Текст книги "Откровения знаменитостей"

Северный сфинкс

Алексей Рыбников: «Если есть цель, если гонит азарт, то все вынесешь»

С молодых лет на него повесили клеймо авангардиста. А он упрямо шел своим путем и создавал шедевры в жанре симфорока. За выдающиеся успехи в искусстве Алексей Рыбников увенчан лауреатством «Триумфа» и Государственной премией. Невероятно: композитор написал музыку к 130 фильмам замечательных режиссеров. Среди них – «Остров сокровищ», «Приключения Буратино», «Вам и не снилось», «Тот самый Мюнхгаузен», «Андерсен», «Жизнь без любви», «Дети бездны», «Дело о мертвых душах». Шумный успех имела рок-опера «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» и опера-мистерия «Юнона и Авось». Они принесли ему всемирную известность. И независимую премию за высшие достижения в искусстве «Триумф».

Ученик Арама Хачатуряна еще в консерватории написал концертное каприччио «Скоморох», коснулся трагической судьбы шута, всю жизнь развлекающего толпу и погибающего в предсмертных муках. Отважный человек, он дерзнул в опере-мистерии «Литургия оглашенных» вступить на дантовский путь – показать картины рая и ада, чтоб мы осознали: наш мир сорвался в беспредел. В «Юноне» заставил поверить в непобедимость любви.

– Алексей Львович, на торжестве чествования лауреатов «Триумфа» в Музее изобразительных искусств прозвучала ваша сюита «Северный сфинкс» в исполнении ансамбля солистов Государственного академического симфонического оркестра имени Евгения Светланова. По музыкальному строю, по настроению – это глубоко русское произведение. Кем вдохновлялись? Чей образ не оставлял вас в покое?

– Вообще-то вначале был кинопроект. Я посмотрел материал, снятый на эту тему, вчитался в сценарий и понял, что меня с Александром Павловичем, нашим императором Александром Первым, косвенно связывает «Юнона и Авось»: именно он давал разрешение Резанову на путешествие. Интереснейшая судьба Александра Первого меня задела и вдохновила. И музыку я сочинял не так, как обычно пишут киномузыку, – это было мое посвящение нашему славному императору.

– Когда слушаешь эту музыку, ощущаешь: в ней словно растворена любовь. Притягательна погруженность композитора в русский сюжет.

– Да, меня очень волнует эпоха начала XIX века. Меня поразило, что в России той поры не так много было музыки, в то время как в Европе наблюдалось подлинное кипение музыкальной жизни.

– Особенно непривычно после скрипки, рояля, виолончели слышать в симфоническом оркестре солирующую гитару.

– В эпоху Александра Первого она была особенно любима в домашнем музицировании. Для гитары и написан романс в духе Гурилёва и Варламова, которых я очень люблю.

– Вашу музыку восторженно оценил Карден. Он проявлял какие-то знаки особого почтения к композитору Рыбникову?

– (Смеется.) В имеете в виду финансовую поддержку?

– Именно!

– Нет-нет! Зато Карден подарил мне в 83-м году музыкальный инструмент – синтезатор, он до сих пор у меня работает. А в этом году свой день рождения я отмечал вместе с Карденом в его замке – поместье маркиза де Сада. Обсуждали новые проекты.

Французские зрители были захвачены оперой «Юнона и Авось» в театре «Эспас Карден». Марк Захаров в книге «Театр без вранья» воскликнул: «В сцене прощания Резанова и Кончиты, случалось, некоторые земляки наши, потерявшие свою родину, рыдали навзрыд… возникал акт совместного театрального экстаза».

– Вас поразила такая эмоциональная экспрессия парижан?

– Если со сцены идет живая эмоция, мощная энергия, это захватывает зрителя во всех странах. Ко мне там подходили люди со своими эмоциями, восторженно делились впечатлениями.

