Текст книги "Потемкин"

 
Безмерна радость муз московских восхищает,
Что славный сей герой их рощи посещает,
Который в храме их ученьем процветал,
Их другом в детстве был и меценатом стал.
 

Помнишь ли, читатель, как Потемкин не раз повторял товарищам: «Хочу быть непременно или архиереем, или министром»? Теперь он точно знал свое призвание. Первый, кому открылся юноша в своих намерениях, был Крутицкий и Можайский архиепископ Амвросий, его чаще всего посещал Григорий. (Амвросий принял мученическую смерть от неистовой черни в трагические дни «чумного бунта» 1771 г. в Москве.) Получив архипастырское благословение и 500 рублей денег на дорогу, Потемкин отправился покорять столицу.

Глава 3. Под ружьем

В XVIII в. гвардия была не только украшением императорского двора, но и серьезной политической силой, которую активно использовали придворные группировки в дворцовых переворотах. Первые гвардейские полки были организованы еще Петром I в подмосковных дворцовых селах Преображенском и Семеновском. Гвардейские полки оставались верной опорой трона при Анне Ивановне, сыграли свою роль в перевороте 1741 г. в пользу Елизаветы Петровны. Принадлежать к гвардии было престижно и одновременно выгодно, если твоя цель – получить офицерский чин, сделать карьеру, реализовать честолюбивые замыслы. Гвардейский Драбантский, или Конный, полк, где числился наш герой, был учрежден императрицей Анной Ивановной в 1730 г. для своей личной охраны. Поочередно с Преображенским и Семеновским полками, Конная гвардия несла караулы при императрице. Всякий раз, когда она выезжала из дворца, несколько самых красивых и видных конногвардейцев составляли ее конвой. Следуя сложившейся традиции, в гвардейские полки набирали только рослых мужчин, и современникам гренадеры, чей рост был 180–192 см, казались сказочными исполинами, так как люди в те времена не отличались высоким ростом.

В ночь с 24 на 25 ноября 1741 г. Россия узнала о вступлении на престол дочери Петра Великого – Елизаветы, милость которой распространилась на все гвардейские полки. При этой императрице Конный полк получил новое место на малозаселенной окраине Санкт-Петербурга для постройки полковой слободы поблизости от небольшого деревянного дворца, принадлежавшего ей и называвшегося тогда Смольным запасным двором. От него начиналось владение, отведенное конногвардейцам, и шло вверх и вниз по Неве, прямо против Охтенских слобод. Строительство, начавшееся в июне 1741 г., было окончено только к 1757 г. Слобода Конной гвардии, куда прибыл Григорий Потемкин для несения службы, представляла собой прямоугольник. От Литейного двора до Смольного монастыря его прорезала центральная улица, именуемая Большой, к которой примыкали 11 переулков, застроенных 107 рейтарскими избами. Офицерские дома были построены на отдельной улице. В центре слободы располагался каменный дом, в нем находились полковая церковь, госпиталь, канцелярия, караульная и архив, а в нижнем этаже – цейхгауз и арестантская комната. Рядом со слободой были выстроены конюшни, выходившие на небольшой луг.

Со времен Елизаветы Петровны, кроме государственной службы, гвардия должна была способствовать увеличению блеска императорского двора. В обязанности конногвардейцев входили полковые учения, состоявшие в упражнениях с палашами, карабинами и стрельбы из пистолетов, конных и воинских построениях, пешем ученье. Ежедневно в 8 часов утра караульный трубач играл полковой сбор, по которому на полковой двор собирались все назначенные в караул во дворец и в другие места. Дворцовые караулы поражали взгляды жителей Петербурга, когда церемониально шествовали от слободы до дворца с обнаженными палашами. Во время появления императрицы конногвардейский караул становился во фронт и отдавал честь с барабанным боем и музыкой, если же совершался большой выезд, то карету Елизаветы Петровны сопровождала конная команда во главе с офицером. Несение караулов в Летнем и Зимнем дворцах, в Царском Селе, Петергофе и Ораниенбауме было не только парадной функцией гвардии, караул должен был быть «во всякой осторожности» и пропускать только указанных лиц.

Итак, Григорий Потемкин из среды московского студенчества с головой окунулся в столичную жизнь гвардии и в 1761 г.

