Текст книги "Зов лабиринта"

– Кто идет?

Он дернулся, в тревоге оборачиваясь к двери.

– Никто не идет, балда. Я спрашиваю – согласен?

– Как странно ты говоришь. Твои слова не всегда понятны. Они как будто… ненастоящие.

Ди пожала плечами.

– Изъясняться можно, остальное неважно. Ну что, так и будем без толку друг на дружку глазеть? Я есть хочу, если ты еще не понял. Неси сюда все, что найдешь.

– Ага. Я мигом.

Ансельм резво вскочил с колен и бросился добывать еду.

Ди, удрученно повздыхав, принялась устраиваться в отведенных ей покоях: отыскала скамеечку, с помощью которой здесь добирались до верхних полок и подвешенных веников травы, протерла ее какой-то заскорузлой тряпкой и, свернув плащ, соорудила отдаленное подобие пуфика. Потом с большим трудом – через батарею склянок на широком столе – дотянулась до пыльного малюсенького окошка и решительно выдрала его из рамы. Внутрь сразу хлынула уличная свежесть. Ди с наслаждением вдыхала утреннюю прохладцу – воздух показался упоительно вкусным.

Вернулся Ансельм. Принес хлеб, вареные яйца, завернутые в тряпицу, большой кусок сыра, горшок с похлебкой, теплый на ощупь, и бутыль с вином. Ди обрушилась на еду. Чуть погодя, сметя большую часть угощения, заметила, что сам Ансельм ничего не ест, только смотрит на нее с боязливым трепетом.

– Что, опасаешься вкушать хлеб вместе с ведьмой? – спросила с набитым ртом.

Он сморгнул, ничего не ответив.

– В общем-то, правильно делаешь. Молодец. Ведьма, дружок, это коварная штука. Она, к примеру, сама может не подозревать, что она ведьма. А пагуба через нее все равно идет. Вот я, скажем, тоже ни сном, ни духом… В общем, ладно. Это мои проблемы. А ты давай выкладывай свои. Что тут у вас стряслось.

Ансельм послушно приступил к рассказу.

– Учитель мой хоть и простой лекарь, но наделен щедрой Божьей милостью. Даровано ему умение прорицать будущее, прозревать в его туманной мгле знаки и толковать их, приоткрывая завесу грядущего. Его так и кличут – Януарий-предсказатель. Многие к нему приходят, просят открыть будущее, поведать судьбу, дать совет, как избежать несчастий.

– И что, сбывается предсказанное? – не утерпела Ди.

Ансельм скромно потупил взор.

– О да. Учитель стяжал славу непревзойденного прорицателя. Что ни изречет – то и происходит. Но кое-кто считает, что в этом ему помогает сам хозяин преисподней, что учитель продал душу бесу в обмен на дар ясновидения. Вельможные господа терпели бы его у себя под боком, ведь учитель оказывал услуги некоторым сеньорам из городского совета и те были довольны его речениями. Но когда учитель во всеуслышание предсказал скорую гибель города, тут даже милостиво настроенные к нему впали в великое раздражение. Учителя вызвали на Совет и сделали строгое внушение.

Ансельм печально вздохнул.

– Только ведь мой учитель несгибаем, как дворцовая башня. Если что сказал – назад не возьмет. И продолжал настаивать на своем. Городу суждена погибель от чужедальней женщины, которая явит себя как вспышка молнии – внезапно, величаво, гневно.

Еще один вздох – и еще более печальный.

– И вот она явила себя.

Ди потребовалось какое-то время, чтобы догадаться о смысле преданного по-собачьи взгляда, которым Ансельм одарил ее после этих слов.

– Я??!!

Унылый кивок головой:

– Ты. Ты пришла – учителя схватили средь бела дня, как последнего разбойника. И я остался один. Теперь ты должна вызволить его.

Ди, оглушенная грохотом колесницы судьбы, ошеломленно повторяла:

– Я?! Почему?!

И тут до нее дошло. Глаза чуть не выпрыгнули из орбит.

– Меня арестовали из-за предсказания твоего лекаря?!

– Предсказания того, кто ясно читает книгу будущего, – с явной патетикой в голосе возразил Ансельм.

