Текст книги "Двойные игры адвоката"

– Не страшно, даже если ты теперь меня бросишь, – прошептала она, перебирая пальцами его буйные кудри.

– Почему я должен бросать тебя, глупая? – отозвался Аркадий, укладываясь с ней рядом. – Так случалось во всех романах, которые ты читала? Мужчина обязательно должен бросить девушку после того, как с ней переспит?

– Обязательно, – кивнула она. – Тогда будет драма, и писателю будет что сказать.

– А не может случиться так, что главный герой просто женится на героине – и делу конец?

– Может, – согласилась она. – Но об этом никто не будет читать. Это неинтересно.

– Давай мы напишем для нашего с тобой романа счастливый конец, – вдруг предложил он. – Мы поженимся. Как ты на это смотришь?

Раньше Катерина полагала, что предложение руки и сердца делают в другой обстановке. Она сидит на кресле напротив него. В руках у нее роза. Он в костюме, взволнован и торжественен одновременно. Ну или это происходит там, где им совсем недавно удалось побывать, у реки на закате. Они сидят, обнявшись. Он целует ее в висок, заглядывает в глаза и говорит заветные слова…

Сейчас она пристально разглядывала занавеску, раздуваемую, как парус, под напором теплого июльского ветра. На самом видном месте было видно штопку. Дешевый капрон прохудился от солнца и времени…

– Ты молчишь, – сказал вдруг Аркадий. – Видимо, мое предложение не пришлось тебе по вкусу. Надо же, а мне казалось, что я нравлюсь тебе.

Катя испуганно взглянула ему в глаза.

– Нравишься? Да я люблю тебя больше всего на свете…

Ее слова обгоняли мысли. Здравомыслящая девушка на ее месте взяла бы паузу и не спешила с признаниями. Но тогда это была бы не Катя.

– Я люблю тебя. Но… как бы тебе сказать. Я не уверена, что мы подходим друг другу.

Он поднялся на локте.

– Что ты, черт возьми, имеешь в виду?

Катя смешалась.

– Я не знаю… Мне кажется, мы такие разные. Никто не поймет, чего вдруг мы решились пожениться.

– А я не намерен никому это объяснять, – заявил он. – Это должно касаться только нас двоих. Я не прав?

Конечно, он был прав. Абсолютно. Но Катю вдруг охватила паника. Она не была готова к такому стремительному повороту событий. Она не успела даже как следует подождать, пострадать, а ведь страдание, по ее разумению, было обязательной ступенькой к счастью. В один момент сбылись все ее мечты. Она получила любовь, о которой мечтала, и человека, который собирался на ней жениться.

– Ты считаешь, мы не торопимся? – спросила она с опаской.

– Я думаю, в самый раз, – отозвался он. – Я люблю тебя. Ты любишь меня. К чему тогда условности? На этой же неделе мы подадим заявление в ЗАГС.

О своем решении они сообщили ребятам на следующий день. Катя ждала поздравлений, веселого смеха, криков «горько!». Но студенты ошарашенно молчали. Только когда они поняли, что это не розыгрыш, раздались жидкие хлопки. В обеденный перерыв к Кате подошла Светка.

– У меня такое чувство, что ты делаешь самую большую ошибку в своей жизни. Что ты о нем знаешь?

– Только то, что я люблю его всей душой. Для начала это неплохо, правда? – улыбнулась Катя. Она казалась бледной, какой-то изможденной и совсем не походила на счастливую невесту.

– Вы совсем не пара, – продолжала Светка. – Вряд ли вы будете счастливы.

Катя хотела слышать от подруги совсем другие вещи. Та могла успокоить ее и сказать, что верит в их с Аркадием счастье. Ей сейчас не нужна была критика, сколь бы справедливой она ни была. Ей не нужны были сомнения. Этого ей хватало с лихвой. Ей нужна была поддержка и слова утешения. Но подруга была жестка и деловита. Это возмутило Катю.

– Почему ты считаешь, что мы не пара? Ты полагаешь, что лучшей партией для меня был бы хромоногий карлик, слепой на один глаз? Ну спасибо, подружка.

