Текст книги "Правила Зодиаков"

12. Предупреждение

Бруно сидел на том же месте, в том же костюме и с тем же брюзгливым выражением лица. Впрочем, увидев Отто, он несколько оживился.

– Господин Рейва! Присаживайтесь, – произнес он подозрительно благожелательным тоном.

– Благодарю, господин Куц. – Отто отчасти из предосторожности, отчасти из желания позабавиться решил придерживаться такого же официального тона. – Как поживаете?

– Спасибо, неплохо. Послезавтра улетаю на Всемирный конгресс тотального внедрения Правил.

– А разве их еще не везде внедрили? – искренне удивился Отто.

– Прискорбно, но факт! На Земле еще столько отдаленных мест, куда цивилизации сложно добраться, – Бруно сокрушенно покачал головой. – Грустно сознавать, что есть люди, по сей день прозябающие во мраке невежества и вседозволенности. Но наши адепты делают все, чтобы приобщить этих язычников к Правилам. Организуются экспедиции, собираются пожертвования, Правила издаются даже на таких редких языках, о которых все давно позабыли – и не вспомнили бы, не появись в том острая необходимость… Однако я отвлекся. Определились с профессией?

– Определился, хоть это было нелегко, ведь все профессии в моем Списке такие интересные. Я провел эти дни в мучительных раздумьях, какую из них предпочесть.

– Я в курсе, как вы провели эти дни. Но об этом мы после поговорим. Итак, кем вы решили стать?

– Художником.

– Вот как! Разве у вас есть к этому способности?

– У меня есть к этому желание. Вероятно, последствия несчастного случая: постоянно тянет рисовать. На салфетках в кафе, на газетах, на любом клочке бумажки… Хотите, ваш портрет нарисую? – Отто потянулся к картонному скоросшивателю, лежащему на столе. – Вот хоть на этой папке.

– Ну-ка! – Бруно схватил скоросшиватель и сунул в ящик стола. – Что за выходки, в самом деле?

– Я просто хотел продемонстрировать свои навыки, а вы уж сами решайте, отправлять меня на курсы или нет.

– Не отправить не имею права. Правила относятся к желаниям граждан с уважением.

– Замечательно. Я хочу приступить к обучению как можно скорее.

– Кажется, ваша бывшая жена – художница? – уточнил Бруно, глядя куда-то вбок: так он делал, когда не хотел смотреть собеседнику в глаза, эту его привычку Отто помнил еще с Литинститута.

– Была художницей.

– Любопытное совпадение.

Хотя Наставник оставался подчеркнуто-доброжелательным, Отто внезапно охватило предчувствие опасности. Он располагающе улыбнулся и сказал, копируя благодушный тон собеседника:

– Вряд ли это можно назвать совпадением, господин Куц. Скорее мой выбор – следствие ее бывшей профессии. Когда мы с Уной были женаты, она часто рисовала дома, и я получал большое удовольствие от вида мольберта, запаха красок, всего этого антуража… ну и, конечно, сами картины меня завораживали. Порой я Уне даже завидовал. Вероятно, это отложилось на подкорке, отпечаталось в подсознании. А в момент удара, когда меня основательно приложило головой об асфальт, в мозгу активизировались некие процессы, отвечающие за склонность к рисованию, и когда я очнулся, то первое, что сделал – не поверите – потребовал у медсестры альбом и карандаш! Пока ко мне не вернулась память, я был уверен, что всю жизнь был художником. И только когда мне показали книги с собственной фамилией на обложке, я вынужден был признать, что всю свою сознательную жизнь посвятил писательству.

– Довольно подробностей! Вот вам направление в Институт переквалификации.

– Премного благодарен. Но что, если мои способности окажутся не настолько впечатляющими, чтобы я мог аттестоваться и устроиться работать по специальности?

– На этот счет можете не волноваться. Если решили стать художником – непременно станете. Давайте лучше поговорим о вашем поведении, – Бруно сложил пальцы домиком, оперся на них подбородком и придал лицу выражение вселенской скорби. – Вынужден констатировать, что оно – то бишь ваше поведение – очень меня огорчает.