– В недавно исполненной Шестой симфонии вас увлекла схватка Света и Тьмы. Вы вдохновлялись какими-то сегодняшними столкновениями или трактуете Тьму философски – она извечна и была всегда?

– Об этом достаточно сложно говорить. Хотелось вернуться к истокам. Как же Тьма пришла в этот мир? Изначально был Свет. Бог сотворил мир светлым. Рожденные радовались: как же все хорошо и солнечно. И в какой-то миг возникло противостояние: появились зависть, ревность, предательство. В музыке это можно выразить одновременно и эмоционально, и по-философски абстрактно. Ей не нужна конкретная программа. Музыка может показать все в абсолюте: вот свет, вот терзание, вот сомнение, вот восстание, вот бунт. А вот оплакивание ангелов, которые погибли за братьев. Вот великая битва Света и Тьмы.

– В эти понятия-звучания вы не вкладываете никакого сюжета?

– Совершенно верно. Есть много симфоний, у которых нет никаких программ: у Моцарта, у Брамса, у Бетховена, у Чайковского.

– Кто слушал вашу Шестую симфонию, отметили ее безусловное достоинство – мелодизм.

– Яркий мелодический образ, мне кажется, – это то, без чего музыка не может существовать. Это мое старомодное, а может быть, и новомодное, признание. Хотя довольно долго существовала и музыка без мелодий. Как она будет существовать сейчас вновь без мелодий, я не знаю.

* * *

– Алексей Львович, ваш сын стал композитором. Сколько ему лет?

– Дмитрию уже 31. Первый раз его пригласил Ролан Быков в фильм, который снимала его студия. Сейчас у сына полнометражный анимационный фильм «Алиса. День рождения» по книге Кира Булычева. Там звучит Митина инструментальная музыка, много песен. Работает он также и над художественными и телевизионными фильмами.

– Так он уже ваш соперник!

– А вот уже нет (смеется). Я потихонечку из кино хочу уходить. Сейчас написал музыку к «Пассажирке» Говорухина. Буду писать к фильму Хотиненко «На реках вавилонских», планируем новый фильм с Рязановым. Как видите, берусь только за исключительные кинопроекты. А так, чтоб кино стало наполняющим мою жизнь, – этого уже не будет. Сейчас меня захватили крупные формы.

– Дмитрий, наверное, уже женился?

– Да, несколько лет назад. Моей внучке 3 года. Он живет за городом, там у него есть студия.

– К вам в театральную студию дорогу не забыл?

– Ну что вы. Сейчас мы готовим премьеру «Звезды и смерти Хоакина Мурьеты». Я приглашаю его как музыкального продюсера: в этой роли он незаменим.

– Исполнителями будут исключительно артисты вашего театра?

– Будут артисты нашего театра, а также Светлана Светикова в роли Тересы, Игорь Сандлер – в партии Смерти, а в роли Хоакина сразу два исполнителя – известный певец Дмитрий Колдун и молодой талантливый актер Данила Дунаев. В исполнении группы Дмитрия Четвергова музыка зазвучит вживую.

– Скажите, а внучка унаследовала сходство с отцом?

– Елизавета очень похожа на Рыбниковых. Все говорят, что она похожа на дедушку.

– Алексей Львович, вы не меняетесь. Мы не виделись лет десять, а вы все такой же молодец, только слегка прибавили в весе, на лице – ни морщинки.

– Наверно, потому что вес прибавил (смеется).

– В последнюю нашу встречу ваша дочь Аня пела Кончиту для диска. Чем она сейчас увлечена?

– Аня полностью погрузилась в семейную жизнь. У нее трое детей: двое своих и один сын мужа. Моему внуку Степе уже 12 лет. Он учится в художественной школе, увлечен компьютерной графикой, маслом пишет замечательные пейзажи. И мы, как заботливая родня, боремся с компьютером, но пока безуспешно.

– Вы, помню, были страстным читателем. А дети и внуки не охладели к литературе?

