Текст книги "Соблазн для Щелкунчика"

– Перерыв до понедельника! – рявкнула Фрик и в сопровождении своих пенсионеров покинула зал.

На следующее утро, едва очнувшись, Елизавета почувствовала приятный запах. Усевшись на постели, она повела носом… и подпрыгнула от радости. Конечно, это могли быть только знаменитые нянины пироги. Софья Илларионовна была настоящей мастерицей по выпечке. Пироги с рыбой, кулебяки, беляши, слоеные пирожки с яблоками, ватрушки с творогом, да мало ли что еще, получались у нее одинаково хорошо. Неудивительно, что Елизавета, оголодавшая за период своего самостоятельного существования, вихрем помчалась по коридору, забыв надеть даже тапочки.

– Ой, няня! С чем пироги? – выпалила она с ходу.

– Я тоже рада тебя видеть, – укоризненно сообщила ей Софья Илларионовна.

– Прости. Как дела? Вы надолго?

– Хотелось бы навсегда. Господи, доченька! Ты не представляешь, во что превратились мои руки! – жаловалась мать, одновременно подпиливая ноготки, которые от сельскохозяйственных забот превратились черт знает во что.

Елизавета вспомнила, какими ухоженными были руки матери, когда был жив отец. Обязательный маникюр, массаж, всевозможные ванночки и кремы, а потом, конечно, украшения: кольца, браслеты… Боже мой! Это было, казалось, в иной жизни. В том мире, где весело смеялась беззаботная Лиза, где красивая и беспечная мать Елизаветы щеголяла в потрясающих нарядах, где они были желанными гостями на любом мероприятии – губернаторском приеме, рождественской вечеринке, благотворительном балу…

– Лизонька, детка! – голос няни вернул ее в реальность. – Ты не скажешь, дорогая, что это я обнаружила на противне?

Лиза покраснела. В спешке она забыла убрать за собой, и теперь обуглившиеся, как клиенты крематория, куриные крылья немым упреком топорщились в ее сторону.

– Знаешь, я не могу их ничем отодрать, – пожаловалась няня.

– Возьми «Комет», – пожала плечами мама. Она явно не видела тут проблемы.

Софья Илларионовна вздохнула. Ее усилия по приобщению светской семейки к нормальной жизни не имели пока никакого упеха. Прежние запасы хозяйственных принадлежностей растаяли, а на новые – не было денег.

– Садись пить чай, – пригласила няня. – Да заодно почитай свежую газетку. Кажется, там что-то есть про тебя. К сожалению, мы ничего с мамой не поняли.

Забравшись на высокий барный стульчик, Елизавета придвинула к себе большую чашку с чаем, блюдо с ватрушками. Поспешно вонзив зубки в ароматную выпечку, девушка, пробежав глазами газетную страницу «Вечернего Урала», нашла рубрику «Криминальная хроника». Просмотрев статейку, она нахмурилась, отставила в сторону ватрушки и начала, чуть ли не по слогам, ее перечитывать.

«… состав действующих лиц и исполнителей судебного спектакля по делу об убийстве Виталия Макарова трудно назвать однородным. Представьте пеструю толпу, негодующую, возбужденную, замершую в предвкушении представления. Наконец появляется живописная группа представителей потерпевших. Особенно выделяется несравненная Савицкая. На ней – короткий жакет от „Chanel“ из шелкового крепа цвета экрю с отделкой синего, белого и красного оттенков, белый кожаный пояс и юбка в складку; на ногах – туфли-лодочки на каблуках с декорированной стразами подошвой „Valentino“, в ушах – серьги „Christian Dior“. Она гордо демонстрирует свои потрясающие наряды. Савицкая – воплощение элегантности и умения жить! Рядом с ней второй представитель потерпевших, Аглая Каменецкая… Тоже адвокат, член юридической конторы „Вера +“. Одета проще, но это неудивительно (она на вторых ролях). Костюм из льна и органзы, сорочка из хлопчатобумажного поплина, туфли без задников из кожи с заклепками…»

Елизавета скользнула глазами дальше. Дурдом какой-то!