– И судили… потому что хотели… ликвидировать меня?! Теперь понятно, почему это выглядело так… так фальшиво. Так надуманно и бездарно. А им, оказывается, просто нужен был предлог, совершенно любой?!

Ди сжала ладонями виски.

– У меня сейчас голова треснет.

Она схватила недопитую бутыль с вином и отхлебнула добрую четверть литра.

– А зачем им понадобился твой ясноглазец?

Ансельм понурил голову.

– Не знаю. Может быть, они хотели посрамить его, отправив на костер вместе с тобой – той, которую он напророчил городу.

– Чтобы показать всем, как ловко они обвели за нос судьбу-злодейку? – Ди нервно рассмеялась. – А ты взял, да и увел у них из-под носа главный козырь? А кстати, почему бы тебе было не умыкнуть из темницы своего возлюбленного учителя, вместо того чтобы спасать неизвестно зачем пришлую ведьму, которая к тому же должна наслать пагубу на твой город? Чего ради ты рисковал, вытаскивая меня, рыцарь-спаситель?

Ансельм еще ниже опустил голову и тихо проговорил:

– Ради пагубы. Ты должна предать город гибели, как и было сказано.

С минуту Ди соображала, настороженно, почти с испугом глядя на полоумного ученика лекаря. Потом выдавила:

– Ты в своем уме, мальчик? Зачем тебе это надо? Месть? Ты не слишком ли много на себя берешь?

Ансельм решительно замотал головой.

– Нет. Нет. Учитель говорил, что месть – ядовитая жаба, к ней нельзя прикасаться. Я не мстить хочу, я просто…

Закусил губу, точно боясь проговориться.

– Что – просто?

Ди взяла его за подбородок и требовательно заглянула в глаза. Зажмурившись, он выдохнул:

– Предсказание должно сбыться, чего бы мне это ни стоило. Иначе учитель будет опозорен и слава его изойдет червоточинами.

Ди оценивающе смотрела на него, складывая воедино мелкие детали его поведения и слов.

– Ты очень любишь своего учителя?

Ансельм внезапно усмехнулся.

– Если бы не любил, он бы не был тем, кто он сейчас.

– А ты не так прост, я гляжу. Ну-ка, скажи-ка, милый преданный Ансельм, – все остальные предсказания твоего учителя тоже сбывались твоими заботами?

Она все еще держала его за подбородок, властно требуя ответов на свои вопросы, – стращала ведьминским взглядом. Ансельм закивал, подтверждая догадку. Только сейчас Ди заметила, что парня бьет крупная дрожь. Но не отпустила, а напротив, сильнее сжала его нижнюю челюсть.

– Тебя заставлял делать это твой учитель? Знаешь ли, это называется мошенничество.

– Нет. Нет, – Ансельм испуганно завращал глазами. – Он ничего не знает. Это я. Сам. Учитель не должен знать об этом. Смилуйся, госпожа Ди! Если он узнает, то выгонит меня.

– Ну, для этого ему еще нужно выйти из тюрьмы живым и невредимым. Перестань трястись. Я не собираюсь ничего говорить твоему учителю, можешь не бояться. Лучше расскажи, как ты это делал. Очень интересно.

Она наконец отпустила беднягу и даже отодвинулась от него, чтобы он успокоился и расслабился. «Хороша ведьма! – думала она, устраиваясь на своем самодельном пуфике. – Запугала мальчика чуть не до смерти».

– Ну… как делал, – Ансельм робко пожал плечами. – Обыкновенно. Скажет, к примеру, учитель булочнику, что тот скоро найдет у себя во дворе припрятанный горшок золота. А купцу Фьезоле напророчит потерю нажитого потом и кровью. Ну и…

– Понятно, – Ди вдруг стало весело. – И ты одним махом двоих убивахом. А если бы попался на краже? Забили бы ведь, а? Или собаками затравили?

– Все в руце Божией, – Ансельм смиренно возвел очи горе. – Только Господь благоволит моему учителю. И от той благодати перепадало и мне, грешному. Или вот еще. Скажет кому-нибудь, что вскорости надо тому ждать убытка от огня.

– И ты ничтоже сумняшеся устраиваешь красивый такой, аккуратный пожар. Нехорошо это, дружище Ансельм. Ой как нехорошо.

