Текст книги "Роль моделей в теории познания"

В основе рассуждений философов, которые открыто причисляют себя к философии неотомизма или объективного идеализма, о проблемах познания, в отличие от позитивистов, лежит признание онтологии как общего учения о бытии.

Защита и разработка онтологии у них непосредственно связана с борьбой против материализма, являясь звеном в цепи аргументов, направленных на подчинение науки и философии теологии, научных методов познания – религиозной вере в божественное откровение. Именно эта общая тенденция и определяет, в частности, трактовку понятия модели, рассмотрению которого посвящены работы многих неотомистов и философов объективно-идеалистического направления вплоть до явных теологов.

Так, один из видных представителей неосхоластики И. Бохенский в своей работе о современных научных методах уделяет внимание и понятию модели, рассматривая это понятие в связи с общими проблемами теории познания. Исходя из традиционных томистских догм об ограниченной компетенции науки и соглашаясь со скептицизмом в оценке возможностей научного знания, этот воинствующий теолог хватается за любые аргументы, позволяющие ему унизить науку во имя торжества теологии. Вот почему и в проблеме о роли моделей в современной науке он фактически принимает операционалистскую точку зрения, обнаруживая в этом вопросе трогательное единство со своими «противниками» из лагеря позитивизма.

Под моделью Бохенский понимает «физическое, принципиально наблюдаемое невооруженным глазом образование, которое одинаково по форме (gleichformig) с представленным в научном высказывании (теории и т.д.) положением вещей»1111
  I.М. Восhenski. Die zeitgenossischen Denkmethoden. Miinchen, 1959, S. 46.


[Закрыть]. Приводя в качестве примера модель атома Бора и замечая, что хотя подобные модели и не всегда можно построить, но всегда можно «мыслить», т.е. представить себе, он поясняет, что утверждение о невозможности для современных физических теорий указать на соответствующие модели означает невозможность наглядно представить себе подобные образования. А это в свою очередь означает, что «данное научное высказывание (теории и т.д.) не имеет никакого эйдетического смысла, а содержит только операциональный смысл… Когда речь идет о естественно-научных теориях без моделей, тогда в большинстве случаев справедливо, что они не имеют вообще никакого эйдетического смысла».

Термином «эйдетический смысл теории» Бохенский обозначает семантический аспект теории, ее объективное содержание. «Знак имеет в системе эйдетический смысл, когда мы знаем его семантический предмет, т.е. когда мы знаем, что оно обозначает, и соответственно значит»1212
  I.М. Восhenski. Die zeitgenossischen Denkmethoden. Miinchen, 1959, S. 46-47.


[Закрыть]. Тогда оказывается, что теории, для которых нельзя построить моделей, вообще не имеют никакого содержания, никакого отношения к внешнему миру, они представляют собой пустые формализмы. А так как к числу современных физических теорий, прежде всего, относятся квантовая механика и теория относительности, то все рассуждения Бохенского на тему о моделях являются ничем иным, как попыткой лишить всякого объективного содержания величайшие завоевания теоретической мысли и практической деятельности человека.

Сходным образом рассуждает теист и сторонник так называемого критического реализма Э. Никкель в специальной работе «Физическая модель и метафизическая действительность». Цель этого теолога также состоит в том, чтобы посредством анализа роли моделей в познании доказать ограниченность науки и необходимость теологии. Утверждая, что наука создает будто бы только функциональные физические или мысленные (воображаемые) модели, Никкель фальсифицирует науку, изображая ее как описание отдельных фактов, как изображение лишь поверхности явлений, внешней стороны реальности. Наука, строя функциональные модели, не может якобы познать сущность вещей, это могут сделать лишь философия, создающая «принципиальные модели», и теология. Согласно Никкелю, попытка проникнуть в сущность явлений, ответить посредством функциональной модели на вопрос «почему» обречена на неудачу1313
  А.Е. Nickell. Das «physikalische Modell» und die «metaphysische Wirklichkeit». Basel, 1962, S. 18.