– Я не имею в виду внешность, – поправила ее Светка. – Как там говорят? Муж и жена должны быть сделаны из одного теста. Но вы с Аркадием абсолютно разные. Я не представляю вас вместе…

– Знаешь, мне трудно понять, что с тобой, – перебила ее Катя. – Может, ты просто ненавидишь Аркадия, может, просто завидуешь мне? Но знай одно: я выйду за него замуж – и точка!

Катя и Аркадий расписались через месяц. Свидетелями у них на свадьбе стали Таня и Потапыч…

Глава 5

От очередной встречи в кабинете следователя Дубровская не ждала новостей. Она сидела на стуле возле окна, положив на колени блокнот, но точно знала, что записывать ей ничего не придется. Ушаков продолжал стоять на своем. Он безвинная жертва следственного произвола. Он спас женщину, а вместо благодарности его сунули в каталажку. Надо отдать ему должное, он держался стойко и не покупался ни на какие посулы сыщика.

– Не нуждаюсь я ни в каком снисхождении, – говорил он. – Я невиновен.

Слышать такое заявление от рецидивиста было по меньшей мере забавно. Хотя обычно люди подобной масти просто отказывались отвечать на вопросы, пользуясь правом, предоставленным им Конституцией. Они гордо молчали, не подписывали протокол и уходили из кабинета следователя с чувством выполненного долга. Они не лебезили, не горячились, доказывая свою невиновность, а говорили что-то типа: «Делай свою работу, начальник». Но Ушаков и вправду вел себя так, что на первый взгляд могло показаться, что он невиновен. Однако Дубровская уже знала от следователя, что ее клиент – махровый уголовник, много раз уходивший от правосудия и осужденный лишь дважды. Его не раз задерживали, но потом отпускали за отсутствием улик. У него даже кличка была «Пашка – золотой мизинец». Как объяснял следователь, этим самым мизинцем он творил настоящие чудеса, если так, конечно, можно назвать те виртуозные кражи, которые он совершал. Про его удивительные способности ходили легенды.

– Обратите внимание на его руки, Елизавета Германовна, – говорил сыщик насмешливо. – Отродясь он этими самыми руками ничего полезного не делал, поэтому они у него нежные и белые, как у барышни.

И действительно, пальцы на руках Ушакова мало соответствовали его внешности крестьянина. Кисти у него были небольшими и аккуратными, как у аристократа, а пальцы – тонкими и нервными, как у пианиста. Дубровской стало немного не по себе, когда она представила, как ее клиент этими проворными пальцами, как щупальцами, тащит кошельки из карманов и сумок беззаботных горожан. Она невольно пододвинула к себе сумочку, в которую сегодня положила деньги, снятые со счета в банке. Близился день рождения свекрови, и она собиралась заскочить на обратном пути в магазин и купить для нее шелковый халат с кистями.

– Ты прав, начальник, – отвечал Ушаков, ничуть не смущаясь того, что сыщик и адвокат пристально разглядывают его руки, много раз служившие орудиями преступления. – Я вор-карманник. Ты наверняка знаешь, что это среди бродяг особая масть. Я никого не бью и не насилую. Это ниже моего достоинства. Я представитель золотой профессии, чем и горжусь.

Дубровская воспринимала все это как китайскую грамоту. Она прекрасно знала, что ее клиент никогда не работал. Стало быть, о какой профессии идет речь? И как можно гордиться тем, что ты обкрадываешь людей?

Следователь, взглянув в ее озадаченное лицо, только усмехнулся.

– Рискну выступить переводчиком. Твой адвокат никогда и не слышал, что карманник – это одна из криминальных профессий. Это, как говорят, своего рода высший пилотаж. Вытащить кошелек у человека, который не спит и не под наркозом, – это требует изрядного мастерства. Вот почему «бродяги», как он выражается, – для нас они просто преступники – относятся к карманникам как к «белой кости». Это все равно что поставить против лаборанта из городской поликлиники сосудистого хирурга.