«…не безнадежен и прокурор. Конечно, его костюм – это не шедевр от „Corneliani“, но ненавязчивый аромат „Burberry“ говорит о том, что, возможно, молодой человек находится в поисках собственного стиля…» И дальше:

«Вопиющая безвкусица – вот единственно точное выражение, подходящее к защитникам подсудимых. Плохо сидящий костюм от российской фабрики „Красный маяк“ на защитнике Дьякове, по всей видимости, достался ему от отца, бывшего председателя партячейки на местном мукомольном комбинате… Что касается адвоката Дубровской, то классическая комбинация черного и белого цветов ее одежды весьма банальна. „Светлый верх – темный низ“ – именно так одевались наши мамы, будучи комсомолками. А алый шейный платок, видимо, претензия на индивидуальность, до боли похож на рудимент ушедшей от нас советской эпохи – пионерский галстук. По всей видимости, обладательница столь странного туалета совсем недавно покинула этот нежный возраст, и в ее памяти еще свежи дробь барабана и пионерские речевки. Хочется надеяться, что ее юридическая помощь будет хоть в чем-нибудь полезна подсудимому. Увы! По одежке встречают, по уму провожают…»

– О чем, ради всего святого, она толкует?! – воскликнула Елизавета.

– Мы думали, ты нам пояснишь, – хмыкнула мать. – Кстати, о каком таком платке, пионерском галстуке, эта чокнутая журналистка ведет речь?

– Да не все ли равно, – поморщилась Лиза. – Взяла в твоем шкафу…

– Так это же «Gucci»! – почти вскрикнула мать. – 250 долларов его цена. Лизонька, ты должна потребовать опровержения!

– Вот этим я и займусь в ближайшее время, – проворчала Елизавета.

Ее ничуть не огорчила нелестная оценка ее внешнего вида. Но совершенно непостижимая логика журналистки, связывающая воедино наличие лейблов известных фирм на одежде и деловую репутацию адвоката, возмущала до глубины души.

Елизавета усмехнулась: «В этой ситуации больше всех повезло судье. Про нее госпожа Скороходова не сказала ни слова. Если, конечно, следовать ее больной логике, то игнорирование Фрик достижений современной эпиляции да старомодный покрой мантии – проявление жуткого непрофессионализма».

В понедельник большая группа людей в серой форменной одежде наводнила второй этаж областного суда.

– Что здесь происходит? – шепотом осведомилась Елизавета у Дьякова. – Я пропустила что-нибудь важное?

– Да нет, cherie, все интересное только впереди. Видела автобус возле здания суда?

Елизавета наморщила лоб:

– Грязный такой, вонючий… Встал напротив входа, не обойти не объехать.

– Верно. Так вот в нем всех ментов-свидетелей доставили. Чувствуется, сегодня будем допрашивать их до ночи.

– Постойте! Это вся команда, которая участвовала в задержании Петренко и Перевалова?

– Так точно, моя радость! А ты сегодня почему без платка?

Елизавета покраснела. Ей не хотелось признаваться, что глупейшая статейка в «Вечернем Урале» задела ее самолюбие. Но Дьяков понял все без слов. Он плотоядно улыбнулся, а Дубровская, стараясь скрыть свое замешательство, принялась с преувеличенным усердием раскладывать на столе деловые бумаги.

Допрашивали работника ДПС Плаксина. Не в пример своему товарищу, флегматичному Толстикову, на которого чуть не наехали лихие гонщики в тот августовский день, Плаксин чувствовал себя в суде как рыба в воде. Чрезвычайно эмоционально он живописал памятное событие. Милиционера можно было понять. Он стал свидетелем эпизода, который вполне мог бы украсить любой отечественный боевик. Убийцы в машине, погоня, стрельба… Поэтому Плаксин немного перебарщивал по части эмоций: махал руками, театрально округлял глаза, даже подпрыгивал на месте.

– Скажите, свидетель, – обращалась к Плаксину Савицкая. – На ваш взгляд, автомобиль, в котором ехали подсудимые, представлял реальную опасность для вашего товарища Толстикова?

– А я про что тут вам уже полчаса толкую! – возмутился свидетель. – Подумайте, мчится машина. Скорость огромная! Толстиков стоит посередине дороги. С жезлом. Требует остановиться. А машина мчит прямо на него. Еще мгновение – бац! – Толстикова могло бы расшибить в лепешку. За этой машиной несется вторая. У-у-у! Скорость запредельная. Фьють! И мимо!