[Закрыть].

Других представителей неосхоластики не устраивает такое разделение науки и философии. Ж. Маритен, например, считает: утверждение о том, что наука должна заниматься вопросом «как», а философия вопросом «почему», является «одной из самых знаменитых банальностей нашего времени». С его точки зрения, наука не ограничивается простой «фактологией». Маритен признает даже, что механические модели физиков викторианской эпохи также содействовали такому пониманию, которое стремилось ответить на вопрос «почему»1414
  J. Mагitain. Philosophy of nature. New York, 1961, pp. 64, 65.


[Закрыть]. Трудности возникли в новой физике. Принцип неопределенности Гейзенберга не говорит, по его мнению, в пользу ненаблюдаемости микромира, но лишь обнаруживает прерывность наблюдения в этой области в отличие от непрерывного и полного наблюдения в макромире. Отсутствие наглядности исключает здесь применение моделей. Это своего рода атомизм наблюдения и измерения, который мешает воображению построить модель рассматриваемого явления, но мы всегда находимся в зоне наблюдаемого. Такой мир вообразим лишь в искаженном или одностороннем виде.

Однако эта уступка науке, заключающаяся в признании ее права на «почему», и это более тонкое расчленение понятий наглядности и наблюдаемости не мешает Маритену, как и другим теологам, спекулировать на трудностях научного познания микромира с единственной целью подчинения научных истин (истин разума) как якобы неполных, частичных истинам теологии (веры) как якобы наиболее полным, глубоким, абсолютным.

Аппарат науки, к которому относятся и модели, не в состоянии проникнуть в более глубокие слои бытия – таков лейтмотив почти всех высказываний философов этого направления при обсуждении гносеологических Вопросов, в том числе вопросов о модели. Немецкий философ-идеалист и теолог Фр. Дессауер1515
  F. Dessаuег. Naturwissenschaftliches Erkennen. Frankfurt a. M., 1958, S. 228.


[Закрыть] пишет, что отображение, то есть в этом смысле понимаемое логико-математическое или модельное (modellhafte) воспроизведение, никогда не может полностью передать объект бытия.

Модели – это лишь аналоги, «нет оснований считать, что они являются копиями основных реальностей природы», волновая и корпускулярная модели не являются ни объяснением, ни раскрытием природы света, а лишь поверхностными аналогиями – таковы выводы английского томиста Э. Колдина1616
  См.: Е.Е. Са1din. The power and limits of science. London, 1949, pp. 22, 42–43.


[Закрыть]. Они также бросают тень на естественные науки, пользующиеся для понимания природы в числе своих средств методом моделей.

Критикуя томистские рассуждения о моделях, мы отнюдь не хотим утверждать, что модель является всеобъемлющим и безотказным средством познания объективного мира. Но следует решительно отвергнуть измышления томистов о том, что методы естественных наук, и в том числе метод моделей, не в состоянии проникнуть в сущность явлений объективного мира, а могут лишь скользить по поверхности явлений.

По Маритену, построение любых моделей представляет собой элемент так называемого эмпириологического анализа, который осуществляют науки. Если в понятии эмпириологического анализа Маритен считает, что науки могут в известных границах размышлять о причинах явлений, то в понятии онтологического анализа он ограничивает эти права науки областью классификации, описания, сопоставления, предоставляя лишь умозрительной философии и теологии полное право и обязанность рассуждать «о философском определении четырех причин, внешнего и внутреннего действия, телесной субстанции и действующей силы».

Диалектико-материалистической философии и естествознанию чуждо такое метафизическое разделение на мир явлений, доступных физическим операциям, измерениям и наблюдениям, и «трансцендентные сущности», доступные лишь онтологическому анализу. Все эти «трансцендентные сущности», оказываются на деле, ничем иным, как измышлением неосхоластики, словесной шелухой, словами, лишенными всякого смысла, бессодержательными понятиями. Напротив, раскрытие внутренних связей между явлениями, элементами, событиями внешнего мира, изучение различного рода типов и форм связей, выяснение особенностей структуры сложных явлений, выявление интимных «механизмов», закономерностей сложных процессов и т.д. – это есть проникновение в сущность явлений. И в этом многоступенчатом процессе познания сущности разнообразных явлений моделям принадлежит весьма важная роль.