был произведен в вахмистры. Быть может, он жил вот в той избе, в третьем справа или пятом слева переулке, отходящем от Большой улицы полковой слободы, часами упражнялся в ротных экзерцициях, отрабатывая прохождение перед начальствующими лицами, совершенствовал приемы верховой езды в заездах и атаке, отчаянно рубился на палашах, стрелял из пистолетов, осваивал науку воинских построений. Постойте, вон там, среди конногвардейцев, не Григорий ли в унтер-офицерском васильковом кафтане с позументом по бортам, воротнику и обшлагам? Под кафтаном красный камзол с медными пуговицами, треугольная шляпа, обложенная по борту золотым позументом, с черной кокардой, к ней пристегнут белый бант… Но даль времен не всегда позволяет увидеть желаемое. Нам остается только представлять себе эти дни в жизни Григория; он – лишь один из гвардейцев, и история еще не знала, что нужно хранить каждый миг в его жизни, хотя, скорее всего, это были обычные будни военного XVIII в. Вместе с Потемкиным в Конном полку служили представители многих древнейших дворянских фамилий и менее знатное шляхетство. Находясь в полку, Григорий смог не только постичь азы военного дела, но и узнал внутреннюю механику царского двора, возможности и методы достижения поставленных целей с помощью придворных интриг и заговоров. Он жадно прислушивался к пересудам придворных, пытался разобраться в политических пристрастиях придворных партий, обсуждал вместе с другими гвардейцами будущее России и династии Романовых.

Потемкин оказался в Петербурге во времена чрезвычайно важных для империи событий. 25 декабря 1761 г., на Рождество, скончалась императрица Елизавета Петровна. За два дня до этого Потемкин был произведен из каптенармусов в квартирмистры. Эта должность существовала в армиях многих государств (Франции, Пруссии, России и др.). Первоначально квартирмистр занимался расположением войск лагерем или по квартирам, а позднее в его обязанности вошло изучение местности и дорог, организация передвижения войск, вопросы разведки и изучение театра военных действий. В повседневной жизни квартирмистр занимался составлением ведомостей о чинах для раздачи жалованья и распределял его по ротам, в его ведении также находилась вся амуниция для офицеров, унтер-офицеров и рядовых. Получив назначение, Потемкин еще не знал, что для него начинается новый этап жизни – дорога к высоким государственным постам.

После смерти Елизаветы Петровны на российский престол вступил Петр III – внук Петра Великого и одновременно внучатый племянник его противника в Северной войне шведского короля Карла XII. Общество, как уже бывало не раз, было полно ожиданиями, в новом монархе современники искали величественные черты предков, но видели только его попытки быть похожим. «Он подражает обоим в простоте своих вкусов и в одежде, – замечал французский дипломат Фавье, – вид у него вполне военного человека. Он постоянно затянут в мундир такого узкого и короткого покроя, который следует прусской моде еще в преувеличенном виде… От Петра Великого он главным образом наследовал страсть к горячительным напиткам и в высшей степени безразборчивую фамильярность в обращении». Воспитатель будущего императора, академик Штеллин замечал в голштинском принце Карле Петре Ульрихе, после крещения получившем имя Петр Федорович и титул великого князя, удивительную противоречивость характера: он мечтал о полководческой славе, но при этом отличался удивительной для его возраста робостью. В один из дней академик отметил странное поведение ученика в своих записках: «Боялся грозы. На словах нисколько не страшился смерти, но на деле боялся всякой опасности. Часто хвалился, что он ни в каком сражении не останется позади.»

Сразу после вступления на престол Петр III поторопился заключить мир с противником России в продолжавшейся тогда Семилетней войне – прусским королем Фридрихом II, своим кумиром, нарушив тем самым союзные обязательства перед Австрией и Францией, и тут же начал приготовления к новой войне, на сей раз против Дании, во имя своей родной Голштинии. Короткая эпоха Петра III открылась в блеске неожиданного для всех истинного величия. В январе 1762 г. английский посол Роберт Кейт с восхищением замечал: «Всевозможные дела исполняются гораздо скорее, чем раньше. Император сам занимается всем, и по большинству дел он сам дает нужные приказания, однако всегда спрося мнение начальников ведомств, откуда они выходят, или сообразно с просьбами простых частных людей».