– А что такое? – Отто изобразил удивление.

– Соблаговолите вспомнить, куда вы отправились два дня назад, после того, как посетили ателье и поликлинику.

– Мм… кажется, домой.

– К кому домой, господин Рейва?

Отто счел за лучшее промолчать.

– Рад, что у вас хватает здравого смысла не отрицать очевидное.

– Вы за мной следили?

– Не я лично, разумеется. Слежка не входит в круг моих обязанностей, для этого есть другие сотрудники Ведомства. В нашу первую встречу я предупредил, что за вами будет вестись пристальное наблюдение. Кажется, я тогда выразился предельно ясно.

– Ну, хорошо. Припоминаю, что в тот день действительно заходил к бывшей жене. У нее остались кое-какие мои вещи. Я решил остаться у нее на ужин, потому что слишком плохо себя чувствовал, чтобы готовить себе еду, а на рестораны я пока не зарабатываю.

– Вы пробыли у госпожи Льярве почти три часа!

– У меня разболелась голова, и я прилег…

– Прилегли? – возмущенно перебил Наставник. – Вы не имели права прилегать в квартире бывшей жены. Это запрещено Правилами! Никаких интимных контактов, никаких ужинов, никаких совместных прогулок по паркам и задушевных бесед на скамеечках! Вас еще в больнице предупреждали…

– Откуда вы знаете, о чем меня предупреждали в больнице?

– Не уводите разговор в сторону. Итак, вы подтверждаете, что на протяжении последних трех дней неоднократно виделись с Уной Льярве?

– Не неоднократно, а всего два раза. И оба раза – по необходимости.

– А сегодня что за необходимость случилась?

– Хотел посоветоваться с ней насчет выбранной профессии.

На столе оглушительной трелью взорвался телефон. Бруно посмотрел на определитель номера, помахал Отто рукой в сторону двери, снял трубку и подобострастно произнес:

– Куц слушает.

Выйдя в предбанник, Отто задумался, отпустил его Куц насовсем или только на время телефонного разговора? В приемной его ничего больше не держало: направление на курсы лежало у него в кармане. Но тон, которым говорил с ним Бруно перед тем, как зазвонил телефон, и подтверждение факта слежки наводили на мысль, что с Наставником лучше не ссориться.

Сам по себе Куц был человеком вполне безобидным, в отличие от стоявшей за ним системы. Отто имел весьма смутное предоставление о возможностях Ведомства, но не сомневался, что возможностей вполне хватит, чтобы упечь его, Отто, куда подальше. Поэтому он решил дождаться официального окончания аудиенции и, когда Бруно закончил говорить по телефону, вернулся в кабинет.

– Вам что надо? – неприязненно поинтересовался Куц.

– Я подумал, разговор еще не окончен.

– Не окончен. Но я вас не вызывал. Извольте выйти и зайти, когда я вас позову!

Отто подавил нервный смешок, пожал плечами и вернулся в предбанник. С одной стороны, происходящее его забавляло, с другой – становилось все противнее. Внутри разливалось мерзкое ощущение, словно он выпил рыбьего жира, которым его потчевали в детстве.

«Войдите!» – крикнул Куц, и Отто, сжав челюсти, в третий раз потянул на себя ручку двери.

– Вот что, господин Рейва, – сказал Наставник, на этот раз не предложив садиться. – Я не призываю вас к благоразумию – вы, кажется, на него неспособны. Я не стану говорить о чувстве самосохранения – оно у вас отсутствует. Я также не стану напоминать об уважении к существующему порядку, ибо патриотизм для таких, как вы, – пустой звук. На вас можно воздействовать только страхом.

Отто судорожно вздохнул.

– Страхом за дочь, например, которая, как ни прискорбно, привлекла к себе внимание надзорных органов. Учитывая некоторые обстоятельства, ее пока не трогают. Пока – вот слово, на которое я обращаю ваше внимание, господин Рейва. Но всё может измениться в любой момент. Мне достаточно снять трубку и попросить Наставника Агнес Грег… А вот о чем именно попросить – зависит от вас. Я понятно излагаю?