– Плаксин! – грозно рявкнула судья. – Хватит! Говорите определенней! Водитель предпринимал попытки объехать Толстикова?

– Никак нет, ваша честь! Если хотите знать, водитель специально направлял машину на моего товарища. Он хотел его сбить! Это я видел по его глазам! Это были глаза человека, который ни перед чем не остановится.

– Подскажите, а вы успели зафиксировать скорость этого автомобиля? – несмело задала вопрос Дубровская.

– Так точно! – гордо отрапортовал Плаксин. – Скорость – сто сорок!

– Это высокая скорость?

– Очень! Учитывая ограничение на этом отрезке дороги – шестьдесят километров в час, скорость страшно высокая!

– И вы утверждаете, что при такой высокой скорости вы рассмотрели выражение лица водителя, вернее, его глаза?

– А почему бы нет? – не хотел сдавать своих позиций свидетель.

– Да потому, что вы не могли этого сделать! Он пронесся мимо вас подобно ракете. Я сама вожу автомобиль…

– Адвокат Дубровская, – резко прервала Елизавету судья. – Мы здесь не для того, чтобы выслушивать истории из вашего опыта вождения автомобилей.

– Хорошо, ваша честь! Я задам еще вопрос. Скажите, а водитель подавал вам какие-нибудь сигналы?

Плаксин напряг память. Ну конечно! Водитель подавал какие-то знаки. Они с Толстиковым это прекрасно видели. Помнится, еще пытались сообразить, кто из знакомых их так приветствует. Плаксину повезло, он стоял на обочине. Толстиков же прогуливался с полосатым жезлом прямо по проезжей части. Когда железное чудище о четырех колесах чуть не сшибло его, бедняга за считаные секунды вспомнил всю свою незамысловатую гаишную жизнь и даже успел послать близким прощальные приветы. Во всяком случае, Толстиков сам рассказывал об этом товарищу, потирая ушибленную попу, на которую он чудесным образом катапультировался, избежав неминуемой гибели.

– Да. Водитель сигналил фарами и даже помахал руками.

– Что это, по-вашему, означало?

– Да шут его знает! Может, что-то типа приветствия.

– А не могло это означать: «Поберегитесь! Отойдите в сторону. Не вмешивайтесь!»

Плаксин несколько раз глупо хлопнул глазами:

– Нет!

– Почему?

– Как «отойдите в сторону»? Мы же из ДПС!

Елизавета удивилась, но продолжала гнуть свою линию:

– А по-моему, таким образом водитель красноречиво дал понять, что не желает причинить вреда Толстикову. Он просил его, всеми доступными ему способами, уйти с дороги.

– Дубровская! – одернула Лизу Фрик. – Суду не нужны ваши комментарии.

– Женская логика! – снисходительно улыбнулся Плаксин.

– Оставь его в покое! – зашипел Лизе Дьяков. – У него одна извилина, да и то – след от фуражки!

– Вот вы говорите, водитель мог объехать Толстикова. Скажите, а легко ли объехать препятствие на столь высокой скорости?

– Не пойму, о чем речь?

– А речь про то, что, если бы водитель резко поменял траекторию движения на такой скорости, он мог бы не справиться с управлением и улететь под откос. Он же не Шумахер, да и возможности нашей отечественной машины не столь велики!

– Вот вы бы улетели… Все бабы за рулем похожи на обезьяну с гранатой. Не знаешь только, куда она ее кинет и в какой момент. А с мужиками никогда ничего подобного не происходит, – обиженно засопел свидетель.

– Довольно! – гаркнула Фрик, прямо-таки позеленев от злости. Неизвестно, что ее больше достало: то ли обидная реплика свидетеля (а судья, между прочим, была заядлой автомобилисткой), то ли настырность молодого защитника, пропускавшего недовольство судьи мимо ушей. – Замечание свидетелю в протокол! Еще одна подобная реплика, и я гарантирую вам штраф за неуважение к суду.

– Но я не оскорблял суд! – завопил Плаксин.