Успехи начального этапа правления Петра III не были случайны: рядом с ним находились талантливые люди, а сам он имел некоторые задатки государственного деятеля. Без личного участия императора не обходилось ни одно государственное дело; он трудился со всей горячностью и самоотдачей творческой натуры – принимал доклады президентов коллегий и высших чинов государства, посещал заседания Сената, Синода, коллегий и других государственных учреждений, осматривал различные фабрики, отдавал распоряжения. Основное законодательство Петра III и главные решения его царствования связаны с именем личного секретаря императора Дмитрия Васильевича Волкова. Он имел незаурядный ум, прекрасно говорил, а еще лучше писал. Составленные им императорские указы, протоколы учреждений и другие официальные бумаги отличаются виртуозностью слога, а его письма обладали определенными художественными достоинствами. Влияние Волкова на императора было огромно и со временем продолжало возрастать, а к концу шестимесячного правления Петра III он стал вторым человеком в системе государственного управления после императора.

К числу замечательных дел Петра III следует отнести указ от 16 февраля 1762 г. о ликвидации Канцелярии тайных розыскных дел – главного органа политического сыска; одновременно было уничтожено и выражение, наводившее долгие годы ужас на любого человека, начиная с крепостного крестьянина и до самого знатного вельможи, – «слово и дело». Но главным законодательным актом Петра III стал манифест 18 февраля 1762 г. «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству», коренным образом изменивший принципы государственной службы и освободивший все дворянское сословие от обязательных и порой тягостных трудов. Еще 17 января император на заседании Сената объявил: «Дворянам службу продолжать по своей воле, сколько и где пожелают». Сенат решил сделать золотую статую Петра III в знак великой благодарности ныне свободного от государевой службы дворянства, но император отказался от подобной чести со словами: «Употребите это золото на лучшее дело. Если вы сохраните в своих сердцах благодарное воспоминание о моем царствовании, то это мне будет приятнее золотой статуи». С ликованием был встречен манифест о вольности и в армии. Императрица Екатерина II вспоминала в своих «Записках» о встрече с князем Михаилом Ивановичем Дашковым. Плача, вне себя от радости он бросился к ней со словами: «Государь достоин, дабы ему воздвигнуть штатую золотую; он всему дворянству дал вольность», на что тогда еще только жена Петра III, проявив неосведомленность в правительственных делах, с недоумением отвечала: «Разве вы были крепостные и вас продавали доныне? В чем же ета вольность состоит? И вышло, что в том, чтоб служить и не служить по воле всякого. Сие и прежде было, ибо шли в отставку, но осталось изстари, что дворянство, с вотчин и поместья служа все, окроме одряхлых и малолетних, в службе империи записаны были; вместо людей дворянских Петр I начал рекрут собирать, а дворянство осталось в службе. От чево вздумали, что в неволе…»

Казалось бы, вот он, царь-освободитель дворян, достойный монарх для России, однако Петр III, взявшись за дело государственного управления с неукротимой энергией своего деда Петра Великого, не обладал его талантами и знаниями. Государственный аппарат, привыкший за двадцать лет спокойного елизаветинского царствования к неторопливому и размеренному течению дел, скрипел и раскачивался под воздействием непривычного несбалансированного управления. Император нередко принимал важнейшие решения под воздействием сиюминутного порыва, следствием чего были непродуманные мероприятия, необоснованность которых вскоре признавал и сам Петр III. Ярчайшим примером подобного рода просчета в организации работы госаппарата стал перевод Мануфактур-коллегии из Москвы в Санкт-Петербург. Лишь только когда выяснилось, что все основные фабрики находились в пределах Московской губернии, она была возвращена. Не всегда умел новый император разумно пользоваться своей властью самодержца в стране с неограниченной монархией. Он нуждался в опоре, но не находил себе поддержку ни в одном сословии.

При всеобщих ожиданиях и надеждах характер нового императора пугал многих придворных. Из уст в уста передавались рассказы о его пьянстве, пренебрежении к православной вере, жестокости, приверженности к прусским порядкам. Современники много писали о том, что Петр Федорович не умел завоевать популярность у своих подданных, был увлечен только муштрой своей голштинской гвардии. «Он очень гордится, что легко переносит холод, жар и усталость, – рассказывает нам мемуарист. – Враг всякой представительности и утонченности, он занимается смотрами, разводами и обучением воспитанников…»