– Вполне.

– Потом, есть еще Уна Льярве. Пусть она и бывшая ваша жена, но все же не совсем чужой вам человек, поскольку она мать вашей единственной дочери…

– Я всё понял.

– Ну и чудненько. Надеюсь, больше хлопот с вами не будет. Ведь не будет, правда же?

Отто покачал головой. Отвращение переливалось в нем через край; он с трудом сдерживал рвотный позыв, причем сейчас это отнюдь не было оборотом речи. Он мечтал поскорее оказаться на улице, чтобы удовлетворить физиологическую потребность, становившуюся все более нестерпимой.

– Вы свободны. Ближайшие две недели можете не показываться. Если вы понадобитесь, я сам вас найду. Место жительства не менять.

Отто едва успел выбежать на улицу, как его стошнило на шлакобетонную стену Делового центра, прямо под окном нотариальной конторы. Стало немного легче, но все же не настолько, чтобы выбросить разговор с Куцем из головы.

Дело приобретало скверный оборот.

13. Гостьи

Роберт подниматься в квартиру не стал. Он высадил Агнес у подъезда и уехал, сказав, что вернется за ней через два часа. С недавних пор Отто не питал особой симпатии к зятю и был рад, что хотя бы сегодня ему не придется лицезреть его постную физиономию.

У Отто было достаточно времени, чтобы подготовиться к разговору с дочерью, и все же он оказался не готов.

Агнес сама ему позвонила и напросилась в гости на субботу, сказав, что пора уже ей увидеть новое жилище отца. Отто ничего не оставалось, как условиться о времени и обеденном меню: сэндвичи и салат. Агнес сказала, что испечет сладкий пирог.

Прошло почти две недели с того неприятного разговора с Робертом у Уны дома, и не было дня, чтобы Отто не давал себе мысленного обещания незамедлительно поговорить с Агнес. Но дни шли, а он всё не мог решиться. Он клял себя за трусость, но, видимо, это было все, на что он оказался способен как отец. Поэтому, услышав в трубке голос дочери, Отто испытал одновременно облегчение и страх, но больше все-таки облегчение от того, что откладывать разговор больше не придется.

В субботу утром Отто купил продукты по списку, который продиктовала ему Уна (булочки, ветчину и сыр для сэндвичей и овощи для салата) и навел в квартире некое подобие порядка, запихнув разбросанные вещи в шкаф и перемыв посуду, скопившуюся в раковине за несколько дней.

За час до условленного времени он приступил к приготовлению обеда: нарезал булочки, ветчину и сыр, положил их друг на друга и прижал рукой, чтобы придать сэндвичам приплюснутую форму, но свежие булочки упорно распрямлялись, и ветчина с хлебом вываливались наружу. Тогда Отто обернул тарелку с сэндвичами пищевой пленкой и убрал в холодильник, понадеявшись, что холод заставит сэндвичи стать такими, какими их обычно подают в кафе.

Нарезав овощи, Отто сдобрил их зеленью и полил заправкой, в которой всего было «на глаз»: масла, уксуса, лимонного сока и специй. Он готовил впервые за три года (если не считать дежурной яичницы по утрам) и не мог сказать, что испытывал удовольствие от этого занятия. Все-таки кулинария не была его стихией.

Отто надеялся, что успеет накрыть на стол, но едва он закончил с салатом, в дверь позвонили.

Ему хватило одного взгляда на дочь, чтобы с облегчением понять, что она внутренне успокоилась, поборола нервозность и теперь выглядела обычной молодой женщиной – то есть, почти обычной: душевная болезнь, снедавшая ее изнутри, вряд ли прошла бесследно.

Агнес вынула из сумки сверток, источавший сладкий аромат свежей выпечки. Отто помог ей снять пальто; она прошла в комнату, с любопытством осмотрелась и, увидев пустой стол, рассмеялась:

– Гостей здесь явно не ждут.

– У меня все готово, я просто не успел накрыть.

– Где скатерть? – деловито спросила Агнес.