Использование философским идеализмом понятия модели в реакционных, фидеистических целях происходит и в другой форме, а именно в форме утверждения, что познание при помощи моделей есть то общее, что связывает науку и теологию. На этом поприще подвизаются, например, западно-германский философствующий физик профессор евангелической академии Г. Денцер и представительница английской «философии науки» М. Хесс, о которой мы уже говорили выше.

Характеризуя научный прогресс в физике как процесс перехода от наглядных моделей к не наглядным абстрактным схемам, Денцер уподобляет этот процесс процессу демифологизации, который происходит в настоящее время в теологии. Библейский миф, вынуждены признать теологи, больше не соответствует современным представлениям человека, сформировавшимся под влиянием естественнонаучной мысли.

Понимая, что развитие науки угрожает гибелью бессмысленным и противоречивым мифам «священного писания» и желая спасти во что бы то ни стало религию, ученые прислужники поповщины пытаются реформировать религию, очистить ее от явных нелепостей, чтобы сохранить ее основной принцип. Во имя этой цели проводятся абсурдные и чудовищные аналогии и параллели между физикой и теологией: «Переход от боровской модели к математической модели Шредингера в этой связи представляется как процесс «демифологизации», который по крайней мере как программа стоит и перед теологами. Здесь речь шла только об установлении аналогии с новейшим развитием физики, аналогии, которая становится ясной, когда понятие модели применяется к теологии.

Все это говорит о том, что в борьбе против материалистической теории познания логика борьбы заставляет философов враждующих между собой школ пользоваться общими аргументами, общим оружием. И не удивительно, что в этой борьбе позиции различных направлений идеализма часто по ряду вопросов совпадают, как это произошло в связи с гносеологическим анализом понятия модели. Это совпадение позиций, однако, происходит на основе несовместимости всякого идеализма с теорией отражения в гносеологии. Поэтому идеалистическая гносеология не в состоянии раскрыть и всесторонне проанализировать подлинную роль моделей, все их многочисленные функции в познании. Она не в состоянии также дать такую систематическую картину процесса познания, в которой не только были бы указаны специфические функции модели, но и выяснено место модели в сравнении с такими формами и средствами познания, как эксперимент, теория, гипотеза и т.п. С другой стороны, это свидетельствует и о том, что понятие модели стало философской категорией, подлинная роль которой в познании может быть понята лишь с позиций диалектического материализма.

В последующих главах мы постараемся по мере возможности выполнить эту задачу, дать характеристику основных функций модели в сложном процессе познания. При этом мы будем исходить из того фундаментального положения марксистской гносеологии, что процесс познания является диалектическим процессом отражения действительности, который начинается и завершается ее практическим преобразованием, а также из того установленного нами факта, что в этом процессе модели выполняют различную функцию в зависимости от того, являются ли они материальными или идеальными, физическими или математическими, образными или знаковыми.

Контрольные вопросы и задания

1. В рамках какого мировоззрения применялся метод моделей в XIX в.?

2. Поясните, в чем смысл неопозитивистского понимания метода моделей.

3. Поясните, в чем смысл неотомистского понимания метода моделей.

Тема 3
Модели как средство экспериментального исследования

Рассмотрим одну из важнейших функций моделей, которая характерна для экспериментальной деятельности и выступает как одна из важных форм научной практики. Здесь речь пойдет главным образом о классе материальных моделей, которые, несмотря на их разнообразие, используются как средство эксперимента в различных науках. Представляется необходимым выяснить, в чем же состоит специфика моделей в качестве средства экспериментального исследования в сравнении с другими экспериментальными средствами. С другой стороны, не менее важно с гносеологической точки зрения выяснить особенность материальных моделей в сравнении с мысленными, идеальными моделями.