Ансельм дрожать перестал и теперь только удрученно вздыхал: мол, что поделать, работа такая, поневоле приходится брать грех на душу. Слово-то ведь учителя – закон. Сказано – сделано.

– А вот еще какое дело было. Сеньора Луиджи Берталуччо обделил Господь детьми. За восемь лет так и не смогла его жена понести. В нем ли порча, в ней ли – неведомо. И пришел сеньор Берталуччо к учителю судьбу пытать – родит ли ему жена наконец наследника или лучше другую взять, а эту прогнать? А учитель ему и говорит: жену гнать не нужно, не по-христиански это, да и для беспокою нет причин – зачнет она не далее трех месяцев и через год родит сеньору здоровенького младенца.

– И ты… – Ди прыснула со смеху.

Ансельм скромно отвел глаза на сторону.

– Над сеньорой Берталуччо мне пришлось трудиться несколько недель – пока не стали явственны признаки тягости. Ее муж весьма доволен сыном.

– Понятно теперь, почему ты такой тощий и изможденный, – отсмеявшись, сказала Ди. – Нелегкая работа – судьбу ковать? Да еще и не свою, а чужую.

– Нелегкая, – снова вздохнув, согласился Ансельм. – Но навести пагубу на целый город мне не под силу.

И опять уставился на Ди преданным, умоляющим взглядом.

– Для тебя не имеет значения, что ты сам живешь в этом городе? Ты готов погибнуть сам и погубить своего учителя только ради его репутации? У тебя, дружок, точно голова не в порядке.

– На все воля Божья. Погибну – так тому и быть. Спасусь – и учителя спасу. Этот город не мой и не его. Мы люди вольные, к одному месту надолго не прирастаем.

– Так ведь тут не Божья воля получается, а твоя. С Господом Богом себя равняешь, а, стойкий оловянный солдатик Ансельм? Я вообще-то не специалист, но по-моему у вас это должно считаться богомерзкой ересью.

Ансельм подавленно молчал, покоряясь приговору.

– Да ладно. Судить тебя я не собираюсь. Саму вроде бы на том же повязали… А мы с тобой недурная парочка, да? Ведьма и еретик. Только видишь ли, милый мой мальчик. Я хоть и ведьма, но с гневающимся богом мне не сравниться. Это только он может содомы и гоморры одним взглядом испепелять.

– Ты отказываешься? – пролепетал побледневший Ансельм. – Но учитель, мой учитель, они убьют его, опозорят…

Из глаз его покатились крупные слезы – через несколько секунд он уже рыдал, закрыв лицо руками.

Ди растерялась. Ей было и жаль этого невесть что возомнившего о себе мальчишку, и в то же время совсем не хотелось участвовать в его нелепых затеях. Вот так в один прекрасный день судьба стучит в твою дверь и предлагает погубить целый город. А на вопрос «для чего?» дает невразумительный ответ «так надо». Или того хуже – «там видно будет». Ди уже знала, что отвертеться ей не удастся. И не в том дело, что она обязана этому малому жизнью. А в том… дело-то все в том…

Тут она поняла – в чем. Будто внезапно распахнулась некая потайная дверка, и в хлынувшем ярком свете все встало на свои места.

Все дело в сне. Он приснился ей в подвале городской управы. На какое-то время она забыла о нем, а теперь вспомнила – и поразилась. Собственно, сон состоял не из видений. Ей приснилась мысль. Алогичное, иррациональное рассуждение о необходимости разрушить город и выстроить его заново. Это будет тот же самый город, но одновременно и другой. Во сне к ней пришло понимание – вся жизнь состоит из таких разрушений и восстановлений. Весь смысл ее – в этих тонких переходах, переливах и почти незаметных нюансах. Две вещи, два явления, две величины – вроде бы и одинаковы, кажется, что не отличишь друг от друга. Но нет. Они разные, они разведены на противоположные полюса. И только нутром можно почуять, какая из них тебе нужнее, какая – правильнее. А еще Ди поняла, что город, который нужно разрушить и возродить, – она сама. Этот микроскопический бунт против собственной природы и есть человеческая жизнь.

– Ансельм! – сказала строго, даже с пафосом. – Перестань реветь, как бегемот в брачный период. Я не отказываюсь. Я… попробую.