– Молчать! А вам, адвокат Дубровская, я не знаю на каком языке объяснять правила ведения допроса. Вообще этому учатся в институте. Не так ли? Есть еще вопросы?

– Нет, ваша честь! – потупилась Елизавета.

Свидетель Волгин, командир взвода ППС Правобережного РУВД, надувался как индюк. В его тоне проскальзывали недовольные нотки, когда он отвечал на вопросы дотошного молодого защитника. Для себя он решил, что эта девица, по всей видимости, совсем зеленая и сама не знает, чего хочет. Он искоса поглядывал на судью, надеясь, что она прекратит эту бессмысленную экзекуцию:

– Я действовал строго в рамках закона «О милиции». Да, я использовал автомат, но это было вызвано необходимостью. Автомобили, приближаясь к стационарному посту ГАИ, не сбавили скорость, никак не прореагировали на требование остановиться. Что мне оставалось делать?

– Но я правильно поняла, стрелять вы стали еще до того, как автомобили подъехали к посту? – спрашивала Дубровская.

– Конечно! Только я стрелял в воздух. Должен же я был привлечь их внимание.

– Странно! А я думала, что для этого существует жезл, – пробормотала Елизавета, но, встретившись с колючим взглядом судьи, поспешила задать следующий вопрос.

– И что было дальше?

– Дальше я производил стрельбу по колесам автомобилей.

– Попали?

– Да… Почти… Вообще, я стреляю очень хорошо. Призер многих соревнований. А тут, в самый ответственный момент, мне в глаз что-то попало.

– Короче, вы промазали? – без обиняков спросила Елизавета.

– Нет! – недовольно ответил Волгин. – Я попал в брызговики.

– Судя по материалам дела, это были не последние ваши выстрелы. Когда вы еще стреляли?

– Не понимаю, о чем вы?

– Когда все задержанные из машин уже лежали на земле, вы стреляли из автомата. Зачем?

– Во-первых, я стрелял вверх. А во-вторых… во-вторых, они как-то неправильно лежали. Одни кричали на других, обвиняя их в убийстве. Другие вопили, что их самих хотели застрелить. Ну я и дал коротенькую очередь для порядка. Все сразу успокоились.

– Значит, люди лежат на земле с руками за спиной. Вы даете автоматную очередь над их головами. Для чего? И как это соответствует закону «О милиции»?

– Всего в законе не напишешь, – произнес Волгин с видом оскорбленной добродетели.

– Дубровская, освободите нас от своих комментариев, – голосом, не предвещающим ничего хорошего, молвила Фрик. – И будьте так любезны, поближе к делу…

– Вы участвовали в досмотре подсудимых?

– Да, я производил личный обыск каждого. Кроме того, я досматривал машину. Именно я нашел резиновую перчатку. Белую такую, хирургическую.

– Она была целая?

– А как же…

– Значит, вы ее брали в руки?

– Я? Нет, не брал.

– А как же вы ее осмотрели?

– Я ее не осматривал.

– Но вы ведь только сейчас сказали, что перчатка была целая. Значит, вы ее осмотрели.

Волгин почесал голову:

– Что-то вы меня запутали, адвокат. Не брал я перчатку.

– Почему тогда вы решили, что перчатка целая?

– А какой резон, скажите, с собой рваную перчатку возить? – произнес Волгин, чрезвычайно довольный своей железной логикой.

– Нет вопросов, ваша честь, – сообщила Елизавета, решив для себя, что переупрямить работника милиции ей все равно не удастся.

Следователь прокуратуры Сабитов, затесавшийся в ряды милиционеров, обстоятельно давал показания суду. Когда же начала задавать вопросы Дубровская, он, как по мановению волшебной палочки, превратился в некое подобие преподавателя, разжевывающего туповатой, но смазливой студентке прописные истины.

– Да, уважаемый адвокат. Подногтевое содержимое подозреваемых – это важный материал для экспертного исследования. У Перевалова и Петренко были произведены срезы ногтей. В материалах дела есть протоколы выемки и заключения экспертиз. Вы почитайте.

– Я читала, – сказала Елизавета, почувствовав, что краснеет. – А для какой цели вы производили смывы с рук и с ноздрей подсудимых?