Лиза кивнула, показывая, что она уловила логику. Хотя для нее этот мир по-прежнему оставался чудовищным зазеркальем, где все привычные вещи и понятия отбрасывали кривые отражения. В том мире труд считался чем-то зазорным, а воровство, в свою очередь, уважаемым занятием.

Но Ушаков, похоже, не обращал внимания на двойные стандарты. Он только подтвердил слова следователя.

– Вот и ответьте тогда на вопрос, зачем мне нападать на женщину, если мне всего-навсего нужен ее кошелек? Зачем заламывать ей руки, приставлять к горлу нож, если все, что мне надо, я могу взять так, что она не заметит? Ведь она может закричать. Может, в конце концов, прыснуть мне в лицо своим чертовым аэрозолем, о котором нам говорил ее муж. Она может оказаться физически сильнее, а в наши времена это уже не редкость. В парке могут оказаться очевидцы. Мне это нужно? И все это из-за сумки, в которой, быть может, ничего и нет?

Ушаков разгорячился не на шутку. Пару раз даже ударил по столу ладонью. Стаканы жалобно дзынькнули, на пол упала ручка следователя и закатилась прямо под ноги Дубровской.

Сыщик вернул на место орудие своего труда и строго отчитал жулика.

– Потише, Ушаков! Мы тебе не суд присяжных. Нас пустословием не возьмешь. Не думаешь же ты, что я освобожу тебя только потому, что ты всю жизнь воровал кошельки и вроде как не нападал на женщин? Я много видел тебе подобных и скажу определенно: кривая дорожка до добра не доводит. Начинают с краж – заканчивают разбоем.

– Действительно, для суда нужны доказательства, – внесла свой вклад в дискуссию Дубровская. – Эти ваши рассуждения о профессии карманника – не аргумент.

– Вы так думаете? – повернулся к ней подозреваемый. – А считать человека виновным только потому, что он ранее был осужден, – это, по-вашему, аргумент?

– Это тоже не доказательство, – проговорила Елизавета, отдавая себе отчет в том, что сейчас лукавит. Наличие двух судимостей у Ушакова охладило ее пыл как защитника. В ее представлении человек, однажды преступивший закон, был способен сделать это повторно. К тому же Ушаков уже считался рецидивистом. – На вас указали два очевидца, и у нас нет никаких оснований им не верить. Аркадий Серебровский не знал, что вы судимы. Но он увидел вас едва ли не лежащим на его жене. Рядом валялась раскрытая сумка. Что он должен был подумать? Какие у него могли быть причины оговаривать вас?

– Это мне неизвестно. Замечу только, что он сразу кинулся на меня вместо того, чтобы помогать жене. Он что-то там говорил про астму… Но до приезда «Скорой» он даже пальцем не пошевелил, чтобы привести ее в чувство, – хмуро отозвался Ушаков.

– Люди во время стресса ведут себя по-разному. Серебровский – финансист, а не работник МЧС. Надо отдать ему должное, он сумел сориентироваться. В противном случае вряд ли бы мы сейчас разговаривали с вами.

Ушаков замотал головой.

– Дайте хоть воды, начальник, – попросил он хрипло. – Чувствую, пропаду я тут с вами. Пришьете вы мне поганую статью, и полечу я на зону белым лебедем.

Следователь плеснул в стакан воды из чайника и протянул Ушакову. Он не испытывал к жулику ни малейшего сочувствия, справедливо считая, что вор должен сидеть в тюрьме. Дубровская, в свою очередь, была несколько озадачена упорством своего нового клиента. Ей казалось, что было бы разумнее частично признать вину и говорить об отсутствии умысла на причинение жертве телесных повреждений, тем более на сексуальное насилие.

– Спасибо за душевную чуткость. Сейчас я чувствую себя намного лучше, – сказал Ушаков и, видимо, от полноты чувств приобнял сыщика рукой за пояс.

– Отставить фамильярности! – возмутился следователь. – Если вы не хотите остаток следственного действия провести в наручниках. Нужно ценить доброе отношение и не злоупотреблять им!