Ансельм издал радостный вопль и вновь повалился на колени – на сей раз со счастливой, хотя и мокрой от слез, физиономией. Ди едва удалось отбиться от его рьяных попыток обнять ее ноги.

КАРНАВАЛ ДВОЙНИКОВ

Наутро после бездомной ночевки ломило все тело, но Ди не жалела, что ушла от «карбонариев». При ярком свете дня они представлялись всего-навсего смутными тенями, которые отбрасывает другая, гораздо большая тень со множеством призрачных лапок, члеников и просто отростков. Лучше не думать о них.

Ди стала думать о карнавале. По памяти отыскала рыночную площадь, где раздобыла накануне одежду. Потолкалась в толпе и, изловчившись, стянула с подвернувшегося прилавка сдобную булку, потом – большое яблоко у нерасторопной, но громогласной торговки.

Утолив потребности телесные, перешла к запросам душевным. На карнавале хочешь не хочешь, а без маски нельзя. Зная, что искушает судьбу, она вторично испробовала свои способности к мелким кражам. Сошло благополучно. Видимо, это был такой день – удачный для проявления низменных наклонностей. Из огромной груды сваленных вперемешку дешевых маскарадных костюмов для простолюдья она мимоходом вытянула за веревочку простенькую маску на пол-лица. Хозяина товара одолевали два придирчивых мещанина, вокруг шумела толпа, и, рискнув на второй заход, она умыкнула еще шпагу, сиротски приткнувшуюся к подпорке прилавка.

Шпага оказалась камуфляжной – без заточки, но Ди была довольна. День начался превосходно.

Первые островки возбужденной толпы стали появляться на улицах, когда солнце перевалило за полдень. Они двигались не спеша, разбухая на ходу засчет вновь прибывающих, а те, кто составлял плоть этих островков, задирали одиночных прохожих, галдели, хохотали, свирестели на дудках, трясли бубнами и вообще пытались создать как можно больше гама и суеты.

В маске, шляпе, плаще и при шпаге, торчащей сбоку, Ди без раздумий нырнула в первый попавшийся клочок толпы. Захлебнулась царящим в ней духом шального веселья, отдышалась и незамедлительно выбросила из головы все лишнее, мешающее отдаться на волю маски. Маска диктовала жесты, подсказывала слова, лепила мимику, направляла движения. Ди не надо было думать, как поступить и что сказать. Все это взяла на себя маска. С легкостью птицы паря в бездумном, хмельном, беспамятном маскарадном пространстве, Ди внезапно поняла, что вот это и есть абсолютная свобода. Понимание обдало волной угарного счастья, наполнило еще большей легкостью. Она почувствовала себя всесильной – казались по плечу любые свершения и чудеса. Это было упоение собственной величиной, по сравнению с которой все вокруг виделось пустяками, не стоящими ничего.

В конце концов разрозненные людские островки начали сливаться воедино, заполняя собой центральные площади и улицы. Стало еще теснее и шумнее. Тут и там давали представление балаганы. Резвились, как дети, кукольники, шуты, акробаты, жонглеры. Отовсюду неслось восторженное пение флейт, задиристое дребезжание трещоток и рассыпные звуки тимпанов. Толпу время от времени разрезали, пролагая путь, ряженые на ходулях. Кое-кого из них со смехом стаскивали, и тогда кто-нибудь другой делал попытку взглянуть на мир свысока. Иногда в толпе мелькали и маски особого рода – те, с которыми Ди уже успела познакомиться. Вокруг большеголовых уродов сами собой создавались лакуны – даже уйдя с головой в шальную маскарадную стихию, люди сторонились их, а ненароком угодив в пространство отторжения, сей же миг отшатывались и снова врастали в толпу.

Ди не замечала времени. Они жила жизнью маски – до остального ей не было дела. Огней и фейерверков на улицы выплеснулось столько, что казалось, будто давно наступил вечер – огонь заглушал дневной свет, хотя солнце только-только начало склоняться. Ди играла роль недоросля, сбежавшего из-под родительской опеки. Ей настойчиво и умело подыгрывали местные красотки и дурнушки, одинаково припрятавшие лица под затейливыми масками. Они ластились к фальшивому кавалеру, пытались околдовать, обаять, соблазнить. Ди (маска!) маневрировала между ними, от одной к другой, что-то шептала им на ушко, оглаживала прелестницам бока и то, что ниже, раздавала пустейшие обещания. Кое-кому этого оказывалось мало, и они томно упрашивали жуира снять маску, гадали вслух, что под ней скрывается – невинность или испорченность, пытались внезапно, исподтишка сорвать ее. Ди со смехом лупила их по пальцам, ловко уворачивалась от настырных рук.

