Текст книги "Адвокат амазонки"

Глава 7

В ночь перед началом процесса Дубровской не спалось. Она прокручивала в голове возможные варианты защиты, и ни один из них не казался ей сейчас безупречным. Тем более что речь шла о суде присяжных, о котором ей до этого времени доводилось только читать. Сейчас ее удивляло собственное безрассудство, с которым она позволила втянуть себя в уголовное дело. Ей казалось, что процесс непременно закончится провалом. Да, это обязательно случится, если они представят присяжным сказку о любви молодого врача к смертельно больной женщине, да еще значительно превосходящей его годами. Конечно, эту мелодраму ей не потянуть, и Лиза поняла это теперь с неотвратимой ясностью. Ну, с чего она вдруг решила, что суд присяжных – лучший вариант? Профессиональный судья мог решить дело без лишних эмоций, на основании закона, и в этом случае позора было бы меньше.

Андрей, безмятежно спавший рядом, не мог, конечно, заметить душевных терзаний жены. Она ворочалась всю ночь, несколько раз брала в руки будильник, чтобы определить, который час. В конце концов она встала в половине шестого, понимая, что больше все равно не заснет. Потом она долго и методично отбирала одежду для процесса, стараясь понять, какое впечатление она должна произвести на присяжных. Ей не следовало казаться слишком юной, поскольку слова молодого человека, даже слишком умные, людьми воспринимаются со снисхождением. Поэтому Лиза отвергла модные легкомысленные наряды, в которых она выглядела эффектно и молодо, но недостаточно солидно. По закону присяжным никак не могло быть меньше двадцати пяти. Не хватало еще, чтобы ее воспринимали как яйцо, вздумавшее учить взрослых мудрых куриц. Ставка на сексуальность тоже была опасна, так как слишком откровенный и соблазнительный вид мог раздражать женщин-заседательниц. Мужчины же, отдав должное ее груди и безупречной линии ягодиц, сосредоточились бы на словах прокурора. Все-таки стереотип, что красивые женщины не бывают умными, слишком силен. Таким образом, все юбки выше колена и блузки с соблазнительным декольте были забракованы и отложены в сторону. Дубровской нужно было, чтобы ее воспринимали как профессионала – умную и серьезную женщину. Поэтому в конце концов она остановила свой выбор на костюме кремового цвета, решив надеть под низ шелковую блузку цвета слоновой кости с воланом на груди. Бежевые туфли и сумка в тон – вот, в принципе, и все. Вид молодого процветающего адвоката хорошо бы дополнили очки (для солидности, конечно), но Лиза их не носила. Ей было известно, что некоторые ее коллеги с отличным зрением решали этот вопрос просто: заказывали себе очки без диоптрий. Но это казалось ей смешным и немного напоминало детство, когда она, играя в доктора, надевала на себя купленные в цирке очки. К ним прилагались еще розовый пластиковый нос и черная щетка усов.

Оглядев себя в зеркале, Лиза осталась довольна. Жаль только, что ее внутреннее состояние совсем не соответствовало внешнему виду. Сердце трепыхалось, как птица в силке. Дубровская опасалась, что ее страх увидит Виталий, потом присяжные, из чего все сделают вывод, что она неопытна и некомпетентна. Этого допустить было нельзя, поэтому она заварила чай с мятой, а затем пила его медленными глотками, наблюдая, как солнце встает над крышами многоэтажек.

Ровно в девять часов она была уже в суде и, отметившись в канцелярии, отправилась в зал заседаний. Он располагался на втором этаже и, судя по количеству дверей, ведущих в коридор, был очень большим. Перед входом она заметила только судебного пристава, и тот, кивнув, позволил ей войти. Было еще рано, и участники процесса не заняли свои места. Скамья для присяжных пустовала, но двенадцать кресел, поставленных в два ряда, выглядели пугающе и напоминали Елизавете о том, что вместо одного судьи, вариант с которым они отвергли, даже не обдумывая, их дело будет решать дюжина людей. Место для профессионального судьи располагалось в центре, на возвышении, за большим столом под развернутым триколором. Наверху, едва ли не под самыми сводами высокого помещения, находился балкон для прессы, откуда журналисты могли следить за ходом процесса. На столах у судьи, защитника и прокурора, а также на трибуне свидетелей стояли микрофоны. Это было сделано не напрасно, потому что охватить голосом зал, под потолком которого вполне могли парить птицы, было не под силу человеку даже с мощью легких Левитана.