– О скатерти-то я и не подумал. Боюсь, что…

– Ладно, так сойдет.

– Ну и как тебе моя берлога?

– Уютно. Тихо. И вид из окна хороший. Такие красивые клены!

– С соседями мне определенно повезло. Иногда кажется, что их вообще не существует.

Отто вынул из бумажного пакета бутылку вина и поставил в центр стола.

– А тебе можно? – усомнилась Агнес.

– Красное вино в умеренных дозах оказывает терапевтическое действие, ты разве не знала?

– Ну, если только в умеренных…

– Попробуй салат. Я старался.

Агнес подцепила вилкой ломтик огурца, отправила в рот, прожевала и дипломатично заметила:

– Уксуса, пожалуй, многовато.

Отто последовал ее примеру и тут же выплюнул салат обратно на тарелку.

– Ужас! Пересоленная кислятина. Это нельзя есть. Возьми лучше сэндвич.

– Они выглядят… хм… необычно. Словно их били молотком, но не до смерти, а только чтобы напугать. Ты уверен, что эта ветчина съедобна?

– Я купил ее сегодня, но за свежесть не ручаюсь. Я не очень-то разбираюсь в таких вещах, в отличие от тебя и мамы. Может, сразу перейдем к десерту?

– Я как чувствовала – перекусила перед тем, как ехать к тебе!

– То есть ты заранее знала о моем кулинарном провале?

Они рассмеялись. Агнес смеялась как раньше – не делала вид, а действительно искренне веселилась. «Что произошло за эти две недели? – удивился Отто. – Неужели уговоры Роберта возымели действие? Нет, вряд ли. Тут дело не в Роберте, а в самой Агнес».

Теперь, когда настроение дочери диаметрально изменилось, ему было гораздо проще завести разговор на тему столь щекотливую, что при других обстоятельствах он предпочел бы вовсе ее не затрагивать. Из осторожности Отто решил начать издалека.

– Как дела на работе? – спросил он, когда они приступили к пирогу, запивая его вином.

– Занимаюсь проектом, который оскорбляет меня как декоратора, но принесет прибыль агентству.

– А как поживает Роберт?

– При новых порядках он чувствует себя как рыба в воде. Иногда мне кажется, что Правила придумали специально, чтобы сделать его счастливым.

– Ты решила уйти от него? Вы разводитесь?

– Нет! – воскликнула Агнес. – С чего ты взял?

– Ты говоришь о нем в таком тоне…

– Я не собираюсь бросать Роберта, хотя он и оказался порядочной скотиной.

– Ты не должна так говорить о муже, Агнес!

– Но ведь ты сам такого же мнения о нем. Разве нет?

– Что я о нем думаю, это мое дело. А вот тебе следует быть честной – прежде всего, с самой собой. Если ты считаешь, что Роберт тебя недостоин, лучше уходи от него, иначе дальше будет только хуже. Весам ведь не запрещено разводиться?

– Папочка! – Агнес, рассмеявшись, покачала головой. – Все у тебя прямолинейно, как на ватмане чертежника. Но в семейной жизни столько нюансов… Разве у вас с мамой не случалось размолвок?

– Никогда.

– Что ж, значит, вам повезло.

– Послушай, милая… Тем вечером у мамы ты сильно меня напугала. Конечно, мне не следовало откладывать этот разговор, но за прошедшие две недели у тебя явно случилось нечто хорошее. Возможно, я не прав, но…

– Ты прав. Кое-что действительно случилось.

Из глаз Агнес струился теплый свет. Черты лица разгладились, она как будто стала моложе, напомнив Отто давнюю беззаботную Агнес.

– Поделишься со мной? – осторожно спросил он.

– Не сегодня. Мне нужно время, чтобы привыкнуть…

Агнес замолчала, машинально водя пальцем по ободку бокала.

Отто терялся в догадках: что все-таки произошло? Жизнь его дочери была незатейлива: работа и семья, даже по-настоящему близких подруг у нее не было. Правда, за три года она могла измениться, но все же не настолько, чтобы жить двойной жизнью, о которой нельзя рассказать собственному отцу.