В бытность свою наследником, Петр III не пользовался авторитетом и не имел влияния ни в Сенате, ни в других высших учреждениях империи. Но наибольшую опасность представляли его взаимоотношения с гвардией. Свергнув с трона в 1741 г. законного императора Иоанна Антоновича – российскую «железную маску», гвардия почувствовала свою силу, подтверждением которой стали милости и привилегии, щедро раздаваемые Елизаветой Петровной. Гвардия, не принимавшая участия в боевых действиях во время Семилетней войны, постепенно превращалась во внутренние войска, дворцовую охрану, развращенную придворной жизнью и благосклонностью монархов. Эти изменения были подмечены одной из активных участниц переворота в пользу жены Петра III – Екатерины Алексеевны, Екатериной Романовной Дашковой. Вспоминая о том времени, она свидетельствовала о возросшей политической силе элитных войск: «Гвардейские полки играли значительную роль при дворе, так как составляли как бы часть дворцового штата. Они не ходили на войну». Невзирая на страстную увлеченность Петра III военными делами, сами военные не питали симпатий к императору. Происходило это, по мнению одного из французских дипломатов при российском дворе, оттого, что «видят в нем чересчур строгого начальника, который стремится их подчинить дисциплине иностранных генералов. В особенности дурно расположен к нему многочисленный и в высшей степени бесполезный корпус гвардейцев, этих янычар Российской империи, гарнизон которых находится в столице, где они как бы держат в заточении двор». Можно назвать подобную характеристику русской гвардии преувеличением, но последующие события дворцового переворота июня 1762 г. лишь подтвердили возросшую роль элитных полков и их возможности в решении политических вопросов.

Вступив на престол, Петр III всецело отдался любимому делу – подготовке и обучению армии. Деревянных игрушечных солдатиков заменили живые люди, однако они не были столь послушными, как хотелось императору. Замена устаревшего петровского мундира немецкого образца на форму, скроенную по прусской моде, вызвала неприятие подданных, почитавших наследие Петра I и его атрибутику. Попытался, причем очень настойчиво, новый император и навести строгую дисциплину в армии. Естественно, он начал со столичного гарнизона и гвардии, введя в полках систему ежедневных военных занятий, частых смотров и парадов. При всей логичности действий Петра III, когда дворяне, не желавшие служить, могли согласно манифесту о вольности покинуть армию и поселиться в своих имениях, а оставшиеся должны были составить сильную и боеспособную армию, эти начинания воспринимались в штыки. Армия не желала понять, почему ей приказано сменить национальный мундир с петровской атрибутикой на форму враждебной армии, с которой русские сражались в течение семи лет. Недовольство гвардии вызвал и следующий приказ Петра III: при начале войны с датчанами выступить гвардейским полкам в поход на Данию. Подготовка к нему приобрела самый широкий размах. Гвардейцы уже должны были покинуть удобные квартиры в столице и общество придворных дам, но поход не состоялся из-за переворота.

Преобразования Петра III коснулись и жизни лейб-гвардии Конного полка. По распоряжению императора 17 января 1762 г. от всех людей в полку отобраны были кафтаны и камзолы с тем, чтобы в 10 дней перешить их на новый образец, утвержденный лично государем. Для такой спешности из всех полков гвардии и из Военной коллегии были собраны все портные, и даже люди, только знакомые с портновским мастерством. Но император так и не увидел конногвардейцев в новых колетах из лосинного сукна с суконным красным подколетником, украшенным золотым позументом и басоном. Его правление окончилось раньше, чем портные дошили последний мундир. Порядок поведения гвардейцев был определен приказом 7 февраля 1762 г., который гласил: «1) унтер-офицерам и капралам в другом платье, кроме мундира, никогда не ходить; 2) унтер-офицерам и капралам, когда идут на сборное место и на вахт-парад, также и сменяясь с караула, алебард хлопцам своим не отдавать, а носить самим; 3) штаб и обер-офицерам с унтер-офицерами и другими нижними чинами фамильярного обхождения и кампании не иметь, дабы оные к ним почтение не потеряли».

Сразу же по вступлении на престол Петр III вызвал в Петербург своих родственников – принцев Георга Людвига Голштейн-Готторпского и Петра Августа Фридриха Голштейн-Бека. Желая обеспечить свою безопасность и поставить на ключевые посты наиболее преданных людей, Петр III назначил 3 марта 1762 г. своего дядю герцога Георга Голштейн-Готторпского полковником лейб-гвардии Конного полка. Это был еще один повод для возмущения гвардии: как, их полковником была сама императрица Елизавета Петровна, и после этого они должны подчиняться бывшему прусскому генералу? Григорий Потемкин был определен к нему в ординарцы. Но служба эта продлилась недолго.