Весь этот судебный антураж отнюдь не добавил Елизавете смелости, и она почувствовала новую волну страха. Ей хотелось оказаться в уютном зале, где проводилось предварительное слушание. Там все предметы находились едва ли не на расстоянии вытянутой руки, а обсуждение серьезных вопросов больше походило на домашние посиделки. Здесь же все было масштабно, официально, и адвокат уже чувствовала, как на нее давят со всех сторон обшитые деревом стены, а сверху безжалостно плющит потолок, далекий, как своды храма. Ее размышления прервал конвой. Мужчины в серой форменной одежде проверили скамью, где должен был находиться подсудимый. Не обнаружив ничего подозрительного, они ввели в зал Бойко. Его поместили за высокое пуленепробиваемое стекло, которое с недавних пор заменило в суде решетки. С него сняли наручники, и, повернувшись к залу, он первым делом нашел глазами своего защитника. Виталий выглядел неплохо. Во всяком случае, если бы Лиза встретила его в коридоре, ей вряд ли пришло бы в голову, что этот молодой человек с чистым светлым лицом и мягкой улыбкой привлечен к суду по обвинению в убийстве. Он улыбался ей, видимо, не понимая, какие душевные муки испытывает сейчас его адвокат.

«Бог мой! Он мне доверяет, – в панике думала Дубровская. – Он считает меня профессионалом, а ведь я даже не подумала сказать ему, что не имею опыта работы в суде присяжных». Она не открыла ему правду, а ведь в ней не было ничего постыдного. Многие маститые адвокаты, проработавшие в судах не один десяток лет, не имели дел с присяжными. Почему тогда она промолчала? Быть может, все было так же, как в случае выбора ею костюма? Ей хотелось соответствовать тем лестным отзывам, которыми Виталий наградил ее в своем письме. «Успешный адвокат», «последняя надежда». Да, Дубровской чертовски хотелось быть такой! Она желала быть опытнее, умудреннее, удачливее, чем была на самом деле. «Быть, а не казаться» – совсем не ее девиз. Это было печально, но дороги назад не имелось. Судья не зря предупреждала, что их выбор на предварительном слушании является окончательным, а значит, для них роковым. Вот если бы у Елизаветы сейчас случился приступ аппендицита... Но аппендицит ей вырезали в семнадцать лет, аккурат перед вступительными экзаменами в институт. Сердечного приступа было ожидать еще рано, не по годам, да и не особо, конечно, хотелось.

Уверенной походкой прошел к своему месту прокурор, не преминув улыбнуться ей какой-то медленной, как показалось, коварной улыбкой. Вот он точно не мучился долго с выбором костюма, надев синий форменный мундир со знаками отличия. Он положил перед собой бумаги, аккуратно разделив их на стопки, и опять улыбнулся Лизе.

– Волнуетесь? – спросил он. – Это правильно...

– Еще чего! – фыркнула Дубровская, ощутив себя ребенком, привыкшим противоречить взрослым. Почему она не призналась, что волнуется? Разве прокурору не знаком досудебный мандраж?

– Встать! Суд идет, – объявил пристав.

Участники поднялись со своих мест. Из-за двери показалась невысокая фигура судьи с томами уголовного дела под мышкой. Фалды его черной мантии развевались, когда он шел, и напоминали Дубровской сейчас крылья большой черной птицы, приносящей несчастья. Это был судья Глинин, мужчина средних лет и абсолютно посредственной внешности. Но при этом он считался одним из самых крутых профессионалов суда – он снискал себе славу умного и хитрого стратега, сочувствующего стороне обвинения.