Несмотря на зуд любопытства, Отто решил не настаивать. Придет время, и он всё узнает. Важней всего было изменившееся состояние Агнес, а что этому способствовало, не всё ли равно?..

– Как твои курсы? – спросила Агнес. – Мама сказала, ты решил пойти по ее стопам?

– Да. Другие профессии мне не подходят.

– Не обижайся, но из тебя вряд ли выйдет художник. Только время потеряешь, придется снова переучиваться.

– У меня, между прочим, неплохо получается. Вчера я рисовал с натуры. Преподаватель меня хвалил. Хочешь, покажу наброски?

– Не хочу. – Агнес упрямо поджала губы. – Я знаю, как ты относишься к живописи. Ты терпел мамину мастерскую только потому, что не мог запретить ей заниматься любимым делом.

– Люди меняются. Особенно после трепанации черепа, – пошутил Отто и пошел ставить чайник.

Не может быть, чтобы Агнес догадалась. Уна, конечно, не расскажет об их сговоре ни одной живой душе. Агнес просто удивлена его выбором, вот и всё.

До чего мы дошли, с горечью подумал Отто, ожидая, пока чайник закипит. Лжем, храним свои тайны, боимся соглядатаев, увиливаем и прячемся, и не важно, кто мы друг другу: отец и дочь, муж и жена… Больше нет семейных уз, есть лишь страх оказаться на Острове и столкнуться с воплощенными наяву кошмарами, а близкие вычеркнут тебя из своей жизни, и это будет лучшее, что они смогут сделать.

Дочь, единственная и любимая, тщательно хранит от него свой секрет, так же как он хранит от нее свой. Это казалось Отто самым неприятным из всего, что вторглось в их жизнь вместе с Правилами.

Агнес подошла сзади, обняла Отто за плечи, потерлась щекой о его спину, как делала маленькой (только тогда ей приходилось вставать на цыпочки) и примирительно сказала:

– Ладно уж, покажи свои наброски. Вдруг после комы в тебе действительно проснулся талант?

Не успел Отто закрыть за Агнес дверь, как раздался новый звонок. Он подумал, что дочь забыла что-нибудь, и пошел открывать, заготовив шутку о недержании памяти у современной молодежи, но это оказалась Уна.

– Можно войти? – нервно спросила она.

– Входи, конечно. Что-то случилось?

– Нет, ничего. – Уна рассеянно оглядела прихожую. – Ты один?

– Агнес только что ушла. Вы разминулись буквально на минуту.

– Я знаю. Видела, как она выходила из подъезда.

– Ты ее не окликнула?

– Нет. Я не хотела, чтобы она меня видела.

– Что плохого в твоем визите? Агнес – не соглядатай Наставника, она наша дочь. Вино будешь?

– Нет. Мне дежурить в ночь. – Уна прошла в комнату и села на диван.

Отто взял стул и сел напротив бывшей жены. Каждая его клеточка отчаянно любила ее, скучала по ней. Даже сейчас, глядя на напряженное, озлобленное лицо Уны, он испытывал желание сжать ее в объятиях, покрыть ее тело поцелуями, воссоединиться с нею, повинуясь древнему закону природы.

– Я пришла узнать насчет Агнес. Ты спросил у нее, что с ней происходит? Она тебе сказала? Мне она ничего не говорит. С ней что-то плохое происходит.

– Не волнуйся. Агнес умная девочка и не позволит обстоятельствам взять над ней верх.

– Но ты спросил? Или вы тут просто вино распивали?

– У нее действительно что-то случилось, но хорошее. Она пообещала рассказать в другой раз.

– А если его не будет, этого другого раза? Если она просто не успеет поделиться?..

– Не драматизируй. В жизни нашей дочери определенно наступили перемены к лучшему. Если она пока не хочет о них говорить, не надо на нее давить. Мы должны уважать ее желание.

– Я вся извелась, думая о ней… – прошептала Уна и закрыла глаза. – Знаешь, я целую неделю ее не видела. Сутками пропадала в больнице. Пыталась заглушить работой тревогу за нее и за тебя.