Всеми своими неловкими, хотя порой вполне разумными действиями Петр III неминуемо приближал свое падение, ускоряло его и постепенная деградация императора как личности и государственного деятеля, что отмечали все современники. Со времен Петра I на первый план выходит именно личность государя, его персональные качества; одной законной власти на престол становится недостаточно. Русское общество, его политически активная часть, «доросло» до неприятия царя-самодура с немотивированными поступками. По Петербургу носились слухи даже о слабоумии императора, о его неспособности управлять государством, сама Екатерина II утверждала: «Петр III потерял ту малую долю рассудка, какую имел. Он во всем шел напролом… Он хотел переменить веру». Авторитет императора подрывался его беспорядочной личной жизнью, фактически он открыто пребывал в состоянии двоеженства, поскольку не только не скрывал свою связь с фавориткой – графиней Елизаветой Романовной Воронцовой, но и всячески ее подчеркивал, иногда унижая законную супругу Екатерину Алексеевну в присутствии двора. Нарекания в адрес императора усилились и стали всеобщими, когда он через месяц после вступления на престол дал полную волю своей любвеобильности, и его увлечения приводили к бурным сценам ревности со стороны основной фаворитки. Столь неблаговидное поведение императораРоссийской империи вызывало недоумение и удивление иностранных дипломатов и возмущение его подданных. Во время одного из обедов, по рассказам иностранца, «девица Воронцова… совершенно забыла все подобающее государю почтение, даже до того, что осмелилась назвать его гадким мужиком и еще другими словами, повторить которые не позволяет приличие», а вскоре произошла еще более горячая сцена, причем оскорбления, которыми обменялись император и его фаворитка, по мнению рассказчика, «редко можно слышать на наших рынках». Как снежный ком росло количество выходок Петра III, он проводил свои вечера в пьянстве, «распущенность и попойки, выходящие из границ всякого приличия, – свидетельствовал современник, – увеличиваются ежедневно при вечерних пирушках до такой степени, что составляют мучение и возбуждают отвращение в тех, кому приходится на них присутствовать». Конечно же, Григорий Потемкин многого не знал в те времена о жизни при дворе и выходках императора, очевидцами которых становились дипломаты и высокопоставленные чиновники. До него доносились лишь отголоски происходящих событий, да еще в пересказе гвардейцев, передающих то, что слышали, со своими домыслами и комментариями. Но вот однажды, уже после назначения ординарцем к герцогу Георгу Голштейн-Готторпскому, Потемкин, сопровождая его во дворец, стал очевидцем одной нелепой сцены. Император обращался со своими голштинскими родственниками, как с равными, что иногда порождало непонятные и неприемлемые для русского человека ситуации. Из приоткрытых дверей залы Потемкин с любопытством наблюдал за беседой Петра III с дядей. О чем они говорили, он не слышал, но вдруг государь и принц Георгий, как настоящие прусские офицеры, из-за различия мнений в разговоре обнажили шпаги и уж собрались было драться, но их поспешил разнять любимый обоими Николай Андреевич Корф. Потемкин был удивлен: разве может подданный, даже состоящий в родстве с монархом, вести себя с ним, как с равным? Испокон веку такого не бывало на Руси. А в другой раз из-за дверей ему послышался резкий раздраженный голос императора и тихий женский плач, секунду спустя из залы вышла Екатерина Алексеевна и, бросив на гвардейца рассеянный взгляд, не заметив его за пеленой слез, скрылась в своих апартаментах. Да, чудные дела творятся во дворце, добром это не кончится. Потемкин вспомнил слова одного из гвардейцев, П.Б. Пассека, слышанные им от сотоварищей: «У этого государя нет более жестокого врага, чем он сам, потому что он не пренебрегает ничем из всего, что могло ему повредить».