– Слушаюсь! – ответил Ушаков. К нему вернулось бодрое расположение духа, а может, он просто оставил бесплодные попытки защитить себя. – Что вы хотите от меня еще услышать?

– Думаю, мы уже все услышали. Так и запишем в протоколе: «На ранее данных показаниях настаиваю, виновным себя не признаю». Но ничего, Ушаков, вот будут готовы результаты экспертизы, вы у меня по-другому запоете! Ваши пальчики как пить дать обнаружат на ноже.

– Давайте подождем результатов экспертизы, начальник. Зачем торопить события? Жизнь полна неожиданностей.

– Конечно, подождем, Ушаков. У нас с тобой в запасе лет десять точно есть.

– Типун вам на язык! Злой вы человек, начальник. Кстати, не потеряйте, что-то у вас там торчит из кармана. – Ушаков похлопал себя по бедру, призывая сыщика сделать то же самое.

Действительно, серые шерстяные брюки дыбились бугром в районе кармана. Даже Дубровской был виден белый уголок какого-то объемного предмета.

– Уймись, Ушаков! – огрызнулся следователь, но руку к карману все-таки приложил. Через секунду он вытащил оттуда квадратный кошелек из белой кожи с крохотными розовыми горошками по фону.

На лице следователя отразилось искреннее недоумение, если не сказать больше – ужас.

– Черт возьми! Как эта штука попала ко мне в карман?

– Действительно, начальник, – поддакнул не менее удивленный Ушаков. – Сдается мне, что это не ваша вещица.

– Сам вижу, не дурак. Это женский кошелек.

– Вот незадача! Как женский кошелек мог попасть к вам в карман?

– Ума не приложу! – бормотал перепуганный следователь.

Дубровская взирала на эту картину в немом оцепенении. Она что-то сказала, прежде чем поняла, что ее губы шевелятся, не произнося ни звука.

– Это мой кошелек, – произнесла она через силу. – Посмотрите, у меня даже сумка такая же.

Действительно, сегодня, вопреки обыкновению, Елизавета не взяла с собой портфель. Был чудесный весенний день, и ей хотелось после работы пройтись по магазинам. Именно поэтому она захватила с собой белую сумку в мелкий розовый горошек. В комплекте с ней шел злополучный кошелек, который сыщик только что выудил из своего кармана.

– Зачем вы положили свой кошелек в мой карман, Елизавета Германовна? – вопрошал следователь, не понимая, что задает идиотский вопрос.

– Зачем ей класть кошелек в ваш карман, любезный? – ответил ему за адвоката Ушаков. – Сдается мне, что этот предмет попал к вам в карман каким-то другим путем.

– Ничего не понимаю, – потер лоб ладонью следователь. Он не сомневался, что на его глазах произошла какая-то чудовищная мистификация.

Зато Дубровская покраснела как рак и во все глаза смотрела на сыщика. Она не решалась произнести свои соображения вслух, слишком уж все было невероятно.

Адвокат и следователь таращили друг на друга глаза. Соловьем заливался лишь Ушаков, проявляя при этом несвойственную ему словоохотливость.

– Надо же! Что бы произошло, не прояви я сейчас наблюдательность? Адвокат лишился бы своего заработка. Лизавета Германовна, проверьте, все ли купюры на месте?

Дубровская машинально открыла кошелек и пересчитала деньги. Все было на месте, но проклятый Ушаков не унимался.

– Может, мне за раскрытие преступления медаль какую дадут или грамоту? Вы уж походатайствуйте, гражданин начальник.

– Да-да, – ошалело бормотал сыщик, пока вдруг не пошел красными пятнами. – Ты хочешь сказать, что это я украл кошелек?

– Судите сами, начальник. Гомонок обнаружили в вашем кармане, – скромно делился своими умозаключениями Ушаков.

Следователь вперил в него немигающий взгляд. На лице у него отразилось сомнение, затем удивление, смешанное с каким-то первобытным страхом, и, наконец, уверенность.

– Ах ты, сукин сын! – воскликнул он, выдыхая. – Так это ты все подстроил? Ты сунул мне в карман чужой кошелек?