– Обо мне не беспокойся. У меня все в порядке.

– Ты посещаешь занятия?

– Каждый день. Вчера делал набросок человеческого тела. С натуры. Не поверишь, но мне понравилось. Это увлекает, знаешь ли… Хотя ты, разумеется, знаешь. Преподаватель – бывший художник – сказал, что у меня определенно есть способности. Нас в группе восемь человек, а похвалил он только меня. Возможно, мне даже не придется подвергаться гипнозу и прочим штукам, которые помогают овладеть новой профессией.

– Значит, обман пока не раскрылся?

– И не раскроется! – Отто опустился перед Уной на колени, обнял ее ноги и заглянул ей в глаза. – Уна, милая, тебе нечего бояться. Рассматривай наш план как игру, как попытку обойти эту нелепую систему, оставить их в дураках… разве тебе не интересно попробовать?

– Нет, – сухо сказала Уна, пытаясь высвободиться из цепкого захвата Отто. – Я не привыкла рисковать собственной жизнью. Я пошла у тебя на поводу, потому что… Сама не знаю почему. Это глупая затея, из нее ничего не выйдет. То есть, из тебя, в конце концов, может, и выйдет художник, но ты не сможешь выдавать мои картины за свои. Для этого нужно родиться авантюристом, а ты не такой. Рано или поздно ты попадешься, а отвечать придется мне.

– Не моделируй отрицательную ситуацию. Никто не знает, что случится завтра. Возможно, скоро всё вернется на круги своя. Правила отменят, и мы заживем прежней жизнью.

– Замолчи! – Уна вскочила с искаженным от страха лицом. – За эти слова нас могут упечь на Остров. Ждать отмены Правил – уже измена. О Господи, зачем я вообще сюда пришла? Ведь знала же, что ничего хорошего из этого не выйдет… Дай мне пройти. Слышишь? Пусти меня!

Отто стоял на коленях, глядя на Уну снизу вверх, продолжая с отчаянной одержимостью сжимать ее ноги. Он знал, что если она сейчас уйдет, то уйдет навсегда. Они будут продолжать общаться, но уже как абсолютно чужие друг другу люди.

Он не мог этого допустить. Не мог потерять Уну – во всяком случае, не таким обидным способом, напугав ее своим сумбурным желанием восстать против системы.

Отто и в самом деле не был авантюристом. Значит, теперь ему предстояла вынужденная смена амплуа. После событий последних дней у него не осталось сомнений в том, что он не сможет, по примеру Уны, смириться и молча страдать. Смирение в данном случае почти наверняка означало смерть. Не физическую (этой участи как раз можно было избежать, если грамотно притворяться), а духовную. Уже одного того, что сделали с Агнес (и с тысячами таких же неповинных женщин), было достаточно, чтобы сопротивляться. Хотя бы просто из принципа.

Прошло всего несколько секунд с того момента, как возмущенная Уна вскочила с дивана, а Отто казалось, будто время остановилось навечно.

Сейчас или никогда.

Или Уна уйдет, окончательно отрекшись от своей любви к нему, или…

Отто с проворством подростка вскочил с пола, произвел ловкий захват и повалил Уну на диван. На мгновение перед его глазами мелькнуло ее изумленное лицо; в следующую секунду он накрыл Уну своим телом и жадно припал к ее рту.

Уна боролась беззвучно, зажмурившись, но расслабив губы под его губами, словно одна ее часть стремилась соблюсти приличия (или доказать вероятным наблюдателям, что она честно сопротивлялась), а вторая – соглашалась на всё. Отто усилил натиск, желая сломить сопротивление Уны раз и навсегда, чтобы впредь у нее не возникало мыслей о неподчинении. Раньше, в прежней жизни, он никогда бы не позволил себе ничего подобного, он всегда относился с уважением к нежеланию Уны заниматься любовью в определенные моменты и ни разу не прибегнул не то что к насилию, а даже к уговорам, справедливо считая, что хотеть близости должны оба партнера. Но теперь у него не осталось иных методов убеждения, кроме превосходства физической силы над женской слабостью.