Недовольные прекрасно знали не раз опробованный в истории России способ разрешения такого политического кризиса, когда, по их мнению, монарх не соответствовал возлагаемым на него надеждам, – дворцовый переворот. Традиционно самыми активными его участниками стали гвардейцы под предводительством братьев Орловых. Молодой и пылкий вахмистр Григорий Потемкин, с восхищением внимавший словам заговорщиков, с головой окунулся в придворную интригу и тотчас же стал в ряды сторонников великой княгини Екатерины Алексеевны. Самым видным из братьев Орловых, принесшим им милость и благодарность Екатерины, был ее фаворит и отец сына Алексея, тезка нашего героя – Григорий Орлов. Этот предшественник Потемкина в ряду фаворитов, несомненно, достоин нашего внимания. Как писал очевидец «революции 1762 г.» Рюльер, Григорий Григорьевич Орлов – «мужчина стран северных, не весьма знатного происхождения, дворянин, если угодно, потому что имел несколько крепостных крестьян и братьев, служивших солдатами в полках гвардейских…». Еще в 1760 г. Орлов появляется при «малом дворе» Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны, он был младше ее всего на пять лет. Екатерина одинока, Орлов красив; сближению их содействовали доверенные люди. Григорий увлекся Екатериной, 25-летний красавец был от нее без ума, готов на все, лишь бы угодить великой княгине. Его самолюбию льстила близость к Екатерине, он не только не скрывал своего положения, но и всячески выставлял его на вид. Орлов везде следовал за своей любезною, всегда был перед ее глазами. Новое значение приобрела их близость после рождения сына – Алексея Бобринского.

Жизнь незаконных отпрысков коронованных особ всегда несла на себе отпечаток их происхождения, занимала людей, вызывая преувеличенный интерес, и, как правило, была окутана сенью таинственности и легенд. В судьбе сына Екатерины Великой и ее фаворита Григория Орлова все примечательно, начиная уже с самого его рождения. Зная особую страсть Петра III к тушению пожаров, сторонники Екатерины, чтобы обезопасить будущую мать, решили, что, как только начнутся роды, кто-нибудь из них для отвлечения внимания подожжет свой собственный дом. В Пасхальную ночь 1762 г. у великой княгини начались родовые схватки, и дом графа Гендрикова тотчас запылал. Однако, как оказалось, напрасно: роды неожиданно прекратились. Возобновились они только через четыре дня, и тогда загорелся дом ее камердинера – Василия Шубина. Все прошло благополучно, младенец родился в четверг на Святой неделе, 11 апреля, в Зимнем дворце в апартаментах Екатерины, расположенных в юго-западном углу и выходящих окнами на Дворцовую площадь и Адмиралтейство. Сразу же после появления на свет ребенок, завернутый в бобровую шубу, был вынесен из дворца, а спустя некоторое время в спальню супруги ворвался император – слуги предупредили, что на половине императрицы что-то происходит. Но, собрав все свои силы, Екатерина встретила его уже одетой. Спустя многие годы, так и не решившись назвать себя матерью, императрица Екатерина Великая собственноручным письмом известила своего сына о дате и обстоятельствах его рождения. «Алексей Григорьевич. Известно мне, что мать ваша, – писала она о себе в третьем лице, – быв угнетаема разными неприязными и сильными неприятелями, по тогдашним смутным обстоятельствам, спасая себя и старшего своего сына, принуждена нашлась скрыть ваше рождение…» В одном из писем к знаменитому французскому просветителю императрица дала предельно краткую характеристику родителям Бобринского: «Он происходит от очень странных людей и во многом уродился в них». Не открывая себя, отец и мать прилежно занимались вопросами воспитания и образования сына, росшего в семье камердинера Шкурина. В неменьшей степени Екатерину беспокоили будущий общественный статус сына и его материальное положение. Среди секретных бумаг из кабинета императрицы сохранились ее собственноручные указы и распоряжения, в которых подробно излагалась система денежного обеспечения малолетнего Алексея.

В один из дней конца 1762 г., уже после вступления Екатерины на престол, судьба Алексея могла совершенно измениться. Во время тяжелой болезни законного сына Екатерины и Петра III цесаревича Павла встал вопрос о престолонаследии. Тогда-то и возник при дворе грандиозный и даже фантастический план, так называемый Бестужевский проект, названный по автору – А.П. Бестужеву-Рюмину, согласно которому императрице предстояло обвенчаться с Григорием Орловым, а их сына «привенчать», как некогда поступили с Елизаветой Петровной при венчании Петра Великого с Екатериной I. Однако императрица не желала делить самодержавную власть, полученную с таким трудом, и проект этот остался только в голове его автора. Кроме этого, венчание с Орловым могло напрямую угрожать тогда еще нестабильному положению императрицы, ее советник и воспитатель наследника престола Никита Панин осмелился прямо заявить Екатерине: «Императрица русская вольна делать, что ей хочется, но госпожа Орлова царствовать не будет».

Сохранилось предание, что Екатерина составила два манифеста. В первом она объявляла: императрица вступает в брак с Григорием Орловым, во втором – Алексей Разумовский, бывший фаворит императрицы Елизаветы Петровны, награждается титулом императорского высочества, поскольку он хотя и тайно, но законным порядком был обручен с покойной государыней. С этим вторым манифестом к Алексею Разумовскому, находившемуся в это время в своем доме на Покровке в Москве, был направлен канцлер Михаил Воронцов. Бывший фаворит, долгие годы живший при дворе и разбиравшийся в политической борьбе, прекрасно понимал, чего ждет от него Екатерина: ей нужен был повод, чтобы отказаться от заведомо невыгодного брака. Ознакомившись с манифестом, он тихо встал со своих кресел, медленно подошел к комоду, на котором стоял ларец черного дерева, окованный серебром и выложенный перламутром, отыскал в комоде ключ, отпер им ларец и из потаенного ящика достал брачные документы. Зачитав и благоговейно поцеловав их, он подошел к образам, перекрестился и, со слезами на глазах, бросил в пылавший камин. После чего добавил: «Я не был ничем более, как верным рабом ее величества, покойной императрицы Елизаветы Петровны, осыпавшей меня благодеяниями превыше заслуг моих… Теперь вы видите, что у меня нет никаких документов». Когда Воронцов доложил Екатерине о результатах своей поездки к Разумовскому, она заметила: «Мы друг друга понимаем. Тайного брака не существовало. Шепот о сем всегда был для меня неприятен. Почтенный старик предупредил меня, но я ожидала этого.»

В 1765 г. Екатерина II предполагала причислить младшего сына к фамилии князей Сицких – наиболее близкому к Романовым роду, угасшему еще в конце XVII в. Однако в апреле 1774 г. за Алексеем была закреплена фамилия Бобринский, производная от названия села Бобрики, купленного для него матерью. Осенью того же года юноша был помещен в Сухопутный дворянский корпус в Петербурге. В своем дневнике он подробно описывал встречи с императрицей, Г.Г. Орловым, с наставником Иваном Бецким, могущественным фаворитом Потемкиным, его прелестными племянницами, другими придворными. Вечером 3 января 1782 г. вернувшийся из дворца Алексей сделал пометку в дневнике: «После обеда я имел счастье видеть государыню и поздравлять ее с Новым годом. Говорили о том о сем…» Как же мучительна для них была эта маска таинственности, эта необходимость соблюсти этикет и достоинство самодержавной власти! С годами из-за осознания своего особенного положения менялся и характер Бобринского. Отправившись после окончания корпуса в заграничное путешествие, на протяжении всей поездки Алексей находился под пристальным вниманием встречавшихся с ним людей; его двусмысленное положение было общеизвестно, что, несомненно, накладывало особый отпечаток на поведение молодого человека. «Вы изволите знать совершенно карактер Алексея Григорьевича, – писал сопровождавший его в поездке полковник А.М. Бушуев Бецкому, – к сожалению, я все то в нем открыл, что только вы мне объявить об нем изволили. Он долго под притворною своею тихистию скрывал тяжелый нрав свой, но по множеству случаев не мог не открыть себя. Нет случая, где бы не оказал он самолюбия неумеренного, нет разговора между сотоварищей своих, где не желал он взять над ними поверхности, и случилося столько раз с оказанием суровости». Обеспокоенная мать делала все возможное, чтобы Алексей не чувствовал себя изгоем, его характер, поведение и материальное положение стали одними из основных вопросов в переписке Екатерины с бароном Гриммом, ее постоянным корреспондентом во Франции (он опекал юношу, оставшегося в 1785 г. жить в Париже). Слухи о его карточных долгах и беспечной жизни добавляли забот российской императрице. «Этот юноша крайне беспечный, но я не считаю его ни злым, ни бесчестным, он молод и может быть вовлечен в очень дурные общества», – пыталась оправдать Екатерина пагубные пристрастия сына.