Роль сорванца-волокиты настолько удавалась ей, что на нее обращали внимание и мужчины. Некоторые смотрели не скрывая зависти. Другие прятали удивление успехом «мальчишки» под пренебрежением и толстошкурыми шуточками.

– Эй, милашка, идем со мной. Я дам тебе больше, чем ты сможешь получить от этого сопляка, удравшего от мамкиной титьки.

Под незлой хохот тех, кто слышал эту тираду, верзила, наряженный пиратом, закинул руку на плечи одной из красоток и потащил ее в сторону. Тотчас парочка канула в толпе, а Ди ошарашенно смотрела им вслед, прилипнув к месту. На волосатой руке «пирата» она явственно видела татуировку. Дата – «июнь 1999 г.» и имя – «Маша». Только и всего. Ди судорожно пыталась сообразить, что же это такое, но ей никак не удавалось. Мысли не слушались и отскакивали в разные стороны, как мячики. С обоих боков ее теребили барышни, требуя к себе внимания, и в конце концов она решила, что померещилось.

Однако ж заминка имела последствия катастрофические. Ди потеряла бдительность, и барышне половчее удалось наконец-таки сдернуть с нее маску. Ди спохватилась, потянулась за маской, но было поздно. Ее разоблачили. О том возвестили визг и хохот милашек.

– Девица! Ай, срамница!

– Ах, какой хорошенький мальчик нам достался!

– Вот умора. Ой, не могу, ой, держите меня. Опростоволосились мы, девушки. Ну негодница! Ну насмешила!

Мило улыбаясь, Ди помахала им рукой и попыталась улизнуть. Но, пятясь задом, вдруг почувствовала на себе тяжелый, давящий, изучающий взгляд. Она поискала в толпе глазами и почти сразу наткнулась на него. Точнее, споткнулась – потому что узнала. Ее держал в фокусе страшила, которого она видела на крыше с «карбонарием» Филемоном. Тот, у кого из-под носа она увела свалившуюся на нее карту. Он, очевидно, тоже узнал похитительницу – потому и пялился, будто снайпер, по мишени тоскующий. С минуту Ди в ужасе смотрела, как он пробирается к ней сквозь толпу. Как целится в нее глазницами поганой маски. А потом побежала – насколько то позволяла густая, вязкая людская масса. Сердце колотилось как одержимое, к вискам подкатывал жар, ноги норовили подкоситься. Ничего не видя перед собой, она бесчувственно расталкивала ряженых, отдавливала чьи-то ноги, с упорством сверла ввинчивалась в живую плоть толпы. И не оглядывалась. Она и так знала – образина идет за ней, теперь он ее не оставит, он загонит ее, как гончий пес верную добычу.

Внезапно толпа закончилась. Ди вывалилась в пустое уличное пространство, будто вышла из сдерживающей движения воды на берег. Секунду дала себе, чтобы отдышаться, и снова пустилась в бега, уходя от центра города. Люди попадались все реже и реже и в конце концов перестали встречаться вовсе. Их всех вобрала в себя гигантская туша карнавала, окраинный город был совершенно пуст.

Ди замедлила бег. Она запыхалась и почти обессилела. Одной сдобной булки на целый день – да еще с подобными скачками – было все-таки маловато. Скоро перешла на шаг. Настороженно прислушиваясь, старалась не топать и не дышать, как насос. Она почти поверила в то, что ей удалось уйти от урода, затеряться в этих узких, кривых, петляющих улочках. Но как оказалось, успокаивать себя было преждевременно. Будто в дурном сне она вдруг увидела саму себя – идущую навстречу. И почудилось, что кто-то смеха ради перегородил эти два метра уличной ширины зеркалом. Отражение – если это было отражение – тоже увидело ее и теперь испуганно таращилось.