– А это, уважаемая, тоже важный объект для исследования. Ну как вам лучше объяснить… Вы, вероятно, не так давно закончили институт и поэтому должны помнить некоторые сведения из курса криминалистики. Так вот, во время стрельбы на одежде, а также на лице и руках стрелявшего оседают продукты выстрела. Делая смывы из правой и левой ноздри подозреваемых, мы имели целью обнаружить в их содержимом вещества, характерные для выстрела. И вот тогда, с большой долей уверенности, можно было бы делать выводы о причастности подозреваемых к убийству. Смывы делаются на марлевые тампоны, упаковываются надлежащим образом и направляются на…

– Ну и как, удалось что-нибудь обнаружить? – перебила его Лиза.

– В подногтевом содержимом и смывах ничего интересного не обнаружили, а вот на одежде Перевалова… Впрочем, ознакомьтесь с заключением эксперта.

– Спасибо, я знакомилась. А почему, как вы думаете, экспертиза ничего не обнаружила на марлевых тампонах и смывах с рук? По вашим словам, следы выстрела там должны были отложиться обязательно.

– Ну вот что, дорогая! По-моему, вы путаете допрос следователя с допросом эксперта, – потерял терпение Сабитов. – У меня нет желания читать вам лекцию по криминалистике и уголовному процессу. Не обнаружили, и все… Но на одежде следы этого вещества… Черт, запамятовал его название…

– Дефиниламин, – подсказала Елизавета.

– Точно! На одежде подсудимого этот дефили… черт! Дефо… короче, эта хреновина обнаружена. По-моему, все ясно. Этот факт полностью подтверждает, что Перевалов стрелял. А если собрать все иные доказательства, станет ясно в кого. А что касается иных ваших вопросов, почитайте на досуге научные книжки. В них масса полезной информации…

Щеки Елизаветы пылали. Ей казалось, что все присутствующие в душе смеются над ней. Судья же, сама не прочь лишний раз одернуть молодого защитника, теперь спокойно наблюдала, как ушлый следователь весьма вольно ведет себя в ходе допроса. Она не прерывала его поучительные тирады и явно испытывала огромное наслаждение от унижения адвоката. А еще в зале находился Полич, который, поверив блестящим рекомендациям Грановского, отдал явно прибыльное дело в руки неопытного защитника. От всех этих мыслей Елизавете хотелось провалиться сквозь землю. Ее коллега Дьяков за весь день не проронил ни слова. Он старательно пачкал тетрадь неразборчивыми каракулями, но со стороны смотрелся, пожалуй, более солидно.

«Не зря говорят: молчание – золото!» – горько подумала Дубровская, осознавая, что первые допросы с ее участием не принесли защите никакого успеха.

Когда в зал судебного заседания вошла Марина Петренко, Дубровская наблюдала бурный всплеск мужского восхищения. Конвоиры, дремавшие в ходе процесса, мигом оживились и, воспринимая прекрасную незнакомку как часть сказочного сновидения, непонимающе озирались вокруг. Присутствующие мужчины начали перешептываться между собой. Женщины, завистливо поглядывая на вошедшую, пытались отыскать хоть какой-нибудь изъян в ее внешности или одежде, чтобы, удовлетворив самолюбие, потерять к ней всякий интерес. Старый дедушка, народный заседатель, щуря подслеповатые глазки, пытался разобрать, настолько ли хороша жена подсудимого в реальности или же это опять подлый обман зрения. В его возрасте все молодые женщины казались красавицами, но это было просто небесное создание.

Гормональный фон в зале явно зашкаливал, но Марина, направляясь к свидетельскому месту, смотрела только на скамью подсудимых. Петренко тоже не сводил с нее глаз. Она была так же красива, как и в тот день, когда он ее увидел впервые…

Как-то раз, в промозглый сентябрьский день, Перевалов заскочил в спортивную школу, где Сергей проводил очередную тренировку.

– Собирайся! – потребовал он тоном, не терпящим возражений. – Принимай душ, хватай манатки, и поехали. У нас сегодня деловая встреча!

– Что-то насчет работы? – поинтересовался Сергей.