Подсунув руку под спину Уны и повернув ее вбок, Отто рванул вниз молнию на платье и одним движением, словно фокусник-виртуоз, вытащил Уну из платья, оставив ее в нижнем белье и чулках.

Положив ладонь на плоский живот Уны, Отто замер, и Уна, повинуясь этому тайному знаку безусловного обладания, внезапно успокоилась, дыша часто-часто, приоткрыв опухшие от поцелуев губы. По ее телу прошла дрожь желания – или ужаса от того, что они собирались сделать, а может, и от того, и от другого.

– Уна… – прошептал Отто срывающимся голосом. – Любимая, родная…

– Не надо, – слабо отозвалась она, и в том, как она это произнесла, он безошибочно угадал разрешение.

Отто спустил вниз бретельки лифчика и обхватил губами маленький, цвета спелой вишни сосок. Уна охнула и выгнулась. Он с восторгом узнал этот характерный жест – первый отзыв на его любовные позывные, начало прелюдии, предварявшей основное действо, которого он жаждал всем своим естеством и о котором мечтал еще в больнице.

В этот момент раздался дверной звонок. От неожиданности Отто едва не свалился с дивана. Уна вскрикнула и принялась судорожно шарить рукой под грудью, пытаясь вернуть лифчик на прежнее место.

– Спокойно, – сказал Отто, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. – Может, соседи.

Звонок повторился. Визитер держал палец на кнопке, отчего квартира наполнилась невообразимой какофонией звуков: судорожных трелей с мелодичными завываниями, замирающими на самой высокой ноте и вновь переходящими в крещендо. Вскочив, Отто рванул в прихожую, но в дверях комнаты остановился и обернулся. Уна с напряженным, абсолютно белым лицом сидела на диване, прижимая к себе платье, и смотрела на Отто широко раскрытыми глазами, в которых плескался ужас.

Отто пригладил волосы, глубоко вдохнул и медленно выдохнул, постаравшись абстрагироваться от невыносимой трели, разрывающей барабанные перепонки. Отщелкнул оба замка и распахнул дверь.

Он сразу узнал верткого парня в черной куртке, следившего за ним тогда возле дома Уны. Парень стоял на лестничной площадке, не делая попытки войти – просто смотрел на Отто и молчал.

Отто, опешивший больше от неожиданности, чем от испуга, так же молча смотрел на него. Он готов был дать отпор, если визитер вознамерится прорваться в квартиру, и в то же время отчетливо сознавал, что низкорослый и внешне щуплый парень гораздо сильнее его, что под мешковатой курткой скрываются стальные мускулы, а в невидимой кобуре наверняка ждет своего часа пистолет.

В следующую минуту парень развернулся и стал неторопливо спускаться по лестнице, беспечно насвистывая. Точно так же, как секунду назад смотрел ему в лицо, Отто теперь смотрел ему в спину, окончательно растерявшись и не понимая, что происходит.

Когда визитер скрылся из виду, Отто стряхнул оцепенение, вернулся в комнату и спокойно сказал:

– Ложная тревога.

– Кто приходил? – спросила Уна звенящим от напряжения голосом.

Она была уже полностью одета и стояла, прислонившись к шкафу, словно не доверяла ногам.

– Не знаю, – солгал Отто.

– Там что, никого не было, за дверью?

– Был. Парень какой-то. Наверное, квартирой ошибся.

– Я ухожу.

Уна направилась к двери.

– Подожди!

Отто схватил ее за руку, но она с внезапной силой вырвалась:

– Хватит! Больше я на эту удочку не попадусь. Не надейся снова затащить меня в постель.

– Я и не собирался. Просто пережди немного, ладно?

– Значит, это был соглядатай Наставника?

– Возможно. Я не уверен, но лучше перестраховаться. Я хочу защитить тебя…

– Защитить? – повторила Уна, горько усмехнувшись. – Хорош защитник.

Схватив с вешалки пальто, она распахнула дверь и убежала.