– Им все-таки очень мешает массовый поток информации. Но когда Степа вместе с нами приехал в любимую нашу деревню, где нет компьютера (мы специально не взяли!), то взахлеб начал читать по сто страниц в день какую-то приключенческую литературу. Не забыл и про классику, и про школьную программу.

– Неужели не шел на рыбалку, предпочитая книгу?

– Успевал все. Но нас пугает, что внуков не так привлекает природа, как какой-то виртуальный мир.

* * *

– Алексей Львович, ваши глаза вспыхнули, когда вы коснулись любимой деревни. Где это она могла так сохранить свою привлекательность?

– Деревня под Переславлем-Залесским, в 180 километрах от Москвы. Она среди лесов. Там много монастырей – поистине святые места. Природа нетронутая, людьми не затоптанная, совершенно изумительная. Леса заросли. Тропки-дорожки, некогда исхоженные людьми, теперь совершенно потерялись. Словом, лесная стихия там живет по своим законам.

– Вы снимаете жилье?

– Нашему собственному тамошнему дому уже 20 лет. Без нас за ним присматривают. Сейчас в нем произвели полную модернизацию. Думаю, там будет очень уютно.

– За домашней скатертью-самобранкой собирается иногда вся семья?

– Именно так и бывает. Два дня назад за столом собрались и дети, и внуки.

– Вы устраиваете застолье в саду?

– Сад есть, очень заросший, запущенный. Деревья сажала Аня. Правда, есть у нас громадная липа, ей сотни лет. Есть у нас и яблони, и вишня. С легкой Аниной руки все плодоносит. Получился красивый сад.

– К лесным дарам у вас есть любопытство?

– Практически не бываю в лесу – некогда. Но это самое любимое – пойти в лес за рекой, в самые заповедные места. Формальный повод – сбор грибов. Но самое интересное не грибы, а стихия леса.

– Вы отважный путешественник. Так и кажется, что вас вдохновляют стихи поэта и философа Даниила Андреева: «Там волны вольные – отчаль же! правь! спеши! И кто найдет тебя в морях твоей души!»

– Действительно, люблю дикие стихии, особенно океан в районе экватора. Езжу на разные острова, больше всего люблю Мальдивы. Нам, к счастью, удается несколько раз в году туда съездить: там сочинять хорошо. Беру с собой ноутбук, это практически музыкальная студия.

– Последний раз где вы были?

– В Экваториальной Африке, в Кении и Танзании, проехали 1500 километров на джипе, были в национальных парках Масай-Мара, Серенгети, Занзибара.

– Однажды вы совершили путешествие по местам, где Резанов полюбил Кончиту. Как выглядят современные Кончиты, женщины экзотических мест?

– Кончита была в Калифорнии, а я посетил Венесуэлу. Впечатления незабываемые. А женщины в тех местах не такие хрупкие, как Кончита. Они полны физической энергии.

– Вы совершаете опасные путешествия в Южную Африку. Путешествуете с женой?

– Летаем вдвоем с Таней. Конечно, приходится делать разные прививки. Хотя неприятные случаи бывали – насекомые нас не щадили, зато какие впечатления получаем! Без них вряд ли можно было написать Шестую симфонию. Когда видишь камни для жертвоприношения индейцев в знаменитом месте Мачу-Пикчу, в лесах Перу, испытываешь необъяснимое волнение. Одно дело – видеть такое в кино, и совсем другое – соприкоснуться с этим вблизи, почувствовать энергетику иных времен. Пролетая над Наска, имеешь возможность видеть огромные древние рисунки на земле, таинственные и прекрасные, поражаешься искусством пространственного мышления их создателей. И не можешь принять версию, что все это сотворили индейцы.

– А кто же это мог сделать? Пришельцы?

– В пришельцев не верю. У меня ощущение – эти великие творения могла создать очень высокая цивилизация, существовавшая до Потопа.

