Текст книги "Луна в Близнецах"

 
                                     * * *
 

Шли годы. Возле ворот высокого частокола торговые караваны неизменно приветствовала жилистая седая старуха, сидящая на большом придорожном валуне. Её выцветшие светло-зелёные, всегда слезящиеся от пыли глаза были обращены в сторону каменистой, уходящей в бесконечность дороги. Рыжие спутанные волосы и ветхие одежды безразлично раскачивал вольный бродяга-ветер. А звёздными лунными ночами перед случайным путником из темноты вдруг неожиданно выныривал силуэт угловатой скрюченной женщины с тонкими, сложенными в полуулыбку губами, бессвязно шепчущими что-то вязкой бездонной тишине.

 
                                     * * *
 

Князь ждал. Прошёл почти месяц с момента последнего свидания с кареглазой незнакомкой в фиолетовом строгом платье. Медитации не давали результатов, и чем больше он этого хотел, тем более отдаляла его жизнь от новой встречи с нею. Вся надежда на новолуние. В момент новолуния солнечному свету нет возможности отразиться от ночного светила. Это время всего тайного, скрытого, неведомого. О, как он ждал этого новолуния. Расположившись у камина в строго назначенный час, мужчина, как обычно, выкурил трубку. На этот раз он чуть более наполнил её своим зельем, и погружение в мир грёз случилось раньше, чем это бывало обычно. Вот она – прозрачная сфера со множеством «светлячков». На этот раз он точно знает, что спросить у своего подсознания, знает, что скажет ей, знает, как приблизиться – скользнуть по мерцающему лучу между ними. Он это тысячи раз проделывал в своём воспалённом воображении. На этот раз он не растеряется. Смутные сомнения терзали князя весь этот месяц. Взгляд незнакомки, он не смог бы сейчас представить её лица, но взгляд. Он отпечатался в его воспалённом сознании и напоминал о других глазах – зелёных, цвета морских волн.

Наконец мужчина разглядел очертания купола и множество голубых, серых и цвета топлёного молока огней. Огни напоминали рой, как и в прошлый раз, ему показалось, что движение их беспорядочно, хаотично. По мерцающему лучу ему навстречу устремился желанный розовый огонёк. Знакомый аромат мягко наполнил окружающее пространство. На этот раз огонёк показался князю не таким ярким. Мужчина заскользил своим сознанием по связывающему их лучу.

– Ты Агни? Моя Агни? Признайся мне… Скажи, что ты – это она.

Женщина удивлённо непонимающе смотрела на него. Несколько лучиков из окружающего пространства тянулись ей вслед, но она, казалось, этого не замечала.

– Это они не дают… Не дают тебе вспомнить о нас. Помнишь нашу горку, там… Вспомни! Цветы, ту траву, которую мы нашли. Как же, как ты могла забыть?!

В одночасье ему вспомнилось, как в обители монахов он постригал газоны большими острыми ножницами, вспомнилось, как легко, как просто он орудовал своим инструментом.

– Я сейчас помогу. Ты вспомнишь… Вот, сейчас.

И острым стальным намерением мужчина безжалостно полоснул, перерезав сразу несколько лучиков, тянувшихся от силуэта женщины, затем ещё и ещё. Незнакомка ахнула, задрожала всем телом. На лице её он прочёл удивление, смятение, страх. Вся картинка покрылась вдруг светлой тонкой изморозью, как стекло, схваченное первым морозом. Видение побледнело и стало медленно испуганно отдаляться. Через мгновение картинка исчезла. Чёрная густая мгла наполнила комнату. Угли в камине были еле тёплыми, а струйки леденящего холода растекались, медленно пробираясь под фланелевой тканью его куртки, окутывая собой застывшее тело.

6. Родные берега

В тишину малолюдного пугливого берега ворвался гулкий протяжный гудок. Вновь прибывшее судно нехотя взгромоздилось на край старой дощатой пристани. Натали с волнением всматривалась в эту картину, вспоминая их недавнее с Николаем отплытие. «Всего каких-то одиннадцать месяцев прошло, а будто целая вечность», – пронеслось в её сознании. Осторожно поглаживая в муфте свой талисман, она повернулась к Лизе:

– Мы в безопасности, Лиза. Ты понимаешь? Всё позади.