– Садитесь, – разрешил судья, и Лиза плюхнулась на место, опасаясь, что не сможет подняться с него, даже если Глинин будет стучать по ее столу своим молотком.

Впрочем, подготовительная часть процесса не предусматривала участия присяжных и проходила по правилам, хорошо знакомым Елизавете. Судья долго устанавливал личность подсудимого, интересуясь его местом работы, отношением к воинской службе, наличием прежних судимостей. Адвокату нужно было подняться только раз для того, чтобы сказать, есть ли у нее отводы судье и участникам процесса. Больше всего Лиза хотела заявить отвод себе, но тогда в качестве оснований нужно было указать собственную трусость. Понятно, что она этого делать не стала, а села на место, рассеянно слушая перечень прав, который разъяснял им судья.

Выяснилось, что в суд явились двадцать пять кандидатов в присяжные, и этого числа с лихвой хватит, чтобы из них выбрать двенадцать человек в основной состав, а двоих – в запасные присяжные. Последняя надежда Дубровской лопнула, когда стало ясно, что никаких препятствий к тому, чтобы начать судебный процесс здесь и сейчас, не существует, а значит, ее пытки никто не собирается откладывать на неделю.

Открыли двери, и огромный зал начал наполняться людьми. Они цепочкой следовали к своим местам, успевая с опаской и даже некоторым трепетом разглядывать помещение. Дубровской показалось даже, что в огромном зале стало тесно, и это притом, что всех зевак заблаговременно выставили вон. Заняв места, кандидаты в присяжные ощущали себя немного увереннее и получали возможность оглядеться уже без помех. Они устремляли глаза к потолку, затем к пустой ложе, где в этой части процесса запрещено было находиться журналистам. Потом они переводили взгляд на судью, находили скамью подсудимых и наконец замечали столы обвинения и защиты.

Почувствовав на себе любопытные взгляды, Елизавета смутилась и уткнулась в свои бумаги, делая вид, что пишет для себя заметки. На самом деле она рисовала на полях бессмысленные кружочки. Хотя, быть может, ей стоило хотя бы улыбнуться с целью понравиться некоторым из них.

Судья поприветствовал их и взял небольшое вступительное слово. Он объявил, какое дело подлежит слушанию, затем представил себя и стороны. При этом прокурор и защитник поднялись попеременно и кивком головы поприветствовали судей из народа. Глинин произнес речь, в которой он благодарил присяжных за то, что они нашли время прийти в суд и выполнить свой гражданский долг. Он говорил об их правах и обязанностях, и Елизавета поразилась тому, как резко поменялись интонации судьи. Если за несколько минут до этого, в присутствии профессиональных участников, Глинин был холоден и отстранен, то в своем вступительном слове он стал вдруг мягок и велеречив. Он обращался с присяжными как с собственными детьми, всем своим видом давая понять, что их здесь не дадут в обиду и предоставят все условия для того, чтобы им было удобно и хорошо.

– ...некоторых из вас пугает слово «суд», – говорил он. – Вполне возможно, что вы некогда уже участвовали в судебном процессе в качестве свидетеля, привлекались к административной ответственности за нарушение правил дорожного движения и отложили в свою жизненную копилку негативный опыт: с судом лучше не связываться! Вы еще помните строгий взгляд судьи, противную дрожь в коленях в момент, когда вы занимали место на свидетельской трибуне, долгие часы ожидания судебного решения по гражданскому делу. Это все было... но прошло, господа! Потому, что вы – в этом процессе главные. Вы – судьи факта. Я – судья права. Именно вы будете решать дело по существу. Вы скажете, виновен подсудимый или же нет. Я лишь предоставлю сторонам возможность состязаться и возьму на себя разрешение некоторых юридических вопросов. Но именно вы определите, кто в этом судебном поединке оказался сильнее: обвинение или же защита...