– Почти, – загадочно улыбнулся Альберт. – Мы с тобой идем на показ мод!

Петренко посмотрел на своего друга сочувственно, так смотрят обычно на неизлечимо больного.

– Слушай, если это опять твои штучки, на меня не рассчитывай! У меня соревнования на носу, и мне совсем не хочется убивать время на пустую трескотню.

Сергей, конечно, был прав. Перевалов нещадно эксплуатировал безропотность своего товарища, привлекая его как неизменного участника своих любовных похождений. «Не родись красивым, а имей страшненького друга» – перефразированная женская истина. Но красавец Альберт не пользовался своим внешним превосходством, он и без этого был уверен в собственных силах. Медлительный и неказистый Петренко был ему удобен в качестве пары для подружки, которую очередная его пассия неизбежно притаскивала с собой на свидание. Сергей, конечно, являлся, рассказывал дежурный анекдот, вяло поддерживал беседу. Однако, как только его товарищ переходил от конфетно-букетной стадии к более близким отношениям, под любым предлогом отделывался от навязанной ему подруги. Вот и сегодня, не желая губить вечер в обществе тупоголовых моделей, он пытался найти вескую причину, чтобы отказать Перевалову. Но приятель вел себя, по меньшей мере, странно. Он не говорил скабрезности, а выглядел на редкость серьезным и озабоченным.

– Я собираюсь жениться, – заявил он.

– Вот как! – удивился Петренко. – И кто же эта фея?

– Увидишь, – многообещающе улыбнулся Альберт. – Но ты смотри, не брякни чего-нибудь. Она еще не знает, что скоро станет моей женой.

Если Петренко и был изумлен, то не подал вида. Он знал, как старательно избегал его друг щекотливую тему брака. «Прости, дорогая! – говорил он очередной пассии. – Я бы не задумываясь женился на тебе, но обстоятельства против нас». Далее обычно следовал рассказ о какой-нибудь трагедии, семейной драме и прочей ерунде, которую находчивый Перевалов с ловкостью фокусника сочинял прямо на ходу. «Женитьба – это не для меня, – посмеиваясь, говорил он в кругу друзей. – Как говорил старина Мигель (был такой испанский писатель Унамуно): жениться совсем не трудно, трудно быть женатым!»

В общем, Сергею в тот раз только оставалось гадать, каким таким образом встали на небе звезды, чтобы неисправимому донжуану, коим был его близкий друг Альберт Перевалов, вдруг захотелось добровольно потерять свободу.

Объяснение не заставило себя ждать. Увидев впервые Марину, Петренко испытал нечто похожее на столбняк. Девушка шествовала по подиуму как богиня, сошедшая с небес только для того, чтобы показать простым смертным, как выглядит совершенство.

– Она, между прочим, победительница конкурса красоты этого года, – шепнул другу на ухо Перевалов. – После показа мы встречаемся с ней в кафе. Она будет с подругой. Та тоже ничего, смазливенькая.

Но Петренко плохо понимал смысл слов. Он как завороженный следил за Мариной. Впервые за весь период его знакомства с Переваловым у Сергея шевельнулось в душе что-то вроде недовольства или, может, горького сожаления. Кто разберет… Он понимал, что его красивый товарищ имеет все шансы понравиться Марине. Любой, кто взглянул бы на них со стороны, не мог не воскликнуть: «Какая красивая пара!» И был бы прав. Высокие, прекрасно сложенные, с выразительными молодыми лицами, они могли бы сниматься в рекламе здорового образа жизни, счастливой семьи и нового поколения великой России. Сам Петренко мог только завидовать чужому счастью. Впрочем, если все пойдет так, как задумал его товарищ, его запросто могут удостоить чести быть свидетелем на свадьбе и крестным для первенца. Сергей скрипнул зубами. Сегодняшним вечером он может начать репетировать роль друга будущего семейства. Кстати, его вниманию будет предложена подружка невесты. Перевалов уже оценил ее на пятерку с минусом, а этого для Петренко больше чем достаточно.