Он схватил Ушакова за шиворот, но оторвать ладно скроенного мужичка от стула ему оказалось не под силу. Он едва не вырвал ему ворот.

– Зачем мне это нужно, начальник? – вполне натурально удивлялся арестант, но в его глазах горели жуликоватые огоньки.

– Вот что! Не нужны мне твои признания! – повысил голос следователь. – Сейчас позову дежурного, и все случившееся мы зафиксируем как кражу!

– Очень хорошо, – одобрил Ушаков. – Впервые в жизни я буду свидетелем!

– Не паясничай! – огрызнулся сыщик. – Ты шутки шутить вздумал? Твой адвокат напишет сейчас заявление, мы возьмем объяснения. Посмотрим, как ты заговоришь, когда делу дадут ход!

– Я не хочу писать никаких заявлений, – взмолилась Дубровская. – Деньги на месте, и у меня нет ни к кому претензий. Давайте рассматривать этот случай как фокус!

Она была потрясена и недоумевала, когда можно было проделать все эти манипуляции. Сумка все время находилась при ней. Быть может, только раз она потеряла бдительность. Когда вместе со следователем поднимала с пола его ручку. Но это было лишь мгновение. Видимо, и его оказалось достаточно для того, чтобы вытащить кошелек. В карман сыщика он перекочевал тогда, когда подозреваемый обнимал его за талию.

– Хорош фокус! – возмутился следователь. Он не мог простить арестанту своего минутного замешательства и того, что на пару мгновений Дубровская посчитала воришкой его.

– Мы никому не расскажем, – пообещала Дубровская. – К чему вызывать дежурного и сообщать ему некоторые… м-м… щекотливые подробности?

Видимо, обнаружение кошелька в кармане следователя ей тоже казалось некоторой пикантностью. Следователь покраснел. Весь его вид выражал замешательство. Но, представив, как будут передавать друг другу байку о нем его коллеги, он понял, что привлекать лишних свидетелей не следует.

– Смотри у меня, Ушаков! – Он погрозил пальцем, но уже больше для острастки. – Если еще что-нибудь в этом роде повторится, ответственности тебе не миновать. Благодари потерпевшего в лице своего адвоката. Она не желает привлекать к твоему розыгрышу внимание посторонних. Я тоже не монстр. Считай, что все мы немного повеселились.

Однако лицо у него было злое. После того, как он дополнил бланк допроса указанием, что подозреваемый настаивает на прежних показаниях, Лиза и Ушаков поставили свои подписи. Следственное действие было закончено.

Прежде чем удалиться, арестант адресовал Лизе взгляд, в котором больше не было веселья:

– Ну что, адвокат, не кажется ли вам, что я говорил правду? Серебровскую грабил не я…

После всего того, что произошло на допросе, Дубровская и сама ощущала некоторое замешательство. Она понимала, что спектакль был устроен вовсе не случайно. Удивительные приключения ее кошелька – это, разумеется, не доказательство невиновности ее клиента, равно как и сказки о том, что воры-карманники никогда не нападают на женщин. Но отчаянное упорство, с которым этот человек пытался доказать свою непричастность к нападению на Катю Серебровскую, заставляло задуматься. Ушакову не было нужды валять жертву в снегу для того, чтобы отобрать у нее сумку. Он мог проделать свой фокус так, что Катя обнаружила бы пропажу кошелька, только придя домой. И кто знает, вспомнила бы она мужчину, с которым нечаянно столкнулась, выходя с паркинга, или нет?

– Я буду думать, Ушаков, – сказала она, глядя мужчине в глаза. – Пока могу сказать только, что поторопилась с выводами.

По пути домой Елизавета пребывала в странном приподнятом настроении. Словно тот человек, за свободу которого она так отчаянно боролась, был уже оправдан судом. Умом она понимала, что это не так, и если она хочет помочь своему клиенту, понадобится приложить немало усилий. Пройдет время, будут готовы результаты экспертиз, тогда можно будет сказать, на чьей стороне правда. А пока можно было лишь поругать себя за слепую веру в стереотипы.