Судья тактично назвал стороны обвинением и защитой, но присяжным, конечно, стало ясно, что состязание развернется не между мифическими группами каких-то там людей, а только между прокурором Латыниным и адвокатом Дубровской.

Некоторые из кандидатов, задумчиво переводя взгляд с одного лица на другое, должно быть, уже оценивали весовое положение сторон. Пока в их глазах преимущество было на стороне обвинения. Прокурор был шире в плечах, старше и основательнее. К тому же на нем был мундир с погонами и звездами на плечах, что указывало на то, что он – человек государственный и серьезный. Что за птица защитник, молодая и очень бледная женщина в элегантном костюме, присяжные еще не поняли, но во взгляде некоторых уже сквозило сочувствие, которое напоминало соболезнование. Они жалели ее, как жалели бы кролика, вздумай он вдруг сразиться с удавом.

Судья вел свою речь дальше, и внимание к сторонам ослабело. Лиза наконец решила оторвать взгляд от бумаги и рассмотреть присяжных. Они были разными: молодыми и старыми, полными и худыми, разных мастей и национальностей. Некоторым из них присутствие в суде доставляло радость. Они с удовольствием вертели в руках письменные принадлежности, которые им предоставили для того, чтобы делать заметки в ходе процесса. Кто-то уже начал записывать за судьей перечень своих прав. Но были и такие, чьи лица казались сейчас непроницаемыми, как бетонная стена. О чем они думают, не смог бы сказать даже самый наблюдательный психолог. Лиза знала, что им придется отобрать среди двадцати пяти кандидатов только четырнадцать. Остальных они по разным причинам забракуют. Вот как только найти эти причины? Кто ее лучше поймет: тот дядечка с большим рыхлым животом, который развалился в кресле, как у себя дома перед телевизором, или же та смазливая девица с длинными, как у русалки, волосами? Будет ли толк от усталой женщины с лицом бухгалтера, которая, должно быть, сейчас мечтает только о близкой пенсии, или же симпатию стоит искать у респектабельного мужчины, похожего на врача?

Дубровская с ужасом осознавала, что не знает ответа. Для нее все они были чужими, незнакомыми, а потому казались сейчас враждебно настроенными. Судья начал задавать вопросы, а она, перескакивая с одного лица на другое, пыталась отыскать среди незнакомой толпы тех, кто мог бы стать им с Виталием опорой и поддержкой.

– Поднимите руку, у кого из вас есть судимые родственники? – спрашивал Глинин так мягко, что невозможно было заподозрить его в каком-либо дурном намерении. – Благодарю вас, господа.

– Поднимите руку, кто сам или его близкий родственник, друг был потерпевшим по уголовному делу? Вы? Пожалуйста, кандидат в присяжные под номером три, пройдите к судейскому месту...

Присяжные и не догадывались, что перечень судейских вопросов был своеобразным фильтром, который позволял отсеивать кандидатов, которых можно было заподозрить в предубеждении. Как, к примеру, человек, у которого забрали деньги и последнюю дубленку, да еще при этом ударили несколько раз в солнечное сплетение, может отнестись к подсудимому? Можно ли ждать от него сострадания или хотя бы объективности? Маловероятно. Для него все жулики одним миром мазаны. Таким образом, разобравшись, что к чему, защитник вычеркивает такого кандидата.

А если наоборот? У гражданина есть судимый родственник, и он готов доказывать с пеной у рта, что тот – приличный парень, и если раз в жизни оступился, так с кем этого не бывает. Как говорится, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Но вряд ли присутствие такого кандидата на скамье присяжных обрадует прокурора. Он непременно поставит напротив его фамилии крест. И обсуждение пойдет дальше...

Дубровская, согласовав свои действия с Виталием, решила избавиться от всех кандидатов, имеющих отношение к медицине. Как она уже поняла, Бойко успел стать парией среди людей в белых халатах. Бог знает почему, они, обычно горой встающие на защиту друг друга, в деле хирурга-онколога проявили вдруг жесткость и непонимание.