Подруга и впрямь оказалась недурна (впрочем, какой еще должна быть профессиональная модель?). Звали ее, как и отечественный автомобиль, – Лада. Но вопреки этому обстоятельству девушка к числу патриоток явно не относилась. Демонстрируя неприязнь ко всему российскому, Лада употребляла довольно странный сленг. В ее речи причудливо переплетались английские слова, названия известных фирм и громкие имена. Петренко в этом винегрете копаться не желал, поскольку всецело был поглощен прекрасной спутницей Перевалова. К его удивлению, Марина начисто была лишена снобизма, а в общении оказалась очень милой и застенчивой девушкой. Она мало ела, мало говорила, но ее невероятно синие глаза излучали такой свет, что бедному Сергею хотелось зажмуриться, чтобы не ставить себя в глупое положение. Он и так, позабыв об элементарных приличиях, просто поедал Марину глазами.

– А вам нравится Армани? – как с другой планеты донесся до него голос Лады.

– А? Что? – спохватился он. – Армяне?

Все рассмеялись, а он густо покраснел, понимая, что сморозил глупость.

– Вы почти не говорите, – заметила Марина. – Вы всегда такой загадочный?

– Нет, – честно признался он. – Обычно я скучный. Сегодня мне не по себе. Я никогда не видел такой красивой женщины, как вы!

Последняя фраза вырвалась у него сама собой. Он даже испугался собственной вольности. Перевалов с беспокойством взглянул на приятеля. Конечно, он был далек от того, чтобы ревновать понравившуюся ему девушку к своему товарищу, но на всякий случай решил перевести все в шутку. К его удивлению, веселье разделила с ним только Лада. Марина молчала и пристально рассматривала Петренко.

– А вы милый, – наконец сказала она.

От этих слов у Сергея чуть не поехала крыша. Петренко, плохо осознавая смысл своих поступков, вдруг встал:

– Спасибо за приятный вечер. Мне пора.

Он обращался только к Марине, откровенно игнорируя недоуменные взгляды Лады и недовольство Перевалова. Приятель догнал его на крыльце.

– Слушай, у тебя все в порядке?

– Вполне.

– Ты как-то странно вел себя. По-моему, ты был чересчур разговорчив. И куда это ты, скажи на милость, собрался?

– Домой.

– А что мне прикажешь с ними делать?

– Что и всегда, – бесцветным тоном произнес Сергей.

Он не хотел себе признаваться в том, что страшится неизбежных последствий этого вечера. Перевалов проведет с ней ночь, а потом, сообщая, между прочим, пикантные подробности встречи, выставит ей балл по своей придуманной шкале. И воздушная мечта разлетится вдребезги! Не будет больше королевы. На ее месте окажется обыкновенная самка с обычными физиологическими потребностями молодого здорового организма.

Но ничего такого не произошло. Альберт явился не поздно и заявил с порога:

– Ничего не было! Представляешь, я впервые разговаривал с девушкой так долго и даже не посмел положить ей руку на колено!

Видно было, что он малость ошарашен. Но Перевалов не привык так легко сдаваться. Он назначил новую встречу Марине, затем еще. О том, как развивались события, Петренко узнавал из его содержательных рассказов.

– Нет, ты не поверишь! – Альберт нервно мерил шагами комнату. – Сегодня я ее спросил, как она относится к браку.

– Ты сделал ей предложение?

Непонятно почему, но эта мысль чувствительно обожгла Сергея.

– Да нет же, – в сердцах бросил Перевалов. – Просто так спросил. И знаешь, что она мне ответила? «Замужество – это не для меня!» И что-то говорила про рок и про судьбу.

– А что тебя удивляет? Эти слова ты не раз говорил сам…

– Да, но я – мужчина! – горячился Альберт. – Но чтобы так говорила женщина… Непонятно!

Шло время. Вялотекущий роман Перевалова не спешил превращаться в большую и светлую обоюдную любовь. Альберт нервничал, но не оставлял мысли покорить несговорчивую Марину. Он пересказывал Петренко малейшие детали своих встреч, просил совета, долго и нудно жаловался на невезение. Сергей, обычно исправно выполнявший роль жилетки, в этой ситуации почему-то проявлял нетерпимость. Впрочем, занятому своими проблемами Перевалову было некогда разгадывать ребусы в поведении своего товарища.