Она купила свекрови шелковый халат на те деньги, которые едва не уплыли у нее из-под носа. Ольга Сергеевна не должна знать, какого подарка она едва не лишилась.

– Ты чему улыбаешься? – спросил ее вечером Андрей, когда они вдвоем сидели в столовой у телевизора. Жена вела себя по меньшей мере странно, вот уже пять минут болтая ложкой в кружке с чаем. На лице ее блуждала рассеянная улыбка. – Ты выиграла дело?

– Нет еще, – покачала головой Дубровская. – Просто я сегодня поняла, что играю не зря…

Глава 6

Известие о том, что Катя Серебровская была в больнице отравлена, застало Дубровскую дома. Она только что вышла из душа, накинув на тело махровый халат и соорудив на голове чалму из полотенца. День, судя по ежедневнику, не обещал быть загруженным. Елизавета собиралась на полчаса заскочить к следователю, чтобы подписать кое-какие бумаги, а потом планировала отправиться с детьми в парк.

Голос следователя в трубке звучал напряженно.

– С результатами экспертиз ознакомитесь позже. Мне нужно немедленно отправляться в больницу. Врачи говорят, женщина едва осталась жива.

– Но сейчас она в порядке? – спросила взволнованная Дубровская.

– Понятия не имею. Судя по словам врачей, опасаться за ее жизнь нет никаких оснований. Но черт возьми! Этой Серебровской отчаянно не везет.

Дубровская вдруг вспомнила свой последний разговор с Катей, ее слабый безжизненный голос и слова о скорой смерти. Все эти предчувствия казались тогда бредом, и Елизавета странности поведения потерпевшей списала на посттравматический шок.

Действительно, депрессивное состояние Серебровской легко объяснялось событиями, которые ей довелось пережить. Нападение с целью грабежа, да еще сопряженное с насилием, кого угодно выбьет из колеи. Катя испытала мощный шок, едва осталась жива, провела неделю в больнице и опять, судя по всему, едва не простилась с жизнью.

– Но что произошло? – недоумевала Дубровская. – Это несчастный случай, попытка суицида?

Про то, что отравление может оказаться покушением на убийство, она уже не говорила. Слишком уж эта версия казалась фантастичной. Кому могла помешать тихая безответная Катя Серебровская?

– Ничего не могу сказать определенного. Не думаю, что во всем этом есть криминал. Но поскольку Серебровская проходит потерпевшей по делу, я обязан проверить обстоятельства.

Определенно, во всей этой истории утешением для Дубровской было лишь то, что ее клиент Ушаков имел железное алиби. Он находился в изоляторе, под бдительной охраной, и покинуть его стены мог только в своих снах.

Лиза положила трубку, размышляя, что предпринять. Прогулка с детьми в парке уже не казалась ей таким заманчивым предприятием. Провести день в загородной тиши, когда где-то сейчас кипят страсти, было выше ее сил. Она выпила кофе, навестила малышей в детской и убедилась, что нянюшка Лида уже умыла и переодела их. Вместе они накормили близнецов завтраком. Война с манной кашей несколько отвлекла Елизавету от беспокойных мыслей. Маша вовсю выдувала щеками молочные пузыри и колотила ложкой по столу всякий раз, когда мать и нянюшка отвлекались на посторонние разговоры. Саша, глядя на сестру, только заливисто смеялся. Сам он не проказничал, побаиваясь суровой отповеди матери.

После завтрака Лиза отпустила нянюшку домой, попросив ее вернуться к трем часам. Дубровская намеревалась съездить в город и навестить в больнице Катю. К тому времени следователь, проведя опросы персонала и потерпевшей, уже вернется на работу. Так же поступит и Аркадий Серебровский. В промежутке между четырьмя и шестью часами Дубровской удастся пообщаться с потерпевшей, если, конечно, та захочет ее видеть.

Лиза вышла с детьми на улицу. День был солнечный. Дул свежий ветерок, и в легкой курточке было немного зябко. Снег с дорожек парка уже сошел, но земля еще не прогрелась под лучами апрельского солнца. Близнецы, впрочем, чувствовали себя вполне комфортно. В новеньких комбинезонах розового и голубого цвета они походили на двух говорящих кукол. Маша деловито скребла лопаткой дорожку. Саша изучал бегущего по ней жука. Насекомое, покинувшее свой приют до положенного срока, могло быть безжалостно раздавлено детским сапожком. Дубровская, конечно, спасла жука, на ходу придумав сказку о его детках, терпеливо дожидающихся маму под старым пнем, в кроватках из теплого мха. Правда, Саша тут же ее поправил, сказав, что по дорожке бежит вовсе не мама, а папа, и торопится он на работу. Наивное детское замечание поставило Елизавету в тупик. Действительно, ее знаний биологии было недостаточно для того, чтобы отличить самца от самки.

Дубровская спросила себя, радовалась бы она апрельскому солнышку, если бы у нее не было детей. Наверняка да. Но тогда в одиннадцать часов дня она вряд ли сидела бы в парке, скорее уж в офисе или в зале судебных заседаний, куда солнечный свет поступает сквозь плотно задернутые жалюзи. Вряд ли бы она, торопясь после работы домой, заметила бегущего по дорожке жука, и, конечно, у нее не было бы ни времени, ни желания считать его лапки и спешить за ним следом, гадая, где его дом. Материнство, безжалостно вырвав из привычной круговерти дел, странным образом вернуло ее в детство, в дни, наполненные светом и ощущением счастья. Тогда, когда сутки казались безразмерными, а время тягучим. Лиза вспомнила вдруг о бедной Екатерине Серебровской, лежащей сейчас в больничной палате наедине со странными мыслями, пожирающими ее, как черви. Почему у нее нет детей? Внешне их брак с Аркадием казался вполне благополучным. Он любил ее, относился к ней заботливо, как к дочери. Но не лучше ли было бы, если бы у них родился ребенок, существо, которому можно отдать тепло и заботу? Может, они не стали родителями по какой-то очень веской медицинской причине? Все остальные доводы, включая осознанный отказ от рождения детей, Лизе казались неоправданными…

Вернувшись с прогулки домой, она переделала еще немало дел, пока не настало время послеобеденного сна. Дети долго возились в своих кроватках, не давая матери собраться. Дубровская бегала взад-вперед из детской в свою спальню, надевая на ходу юбку, застегивая пуговицы на блузке. Близнецы, безошибочно определив, что мама собирается их бросить, и вовсе потеряли сон. Маша вскакивала каждый раз, как только Лиза выходила из комнаты, и стояла столбиком, опираясь на решетку кровати. Саша лежал на подушке и сосал палец, бдительно следя за дверью детской. Они готовы были зареветь в два голоса, поэтому Елизавета, создавая эффект присутствия, пела задорную детскую песенку. Со стороны это, должно быть, выглядело забавно, но детям и матери явно было не до смеха. Кончилось тем, что Дубровская, стремясь успокоить малышей, накинула на плечи халат и уселась в кресло с журналом. В таком виде их и застала Лида.

Получив вожделенную свободу, молодая женщина выскользнула из спальни, быстро взяла все необходимое и села в автомобиль. Путь от дома до города она преодолела довольно быстро. Лиза спрашивала себя, правильно ли она поступает, направляясь в больницу к Кате. Понятно, что ее никто не просил навестить потерпевшую. Более того, это посещение могло вызвать только вопросы. Что делает адвокат подозреваемого рядом с жертвой? Кто ее звал? И вообще, насколько этичны такие визиты? Лиза пыталась придумать, что она скажет Аркадию, если случайно встретится с ним в палате. Так ничего и не придумав, Дубровская решила действовать по ситуации.

В больнице она оказалась в четыре, в тот самый отрезок времени, когда дневные процедуры уже закончены, а вечерние еще не начались. Пациенты находились в палатах, мирно дремали или читали в своих кроватях.

Лиза стремительно направилась в конец коридора, стараясь укрыться от бдительного ока дежурной медсестры. Адвокатское удостоверение, дающее право на допуск в тюрьму, в стенах городской больницы было бесполезной книжицей. Хорошо, что бабушка в приемном покое не видела разницы между адвокатом и прокурором и не разбиралась в их полномочиях. Красная корочка документа действовала на нее успокаивающе.

Дубровская поспешно заскочила в палату и с облегчением поняла, что она единственная гостья Кати Серебровской. У входа стоял очередной гигантский букет цветов. Вероятно, его принесли в палату только сегодня. Аркадий был чутким мужем.

Екатерина не ожидала увидеть адвоката и, может, поэтому на минуту отбросила обычное безразличие и даже поднялась на локте, словно не веря своим глазам. Она была бледна, как лилии в букете Аркадия. На сгибе ее руки был наклеен пластырь. Скорее всего, ей только что ставили капельницу.

– Это вы? – спросила она изумленно. – Что вы здесь делаете?

Хороший вопрос! Дубровская, обдумывая, как обосновать причину своего появления Аркадию, ни на секунду не задумалась о том, что скажет его жене. Итак, зачем она здесь?

– Добрый день! – улыбнулась она. – Я пришла навестить вас. Просто ехала мимо.

Полная ересь! Чтобы увидеть Катю, она потратила около часа времени.

Катя посмотрела на нее и бессильно опустилась на подушки.

– Вы лжете, – сказала она спокойно. – Вы здесь потому, что услышали о том, что я едва не умерла. Вам просто стало любопытно.

Елизавета ощутила неловкость. Сейчас она была похожа на дворовую кумушку, пришедшую посмотреть на покойника, просто так, ради забавы. Ей не стоило морочить женщине голову.

– Да, – запоздало призналась она. – Следователь сегодня утром сказал мне, что вас отравили. Я вспомнила наш с вами последний разговор и удивилась тому, что вы оказались правы. Мне захотелось разобраться, может, даже помочь. Честное слово, я не преследую никакой личной выгоды.

– Все хотят мне помочь, – заметила Катя со слабой усмешкой. – Вокруг меня море лиц: врачи, медсестры, мой муж, подруга Светка, следователь, а теперь еще и вы. И каждый говорит о своем желании помочь, разобраться, наказать. Но мне от этого еще хуже. Как вы думаете, почему?

– Может, оттого, что на самом деле никто не стремится вам помогать? – ляпнула Дубровская.

– Вот как? – удивилась женщина. Она опять поднялась с подушек, чтобы разглядеть адвоката. Похоже, Дубровская говорила то, что никому до нее не приходило в голову. – Вы говорите, что меня окружают неискренние люди? Кто-то из них хочет мне вреда? И вы знаете, кто это?

Елизавету вопрос пациентки поставил в тупик. Она мысленно отчитала себя за легкомысленное заявление. Кто может желать зла Екатерине? Ну уж точно не она и не следователь. Врачи тут, похоже, тоже ни при чем. Сказать дурное про Аркадия не повернется язык. Он едва не бросил работу, встав на вахту у постели больной жены. И это при том, что он отчаянный карьерист. Оставалась еще какая-то Светка, но Дубровская эту женщину в глаза не видела, чтобы кидать в ее сторону камень. Короче, как ни поверни, выходило одно: прежде чем болтать языком, необходимо взвешивать слова.

Видя затруднения адвоката, Катя усмехнулась еще раз.

– Знаете, что-то подобное мне уже говорили. Тогда я восприняла эти слова как шутку. Но теперь мне кажется, что моя кончина – лишь дело времени.

Дубровская про себя только помянула черта. Женщина и без нее находилась в депрессии. Приход адвоката только усугубил состояние больной. Теперь Екатерина будет считать, что она тоже видит в двух случайностях веление судьбы или злой рок.

– Скажите, что с вами произошло? – спросила Елизавета, стараясь перевести беседу от предсказаний и предчувствий в русло реальности. – Следователь говорил мне что-то об отравлении.

Екатерина опять посмотрела на нее. Взгляд ее был долгим, испытующим. Дубровской показалось, что женщина опять ее отчитает за любопытство.