– Поднимите руки, кто из вас является врачом, медсестрой, санитаркой?

Так «под нож» попала медсестра из радиологического отделения.

– Кто из вас вообще имеет отношение к медицине?

Подняла руку степенная дама в очках, оказавшаяся представителем страховой компании. Ее решили не трогать.

Еще Елизавета решила максимально очистить скамью присяжных от представителей сильного пола. Романтическая история, которую они собирались преподнести в качестве линии защиты, могла вызвать трепет в женских сердцах. Мужчины же в таких делах проявляют черствость и непонимание. Достаточно было огласить вопрос Дубровской: «Кто из вас читает любовные романы и смотрит мелодрамы?», как многие мужчины уже многозначительно подняли брови. Даже прокурор снисходительно усмехнулся, понимая, куда будет клонить защита.

Когда наступил черед обсудить с подсудимым отводы, у Дубровской был уже намечен список самых «неблагонадежных», по ее мнению, лиц. Она решила оставить в числе присяжных бухгалтера, поскольку предполагала, что та в свободное от работы время посматривает мыльные сериалы и не прочь всплакнуть в самый душещипательный момент. Мужчину с рыхлым животом она предпочла бы убрать, слишком уж очевидную скуку и сытость источала его физиономия. Брезгливая складочка у рта, готового выплюнуть: «Все вы врете!», не оставляла на его счет иллюзий. Сострадание в нем было развито не больше, чем у французского бульдога. Не понравилась Дубровской и девушка с волосами, как у русалки, и с крайне надменным выражением мелкого лица. Она была слишком эмансипированна и современна, чтобы слушать сказки о любви. Балладам и серенадам она, вне всяких сомнений, предпочтет брачный контракт (разумеется, составленный в ее пользу).

Виталий благосклонно принял все доводы адвоката, но в отношении «русалки» проявил упрямство.

– Я хочу, чтобы эта девушка осталась, – сказал он. – Думаю, что она сможет меня понять.

– Она слишком молода, – возразила Дубровская, – а современные молодые люди начисто лишены романтических порывов. Вам нужно делать ставку на женщин среднего и пенсионного возраста.

«Таких, как Вероника», – хотелось сказать ей. Но вряд ли бы это было уместно в подобных обстоятельствах. Виталия как раз обвиняли в том, что он своими сладкими речами увлек смертельно больную женщину, склонив ее к заключению брака, а после хладнокровно убил, получив желаемое.

– Нельзя судить штампами. Вы тоже молодая женщина, но верите мне, – выдвинул Бойко воистину убийственный аргумент. – Девушка должна остаться!

Дубровская скрепя сердце согласилась. В конце концов она поймала несколько заинтересованных взглядов, которые «русалка» адресовала Бойко, из чего сделала вывод, что, по крайней мере, тот интересен ей внешне. А это уже было кое-что, с чем можно было начинать работать.

Понятно, что прокурор, отгадав маневры защиты, предпринял ряд совершенно противоположных действий. Ему вовсе не улыбалось работать с «коллегией домохозяек», поэтому его усилиями были оставлены пятеро мужчин, в числе которых оказался рыхлый дядечка и тот респектабельный господин, которого Елизавета сначала приняла за доктора. Вообще Лиза быстро поняла, что ей достался сильный процессуальный противник. Он, в отличие от адвоката, не раз вел дела с коллегией присяжных и добивался успеха. Ему не было нужды судорожно листать кодекс, чтобы вспомнить правила, которые он уже знал наизусть. Вообще прокурор вел себя пока спокойно, как ленивый и сытый кот, который слишком уверен в себе, чтобы суетиться ради глупой подвижной мыши, впервые сунувшей нос в чужие владения. Он знал, когда наступит момент хлопнуть лапой.

