пузырём пришел. С сыном решил выпить. Андрюха как раз оленины сковороду нажарил – мы же из сарая запасы подъедаем. Я им, как порядочным, грибочков поставила, капустки, даже тяпнула с ними граммов пятьдесят. И в ванну пошла поплавать, чтобы с ними не сидеть, разговоры свёкра пьяного не слушать. Сама знаешь его темы, то правительство ругать, то хвалиться, какой он рыбак да охотник. И представляешь, плаваю я – пены напустила ароматной, красота – с полчаса плаваю, балдею. И тут ко мне в дверь начинает ломиться пьяный свекор и орать «открой, шалава!» Нет, ты представляешь? Я аж чуть не утонула! Из ванны выпрыгнула, ногу подвернула, халат на мокрое тело натягиваю – некогда вытираться, дверь ходуном ходит! Думаю, а Андрюха где? Рядом, что ли стоит? Допились, что ли оба, и теперь свёкор учит его, как жену ревновать? Только халат застегнула, к раковине прижалась – сломал этот гад защёлку и на меня уставился. Морда красная, глаза мутные: где Клавка? Дома, говорю. А, так это ты с Коляном Чёрным здесь закрылась? Сыночку моему изменяешь? И, представляешь, уселся на пол, за голову схватился и запричитал, что бедный его сыночек и не знает, какую курву в дом привел. Ты представляешь картину? Театр абсурда! Стою, как дура, в мокром халате, нога болит, из ванной выйти не могу, он же своей тушей весь выход перегородил. И куда Андрюха делся, не понимаю.

И тут мой заявляется. Он в магазин за добавкой бегал, мало им показалось! Удивился очень: по его подсчётам отец ещё норму свою не выпил, а уже бузит. Видать, старый стал папаша, норма снизилась! В общем, уложил он отца в зале на диване, и тот всю ночь храпел на всю квартиру. А меня ещё часа два трясло! Хорошо, Яськи дома не было, баба Клава на выходные забрала. Как чувствовала! Я Андрюхе потом так и сказала: хочешь пить со своим папочкой, пей. Только не в нашем доме.

Ирка так живо рассказывала, так размахивала руками и таращила глаза, что Натка будто сама увидела пьяного страдальца-Степаныча, скорбящего из-за женского коварства.

Ей стало весело, немного жарко и легко – брусничная настойка свое дело знала.

– Как у тебя Яська-то поживает?

– Хорошо! Такая умница у меня. В школе хвалят, в музыкалке хвалят. Не зря ты нам пианино подарило – наяриваем. Слушай, а я со своими девчонками такое готовлю, такое! Балет «Муха-цокотуха». Яську бабочку танцевать поставила. Так порхает! Я чуть не плачу от умиления! Нет, правда!

Натка кивнула – верю. Она понимала грандиозность Иркиного замысла – чтобы в их посёлке да с их самодеятельностью – да целый балет замутить! Она бы не взялась. А Ирка решилась. Надо же, как им обеим пригодились их студенческие пляски!

Подруга, химик по образованию, в посёлке тоже не нашла работы по специальности и устроилась в школу преподавать ритмику и по совместительству – балетмейстером в бывший Наткин кружок. И вот уже который год самозабвенно ставила грандиозные массовые танцы, детям и родителям нравилось. Но балет! Такое она затеяла впервые.

– А Муха-цокотуха кто? Ты? Или ты себе роль паука взяла по блату?

– Издеваешься, да? Я, между прочим, сразу все: и муха, и пчела, и бабочка, и паук. Все роли с ними танцую. У меня такие ребятки – ты бы видела. Просто зайчики! В смысле, талантливые очень. Через полторы недели генеральный прогон в клубе, а дел еще столько – жуть! Я чего, думаешь, приехала? Хочу по магазинам и на рынках тюля для костюмов поискать подешевле, лент каких-нибудь, блёсток. У нас-то в посёлке не сильно разбежишься.

– А кто костюмы будет шить?

– Кто! Родители, кто ещё.

– А музыку для балета откуда взяла?

– А композицию из разных песен составила. У меня там и попса, и рок и так, лёгкая музыка. Это слышать надо, так не расскажешь. Ты бы приехала на премьеру, а?

– Ой, Ирка, не знаю. У меня сейчас на работе такая засада, я и заикнуться о командировке боюсь. Прежнюю начальницу сняли, новый начальник чудит, ко мне придирается, место моё указывает. Я теперь стараюсь лишний раз не высовываться, пережидаю. Слушай, а станцуй мне свой балет, а? Прямо здесь, а? Ну станцуй, ты же все роли знаешь!

– Ты что, без музыки что ли?

– Да ладно, без музыки станцуй. Ну, покажи, как твоя муха по полю пошла, муха денежку нашла? Ну покажи!

– Ладно, – решилась Ирка, вышла из-за стола на середину кухни, подбоченилась, задрала подбородок и пошла вперед приставными шагами:

– Муха-муха-цокотуха…

Развернулась и пошла тем же манером в обратную сторону:

– Позолоченное брюхо.

Встала и развела руки широким жестом:

– Муха по полю пошла.

Потом поклонилась до пола, как будто что-то сгребла с него руками и выпрямилась со счастливым лицом:

– Муха денежку нашла!

Потом внезапно подскочила к Натке, сдернула её со стула, поставила с собой в пару и, вытянув по сторонам руки, сцепленные в замок – свои и Наткины – потащила подругу за собой галопом по коридору.

– Муха по полю пошла, муха денежку нашла, пошла муха на базар и купила самовар! Самовар, самовар, а-а-а-а!

Подруги скакали по коридору пьяными козами и орали дурными голосами про муху. Натке стало весело и легко. Пожалуй, впервые за всё время, как она вернулась из Москвы.

– Приходите ко мне гости, я вас чаем угощу, – проорали они с Иркой шальным дуэтом, и дверной звонок подхватил последнее «у-у-у», продолжив его переливчатой соловьиной трелью.

– А вот и гости, – Ирка восстанавливала сбитое дыхание и вытирала пот со лба.

– Кто это к тебе в такую рань? Соседей, что ли, перебудили?

– Не знаю. Может, Генка?

Натка распахнула дверь, почти веря, что да, вернулся!

На площадке стояли два парня. Один высокий, мордастый, в чёрной удлинённой кожаной куртке и серой шапке из нерпы. Или кепке? Эти изделия местного кожевенного комбината Натка плохо определяла. Что-то вроде мехового ведерка с козырьком. На Наткин вкус, слишком дорого, пафосно и нелепо. Любой мужик, надевший такую кепку, казалось Натке, заявлял: смотрите, какой я важный. И оттого выглядел смешным. Правда, этот мордастый смешным не выглядел.

Второй парень был пониже и пожиже: куртка коричневая, в талию, кепка суконная в крупную клетку. Смотрел пристально.

– Извините, не могли бы вы пригласить Геннадия? – спросил он.

– Геннадия? А почему в такую рань?

– Уже восьмой час. Мы заходили к вам вечером, вчера и позавчера, никого не было дома.

Клетчатая кепка говорил, быстро обшаривая взглядом пространство за Наткиной спиной.

– А зачем вы сюда заходили?

– У нас разговор с Геннадием. Он спит?

– Думаю, что спит.

– Разбудите его, пожалуйста.

– Это вряд ли. Он не со мной спит.

– Простите? – Клетчатая кепка престал рыскать взглядом и уставился на Натку.

– Не со мной он спит, говорю, а с Надей!

– А Надю можно попросить…

– Наверное, можно. Только вы её сначала найдите.

– Слышь, ты, коза, – вмешался мордоворот в ведерке с козырьком – ты нам мозги не пудри, бля! Говорят тебе, зови мужика, значит зови! Довыделываешься, бля! – и он надвинулся всей своей тушей на Натку, оттеснив в сторону Клетчатую кепку.

Натка подбоченилась, задрала подбородок и зашипела прямо в меховой козырек

– Это кто тут коза? Вы чего тут припёрлись? Мне угрожать? Или выяснять, кто с кем спит? Объясняю! Генка от меня ушёл! Ушёл к Наде! И спит он теперь с ней! Где живет эта Надя, я не знаю! Где теперь спит Генка, я не знаю! Как мне дальше жить, я не знаю! И если вы сейчас не уберетесь отсюда к чертовой матери, я не знаю, что с вами сделаю! Понятно?

Последние слова Натка уже орала.

– Понятно, понятно, не надо кричать. Гены нет дома, мы все поняли, – Клетчатая кепка вынырнул из-за спины Ведёрка и тянул его к лестнице.