Ди остановилась – отражение сделало еще несколько шагов и тоже замерло в двух десятках метров от нее. Эффект зеркала оказался настолько силен, что Ди, поддавшись его магическому воздействию, не замечала отличий – ни женской одежды (пышная юбка с оборками, корсет, накидка), ни затянутых в узел длинных волос, ни сопровождения двойника. Она смотрела только на лицо женщины – это было ее собственное лицо.

«Нира!» Вслед за вспышкой догадки сверкнула и вторая молния – Ди увидела того, кто стоял за спиной Ниры. Он подошел ближе к женщине и положил руку ей на плечо. Большеголовая образина! Ди вздрогнула и, неосознанно повинуясь магии зеркала, резко обернулась. Чудовище, от которого она бежала, приближалось, лишь немного отставая во времени от «отражения».

Ди сорвалась с места, дикой кошкой заметалась по улице, как по клетке, в поисках хоть какой-нибудь щели. Но дома стояли впритирку друг к дружке, не пускали ее. Она не знала, что ей грозит, попадись она в лапы образин, как не знала и того, зачем здесь Нира, что связывает ее с уродами, – но попадаться в любом случае не желала. Чувствовала – ее стошнит от одного их прикосновения. Не столько от страха, сколько от омерзения. Неужели Нира их не боится?

На ее счастье у образин была медленная реакция. Пока они неторопливо и бесстрастно зажимали ее в клещи, Ди «с мясом» сдернула дохлые ставни с окна убогой хибарки, содрала полупрозрачную пленку бычьего пузыря (кажется, это и в самом деле был он, как и полагалось средневековой халупе) и, не глядя, ухнула внутрь головой вниз.

Очутившись на земляном полу, подивилась, что не свернула себе шею, мигом поднялась на ноги и с внезапной холодной ясностью осознала: если в этой халупе нет противоположного окна, то она сама себя затащила в ловушку.

Слава Богу, окно оказалось на месте – через два простенка. Вскрыв его точно таким же варварским способом, вылезла на соседнюю улицу.

И опять пошла выматывающая гонка. Она убегала, ее догоняли. Она не слышала их шагов, но кожей ощущала их желание схватить ее и уверенность в том, что добыча не уйдет. «Привязалась же нечистая!» – думала Ди, начиная закипать и злиться – на себя, на уродов, на бесконечное бегство. Если бы они сейчас поймали ее, она бы, пожалуй, наплевала им в рожи и обругала последними словами. До чего прилипчивые твари…

Улица, по которой она неслась, оборвалась стеной-тупиком. Прокляв все на свете, Ди попрыгала в тщетной попытке ухватиться за верх стены. Потом принялась штурмовать барьер с разбега. Третья попытка, как ни странно, оказалась удачной. Беглянка вскарабкалась наверх и обессиленно свалилась на землю по ту сторону препятствия. А затем увидела это.

В паре метров от нее стоял мальчик лет восьми и безмятежно поливал цветочную грядку из собственного краника. После безобразия несусветных тварей в поганых масках и вообще нереальности происходящего этот простейший физиологический акт завораживал.

– Что смотришь? Не видела, как писают? – без смущения спросил ребенок, закончив и завязав тесемки.

– Нет. То есть да. Извини. За мной гонятся. Спрячь меня.

Мальчик посмотрел на чокнутую тетку с серьезным любопытством.

– А что ты мне за это дашь?

– Хочешь шпагу? Правда, она длинновата для тебя.

– Ничего, подойдет. Давай.

Ди отцепила от пояса свою игрушечную махалку и протянула ребенку. Он осторожно взял ее, внимательно осмотрел и кивнул:

– Пошли.

Он взял Ди за руку и повел. Отсюда уже недалеко было до городской стены – кромка ее виднелась над крышами низеньких бедняцких лачуг. Мальчик вел ее прямиком туда – к стене. Ди опасливо озиралась, в любой момент ожидая появления страшилок.

– Не бойся. Их здесь нет, – спокойно сказал мальчик.

– Откуда ты знаешь?

– Они никогда не появляются здесь. Их отпугивает Убежище.

– А как ты узнал, кто за мной гонится?

Мальчик пожал плечами.