Наконец, после долгого дня бесконечных вопросов и тягостных сомнений, скамья присяжных была сформирована. Четырнадцать человек, произнеся за председательствующим присягу, уже по праву заняли свои места в зале...

Глава 8

По недовольному лицу супруга, который встретил Елизавету дома, едва ли не на пороге, она сразу же поняла, что ее надеждам на тихий спокойный вечер в кругу семьи, похоже, не суждено сбыться.

– Лиза, что происходит? – спросил Андрей несколько обвиняюще. – Телефон у тебя отключен целый день. Я уже начал волноваться, не говоря уже о том, что твой клиент Лыков места себе не находит. Он приходил к тебе в офис, но охранник сказал, что ты там даже не появлялась.

– Со мной, как ты видишь, все в порядке, – проговорила она, устало скидывая туфли. После напряженного дня, проведенного в суде, у нее не хватало ни сил, ни воображения для того, чтобы придумать мало-мальски убедительную причину своего отсутствия в офисе. Значит, нужно было говорить правду. – Я была в суде, а там телефоны принято отключать.

– В суде? – удивился Андрей. – Вроде бы у тебя сейчас нет процессов? Ты мне не говорила, что у тебя появилось что-то новенькое.

– Ты же мне не рассказываешь про каждого своего клиента, – уклончиво ответила она, еще надеясь, что он оставит ее в покое раньше, чем она признается, что приняла на себя защиту Бойко. – К тому же дело не совсем новенькое. А что хотел Лыков?

– Встретиться с тобой, конечно. Видишь ли, его жена наняла адвоката, и они хотели прийти к тебе завтра в офис для того, чтобы что-то там обсудить. Я сказал, что ты, конечно же, их примешь. Часов в десять для тебя будет удобно?

На десять часов было назначено судебное заседание, и Дубровская поняла, что не удастся так просто объяснить причину своего отказа, а тем более придумать, почему она не может выкроить удобное время для встречи в ближайший месяц. Дело Бойко требовало от нее колоссальных затрат сил и времени.

– Мне кажется, что такие встречи нужно назначать раньше, – сказала она. – Хотя бы часов на восемь.

– Но в восемь часов мало у кого голова работает как надо, – удивился Андрей. – К тому же я не успел понять, когда ты стала жаворонком? По-моему, прежде все, что начиналось раньше двенадцати, вызывало у тебя протест. Помню, ты никак не могла попасть на прием к терапевту только потому, что часы его работы приходились на первую половину дня.

– Люди меняются, – оптимистично заметила Лиза. – Кроме того, с утра пораньше с человеком легче договариваться. Готова поспорить, что жена Лыкова, светская львица, не привыкла вставать раньше полудня, поэтому с утра будет мягка и податлива. К вечеру она придет в форму, и склонить ее на свою сторону мне вряд ли удастся.

– Ну, делай как знаешь, – махнул рукой Андрей. – Иди с утра, если есть охота.

– Вот и отлично, – обрадовалась Дубровская передышке в споре. – А чем мы будем ужинать? Хочешь, я приготовлю тебе овощной суп? Это не займет много времени.

– Можешь не суетиться. Мама уже прислала нам готовый ужин. На плите – судок с первоклассной ухой и блюдо с запеченной курицей. Есть еще овощи на гриле. – В его голосе явно слышалась насмешка.

Милая свекровь опять проявила инициативу, должно быть, опасаясь, что ее сын сидит на хлебе и воде. В принципе ее подозрения были обоснованны, учитывая, что шел уже седьмой час вечера, а электрическая плита в доме молодой четы все еще оставалась холодной. Конечно, Ольга Сергеевна избавила Лизу от вечерних хлопот, но своей заботой лишний раз только подчеркнула недоверие к кулинарным способностям невестки. Это было обидно, и все то время, пока Лиза сервировала стол, она не могла избавиться от чувства угрюмой безнадежности. Интересно, как это другие женщины сочетают работу с ведением домашнего хозяйства?