Случилось так, что богатый папенька Перевалова решил взять сына в одну из деловых поездок. Альберт малость покочевряжился, но решил отцу не отказывать, поскольку в приятной перспективе маячило приобретение новенького автомобиля. Прощаясь, Перевалов обратился к Петренко с просьбой:

– Слушай, старик. Я тебя попрошу об одной безделице. Будь любезен, встреться с Мариной.

– Это еще зачем? – изумился Сергей.

– Ну понимаешь… Поговори с ней обо мне. По-дружески так. Ненавязчиво. Намекни, как я серьезно к ней отношусь. Скажи, что я парень надежный, порядочный, обеспеченный. Ну что я тебя учу!

– Не знаю, – пожал плечами Петренко. – Думаешь, это поможет?

– Лишним не будет. Это точно! Ты с виду такой простой, вызываешь доверие. Что тебе стоит!

Петренко молчал недолго, затем поднял голову и внезапно спросил:

– Слушай, а ты ее ко мне не ревнуешь?

– К тебе?! – Перевалов глупо хихикнул. Однако вовремя взял себя в руки и серьезно ответил: – Но ты же мне как брат!

Перевалов уехал. Сергею была не по душе затея товарища, но он решил выполнить просьбу. Хотя бы формально. К его удивлению, Марина легко согласилась на встречу. Выслушав несвязное бормотание Петренко о душевных качествах его друга, она вдруг сказала:

– Извини за прямоту, но сваха из тебя никудышная. Ты ведь не это мне хотел сказать?

Остаток встречи прошел для Сергея как в тумане. Он что-то говорил, она что-то отвечала. Разговор для него не имел никакого смысла. Он чувствовал себя беспомощным мальчиком, который тонет. Безнадежно тонет в синих, широко распахнутых миру глазах. Лишь только одна занудная мысль, барахтаясь в пучине, никак не желала уходить на дно. Как он все объяснит Перевалову?

Когда Альберт нарисовался перед ясными очами Петренко, картина стоила того, чтобы на нее посмотреть. Разодетый в джинсу и кожу, раскованный и отдохнувший, он вертел на пальце брелок с ключами от новенькой иномарки.

– Рассказывай, что нового? Как Марина?

Пауза показалась Петренко вечностью. Но неприятного разговора было не избежать.

– Марина в порядке… Мы решили пожениться.

Когда Перевалов понял, что он не оглох и не ослеп и что это даже не блеф размечтавшегося Петренко, он долго размышлял. Первыми его порывами были, конечно, ярость, ненависть и месть. Они могли бы превратиться в заклятых врагов. К счастью, Альберт был ужасно самолюбив. Сделав вид, что «не больно и хотелось», он вызвал Петренко на откровенный разговор.

– Один-один, Серый. Это, я понимаю, месть за былые обиды?

– Нет, – честно признался Петренко. – Это любовь.

Перевалов внимательно рассматривал своего друга, словно видел его в первый раз. Наконец расхохотался:

– Ну ты, блин, Щелкунчик, даешь!

У Петренко отлегло от сердца. Проблема решилась просто.

– Я на тебя не в обиде. Значит, это твоя судьба. Я же женюсь на деньгах. Кстати, моя избранница очень мила. Ты увидишь.

Марина, узнав от Сергея содержание его разговора с Переваловым, была рада.

– Значит, у вас все нормально? Вот и славненько! Честно сказать, я очень переживала, что из-за меня у вас могут возникнуть проблемы. Но если их нет, пора подумать о свадьбе!

Все было настолько неправдоподобно хорошо, что Петренко отказывался верить. Он ожидал подвоха.

– Марина! Я хочу знать…

– Что, милый?

– Я не милый, я – Щелкунчик! Вот как меня назвал Альберт. И он прав! Скажи честно, что ты во мне нашла?

– Понимаешь… – Марина замялась. – Знаешь, мы в детстве любили устраивать всякие розыгрыши. Берешь яркий фантик, сворачиваешь его в форме конфеты и даришь какому-нибудь простаку. Тот радуется, раскрывает ее, а внутри – пустота. Так и Альберт – яркая упаковка, фантик, розыгрыш! А ты… Ты – настоящий! Кроме того, я люблю тебя, Щелкунчик!