– Когда он объявится, вы передайте, что его просят позвонить в компанию « Грин Эппл», хорошо? У нас к нему деловой разговор, очень срочный. Хорошо?

– Плохо, – рявкнула Натка и захлопнула дверь.

Блин, вот это номер! Сорвала на бедолагах весь гнев, что, оказывается, изрядно скопился в печёнках за прошедшую неделю. А нечего было ей угрожать! Блин, кажется, орала она так, что было слышно на все три этажа. А наверху Петька-художник живет с их студии… Если слышал – точно разболтает, что от Никитиной муж ушёл, а ей совсем не хочется, чтобы об этом судачили. Ну да ладно, что сделано, то сделано.

– Нат, ну ты даёшь! Открываешь двери чёрти кому, орёшь на весь подъезд!

Ирка взяла Натку за руку, привела на кухню, усадила и налила чаю из уже вскипевшего чайника. Натка взяла свою кружку в маках, отхлебнула. Хмель и веселье испарились бесследно.

– Я, Ир, решила, что это Генка. А потом испугалась очень. Этот, мордастый наехал на меня…

– Это ты на них наехала. Вопила так, что все соседи проснулись, точно. Ой, слушай, а что у меня Яська вчера соседке выдала! Та её спрашивает: Яся, а кого ты больше любишь, папу или маму? А Яська – вы что, тетя Валя, разве не знаете? Родителей не выбирают!

Яське, Ярославе, Иркиной дочери, было восемь лет. Получилась она у них с Андрюхой не сразу, но зато какой! Большеглазая длинноножка с толстыми рыжеватыми косичками, чудо-ребенок. Видимо, очень хотели её родители. Ирка любила дочку без памяти, плела ей фантастические косы, вплетала туда роскошные ленты, вязала какие-то умопомрачительные свитеры и сарафаны и собственноручно шила костюмы снежинок и принцесс на детсадовские утренники. Пока Натка ещё жила в поселке, и Ирка с Яськой приходили к ней в гости, любимым занятием малышки было «поиграть музыку». Она садилась за пианино и не просто лупила по клавишам, а осторожно и внимательно извлекала из них разные звуки. Ирка отвела дочку в музыкальную школу, у девочки оказался абсолютный слух. Натка отдала им пианино, и теперь Яська на нем музицировала. Натка представила сосредоточенное Яськино лицо с оттопыренной нижней губешкой, вспомнила вчерашнюю кроху Анечку-Энни Мей, малышку из сна и подумала: «Мне срочно нужен ребенок».

– От кого, Нат? – спросила Ирка. Оказывается, Натка подумала вслух.

– Не знаю, Ир, в том то и загвоздка. Пока Генка был рядом, мне было не до ребенка, все предохранялась. Ну, ты знаешь. После выкидыша врачи велели год поберечься. Потом акклиматизация пошла на Севере, тоже нельзя было рисковать. Да и с родителями его жили, сама знаешь как, куда тут еще младенцу. Потом обустраивались здесь, в Северске, то у него бизнес разворачивался, то я на телевидении утверждалась. Я в Москве поняла: всё, хватит. Приеду, скажу Генке, что пора ребёнка заводить. Приехала, вот… Ну, и чёрт с ним. Что, других мужиков нету? Найду себе кого-нибудь. Рожу.

– Ой, Нат, от кого-нибудь нельзя, вдруг дурная наследственность? Надо, чтобы мужчина проверенный был, здоровый. Убедись сначала, потом уже рожай. Представляешь, будет у тебя девочка, как моя Яська!

– Это ты мне намекаешь, чтобы я к Андрюхе за помощью обратилась?

– Эй-эй, полегче!

– Да ладно, не ревнуй, я пошутила. Кто там у тебя главные роли-то танцует? – быстренько сменила тему Натка, и Ирина затараторила, что на роль мухи она сразу двух девочек поставила, очень способные, по очереди будут танцевать. А паука еле нашла – уговорила Юрку Дурова из третьего «Б». Способный парень, но лентяй! Но злодея танцевать понравилось! А комарика танцует тоже девочка – мальчики не хотят. А ещё у неё все дети вместе танцуют в финале большую польку с цветами и шарами, очень красиво, но ещётак сыро, путаются все. И Яська у нее в финале немножко солирует, и всё так замечательно. Натка слушала подругу в пол уха, хотя и кивала, и поддакивала. Она думала, где взять отца своей будущей дочки. Раз уж точно решила рожать.