Желая компенсировать бытовую никчемность, Елизавета призвала всю свою фантазию для того, чтобы их вечерний стол выглядел привлекательно. Она выбрала парадную скатерть, которую обычно стелила в праздники, вдела салфетки в серебряные кольца и поставила на стол высокие белые свечи.

– Ого! Да у нас романтический ужин? – спросил Мерцалов.

– Что-то вроде того, – ответила Лиза. – Прошу тебя, отложи пульт. Давай этот вечер проведем вдвоем. Без телевизионного ящика.

Супруг немедленно согласился и даже внес свой посильный вклад, вынув из своих запасов заветную бутылочку «Кристалла». Лиза предложила фужеры. От голода и усталости шампанское сразу же дало ей в голову, и она почувствовала, как ее окутывает теплая истома. Она положила себе немного курицы и овощей, наполнила тарелку Андрею. Может быть, от хмеля или от неясного осознания какой-то своей вины ей захотелось вдруг за ним поухаживать. Но все, что необходимо, за нее уже сделала свекровь, поэтому Лизе оставалось немногое: сказать ему что-то приятное.

– Знаешь, хорошо вот так сидеть вдвоем, – произнесла она. – Жаль, что это у нас сейчас редко получается.

– Да, жаль, – как эхо ответил Андрей. – Боюсь только, что если бы мы ужинали при свечах каждый день, это быстро бы нам наскучило. Стало бы привычным, обыденным, как традиционный поцелуй при расставании. Все-таки лирические моменты не должны присутствовать в нашей жизни постоянно. Романтику, как и хорошую икру, не нужно потреблять ложками.

– Знаешь, а я бы не возражала так объедаться каждый день, – мечтательно заявила Лиза, имея в виду сейчас вовсе не изысканные кушанья с кухни своей свекрови.

В шелковой пижаме сливочного цвета, которую она надела задолго до сна, Елизавета выглядела весьма соблазнительно, в то же время уютно, по-домашнему. Лямка упала с плеча, а она и не думала ее поправлять, ничуть не стесняясь того, что округлости ее молодой стоячей груди видны чуть больше, чем этого требуют приличия. Одну ногу она небрежно поставила на сиденье, другой болтала из стороны в сторону. В этом была прелесть романтического ужина между супругами, которым уже нет нужды блюсти правила хорошего тона: сидеть прямо, не ставить локти на стол, терзать курицу при помощи ножа и вилки и (ни в коем разе!) не облизывать пальцы.

Андрей тоже казался ей сейчас очень милым. Он не читал ей нотации, не давал советов, как завоевать адвокатский рынок, и даже старина Лыков со своими проблемами ушел куда-то далеко. Мерцалов только смеялся и не забывал освежать ей бокал, подливая новую порцию шампанского.

– Сейчас ты напьешься и будешь петь песни, – заметил он небрежно, не зная, что тем самым подает Лизе хорошую идею, которой она не преминет воспользоваться.

– Зачем ждать, когда я напьюсь? – спросила она азартно. – Давай начнем прямо сейчас!

Они начали петь какую-то молодежную песню, но сбились и перешли на русские застольные. После «Ой, цветет калина!» они исполнили «Ой, мороз, мороз!». Потом Лиза весьма достойно выдержала партию «Каким ты был, таким остался», но на последних аккордах ей, совсем некстати, вдруг начала вторить соседская собака, и супруги покатились со смеху, слушая собачье завывание.

– Надо закрыть окна, – вдруг вспомнил Андрей. – Не хватало еще, чтобы наутро соседи сказали, что у нас всю ночь шла гулянка. Чего доброго, они сочтут нас алкоголиками.

– Хорошо, что у нас нет детей, – заметила Лиза. – А то бы нас лишили родительских прав.