Различие между материальными и мысленными (идеальными, воображаемыми) моделями имеет следующее гносеологическое основание. Хотя материальные модели построены или отобраны для определенных целей человеком, тем не менее они существуют объективно, действуют, по объективным законам природы и в этом смысле существуют независимо от человека. Идеальные же модели могут воспроизводить те же самые явления, что и материальные модели, существуя лишь в голове познающего субъекта, и, несмотря на то, что они могут быть выражены и, как правило, выражаются в рисунках, чертежах или знаках, т.е. явлениях материальных, тем не менее они «работают» только благодаря мысленным операциям, которые над ними совершает этот субъект в процессе их конструирования или преобразования.

Хотя операции, которые совершаются в голове человека при построении мысленных моделей, и подчиняются определенным правилам и требованиям, основанным на знании объективных законов природы, тем не менее эти операции протекают только в сознании и являются выражением работы человеческой мысли, воображения, памяти и т.п. Напротив, материальные модели, будучи реализованы в определенных вещественных элементах и функционируя по определенным законам природы, представляют собой некоторые объективные процессы, осуществляемые вне сознания и в известном смысле независимо от него. Это важное гносеологическое различие между двумя классами моделей следует иметь в виду, особенно при рассмотрении вопроса о соотношении моделей и эксперимента.

С другой стороны, известно, что процесс познания объективного мира в общем можно разделить на два вида деятельности, тесно переплетающихся друг с другом, – практическую и теоретическую.

Очевидно, что построение и использование материальных моделей относятся к практической деятельности, в то время как оперирование мысленными моделями представляет собой элемент теоретической (умственной) деятельности, складывающейся как из логического дискурсивного мышления, так и из процессов творческого воображения.

Отнесение материальных моделей к практической деятельности определяется тем, что всякая практическая деятельность есть деятельность предметная, направленная на изменение внешних предметов, преобразование определенных форм или состояний материи, а построение и исследование материальных моделей и представляют собой частный случай такого изменения и преобразования. Материальные модели, создаваемые из металла, дерева, стекла, жидкостей, газовых потоков, электрических и магнитных полей и других видов материи, состоящие из таких реальных элементов, как пружины, рычаги, блоки, катушки, лампы, конденсаторы, переключатели, шарнирные соединения, трубки, резервуары и т.п., представляют собой вполне материальные предметы, с которыми человек оперирует уже не только и не столько мысленно, сколько практически и технически.

Предметный, практический характер деятельности, связанной с построением и исследованием материальных моделей или вещественного моделирования, не вызывает никаких сомнений, хотя эта деятельность, как будет показано ниже, соединена необходимым образом с теорией. Но в отличие от «чистой» теории она протекает в сфере, непосредственно связывающей человека с предметами внешнего мира, к которым, в частности, относятся и материальные модели.

Включение материального моделирования в сферу практической деятельности сразу же ставит вопрос о том, к какому из основных видов практики – производству, общественной деятельности или научному эксперименту – относится подобное моделирование. Ответ и на этот вопрос не является сложным. Для его однозначного решения нужно, однако, иметь в виду, что речь идет о тех материальных или вещественных моделях, которые специально создаются в целях познания, исследования на них свойств, закономерностей и т.п. других объектов независимо от того, являются ли сами эти объекты естественными, созданными самой природой (атомы, молекулы, галактики) или же искусственными, построенными человеком (машины, суда, самолеты).

Разумеется, если бы у нас речь шла о тех моделях, которые являются образцовыми, стандартными экземплярами в серии предметов, выпускаемых в данном производстве (модель самолета, модель автомобиля, модель обуви, одежды и т.д.), или же, скажем, о моделях, употребляемых в литейном деле, то создание подобных моделей следовало бы рассматривать как часть процесса производства и отнести к области практики в форме производственной деятельности людей.

Здесь же мы рассматриваем только научные, научно-технические модели, т.е. такие, которые специально создаются в целях познания, для исследования физических явлений и, соответственно, химических, биологических и других материальных процессов, проведения теоретических и инженерных расчетов и отчасти в педагогических целях (наглядности). Поскольку такие модели являются материальными, вещественными, технически реализованными в определенных материалах и конструкциях, постольку вся работа по их построению, испытанию, исследованию относится к области научного эксперимента как особой формы практической деятельности, заключающейся в специальных методах и приемах преобразования действительности в целях ее более глубокого познания.

Рассмотрение материальных моделей в качестве средств, орудий экспериментальной деятельности вызывает потребность выяснить, чем отличаются те эксперименты, в которых используется модель, от тех, где она не применяется. Иначе говоря, возникает вопрос о той специфике, которую вносит в эксперимент применение в нем моделей. Для решения этого вопроса необходимо сравнение процедуры построения и изучения материальных моделей с процедурой обычного, или прямого, эксперимента.

При этом следует заметить, что раскрытие сущности обычного эксперимента, с которым мы будем ниже сопоставлять практику и теорию построения материальных моделей, требует ясного понимания различий между реальным и мысленным экспериментом. В то время как реальный эксперимент представляет собой вид практической деятельности и имеет дело с материальными средствами, орудиями и объектами познания, мысленный эксперимент представляет собой вид теоретической деятельности человека, является выражением его творческой активности в сфере сознания, которое оперирует мысленными образами, представлениями, теоретическими понятиями. Если среди прочих материальных средств, которые используются в реальном эксперименте, фигурируют материальные, вещественные модели, то мысленные, воображаемые, идеальные модели представляют собой основной «реквизит» мысленного эксперимента. Поэтому в этой главе мы не будем затрагивать проблемы мысленного, или умственного, эксперимента, которая будет специально рассмотрена ниже в связи с изучением гносеологических функций мысленных моделей.

Для осуществления поставленной задачи необходимо сначала проанализировать понятие «эксперимент». В имеющейся марксистской литературе, освещающей проблему эксперимента, эксперимент рассматривается наряду с производством и общественно преобразующей деятельностью как одна из основных форм практики.

Иногда высказывается мнение, что «научный эксперимент нельзя считать одной из основных форм практики, так как он существует не на всем протяжении истории общества, а возникает лишь на весьма высокой ступени его развития и составляет неотъемлемую часть научного познания. К тому же область его применения ограничена естественными науками»1717
  М. Янушевский. Научный эксперимент как форма практики. Уч. зап. Ростов н/Д., т. LXI, вып. 1, с. 202–203.


[Закрыть].

Подобный взгляд не выдерживает никакой критики. Он, прежде всего, не считается с тем фундаментальным фактом, на котором покоится марксистская теория познания, что процесс познания диалектичен, что формы и средства познания не даны раз и навсегда в своей неизменности, а изменяются, возникают и развиваются. Если познание в целом диалектично, то это, прежде всего, относится к практике, ибо она есть общественно-историческая деятельность людей и не может быть понята вне исторического развития и обогащения ее новыми формами и видами деятельности, к числу которых относится эксперимент. Поэтому исторический характер эксперимента вовсе не мешает ему быть одним из основных видов практики, в особенности на современном уровне развития общества и его производительных сил. Вступление общества в период коммунизма, когда наука становится важнейшей производительной силой, предоставляет особенно широкие возможности и поле деятельности научному эксперименту. А особенности современных форм экспериментальной деятельности (модельный эксперимент, кибернетические устройства) позволяют уже теперь снять запрет, ограничивающий экспериментирование лишь областью естествознания. Превращение эксперимента в одну из основных форм практики, происходившее параллельно с развитием науки, стало фактом с тех пор, как в производстве сделалось возможным широкое применение естествознания, что в свою очередь было результатом первой промышленной революции, открывшей эпоху машинного производства. «В качестве машины, – говорит Маркс, – средство труда приобретает такую материальную форму существования, которая обусловливает замену человеческой силы силами природы и эмпирических рутинных приемов – сознательным применением естествознания»1818
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 23, с. 397.


[Закрыть].

Применение естествознания, использование науки в производстве, начавшееся в эпоху промышленного капитализма и неизбежно ограниченное в силу присущих капитализму внутренних противоречий, становятся при социализме и коммунизме не только понастоящему действительными и необходимыми, но и ничем не ограниченными. Вместе с широким проникновением науки в сферу производства, а также в сферу управления всей общественной жизнью эксперимент приобретает значение одной из основных форм практической деятельности человека. В чем же состоит специфика эксперимента как формы практической деятельности? Прежде всего, в том, что эксперимент выражает активное отношение человека к действительности. В силу этого в марксистской гносеологии проводится четкое различие между экспериментом и научным наблюдением.

Хотя всякий эксперимент включает и наблюдения как необходимую и обязательную его сторону, однако в эксперименте, помимо наблюдения, содержится такой существенный для революционной практики признак, как активное вмешательство в ход изучаемого процесса, преображающее объект деятельности человека. Чрезмерное сближение или отождествление эксперимента с наблюдением ведет к утрате, забвению этой важной черты эксперимента, позволяющей рассматривать его как вид практики.

Недопустимость смешения физического опыта с простым наблюдением остро чувствовал П. Дюгем. Он подчеркивал, что физический опыт «не отчет о наблюденных фактах», что наблюдения за движением стрелки гальванометра и за движением светящейся полоски, отображенной на измерительную линейку, не исчерпывают сущности эксперимента над явлениями электричества. Но, будучи идеалистом, он все различие между наблюдением и экспериментом свел к истолкованию, которого нет, по его мнению, в первом случае и которое имеется во втором. Физический опыт есть точное наблюдение группы явлений, связанное с истолкованием этих явлений.

Эксперимент нельзя отождествлять с простым наблюдением за последовательностью явлений или расположением их в пространстве и т.п. не потому, что в наблюдении отсутствует теоретическое истолкование, столь характерное для эксперимента. Это верно лишь отчасти, и то для неорганизованного, случайного наблюдения, которое не является научным методом познания. В научных наблюдениях содержится и истолкование и в качестве предпосылки может быть некоторая теория или гипотеза. Так, всевозможные астрономические наблюдения, проводимые даже невооруженным глазом древнего ученого, не были просто описанием расположения светящихся точек на небе и времени их появления и исчезновения над горизонтом, они были связаны с определенными (пусть сначала ложными) истолкованиями, не будучи, однако, экспериментами. Экспериментами они не стали даже с введением оптической техники и возникновением более адекватных теорий – небесной механики Галилея, Кеплера, Ньютона и др.

Для того чтобы наблюдение превратилось в эксперимент, оно должно не только обладать активностью на уровне сознания вообще и теоретической активностью, теоретическим осмысливанием наблюдаемых фактов, но и располагать средствами активного вмешательства в ход событий; оно должно быть в состоянии разорвать естественные связи изучаемого явления с окружающей средой, осуществлять реальные действия для того, чтобы в случае необходимости вырвать явление из одних условий, поставить его в другие или парализовать действия одних, усиливая действия других условий, и т.д.

Иногда необходимость чистых наблюдений, несмотря на возможность эксперимента, определяется потребностью изучать явления именно так, как они протекают, без вмешательства человека, в естественных условиях (например, фенологические наблюдения). Но в целом научное познание, стремясь за многообразием отдельных явлений понять их закономерность, их сущность, активно вмешивается в окружающую действительность, и способом такого вмешательства является эксперимент.

Однако установление того, что эксперимент выражает активную, действенную сторону познания, не исчерпывает его сущности и специфики. Более того, установление этого факта не выводит нас еще за пределы идеалистической концепции эксперимента.

Таким образом, сведение сущности эксперимента к одной лишь активной деятельности является одним из гносеологических источников идеалистически извращенного понимания эксперимента. Последний превращается в разновидность духовной деятельности, оторванной от внешнего мира и противопоставленной ему.

Характерно при этом, что различные представители идеалистической философии при попытках охарактеризовать специфику эксперимента выдвигают на первый план любую из его действительных особенностей (наблюдение, активность, осмысленность действий), кроме главной и основной, ибо ее признание есть материализм. Эта главная и основная черта эксперимента – воздействие на объект посредством прибора.

В противоположность идеалистической фальсификации сущности эксперимента материализм рассматривает последний не только как активную, но и как предметную деятельность, которая выражается в том, что экспериментатор воздействует на предмет исследования посредством других материальных предметов, представляющих совокупности экспериментальных средств, – приборов, инструментов, аппаратов и т.д.

Остановимся еще на одном ошибочном понимании эксперимента, которое также может стать гносеологическим источником идеализма в этом вопросе. Часто эксперимент ограничивается испробованием (пробой, испытанием). На этом также пытаются спекулировать идеалисты. Например, сводя эксперимент к пробе, Мах утверждал, что «эксперимент не есть исключительно достояние человека». По его словам, «эксперимент можно наблюдать и у животных, и притом на различных ступенях развития», например у хомяка, приподнимающего крышку от ящика с пищей, у лошадей, нащупывающих ногами рискованный спуск, у кошек, испытывающих лапкой степень теплоты молока, и т.д. «От простой пробы при помощи органов чувств, поворота тела, перемены точки зрения до существенного изменения условий, от пассивного наблюдения до эксперимента – переход совершенно постепенный, – писал он. – То, что отличает здесь животных от человека, есть прежде всего величина круга его интересов»1919
  Н. Dingier. Das Experiment, sein Wesen und seine Geschichte. Miinchen, 1924. С. 51.


[Закрыть].

Сближение и принципиальное отождествление эксперимента с поведением животных понадобилось Маху для того, чтобы лишить эксперимент его материальности, предметности, объективности. Устранение той важнейшей и существеннейшей стороны экспериментальной деятельности, которая состоит во взаимодействии материального прибора и столь же материального предмета исследования, является у Маха частью его программы идеалистического извращения сущности человеческого познания, завершающейся безысходным солипсизмом.

Критика махистского понимания эксперимента как пробы вовсе не означает, что этот момент чужд экспериментальному исследованию. Проба, т.е. испытание какой-нибудь теории, гипотезы, идеи, поверка их на деле, является одной из важнейших функций эксперимента. Но чтобы выполнить эту функцию, эксперимент должен обладать определенной структурой. И то, что в структуре эксперимента обеспечивает эту функцию, заключается в материальных средствах воздействия на изучаемый объект, которые позволяют не только реализовать ту или иную идею, но и неограниченно воспроизводить, повторять полученную ситуацию при строго определенных условиях.

Следовательно, в эксперименте мы имеем не только переход от субъективной идеи к объективному миру действительности, но и такую форму этого перехода, которая позволяет открыть закономерность, всеобщность, ибо повторяемость есть, как известно, один из важнейших объективных признаков, критериев закона.

Итак, понятие эксперимента как той формы практики, которая связана с развитием науки, характеризуется следующими моментами:

1) активным отношением человека к внешнему миру;

2) вмешательством в явления, процессы внешнего мира и воздействием на них при помощи специальных средств исследования, играющих в эксперименте роль, аналогичную роли орудий труда в процессе труда;

3) практическим реальным выделением изучаемых связей и изоляцией их от других, случайных или заменяющих их влияний, что аналогично процессу абстрагирования и идеализации в теоретическом мышлении;

4) воспроизведением и неограниченным повторением изучаемых процессов в определенных условиях, что аналогично неограниченной повторяемости циклов производства (воспроизводство);

5) планомерным изменением, варьированием и комбинацией условий вплоть до создания таких процессов, которые, по крайней мере в данной форме, не существуют в природе, что тоже свойственно процессу производства;

6) определенной целенаправленностью и организованностью, что сводит к минимуму элемент случайности, неожиданности, хотя полностью не исключает его.