– Представляю взрыв ваших эмоций при виде великих странностей. Как вы все это переносите – психологически и чисто физически?

– Вообще-то это огромные физические нагрузки. Мы совершили 11 перелетов в течение 13 дней – и на вертолетах, и на больших самолетах. В последний раз в Африке летели на воздушном шаре. Но если есть цель, если гонит азарт, то все вынесешь. Трудности забываются, а остается сильнейшее впечатление от нехоженых троп и недоступных туристам мест.

– Наша Сибирь не зовет к своим тайнам?

– В Сибири я был только в Томске, больше не складывалось. Европейскую часть России знаю лучше: ездили в Петрозаводск, в Карелию, бывал в брянских лесах и в степях Приволжья.

– Вы производите впечатление очень тренированного и закаленного спортсмена.

– Я не тренированный и не могучий. Когда работаешь с перенапряжением, тогда необходима физическая встряска: только она может погасить стресс творческий. Просто отдыхать: читать, лежать, бездельничать – не для меня. Я бы от неподвижности, наверно, заболел.

* * *

– Ваш театр трудно выживал. Какое у него сейчас самочувствие?

– Театр работает очень интересно. Постоянно идут мюзиклы: «Приключения Буратино» и «Красная Шапочка». Они очень хорошо воспринимаются публикой, и даже летом в Театре киноактера идут постоянные спектакли. Мы проводили семейный музыкальный фестиваль «Буратино» в разных городах России. Сейчас театр выпускает рок-оперу «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». По-прежнему наша главная проблема – помещение. Наш театр сейчас государственный, он в системе Департамента культуры Москвы. Но нам приходится арендовать даже репетиционные базы, не говоря уж о концертных площадках.

– Надо бы для музыкального театра построить новое здание по современным требованиям и возможностям, поскольку новый театр требует нового пространства.

– Дай Бог, если исполнятся обещания, данные нам официальными лицами.

– Счастливого путешествия, Алексей Львович, и вам, и вашей музыке.

28 января 2009 г.

Опасный полет к Юпитеру

Леонид Зорин: «У меня все-таки было сердце молодого футболиста»

Театральные люди любят пьесы этого дерзкого драматурга. В них великолепные диалоги, каждая фраза сверкает гранями отточенного слова, герои осмеливаются показывать свою прельстительность, женщины покоряют духовным излучением. В последние годы Леонид Зорин раскрыл свой талант прозаика. Он не стремится стать фаворитом толпы, не входит в тусовки, где любят и ненавидят по общей установке: свой – чужой. Он сознательно выбрал затворничество: «…в отдельности есть своя магия». В 15 странах поставлены 12 его пьес, в том числе «Покровские ворота», «Римская комедия», «Царская охота». Однако Зорин избежал тщеславия, «не уронил себя радостью». И вот триумфальный успех – в 2009 году Зорин стал лауреатом престижной премии «Большая книга» за сборник мини-романов «Северный глобус».

– Леонид Генрихович, вы испытывали тревогу, касаясь темы Сталина? Ведь советский Юпитер даже из Аида достает нас.

– В моих «Зеленых тетрадях» есть давняя запись: «Никогда не смог бы написать художественного произведения о Сталине». Душит ненависть. Признаюсь, эта запись моя меня как-то задевала. Что это значит – не могу? Почему же?

– Сколько мастеров с легкостью клепали и раскрашивали сталинский сюжет!

– Написать прокламацию очень легко. Но от прокламации до художества лежит дистанция огромного размера. Я понимал: писать о нем нужно, поскольку перестала действовать прививка против этого человека. Что-то, видимо, скрыто в нас всех, и это «что-то» пробуждает потребность в жестокой руке палача… Видимо, она есть, существует. Писать об этом надо. Я понял, что мое авторское спасение в том, чтобы писать от его имени. Тогда не будет брани с моей стороны, открытой или завуалированной, я останусь в пределах художественного произведения.