На этот раз идея показалась заманчивой Андрею. Разумеется, не насчет родительских прав, которые они могли потерять, а насчет детей, которых они так и не успели завести. Он обвил жену сильными руками, игриво покусывая ей ухо, а Лиза позабыла обо всем на свете, даже о том, что ей нужно было написать вступительное слово для выступления перед присяжными завтра. Для нее сейчас существовал только муж, нежно увлекающий ее за руку в полумрак спальни. Его нетерпение стало очевидным, и он легко подхватил ее на руки. Лиза отбросила в сторону шелковый топ и осталась только в тонких брючках со штрипками на голени. Грива ее густых волос, освобожденная от шпилек, упала вниз, как роскошное темное покрывало, и в таком виде она сейчас больше напоминала наложницу султана, чем строгого адвоката по уголовным делам. Любовь для нее сейчас была во сто крат важнее, чем дело несчастного Бойко, томящегося в следственном изоляторе без женской ласки. Они легли на прохладные алые простыни, купленные Елизаветой на Валентинов день, и занялись любовью. Их тени причудливо переплетались на стене, и казалось, что в их спальне вдруг поселился огромный спрут с руками-щупальцами, который шевелился и причудливо всхлипывал то мужским, то женским голосом. Долгое время они не могли оставить друг друга, а когда удовлетворенный Андрей откинулся на подушку, Елизавета смогла прошептать ему только: «Я люблю тебя!» и промурлыкать что-то неясное и неразборчивое, но полное благодарности и любви. Шампанское сделало свое дело, и они погрузились в крепкий сон, не размыкая объятий. Лизу больше не будоражили мысли о ней самой, о ее браке, о грядущем процессе и встрече, которую с утра пораньше она вызвалась провести. Она спала, как ребенок, до того времени, как зазвонил будильник...

* * *

Лыков, должно быть, уже успел проторить дорожку, шагая по коридору взад-вперед, когда Дубровская наконец появилась у двери своего офиса.

– Ну, наконец-то! – воскликнул он, выражая одной фразой свою досаду и неудовольствие. – Елизавета Германовна, вы бросаете меня на произвол судьбы.

Конечно, это звучало несколько напыщенно, но глянцевого господина можно было извинить. Все-таки он коротал время в обществе нелюбимой жены и ее адвоката. Те явились за десять минут до назначенного времени и успели попенять ему на необязательность Дубровской.

Лиза должна была чувствовать себя виноватой за то, что подняла людей ни свет ни заря, назначив встречу на восемь и опоздав на полчаса. Но почему-то слова извинения звучали у нее неискренне, а рот то и дело расплывался в неподобающей случаю улыбке. Она все еще находилась под впечатлением сказочной ночи, и даже брюзжание старины Лыкова не могло испортить ее удивительно легкого, прямо-таки летящего настроения.

– Как насчет кофе? – спросила она, и посетители вежливо кивнули головами. Надо же было с чего-то начинать разговор.

Расставляя на столе чашки, Елизавета успела хорошенько рассмотреть Нину. Жена Лыкова отнюдь не соответствовала ее представлению о светской бездельнице. Это была интересная моложавая женщина с интеллигентным лицом. Да и одета она была неброско, но стильно – в льняной брючный костюм, белизну которого разбавлял пестрый шейный платок. Ежедневник в кожаной обложке, который она держала в руках, говорил о том, что женщина привыкла планировать свое время. Дубровская прониклась к ней симпатией.

– Ну, коли все мы здесь собрались, – улыбнулась Елизавета, – позвольте, пользуясь случаем, задать важный вопрос: возможно ли сохранить ваш брак?

Конечно, она спрашивала совсем не то, что должен был спрашивать адвокат истца. Истец настаивал на разводе и даже уже планировал новую жизнь с другой женщиной. Но Елизавете в это раннее майское утро, пронизанное солнечным светом и любовью, которую она получила сполна, хотелось, чтобы все вокруг были также счастливы и любимы.

Нина на ее вопрос не ответила, а только взглянула на супруга, который, осознав то, что оказался в центре внимания, насупился и сердито засопел: