Текст книги "Адвокат амазонки"

Глава 6

Предварительное слушание – это важная процедура, предшествующая судебному разбирательству, и по всем правилам к ней нужно готовиться, а не сваливаться с луны, как это случилось в тот день с Дубровской. Она смотрела на бесстрастные лица судьи и прокурора, которая бойко набивала протокол, и спрашивала себя, как ее сюда занесло. Хорошо еще, что эта судебная стадия не предполагала участия самих присяжных. Здесь решались некоторые вопросы подготовки к будущему состязанию, однако считалось, что стороны вполне владеют материалами уголовного дела и могут заявить суду любые свои просьбы. Дубровская к этому была не готова.

– Подсудимый, вы поддерживаете свое ходатайство о рассмотрении дела судом присяжных? – спрашивала судья, сдвинув очки на переносицу.

– Да, ваша честь! – отвечал Бойко, поднимаясь с места.

Дубровская отметила, что он выглядит спокойным и уверенным, хотя только Бог ведает, что ему это стоит. Но, во всяком случае, у него есть шанс произвести благоприятное впечатление на присяжных. Он – не выжига и не плут, если, конечно, подобные выводы можно делать по внешности. Он не прячет глаза, держится с достоинством, что непросто на скамье подсудимых.

– А почему вы выбрали присяжных? – спросила судья, изучая его так же, как это делала Елизавета. – Вы надеетесь на оправдание? Напрасно. – Она перелистала первый том дела, всем своим видом показывая, что ею лично все это давно изучено. – Вы знаете, у нас в суде давно не было оправдательных вердиктов. С чего вы решили, что повезет вам?

– Я не жду от присяжных оправдания, а только надеюсь на их объективность, – глухо сказал Виталий.

Судья переглянулась с прокурором. В ее взгляде сквозила ирония.

– Вот как? – спросила она. – Значит, вы не рассчитываете на объективность профессионального судьи?

– Нет, – четко ответил он. – Именно профессиональный следователь сфабриковал против меня обвинение, профессионал прокурор утвердил обвинительное заключение и направил материалы в суд. Теперь уважаемый профессиональный судья пытается отговорить меня от суда присяжных. В моем деле и так было слишком много профессионалов, пусть теперь свое мнение выскажут любители.

– Мне нужно знать, насколько обдуманно вы принимали решение, – возразила судья. – Может статься, что, увидев кандидатов в присяжные, вы вдруг откажетесь от идеи доверять свою судьбу любителям, но будет поздно. То решение, какое вы примете сейчас, будет окончательным.

– Я это понял.

– Вы консультировались с защитником?

– Да. Мой адвокат Дубровская поддержала меня.

Елизавета, почувствовав на себе взгляд судьи, слегка приподнялась с места и кивнула. Она знала, что по закону судья обязан удостовериться в том, что подсудимый принимает решение взвешенно, руководствуясь здравым смыслом, а не напутствиями сокамерников: «Выбирай присяжных, и оправдание у тебя в шляпе!» Но на практике судьи чаще всего пытаются отговорить подсудимого, стращая непредсказуемостью судей от народа. Суд присяжных – настоящий геморрой для тех, кто боится состязания. А вдруг проиграешь?

– Ваше дело особенное. Вы – врач, – продолжила разговор судья. – Наши люди, в большей своей массе, имеют негативный опыт общения с представителями вашей профессии. У кого-то родственника залечили до смерти, кому-то отказали в необходимой помощи, кому-то нахамили, кого-то обобрали до нитки. Вы готовы принять на себя все их грехи?

– Но почему я должен это делать? – изумился подсудимый.

– Потому что вы – врач, – просто объяснила судья. – К тому же вас обвиняют не в краже и не в нарушении авторских прав, а в убийстве. Причем в убийстве, совершенном чисто медицинским способом. При помощи иглы и лекарства. Как вы думаете, пробудится ли у людей к вам сострадание?

– Но я не совершал убийства!

– Очень может быть, – пожала плечами судья. – Но некоторые врачи совершали. У вас есть возможность смотреть новости и читать газеты? Полюбопытствуйте. Сейчас таких случаев очень много. Так почему вы не один из них? Не боитесь оказаться разменной пешкой?

– Ваша честь! – не выдержала Дубровская, поднимаясь с места. – Мы с моим клиентом обговорили все нюансы защиты и постарались учесть все негативные моменты. Мы считаем, что суд присяжных дает нам шанс. Но если этого не случится и присяжные обвинят невиновного человека, судья всегда сможет их поправить. Ведь это позволяет закон?

Судья кашлянула.

– Как вам будет угодно. Значит, это ваше окончательное решение?

– Да! – хором ответили подсудимый и адвокат...

* * *

Вечером, после того, как был сервирован нехитрый ужин и все было съедено под монотонное жужжание телевизора, а посуда перемыта и поставлена на полки, Елизавета взялась за клеенчатую тетрадку. Благо Андрей был чем-то занят в кабинете. Она положила себе на колени дневник, а рядом уже раскрытую книгу, чтобы в случае необходимости сделать вид, что читает детектив. Лиза не была еще готова обсуждать вопрос о принятой на себя защите с Андреем. Бог весть, почему он так взъелся на незнакомого ему врача. Несколько раз за последние дни он упоминал вскользь имя Виталия, и каждый раз отзывался о нем весьма нелицеприятно. Может, обвинение, предъявленное хирургу-онкологу, каким-то образом задевало его профессиональную гордость? Чем-то подобным руководствовался и отец Бойко, запрещая дочери видеться с братом. Это было странно, потому что Лизе казалось, что корпоративная этика, а значит, и круговая порука среди врачей, была сильной. Ворон ворону глаз не выклюет.

Вот только Виталия Бойко клевали все, кому не лень. Даже государственный обвинитель, проходя мимо Лизы в судебном коридоре, не удержался и замедлил шаг. «Поздравляю, коллега, – сказал он насмешливо. – Как я понимаю, вам любая грязь нипочем». Это было для нее неожиданно, тем более что Дубровская с этим же прокурором не раз сидела в делах, где к суду привлекались преступные группы, промышлявшие разбоями, вымогательствами и теми же убийствами. Она развернулась к обвинителю, ожидая объяснений, но он только прошел мимо, бросив: «А дельце-то гаденькое!» – и ушел, оставив Лизу в полном недоумении. И вот сейчас, взяв в руки исповедь Виталия, она продолжила чтение, тем более что выбора у нее уже не было. Она все-таки стала защитником врача...

* * *

«Получив «благословение» поклонника Песецкой, я приступил к выполнению порученной мне миссии. Откровенно говоря, мне было на него наплевать. Павлин дал мне повод без помех видеться с Вероникой, но как она воспримет вторжение в ее личное пространство? Случай представился мне уже на следующий день.

Проходя по коридору, я увидел, что дверь в платную палату приоткрыта и там кто-то есть. Незваной гостьей, как я и ожидал, оказалась представительница компании «Орто», офис которой находился в здании больницы на первом этаже. Они предлагали людям, перенесшим операции, свою помощь в подборе и приобретении разного рода средств: от бандажей и эластичных бинтов до костылей и инвалидных колясок. Сейчас Веронику посетила одна из самых настойчивых распространительниц продукции компании. Ее резкий голос был слышен даже в коридоре.

– ...Я вам предлагаю отличный компрессионный рукав. Он защитит вашу ручку от травм и перенапряжения.

– Благодарю вас, – слышался спокойный голос Вероники, больше похожий на шелест листвы. – Моя работа не связана с физическими нагрузками. Я – актриса.

– Так вы, наверно, не знаете, зачем вам нужен компрессионный рукав! – обрадовалась женщина. – Я все сейчас объясню, деточка. При ампутации молочной железы, вот как у вас (как же вам все-таки не повезло!), удаляются подмышечные лимфатические узлы, отчего нарушается лимфоток. Появляется угроза лимфостаза – отека руки. Иногда это приводит к слоновости. Вы не сможете даже что-нибудь поднять, а удержать тем более. В то время как наш рукав...

– Довольно! – оборвала ее Вероника. – Я не хочу сейчас об этом слышать. Мне только вчера сделали операцию.

– Уже пора об этом подумать! – не унималась посетительница. – У нас есть отечественные образцы, причем с хорошей скидкой. Но вы – актриса и, должно быть, любите импорт? Шестьдесят пять долларов, и рукав ваш!

– Замолчите, бога ради! – попросила Вероника. – Если мне что-то потребуется, я просто позвоню или приду к вам в офис лично. Оставьте свою карточку.

– Ну зачем ходить? Это мы приходим к вам, разве это не удобно? У нас есть отличные протезы грудной железы, силиконовые в полиуретановой оболочке по доступной цене. Вот вам какой размер нужен?

– Зачем вы сюда пришли? Я вас не просила об этом.

– Милая моя, но заведующий отделением передал мне свою просьбу лично. Он лучше знает, что нужно женщине в вашем положении...

Я понял, что мне срочно нужно спасать Веронику, пока настырная представительница фирмы «Орто» не довела ее до нервного срыва. Не мешкая ни минуты, я решительно направился в палату.

– Довольно, – сказал я, отстраняя женщину к двери. – Вы выбрали не самое подходящее время. Если будет нужно, вас позовут.

– Но позвольте! – сопротивлялась она. – Пациент имеет право знать о том, какие средства могут облегчить ему жизнь.

– Пациент имеет право на покой. Ступайте к себе. Вы переходите все допустимые границы.

Но женщина не собиралась так просто сдаваться. Конечно, она не могла мериться со мной силой, но ее голова с чрезвычайно болтливым языком то выглядывала через мое плечо, то появлялась едва ли не в районе подмышки.

– Протезы на липкой ленте... – выкрикивала она. – Вот что вам нужно! В них можно даже мыться. Липучка рассчитана на три дня... Безобразие! Я буду жаловаться заведующему. – Это уже относилось ко мне.

Растеряв остатки джентльменства, я просто выставил ее в коридор.

– Подите вы к черту со своими протезами! – сказал я и закрыл перед ее носом дверь на ключ. Потом повернулся к Веронике. – Простите, они бывают слишком назойливыми, – пробормотал я, подпирая дверь спиной.

– Спасибо, – она попыталась слабо улыбнуться.

– Можно я тут у вас немного посижу? – спросил я. – Боюсь, что, если я сейчас выйду, посланница фирмы «Орто» опять возьмет вас в оборот.

– Сидите, – разрешила она, правда, без особого энтузиазма.

Я сел на стул возле окна и сложил руки на коленях, как это делают прилежные ученики. Кто знает, почему в ее присутствии я чувствовал себя мальчишкой? Скорее всего, я им и был, робким, застенчивым ребенком, краснеющим каждый раз, как только взрослая красивая тетя обратит на него взгляд своих выразительных глаз и что-то спросит ради приличия.

– Как ваше самочувствие? – задал я не самый оригинальный вопрос.

– Тс-с! – прошептала она. – Больше ни слова. Вы можете сидеть здесь, сколько захотите, но прошу вас: давайте будем просто молчать.

Она прикрыла глаза, а я кивнул в знак согласия. В палате стало тихо. Через приоткрытое окно к нам вторгался лишь шум близкой автомагистрали да дурманящий запах сирени за окном. Молчать с Вероникой было несложно. Она лежала на кровати, и я только по тому, как подрагивали ее веки, понимал, что она не спит. С ее лица ушли те краски, которые я видел в первый день, и теперь она казалась бледней, но, на мой взгляд, прекрасней, чем тогда, когда она пришла к нам в отделение с охапкой желтых роз в руках. Черты ее лица смягчились, стали тоньше, прозрачнее. Ей нельзя сейчас было дать больше тридцати лет. Да что там! Она казалась мне сейчас моей ровесницей (а к тому времени я уже успел ознакомиться с историей ее болезни и знал, что она старше). Красивые руки, сложенные на одеяле, сейчас выглядели восковыми, но это только придавало ей большее сходство с греческой статуей.

Я взял со стола блокнот и ручку и быстрыми штрихами начал наносить на бумагу черты ее лица: обозначил овал, полукружья глаз, мягкую линию рта, красивую стройную шею. Стараясь удержать момент, я работал быстро, радуясь тому, что моя модель неподвижна. Мне очень хотелось распустить по плечам ее густые каштановые волосы, но я подавил в себе эту фантазию, тем более Вероника носила короткую стрижку. Она ей, конечно же, шла, замечательно открывала шею и небольшие, аккуратные уши, но мне хотелось показать актрису в романтическом образе. Я закинул ей руки за голову, а грудь убрал цветами. Получилось что-то вроде пастушки, отдыхающей в роще олив в средиземноморский полдень. Едва я успел прорисовать последнюю тень моего воображаемого дерева, Вероника открыла глаза.

– Что получилось? – спросила она так, словно в течение последнего часа нарочно позировала мне. Я протянул ей набросок.

Честное слово, я волновался так, как будто находился на экзамене в школе искусств. Мой экзаменатор рассматривала рисунок внимательно, и по сосредоточенному выражению ее лица нельзя было понять, нравится он ей или же нет. Наконец она обессилела и положила блокнот рядом с собой, взор же, напротив, обратила ко мне.

– Вы нашли забавное решение, – проговорила она.

Я улыбнулся, не зная еще, к чему она клонит.

– Ах, это образ пастушки... – начал я.

– Я говорю не про пастушку, – оборвала меня она, – а про женщину, у которой отрезали грудь. Вы убрали мое тело цветами для того, чтобы скрыть ужасный изъян, и я вас понимаю. Должно быть, в живописи нет и не будет места калекам. Художники воспевают только красоту.

– Ну, зачем вы так... – проговорил я, но, к сожалению, опровергнуть ее слова так и не смог. Мне очень хотелось привести в пример какие-нибудь полотна, но в голову почему-то лезла только мифологическая живопись.

– Не старайтесь меня утешить, – слабо улыбнулась она. – Вы – милый мальчик и нарисовали чудную картинку, чтобы меня развлечь, но не ваша вина в том, что в последнее время я потеряла чувство юмора. Я обижена на всех: на свою мать, за то, что она дала мне дурную наследственность; на себя, за то, что я все-таки заболела; на своего жениха, потому что его вечно где-то носит; на врача, за то, что он изуродовал меня до конца моих дней. А сейчас я злюсь на вас за то, что вы изобразили меня этой вашей пастушкой, скрыв мои груди и дав мне понять, что я теперь не такая, как все.

– Вы очень красивы, вне зависимости, есть у вас грудь или нет, – ляпнул я, с ужасом осознавая, что своим безапелляционным, почти детским заявлением ставлю на наших отношениях крест. Она сейчас выгонит меня из палаты, и правильно сделает, потому что я позволил себе лишнее.

Но Вероника внезапно рассмеялась. Ее смех звучал еле слышно, как колокольчик, затерянный в лесу, но в нем отчетливо различались нотки боли и какого-то бесшабашного отчаяния.

– Храни тебя Бог за твои слова, – сказала она, горько усмехаясь. – Как бы я хотела, чтобы мне их сказал не ты...

Мне не нужно было объяснять, кто именно. Вероника по-прежнему ждала своего Ярослава. Но член всевозможных организаций, должно быть, был страшно занят в своих ресторанах, раз не нашел время не то чтобы приехать к ней, а даже позвонить. Мобильный телефон, лежащий на кровати рядом с Никой, пронзительно молчал. Она несколько раз при мне сдвигала в сторону крышечку, чтобы проверить, работает ли он.

В этот момент в дверь постучали. Пришла медсестра со шприцем в руках. Она собиралась сделать инъекцию снотворного и болеутоляющего, распоряжение насчет которой было получено от заведующего. Я бросил на Веронику последний взгляд. Мне следовало уйти. Она выглядела такой усталой, такой заброшенной, что сердце мое сжалось, словно на больничной кровати сейчас лежала знакомая мне, дорогая и близкая женщина, а вовсе не чужая пациентка, с которой я познакомился несколько дней назад.

Я на цыпочках вышел из палаты и направился в ординаторскую. Отыскав в кармане халата визитную карточку Павлина, я позвонил ему. Он снял трубку после десятого гудка.

– Алло? – спросил он не совсем довольно. – Какой такой врач?

Я отчетливо слышал оживленное многоголосье, которое Непомнящий пытался перекричать. Должно быть, он был на каком-то мероприятии, потому что какофония звуков разбивалась на отдельные музыкальные пассажи, чьи-то громкие отрывистые реплики, женский смех.

Сообразив, что звонят из больницы, Ярослав мигом подобрался, и в голосе его зазвучала тревога.

– Что-то случилось? – спросил он. – Какие-нибудь непредвиденные осложнения?

– Нет, анализы пока не готовы, – сказал я. – Но мне кажется, что вы должны приехать. Вероника находится в подавленном состоянии. Ей нужен кто-то из близких друзей.

– Но я сейчас не могу! – ответил он, словно я вел речь о какой-то своей прихоти. – У меня сейчас ответственное мероприятие, и Вероника о нем знает. Я готовился к нему два месяца. Не могу же я просто так все бросить. Разумеется, я появлюсь у нее, как только будет возможность. Передайте это ей. Вероника всегда была понимающей женщиной.

– Она сейчас спит после снотворного.

– Тем более ей сейчас не до визитов, – выразил недовольство он. – Придумайте что-нибудь. Купите ей конфеты, поставьте какой-нибудь диск с мелодрамой. Проявите сообразительность, в конце концов. Не могу же я взять отпуск за свой счет и стать на время ее сиделкой!

Интересно, почему бы и нет? Если, конечно, любишь эту женщину и строишь планы на совместную жизнь... Но Павлин, должно быть, так не рассуждал. Он еще не осознал, что в их жизни произошли важные изменения, которые коснулись не только Вероники, но и его самого. Ярослав смотрел в зеркало и видел того же холеного, себялюбивого мужчину, у которого все идет по плану. У него была интересная и насыщенная жизнь, частью которой с недавних пор стала Вероника Песецкая. До поры до времени с ней было очень удобно быть вместе. Они считались яркой, благополучной парой. Красивые, успешные, самодостаточные, они были хороши как по отдельности, так и вместе. Каждый имел хорошо отлаженный бизнес, деньги и полезные знакомства. Они вращались в кругу известных людей, нередко пересекались на всевозможных светских тусовках. Они не были в тягость друг другу, даже наоборот, каждый из них как бы подсвечивал другого, делал его еще интереснее, ярче. Да и в их профессиональном мире не было места тусклым краскам. Дорогие рестораны, коллекционные вина и богатая публика неплохо уживались с миром длинноногих моделей, модных показов и поздних фуршетов. Они имели полное право считать себя избранными, фаворитами судьбы, и они ими были, пока... Пока Веронику не угораздило заболеть. Да чем заболеть! О господи, раком. Была бы это какая-нибудь интеллигентная хворь в виде синдрома хронической усталости, депрессии или еще чего-нибудь эдакого, о чем сказать не стыдно, было бы полбеды. Но эта болезнь, внезапная, разрушающая, безжалостная, разом провела черту, словно отрезая их от той жизни, которую они вели раньше. Ярослав, по природе своей не привыкший страдать и сочувствовать, поначалу решил, что злоключения Вероники – это не более чем эпизод, который скоро закончится, и они заживут так, как прежде...

Он появился у Вероники на следующий день, как всегда обвешанный свертками с провизией. Стоял чудесный майский день, когда горожане рвутся выехать из города на природу. У Ярослава, похоже, были те же намерения, судя по спортивной белой обуви, легкой плащовке красивого бирюзового цвета и джинсовым брюкам. Он не пожалел времени на беседу с заведующим, а потом направился в палату Песецкой.

Конечно, у меня не было возможности слышать, о чем они говорили. Но не прошло и сорока минут, как Непомнящий пулей вылетел в коридор. Вид при этом у него был до крайности раздраженный. Должно быть, только что между ними произошла ссора. Конечно, я оказался весьма кстати, поскольку идеально подходил на роль мальчика для битья.

– Что у вас за медицина, черт побери! – возмущался он, не пытаясь даже ради приличия смягчить тон.

– У Вероники проблемы? – спросил я озадаченно. Дело в том, что я регулярно справлялся о состоянии Песецкой, имел на руках данные всех ее обследований. Я знал, что пока нет никаких тревожащих данных, а значит, и оснований для паники. Недовольство Непомнящего застало меня врасплох.

– Неужели в этой больнице нет ни одного психотерапевта? Кого-нибудь, кто мог бы оказать необходимую помощь?

– Кому нужен психотерапевт? – спросил я.

– Ну, уж, конечно, не мне! Со мной полный порядок. Но вот состояние Вероники меня всерьез беспокоит. – Он упал на стул в ординаторской. – Она сама на себя не похожа. Видимо, ей нужны седативные средства.

– Она получает все необходимое, – возразил я.

– Да? Тогда откуда эти бесконечные слезы, мелочные упреки? Да если бы вы видели, какой она была раньше. Кремень, а не женщина! Что с ней сталось теперь?

– Вы сами ответили на свой вопрос. Тогда она была здорова, сейчас больна. Причем серьезно больна. Она очень нуждается в поддержке и любви, больше, чем даже в помощи психотерапевта.

– Вот только давайте не будем говорить банальности! – махнул рукой он. – Мы ведь с Вероникой все еще до операции просчитали. Сколько дней она проведет в стационаре, сколько ей потребуется для восстановления. У нас и речи не шло о том, что я заброшу работу и буду сутками сидеть возле ее кровати. Она всегда была такой трезвой, здравомыслящей. А вот теперь слезы... Видите ли, ей показалось, что я собираюсь за город с друзьями.

– Нет ничего проще, – улыбнулся я. – Если вы никуда не собираетесь, то просто проведите этот день с ней. Она будет вам благодарна.

– Мне остаться здесь на целый день? – спросил он недоверчиво.

– Конечно. У Вероники отдельная палата. Вы никому не помешаете.

– Но я не могу остаться здесь! – сказал он возмущенно. Должно быть, он думал, что я над ним издеваюсь. – Это не совсем удобно. Кроме того, Вероника сейчас быстро утомляется. Ей нужен покой.

Его оправдания звучали не совсем убедительно, и я понял бедную Веронику, заподозрившую неладное. Ярослав определенно куда-то спешил. Там, за стенами больницы, кипела жизнь, и он мог общаться со здоровыми, красивыми людьми, не отягощенными мыслями о своих анализах. Здесь же его угнетало все: унылый больничный коридор с группками бледных, лысых, страдающих людей, идущих в столовую со своими ложками и кружками, запах антисептиков и общий туалет в конце коридора.

– Я сделал все, что мог, – продолжал сокрушаться он. – Поговорил с заведующим, и тот заверил меня, что с Вероникой будет полный порядок. Я даже пожертвовал деньги больнице (это все притом, что у нас в стране лечение онкологических больных бесплатно!). Что прикажете мне делать теперь? Сесть и смотреть в палате привезенный мной телевизор?

В общем, он ушел, а я не поленился пойти в дальнее крыло больницы, откуда была видна парковка для посетителей. Ярослава уже ждала небольшая компания людей, одетых для пикника. Я порадовался, что окна Вероники выходят на другую сторону.

Поздно вечером я появился у нее. Услышав скрип двери, она резко обернулась, должно быть, рассчитывая увидеть кого-то другого. На ее лице отчетливо отразилось разочарование, и она не пыталась его скрыть.

– А-а, Виталик! – сказала она. Называть меня, как маленького мальчика, вошло у нее в привычку. Но я был не в обиде. – Опять принес градусник?

– Нет, я принес кое-что другое, – сказал я и протянул ей карандашный набросок. На нем была изображена отважная всадница с развевающимися за спиной волосами. В руках она держала лук. Ее лицо было сосредоточенным и очень красивым. Мне удалось передать отчаянную решимость женщины, иногда, как мне казалось, граничащую с безрассудством.

– У нее одна грудь? – спросила Вероника недоуменно.

– Так и есть, – подтвердил я. – Это амазонка. Для того чтобы женщина-воин могла держать лук, девочкам в раннем детстве удаляли правую грудь. Даже само слово «амазонка» в переводе означает – без груди. Конечно, это слабое утешение, но...

Она остановила на мне свой долгий взгляд. В нем не было больше холодной надменности, которая так поразила меня в первый день. Ее глаза цвета шоколада излучали живое тепло.

– Зачем ты это делаешь, Виталик? – спросила меня она. – Тебя кто-то об этом просил? Я имею в виду, ухаживать за мной...

Я вспомнил о нашем разговоре с Непомнящим в ту душную майскую ночь.

– Никто меня не просил. Не путайте меня с бойскаутом. Я – взрослый, самостоятельный мужчина, и если я нахожусь с вами рядом, то это только потому, что мне этого хочется.

В тот же день деньги Ярослава я передал в фонд нашей больницы...»