– А он оттуда, из кромешного небытия, может вам навредить за то, что вы залезли в его душу?

– О себе-то думаю – я устою: достаточно трезвый человек. Боюсь его влияния на всех! Это страшнее. Боюсь за всю нашу несчастную страну. Здесь его влияние совершенно очевидно.

– Ваши близкие от Сталина пострадали?

– Нет. Но пострадали многие вокруг меня, и не обязательно было знать пострадавших лично, чтобы переживать за их судьбы. Мой отец был человеком совершенно исключительных нравственных качеств. Во время репрессивной вакханалии 30-х годов, когда сослуживцев отца объявляли «врагами народа», на собраниях, где против них «единодушно» голосовали, отец обычно сидел с руками, скрещенными на груди.

– В «Авансцене» вы приводите трогательное признание вашего отца: он был уверен, что уцелел потому, что маленький сын успел завоевать общие симпатии бакинцев.

– Да, он почему-то считал будто я его «оборонял» – охранял. Я был бакинской «достопримечательностью»: в 9 лет у меня вышла книжка стихов.

– Кто вам помог издать?

– Я писал стихи. Директор издательства предложил их напечатать… Народный комиссариат просвещения отправил меня с моей книжкой в Москву. Меня направили к Алексею Максимовичу Горькому. Приехал я к нему на дачу в Горках вместе с Бабелем.

– Фантастика!

– У Горького меня познакомили с Маршаком. Алексей Максимович хотел, чтобы Маршак «шефствовал» надо мной… У нас потом с ним были теплые отношения.

Конечно, смешно было считать, что мой детский поэтический успех мог как-то «оборонить» моего отца. В этом смысле отец был глубоко наивный человек. Но по характеру, по убеждениям, по принципам он был из единого куска стали. Жизнь его была невеселой. Очень образованный человек, он знал одну постоянную радость – беседовать со мной. Представляю, каким ударом для него стал мой отъезд из Баку. Остался обездоленным.

– Как вы себя чувствовали в театральной среде?

– Многие годы я отдал драматургии, а стало быть, и театру. Там своя жизнь, достаточно пестрая, шумная… Я написал 49 пьес. А пишутся они совсем по-другому, нежели проза. Очень долго пьеса в вас прорастает. Вы начинаете осязать свои персонажи чувственно, предполагать, как они поступят в тот или другой момент… Но когда вы понимаете, что они уже ваши и вы с ними, то записать пьесу можно сравнительно быстро. Она пишется на одном дыхании, как теперь говорят, на драйве. Тогда получается. Пьесу «Добряки» я написал за шесть дней. Работал по 11 часов в сутки. Был молодой, и меня нельзя было оттащить от стола.

– Бунин, никогда не писавший пьес, гениально определил особенность драматического произведения: пьесы отточенностью форм, крылатостью языка родственны стихам. Вы интуитивно чувствовали это, переходя от стихов к пьесам? Ведь и стихи разваливаются, если плохо сделаны.

– Вы верно считаете: в пьесах много от стихов и особенно от музыки. Не будем говорить о нас, смертных, зато в высших образцах всегда ощущается звон металла.

– В ваших пьесах кипят страсти, сталкиваются и разбиваются судьбы. Если автор сам не любил, не страдал, то и пьеса никого не заденет, не растревожит.

– Я ничем от других молодых южан не отличался. Да еще играл в футбол в юношеской команде. А футбол – дело страстное!

– Вы к тому же еще и шахматист.

– Да, я имел в 13 лет первую шахматную категорию – примерно кандидат в мастера.

– Представляю, какой успех вы имели у девчонок.

– Все было брошено ради литературы. Я был сумасшедший графоман. Исписывал горы бумаги.

– Зрителей, видевших ваши «Покровские ворота», «Царскую охоту», «Медную бабушку», интересует собственный чувственный опыт автора.

– Такой же, как у всех.