Лиза кивнула, поправляя одной рукой широкополую шляпу, другой пытаясь ровно удерживать саквояж с сетчатым окошком.

– Да, дома, – слеза скатилась по бледной щеке девушки.

– Ты плачешь?

– Это ветер… А котик притих, будто чувствует, – слабо улыбнулась она Натали, пытаясь скрыть охватившее её смятение.

– Что ты, Лиза?! У тебя запоздалая реакция. Возьми платок, – Натали подала девушке платок.

– Поручик Шепелев! Сударыня, пожалуйте ваши вещи. Пройдёмте, вас ждёт экипаж, – одетый в военную форму офицер, отдав честь проходящим мимо мужчинам, аккуратно взял у Лизы саквояж. – Ваш багаж мы уже погрузили.

– Вас Надежда Дмитриевна прислала? Нас предупредили, что вещи прибудут грузовым судном, – Натали внимательно рассматривала мужчину.

– Какая Надежда Дмитриевна? В палате распорядились насчёт вас. Доставим в именье, а вещи ваши в целости и сохранности, не волнуйтесь, – мужчина указал взглядом на грузовую повозку, закреплённую сзади кибитки для пассажиров.

– Странно, мне объяснили, что грузовое судно придёт через неделю.

– Больше оттуда уже ничего не придёт… слава богу, уберёг дорогу. Прошу вас, – мужчина открыл дверцу экипажа, кивнул женщинам, приглашая садиться.

Карета тронулась с места.

Натали, приоткрыв шторку, словно впервые рассматривала милые сердцу просторы. Она и не задумывалась до сих пор, как дороги ей эти белоствольные красавицы. Внутри поднялась неистовая волна радости от ощущения забытых родных запахов. Душа рвалась ввысь от звука порхнувшей из травы птицы, дух захватило от одной только мысли, что здесь – совсем рядом её детство, юность, вся её прежняя жизнь. «А ведь правда целая вечность. Это, верно, так кажется оттого, что за короткий срок произошло столько всего важного», – Натали украдкой от Лизы смахнула слезу. Она ещё не придумала, что скажет матери о своём… ну почему же своём, об их с Николаем пребывании в Англии. Только это всё потом, по обстоятельствам. Вот уже наши владения пошли, совсем знакомые. Всё чаще взору её встречались покосившиеся, чёрные, словно испуганные избы. А то на их пути возникали какие-то странные люди в грязных поношенных одеждах с котомками за плечами. Лица путников выглядели серыми, измождёнными. Они украдкой поглядывали на новенький экипаж, оборачиваясь, провожая взглядами, жестикулируя и что-то объясняя друг другу.

– Да, родительское поместье в запустении. Странно, что нас направили именно сюда. Ну да мы с тобой непременно всё узнаем, – Натали посмотрела на Лизу решительно, но та прочла в её глазах глубоко спрятанную тревогу.

На станции женщины пересели в родительский экипаж. Возницу Натали не признала.

– Странно, не помню его лица. Наверное, из соседнего селения, – обратилась она к Лизе.

Помолчали.

– От станции до имения вёрст десять будет, – задумчиво проговорила Лиза. – Нет, не припомню, может, и правда из другого селенья. Поглядим.

Дорога обеим не показалась долгой, каждая молчала о своём. Ворота открыл Савелий – приказчик Волошиных. Служил Савелий в этом «чине» давно – сколько Натали себя помнила, мать ему доверяла, прислушивались к его мнению. В хозяйстве Савелию не было равных.

– Пожалуйте, барыня. Давно вас ждём, – старик закрепил снаружи калитку и поспешил открыть ворота, чтобы экипаж мог заехать во двор.

– Какая я тебе барыня? – Натали тряхнула головой, обняла старика за плечи. – Забыл, как спас меня?

В раннем детстве с ней произошёл казус. Случай этот крепко отпечатался в памяти и периодически напоминал о себе то во сне, а то просто так, внезапно всплывая в памяти безо всякой на то причины. В подростковом возрасте ей вздумалось доплыть до противоположного берега озера, где гнездились утки со своими выводками. Натали непременно хотелось рассмотреть, как у них там всё устроено. Юному пытливому уму требовались доказательства. Девочка не принимала ничего на веру, ей всегда нужно было самой посмотреть, потрогать, понюхать, услышать. Любопытство и на этот раз взяло верх над страхом. Да и берег противоположный – вот он, совсем рядом. Вода в то время ещё как следует не прогрелась, а когда девочка проделала уже более половины пути, вдруг почувствовала жар во всём теле. Но ощущение это было совсем не долгим, как если облить себя ледяной водой. А потом ноги уже совсем не могли двигаться. Озеро питали подземные ключи. Их вода была холодной и подвижной, не давая озеру замерзать до самой зимы. Сколько могла Натали отчаянно барахталась на поверхности. Когда сил совсем не осталось, она инстинктивно перевернулась на спину и, разбросав руки в стороны, затаила дыхание. Своих ног девочка уже не чувствовала. Медленно погружаясь, ощущая кожей лица колкую тяжёлую жидкость, она покорно и совсем по-взрослому отдалась на волю случая. Это ощущение доверия чему-то большому присутствовало в ней всегда – с самого истока, с начала её сознательной жизни. Она жила, сливаясь с этим огромным миром, ощущая себя одним с ним целым, не задумываясь, что чувствуют и думают об этом другие. Вода, казалось, проникла в каждую клеточку её тела, а сознание балансировало на краю небытия – то возвращаясь, то покидая неподвижное тело. И в этот момент неожиданным рывком её подхватили чьи-то сильные железные руки, а дальше уже ничего нельзя было разобрать. И последняя мысль, промелькнувшая в её сознании: «Мамочка, значит, увижу тебя ещё раз, всех увижу». Благодарность, бесконечная безмерная благодарность к этому большому – жизни – захлестнула, накрыла словно одеялом. Тело уж больше не напоминало о себе. Вся она превратилась в один огромный сгусток сознания.

Савелий посмотрел на женщину, скупо улыбнулся, стараясь изо всех сил не выдать своего беспокойства. С той поры, как узнал о возвращении Натали, не было дня, чтобы не молил он Пресвятую Богородицу хранить в пути молодую хозяйку. «Теперь, верно, всё пойдёт как надо, всё встанет на свои места, заживём… по-прежнему», – успокаивал он себя, украдкой рассматривая молодую женщину. Ничто не ускользнуло от его прозорливого взгляда. «Заострилась как. Верно, не сладко пришлось за морем-то, не смог сам уберечь дитя, вона как руки-то исхудали, щёки куда подевались, а глаза… Будто два омута. Ну, ничего, откормим девицу, не такое видали». Натали вымученно посмотрела на своего спасителя, будто оправдываясь, проговорила:

– Что, не признал меня? Дорога дальняя, долгая… всё позади. Теперь уж не расстанемся. А что ж так тихо вокруг? Матушка здоровы ли?

Савелий потупился, опустил голову.

Натали ускорила шаг, она почти бежала. Не дожидаясь старика, женщина обеими руками упёрлась в тяжёлую дубовую дверь, несмазанные петли жалобно заскрипели. Глаша – горничная – поспешно поднялась навстречу, загородив собой дверь в спальню, сбивчиво проговорила:

– Надежда Дмитриевна почивают.

Потупив глаза, девушка нервно теребила белоснежный передник. Натали быстро справилась с охватившим её волнением, повелительным жестом отстранив Глашу, стремительно распахнула дверь спальни. Всё здесь было не как прежде, кровать почему-то передвинули к окну, а туалетный столик сиротливо притаился в дальнем углу комнаты, скрываясь за тенью стенного шкафа. Он словно извинялся перед всеми за своё неуместное здесь присутствие.

– Доктор велел кровать к окну… – еле слышно прошелестела Глаша.

Натали робко шагнула к кровати, внутренне сознавая, что впервые она боится встретиться с действительностью лицом к лицу. Даже в Лондоне не испытывала Натали подобного чувства. Опустившись на колено, плотно прижавшись к краю кровати, она внимательно рассматривала знакомые с детства черты. Правая часть лица Надежды Дмитриевны ассиметрично сместилась верх, придавая лицу удивлённо сердитое выражение, а по цвету напоминала эта часть причудливую тень, заметно отличаясь от всего остального, не скрытого под белыми накрахмаленными кружевами. Глубокая, чётко очерченная борозда обозначилась на переносице, являя собой границу и категорично разделяя лицо болящей на две половины – живую и неживую. То была совершенно незнакомая, чужая, неведомая доселе женщина. Натали внимательно рассматривала эти новые черты, не упуская ни одной детали. Затем она осторожно коснулась материнской руки. «Лёд, сухой ледяной камень». Натали легонько сжала запястье матери, смутно надеясь на ответное движение. Затем она начала осторожно, а потом всё более настойчиво растирать кисть руки болящей, намеренно покалывая ладонь кончиками острых ногтей. Всё энергичнее и сильнее. Вот сейчас, ещё немного, чуть-чуть. Каштановая прядь танцевала в воздухе, подгоняемая интенсивным, прерывистым дыханием молодой женщины.

– Доктор делают массажи… Два месяца уже, – тихо произнесла Глаша.

То было сказано с безропотным смирением, даже какой-то обречённостью. Безнадёжность в голосе девушки неприятно оцарапала слух, обескуражила и рассердила. Натали вспыхнула, выпрямилась и, обернувшись назад, с досадой спросила:

– Что за доктор? Уездный лекарь? Они всех одинаково врачуют… касторкой.

Погасив внезапное раздражение, она уже спокойнее спросила:

– Как часто вы переворачиваете больную?

Затем женщина решительно раздвинула тяжёлые портьеры, чуть приоткрыв створку окна, зафиксировала раму попавшейся под руку салфеткой, сноровисто свернув её в тугой жгут. Откинув тяжёлое покрывало, молодая графиня начала медленно ощупывать мать, каждый пальчик, каждый сантиметр. У Натали возникло странное чувство – будто всё это уже было с ней, в какой-то далёкой неведомой жизни. Она совсем ничего не помнила из той жизни, но пальцы совершали привычные, до боли знакомые движения. И она отчётливо понимала, что этому её никогда и никто не учил, пальцы двигались сами, отдельно от её сознания, будто жили своей самостоятельной жизнью. Левая половина тела была совсем тёплой. Окончательно справившись с собой, Натали уверенными движениями продвигалась по телу лежащей. Неожиданно ресницы на левом глазу больной дрогнули, веко дёрнулось и слегка приподнялось. Беспомощный отрешённый взгляд упёрся Натали в грудь. Графиня замерла, напряжённо наблюдая за этим неуловимым шевелением. И этот оживший в окаменелом теле глаз очень неохотно, медленно, но вопреки всему обретал осознанность. Глаша всплеснула руками.

– Ш-ш-ш, – Натали предупредительно поднесла палец к губам, продолжая наблюдать за матерью.

В уголке живого глаза, у переносицы, как в ложбинке, заблестела еле заметная слезинка.

– Мамочка… Это я, – тихо произнесла Натали, слёзы не давали говорить, – это я… Теперь всё будет хорошо, я уже здесь…

Левая рука Надежды Дмитриевны чуть шевельнулась. Натали осторожно сжала прохладное запястье матери и начала тихо перебирать неподвижные безразличные пальцы. Положив руку на лоб Надежды Дмитриевны, она заботливо вернула на место простынное покрывало.

– Глаша, принеси лёгкое одеяло. Это нужно убрать, – обратилась Натали к горничной, – и лимонной воды. Помнишь, у нас был детский поильник? С носиком.

Через десять минут пожилая графиня уже спала. Лёгкий румянец разыгрался на её левой щеке. Натали даже показалась, что правая сторона немного посветлела. «Нет… желаемое за действительное… не годится…»

Притворив осторожно дверь в комнату, женщина поднялась в зал.

– Лиза, вели Глаше помочь тебе распаковать вещи, – бросила мимоходом Натали и поспешила на конюшню, решив, что Савелий пошёл поить лошадей, и не ошиблась. Всё здесь выглядело как прежде, но необъяснимое напряжение чувствовалось во всём, будто в окружающем пространстве притаилась незримая, еле уловимая тревога, тайна. Но Натали трудно было обмануть. Она почувствовала эту перемену, как только встретилась взглядом со своим спасителем. Натали вообще тонко чувствовала людей, независимо от их сословия, возраста и настроения. Будто невидимые нити тянулись из их глаз к её душе, обозначив свой цвет: смятения, страха, радости, благоговения. Эту свою способность она не выделяла для себя, просто пользовалась ей, словно таковая имелась у всех без исключения. И она не задумывалась, все ли так чувствуют, как она. Вот перед ней человек, и сразу образ. Она охватывала его целиком, будто фотографировала, но не глазами – сердцем. Бывало, что ей не нужно было даже слов, глаза говорили красноречивее всякого слова.

– Когда это случилось? – обратилась она к старику.

В воздухе повисло долгое молчание, Натали не торопила.

– А как пришло известие из штаба, что кораблик их затонул… Так и слегла, – Савелий погладил холёную шею Звёздочки. Кобылица повела головой в сторону хозяина, ткнулась влажными губами в его ладонь, привычно ища в ней припрятанный для неё кусочек сахара.

– Какой кораблик?

– Судно, значит, их, где Володенька служил наш, повредилось, значит… В Северной бухте… А утром Надежда Дмитриевна к завтраку не вышли. Вот оно как бывает, – опущенные плечи Савелия затряслись, голова безвольно опустилась на шею Звёздочки.

– А врач, что врач сказал?

– Уездный лекарь? Там на столике бумага его… Я в Сант-Петербург за лекарствами сам ездил… Поездом. А массаж они им через день делают. Вот и сегодня опять приедут, – Савелий вытер платком влажный лоб.

– Вот что, давай-ка ты опять на станцию. Запрягай лошадей, возьмёшь нам с Лизой билеты на поезд. На завтра, на утро. Нужно хорошего доктора найти для матушки, – Натали не скрывала слёз.

Сразу вспомнилось ей, как детьми прятались они с Володюшкой друг от друга в стогу лугового пахучего сена, как кувыркались до одури, забыв про горячий обед, как неистово плескались водой, подстерегая друг друга в густых камышах.

– Да вы бы хоть с дороги-то отдохнули, ведь лица на вас нет. Эти англичане вас совсем голодом заморили!!! – Савелий смешно тряс перед своим лицом сжатыми кулаками.

Натали грустно улыбнулась.

– Отдохнём ещё, дядя Савелий… успеем, – еле слышно проговорила она и, подобрав подол платья, медленно, словно нехотя зашагала к дому. Оглянувшись, Натали сказала вдруг, вспомнив неожиданно о чём-то важном: – А мы ведь не одни, пополнение с нами.

– Да я уж заметил, распорядился, чтобы Глаша корзинку принесла и молоко подогрела.

 
                                     * * *
 

Отец Натали – Волошин Роман Александрович – служил корабельным инженером в судостроительном предприятии Санкт-Петербурга «Адмиралтейские верфи». Обуреваемый с детства страстью к кораблям, он неистово мечтал о военных походах, схватках с пиратами, приключениях. Уже в подростковом возрасте юноша мастерил корабли и кораблики из всего, что попадалось под руку, придумывал необычные конструкции, которые заставляли плавать разные предметы: коробки из-под спичек, табакерки, сложенные по-особому обёртки. Всё, что могло хоть как-то держаться на воде, побывав в его руках, начинало вдруг двигаться – плыть. Водрузив на своих придуманных кораблях разноцветные паруса, юноша устраивал в лужах, долго не высыхающих после обильного дождя, настоящие баталии. Местные мальчишки с гамом и улюлюканьем наблюдали эти сражения, угадывая на спор победителей и побеждённых и под занавес отвешивая друг другу смачные подзатыльники.

С детства Волошин увлечённо и много читал. Мальчику нравились Гомер, Купер, Вальтер Скотт, Стендаль, а особенно увлекали юношу книги об отважных мореплавателях. Он неоднократно перечитывал их уже в старшем возрасте. Но родители не приветствовали стремление сына к военной службе, и поэтому свою мечту о кораблях Волошин воплотил не по-юношески прозаично – практически: «не плавать, так строить» – таким вот обычным образом. Изобретательность и подвижный ум юноши не остались без внимания родителей, и они определили его в петербургскую гимназию с намерением подготовить к поступлению в университет. Получив среднее образование, Волошин на отлично выдержал вступительные экзамены в Санкт-Петербургское инженерное училище, после окончания которого был зачислен в Московский университет на факультет физических и математических наук. В первой половине XIX века из стен этого заведения вышли многие выдающиеся учёные, общественные деятели и писатели того времени.

По окончании университета Волошин принимает участие в создании отечественных военных и пассажирских судов, поступает работать на судостроительный завод «Адмиралтейские верфи». Работа корабельного инженера-изобретателя целиком захватила молодого человека. Он оказался стоящим у истоков новой эпохи в кораблестроении, когда осуществлялся переход от деревянных кораблей к металлическим судам, когда стало возможным применение кованого железа, а затем и прокатной стали. Эта революция и масштабы строительства вполне соответствовали устремлениям молодого человека. Под руководством Волошина осуществлялся спуск на воду парохода «Волга», оснащённого сдвоенной паровой машиной. Вскоре молодого инженера приглашают в качестве консультанта на Николаевский судостроительный завод для участия в строительстве судов нового образца, а уже через два года предлагают место преподавателя в Императорской военной академии при Генеральном штабе России.

Надежду Дмитриевну молодой Волошин встретил в 1829 году во время спуска на воду небольшого круизного судна «Вдохновение». Прошёл всего год, как Роман Александрович поступил на службу, его неиссякаемый пыл изобретателя не давал спать по ночам, мечты и амбиции будоражили воображение, новые идеи захлёстывали, и десятки… сотни чертежей заполняли небольшое помещение взятой в аренду квартирки в центре Санкт-Петербурга. Волошин жил отдельно от родителей, самостоятельность была у него в крови. Навещал он отца с матерью в свободное время, которого у него, по правде говоря, почти не было.

Наденька стояла на капитанском мостике «Вдохновения» в окружении молодых офицеров, придерживая одной рукой большую с полями шляпу, и рассеянно улыбалась. Взгляд её, устремлённый в пространство, отрешённо бродил по строениям верфи, но мысли витали далеко от происходящего. Каштановая непослушная прядь постоянно выбивалась из-под бахромы её белого прозрачного шарфа, и девушка поминутно поправляла волосы другой рукой. Она казалась такой хрупкой и невесомой, что думалось, ещё чуть-чуть, и ветер подхватит это лёгкое создание и понесёт в небо к хмурым свинцовым облакам. Один из стоящих рядом офицеров что-то увлечённо рассказывал девушке. Она повернулась ему навстречу, и в этот момент вихрь подхватил её шляпу, закружил и понёс по направлению к верфи – туда, где столпились наблюдающие за спуском судна. Шляпа словно по велению волшебной палочки спланировала к горстке возбуждённых наблюдателей, и Роман, инстинктивно выкинув вперёд руку, движением фокусника поймал её. Поймал свой счастливый шанс оказаться рядом с таинственной незнакомкой.

Следующие полгода были встречи, много встреч. Они бродили по скверам Санкт-Петербурга, посещали оперу, художественные выставки, а то просто отправлялись в круиз по Неве. На счастливом судне в верхней палубе у них даже были свои заговорённые места. Билеты на эти места почему-то не продавались другим пассажирам. То ли их оставляли специально для Волошина, то ли так совпадало, что не было желающих. Ближе к зиме Роман Александрович сделал Наденьке предложение. Родители обоих были людьми понятливыми, культурными, видели пылкие чувства детей и радовались за них. Венчались молодые в Николо-Богоявленском морском соборе на Никольской площади.

Первые два года супруги жили в Санкт-Петербурге, но когда родился Володенька, Надежда Дмитриевна переехала с сыном в родительское имение. Протасовы – родители Нади владели обширными землями близ Выборга, имели более двух тысяч душ крестьян и исправно платили в казну. Дочери они дали достойное образование, но судьба знатной девицы того времени была предрешена, обусловлена русскими традициями и моралью общества – замужество, дети, церковь. Когда родилась Натали, у Романа Александровича и Надежды Дмитриевны и вовсе разладилось меж собою. Муж так и не сумел уговорить жену окончательно перебраться в Петербург, оставить сельскую жизнь. Уж слишком она была пропитана той уютной атмосферой, которая царила в поместье родителей. Озёра, леса, лошади, деревенские катания, святки, весной – посевная, осенью – урожай. Протасовы были исконно русскими людьми, принадлежавшими скорее к помещичьему сословию, хотя и очень зажиточными. Надежда Дмитриевна любила повторять: «Здоровье детей превыше всего, свежий воздух и питание». И что против этого возразишь? Роман Александрович всё реже виделся с женой и детьми. А когда родители захворали, Наденька охотно взяла хозяйство в свои руки. Она будто создана была для ведения дел: с интересом изучала амбарные книги, которые вёл когда-то её прадед, а потом дед. Затем она провела перепись крепостных имения и неожиданно для всех вздумала расширяться, обратилась к Роману Александровичу с просьбой помочь закупить новое оборудование для лесопилки. Земли Протасовых всегда славились своими лесными угодьями. Хозяева усердно следили, чтобы молодой подлесок не вырубался, а на месте вырубок вели раскорчёвку, давали почвам год-два отдохнуть и засаживали пустые территории саженцами берёзы, тополя, дуба, сосны, лиственницы. Эти породы были хорошим строительным материалом и приносили немалый доход семье. В имении ещё при жизни деда Надежды Дмитриевны была организована артель, где крестьяне занимались промыслом тюленей, передавали свои умения от деда к отцу, от отца к сыну. Тюлени – доверчивые животные. Они стаями заходили из Балтийского моря в Выборгский залив и отлёживались на прибрежных островах. Тюлений жир и невыделанные тюленьи шкуры с охотой приобретали заезжие в Выборг купцы. Когда Надежда Дмитриевна обнаружила, что часть муки, которую давала мельница, из года в год остаётся без употребления, она решила открыть в Петербурге небольшую пекарню и лавку, где можно было торговать свежим хлебом. Аппетиты её с каждым годом росли, и помещица уже самостоятельно не справлялась со своим разросшимся хозяйством, не могла контролировать каждую мелочь. Тогда она часть своих обязанностей передала Савелию. То был человек, которому можно было по-настоящему доверять. Он не раз доказывал ей свою преданность, проявлял сноровку и искреннюю заботу о деле, показывая себя рачительным и бережливым хозяином. Вот что всегда хотела видеть Надежда Дмитриевна в своём муже, традиции семьи были ей глубоко близки, душа тянулась к хозяйству, к земле. А Роман от всего этого был далёк. «Э-э-эх! Корабли ближе тебе детей родных», – в сердцах как-то выпалила она мужу. По-настоящему Роман Александрович сблизился со своими детьми, когда они уже выросли. Владимир после окончания гимназии поступил в офицерский класс Морского кадетского корпуса в Петербурге, а Наташу тремя годами позже отдали в Институт благородных девиц, после окончания которого она достойно выдержала экзамен и была зачислена на Высшие женские медицинские курсы. И дети по духу были много ближе к отцу, нежели к матери. Волошиных на какое-то время сблизила помолвка Натали и Николая, сплотил отъезд дочери за границу. Но пути их затем снова разошлись, уж очень разными были они в своих устремлениях и помыслах.