– Такая большая, а задаешь такие глупые вопросы. Здесь больше не от кого улепетывать с такой дурацкой перепуганной рожей, как у тебя сейчас.

– А-а. Понятно, – Ди попыталась сделать умное и серьезное лицо вместо «дурацкой рожи». – А что за убежище? И чем оно их отпугивает?

– Убежище как убежище. Я там часто бываю. А больше о нем никто не знает почему-то. Даже эти, мордастые. Но они его чувствуют. Оно не подпускает их близко. А почему, я не знаю. Ну, вот оно – Убежище.

Мальчик кивнул, показывая на совершенно голую, ровную стену, сложенную из обтесанных камней.

– Чтобы открылись ворота, нужно назвать имя.

– Но здесь нет никаких ворот. Это стена.

– Ты разве не видишь – это ворота! – нетерпеливо настаивал ребенок.

Ди уже жалела, что доверилась детским фантазиям.

– Я ничего, кроме стены, не вижу. Послушай, ты лучше…

– А-а! Как же я раньше не догадался! О нем никто не знает, потому что не видят! Хорошо, что ты мне попалась. Теперь я буду знать. Только странно – почему же я его вижу?

– Послушай, мальчик, нет ли здесь поблизости…

– Ты просила, чтобы я тебя спрятал, – снова перебил ее ребенок, – ну так прячься. Давай, говори имя.

– Чье? – В конце концов, ребячья уверенность была по-своему убедительна. Ди позволила себе поддаться ее обаянию.

– Свое, конечно. На чужие оно не открывается.

Ди задумалась. Какое имя она теперь может назвать своим? Только Ди. Но это же не имя. Не настоящее имя. Так, обрывочек. Полумера. Хочется думать, что временная.

– Я не могу. Я его потеряла.

– Вот растеряша! – удивился мальчик. – Странно, почему эти взрослые все время что-нибудь теряют? У вас так много всего, что не жалко чего-нибудь потерять?

– Наоборот, – Ди вздохнула. – Очень мало. И постоянно что-нибудь теряется. Когда ты вырастешь, тоже начнешь терять.

– Ну уж нет. Я таким глупым не буду. Я буду хранить и приобретать. И думать, как получить еще больше. Ладно, так и быть, пользуйся моим именем. Мне не жалко.

Мальчик приложил ладонь к стене и произнес:

– Я – Джузеппе Бальзамо.

У Ди уже не осталось сил удивляться. Этот день ее вымотал, выжал до последней капельки. Она даже не разобрала, чему следовало сильнее поразиться – имени Бальзамо, обычно стоящему рядом с другим, более известным – граф Калиостро, или тому, что часть стены внезапно ожила и бесшумно отодвинулась вбок.

Она просто тупо смотрела на открывшийся ход, точнее, провал в стене, и медленно, очень медленно перебирала в голове клочки мыслей и воспоминаний. Голоса «карбонариев» за дверью: «Пятые врата… бабьи сказки…пятые – врата бессмертия». Чародей, авантюрист, шарлатан Бальзамо и его «универсальные тайны», главная из которых – тайна бессмертия. Имя, открывающее врата бессмертия. И эти врата перед ней – вот он, один из секретов Бальзамо, только сделай шаг. Единственный, которым он сам сумел воспользоваться. Имя – единственное, что ему удалось действительно приобрести и сохранить на века. Как проста и прозрачна, оказывается, тайна бессмертия. И как фальшиво это бессмертие.

– Ну? Чего стоишь, иди. Доберешься до конца и выйдешь на ту сторону.

Ди кивнула и сделала шаг.

Ворота закрылись за спиной. Здесь было просторно и прохладно. И светло, хотя источник света отсутствовал. Казалось, свечение испускают сами стены «Убежища». Ди шагала осторожно, чтобы не спугнуть тишину, но как ни старалась ступать бесшумно, каждое соприкосновение ноги с полом рождало негромкое, но гулкое эхо. Ди представила себе «Убежище» как тонкий, очень чувствительный инструмент, созданный чуткими руками неведомого гения. Казалось, здесь нет и быть не может времени. Точнее, оно было будто спрессованным и потому незамечаемым. Здесь мешались друг с дружкой эпохи, тысячелетия, века, слепленные в короткий отрезок пути от входа к выходу из «Убежища». Ди подумала, что подобные же ощущения, вероятно, испытываешь внутри египетских пирамид. Усыпальницы фараонов тоже служили своим хозяевам вратами в бессмертие. И внутренний механизм их тоже был чуток к вторжениям извне.

Ди подошла к противоположным «дверям» – стене, которая, очевидно, должна была выпустить ее наружу. И в самом деле, спустя миг та плавно отъехала в сторону. Не потребовалось ни слов, ни жестов.

Ди вышла из «Убежища», и оно тотчас закрылось.

Беглянка изумленно оглядывалась: вместо зеленых полей, которые она ожидала увидеть за городской стеной, глазам предстал еще один город. Именно еще, потому что это был совсем другой город. Она поняла это по очертаниям домов, по одежде людей, которые вели себя непонятным образом – бестолково суетились, кричали невразумительно, куда-то бежали, наконец, по совершенно иным запахам в здешнем воздухе. Улица поднималась круто в гору. А на другом ее конце, нижнем, Ди увидела то, чего в последнее время было в явном избытке и от чего она уже начала уставать. Ей навстречу торопливо шли двое – парень и женщина, в которой Ди узнала себя. Давешнее отражение в луже, арестованное здешней «полицией».

Но отражение в тот же миг перестало быть отражением. «Загулявший» двойник вернулся обратно. Ди даже не успела понять, как это произошло. Видела только отвисшую челюсть Ансельма да мелькнувшую возле уха тень. Потом парень затряс головой, будто вытряхивая мусор из волос, потер правый глаз и объяснил:

– Мне привиделось, что тебя стало две.

Около часа назад Ансельм разбудил ее диким воплем:

– Город! Он сошел с ума! Госпожа Ди, нужно бежать.

– Кто сошел? Что ты так орешь? Ну чего ты меня все время будишь ни свет ни заря?

– Город свихнулся! Он поддался твоим чарам, госпожа Ди! Твоя сила поистине велика! Город погублен, он агонизирует!

Ди, ничего не понимая, зевая и потягиваясь, вышла из дома во двор. Там все было как и накануне. Только куда-то попрятались и вчерашняя псина, и куры, и хрюшка. А дальше, за забором, метались, крича и стеная, люди. Кое-кто из соседей выносил на улицу свой домашний скарб и увязывал его в узлы. Мимо просеменила, спеша и охая, хозяйка дома, где снимал комнаты лекарь Януарий. Обдав Ди волной панического страха, женщина исчезла в доме и чем-то загремела там.

А в воздухе стоял неясный гул. Не от тревожных людских голосов, совсем нет. Такой гул может доноситься от летящего на небольшой высоте самолета. Урчание холодильника – тоже подходящее сравнение. Вслед за гулом сознание Ди отметило и еще одну вещь. Земля под ногами мелко дрожала, и время от времени ощущались одиночные сильные вздрагивания. Точно этому большому, необъятному существу – Земле – было холодно, или оно рыдало, судорожно всхлипывая.

– Что, часто здесь бывают землетрясения? – спросила Ди у Ансельма, тоже дрожащего, но, по-видимому, не от испуга, а от возбуждения.

– Земля не сама трясется, госпожа Ди, ее сотрясает город.

– Не мели чепухи, это обычное, нормальное землетрясение. Балла три, не больше. Но ты прав, лучше переждать его на улице.

Ансельм не успел ответить – только рот раскрыл, да так и оставил его разинутым. У Ди тоже глаза на лоб полезли. Все ее рациональные доводы тотчас полетели вверх тормашками. Дом, откуда они вышли пять минут назад, внезапно стронулся с места и пошел прямо на них. Против всех законов природы и домостроительства он при этом не разваливался на куски – стены не отъезжали друг от дружки, крыша не сдвигалась набок и не проваливалась внутрь. Ни единой трещины, ни мало-мальской неисправности. Дом оставался целехонек – и он передвигался. С визгом из него вылетела вдова и мелко крестясь на бегу, пустилась наутек.

Ди завороженно смотрела на рехнувшийся дом, будто сорвавшийся с привязи, пока ее не дернул за руку Ансельм, утаскивая с дороги этой новоявленной колесницы Джагернаута.