– Не поверю. Зорин в литературе ищет свой неповторимый стиль. А вот в любви он, дескать, как все. А у всех – сегодня одна любовь, завтра – другая.

– Конечно, смешно делать моралиста из человека, который прошел школу бакинского стадиона… Но модное теперь раздевание на газетных полосах считаю дурным тоном.

Леонид Генрихович скромничает, а вот его лирические герои видят женщин насквозь. Прекрасным авантюристкам адресуют особые комплименты: «Ну и женщина! Идешь и качаешься. Каждым взглядом отправляет в нокаут. Словно током, с ног сшибающим током». Герои, вдохновленные знанием автора, с особым удовольствием принимают женский одухотворенный соблазн: «Ах, серебряные колокольчики светлых лирических героинь – надбытность, поэзия, беззащитность, черт бы вас взял со всей вашей лирикой! А эти контральтовые тембры женщин, рожденных для страсти и смерти, – мороз по коже, сладкая бездна! Но вдруг поймешь, что ни бездны, ни тайны нет и в помине, все на поверку – тонкая игра мизансцен». В отличие от своих персонажей Леонид Генрихович был счастлив в семейной жизни.

– Пришла любовь, и я женился. Генриетта Григорьевна была театроведом…

Леонид Генрихович подводит меня к большому портрету красивой обаятельной женщины.

– Генриетта Григорьевна была женщиной совершенно замечательной, человеком глубокого ума, исключительных личных качеств… Через год после первой встречи мы поженились. Она подарила мне сына – оправдание моей жизни. Андрей – известный ученый-филолог. Его мама прошла со мной мой очень нелегкий путь. Мы прожили с ней 32 года.

– Леонид Генрихович, вы 5 лет вдовствовали. Сполна познали горечь одиночества?

– Иначе и быть не могло. Выручила способность к волевому усилию. Ежедневно – без выходных и отпусков – садиться за стол и работать, работать…

– Шумные премьеры ваших пьес, общение с самыми красивыми женщинами в театре – все это заставляет думать, что свою новую любовь вы встретили на сцене.

– Не угадали. С Татьяной Геннадиевной меня познакомил мой сын Андрей, в то время аспирант Геннадия Николаевича Поспелова, патриарха нашего литературоведения. В свое время в Литературном институте я сам учился у Поспелова. Меня пригласили на его восьмидесятилетие. Там я встретил его дочь Татьяну и… погиб! Женился в 61 год.

– На папином торжестве виолончелистка Татьяна музицировала?

– Нет-нет. Такое домашнее музицирование из другой оперы. Потом, конечно, я бывал на ее концертах. Сейчас она преподает в Российской академии музыки имени Гнесиных. Педагог она, на мой взгляд, превосходный. У нее замечательные отношения со студентами. Признаюсь, Татьяна Геннадиевна – очень строгий мой критик. Мне повезло – обе мои жены не позволяли себе восторгов по поводу того, что я писал. Они не «писательские» жены. Климат обсуждения всегда был и есть жесткий, даже жестокий, чрезвычайно требовательный. Мне всегда доставалось. Они считали, что я пишу хуже, чем мог бы. Это дисциплинировало меня.

– Но, наверно, и раздражало?

– В первый момент. Но уже минут через десять, когда отойдешь, ничего, кроме благодарности, не испытываешь. Конечно, рядом с такими строгими судьями не расслабишься. Они очень высокие планки воздвигают, и, естественно, соответствовать этим требованиям я не могу. Но стараться должен.

– Мне сказали, что у вас появилась правнучка.

– Внучку Андрея назвали в честь прабабушки: она тоже Генриетта Григорьевна.

– Где Андрей Леонидович сейчас профессорствует?

– В РГГУ. К тому же он еще преподает в американских университетах. Его книга «Кормя двуглавого орла» имела весьма широкий отклик. Другая только что вышла в издательстве «НЛО». Это книга очерков «Где сидит фазан». Очень горд тем, что он посвятил ее мне.