Текст книги "Мадам"

Мадам
Наталья Кичула

Мадам

Посвящается моему необыкновенному знакомству с Е. П. Б.

© Наталья Кичула, 2023

ISBN 978-5-0060-3734-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Для октября солнце чересчур яркое. Пылающее всеми страстями Италии. Оно сопровождало меня на работу. Оранжевые ленты лучей рассекали сладковатый воздух, касались крыш, окон, деревьев, являя всему миру очередной день…

По крупным мощеным ступеням всем известного здания Ospedale di Santa Maria Nuova11
  Больница Санта-Мария-Нуова (итал.) – старейшая действующая больница во Флоренции, Италия.


[Закрыть] я поднялась в привычной спешке, надеясь без опоздания окунуться в привычный день работы медицинской сестры. В ординаторской меня любезно встретили коллеги, и после того, как я спешно выскочила из комнаты, конечно же принялись обсуждать. Я не придавала большого значения такому вынужденному соседству. Личная жизнь у меня была, как и бурное американское прошлое, и темный цвет кожи, никак не сочетающийся с итальянскими кругами образованных работающих людей середины XIX века. Пробегая многочисленные исторические галереи госпиталя, я привычным движением на ходу застегивала медицинский халат и спешила в женское отделение. Обход уже был начат, оставалось только надеяться, что доктор все еще продолжал свою бесконечную проповедь персоналу и не успел приступить к пациентам.

Выскочив в последнюю галерею, сплошь рассеченную тенями утреннего солнца, я уже издали увидела врачебную процессию, покидающую первую палату и направляющуюся в следующую. Это означало одно – я опоздала. И чтобы не отвлекать своим появлением и без того рассеянное внимание стареющего главного врача, я решила поступить не совсем правильно, но допустимо. Редкие опоздания сотрудников можно было оправдать изучением записей поступивших пациентов. И сейчас я была почти уверена, что кто-то обязательно должен был поступить. Интуиция? Нет. Я знала о печальных событиях этих дней в Лацио. Все знали. Слухи – самая быстрая вещь в мире, захватывающая всех и каждого. Я тихонько просочилась в ту самую палату, из которой вышла процессия, с надеждой, что именно здесь есть кто-либо из новоприбывших.

В комнате, рассчитанной на трое пациентов, находилась всего одна женщина. И она как раз была новенькой. С немым удивлением на лице я застряла в дверях. И дело было не в странном, внезапном отсутствии вчерашних пациентов и их вещей. Мой взгляд встретился с необыкновенной парой серых глаз, остро устремлённых прямо в мои мысли. Опомнившись, я быстро представилась, на что получила еле заметный наклон головы и саркастическое замечание пациентки.

– Не успели, – и она дальше опустила взгляд на книги и бумаги, разложенные на коленях.

Я не смутилась, моё очевидное поведение любого натолкнуло бы на похожие выводы.

– Да, вы правы, сеньора… – протянула я фразу, уже листая больничную карточку у ее кровати.

Пациенты, нашего отделения, были похожи один на другого диагнозами. Конечно, хирургия заурядностью не славится, но всё же. А тут… Это был тот самый, предвосхищенный моими мыслями случай! Я сразу забыла о необходимости светской беседы. Передо мной сидел участник практически вчерашних событий у Рима. Новости о такой неожиданной, но желанной многими, неудаче Джузеппе Гарибальди были главным предметом обсуждения во Флоренции, как и в любом другом городе страны. Не было равнодушных этим событиям, как и не было безучастных. Каждый стоял на своей стороне баррикад Risorgimento22
  Рисорджименто (итал. – возрождение, обновление) – термин, обозначающий национально-освободительное движение итальянского народа против иноземного господства в стране.


[Закрыть], и считал это долгом. Но присутствие в историях самого Гарибальди… Это было уже безусловная легенда, которую передавали из уст в уста, иногда даже шепотом и в страхе. Моя легкая растерянность испарилась мгновенно.

– Вы поступили вечером, мадам? – деловито начала я и сказала «мадам» намеренно, потому как итальянкой эта женщина определенно не являлась. Отсутствие столь узнаваемого темперамента подсказывали и ее внешность, и манеры. Она произвела мгновенное впечатление глубокой серьезности, даже проницательности. Возможно, ее корни были французскими или немецкими, ограненными воспитанием в лучших аристократических традициях классических империй.

Она подняла на меня взгляд, очень прямой, буквально наэлектризованный эмоциями и одновременно четко разделяющий меня от нее и ее от меня.

– Да. Обход только что был. Ваш самый главный врач всё уже уточнил.

– Я пониманию, – продолжала я, не обращая внимания на ее намеки, – когда была последняя перевязка? Я буду лично наблюдать вас, не главврач, поэтому сразу приношу свои извинения, что отсутствовала среди комиссии утром. Я непозволительно опоздала на обход. – Смело отчеканила я.

Ее брови немного приподнялись, и дальше она точно и четко, хоть и односложно, отвечала на мои вопросы.

Согласно записям в карте, женщина поступила в госпиталь поздно вечером. Она являлась участником печальных событий начала октября близ Ментаны. Получила пулевые ранения, глубокие повреждения кистей, плеча и предплечья. Помимо этого имела и другие старые раны.

– Вы поступили в сознании? – уточняла я подробности, – в карте не указано.

– Да, – опять односложный ответ.

– Сейчас как вы себя чувствуете? – не сдавалась я.

– Лучше, чем в битве. Или в канаве, из которой меня вытащили, считая мертвой.

Это пока был самый ее длинный ответ и он буквально поверг меня в восторг. Делом всей своей жизни я всегда считала борьбу. В юности меня охватила и увлекла борьба за права темнокожих людей, особенно женщин, а теперь всё это расширилось до борьбы за каждую человеческую жизнь. И сейчас я обнаружила перед собой прекрасный экземпляр героического женского духа, разделившего не так давно судьбу немногих храбрецов на настоящем поле битвы за права народа и страны, к которым эта женщина определенно не принадлежала. И этот прекрасный образец духа нуждался в помощи в борьбе за жизнь и здоровье тела. В моей помощи! Я тихо ликовала. Но мою пациентку это, конечно же, не заботило, скорее даже раздражало. И мне предстояло отвоевать свой авторитет и завоевать доверие. Задача выглядела достойной моей природы.

– —

«Елизавета Павловна Борисова, родом из Российской Империи…» – так гласили записи в карте. «По собственному желанию в октябре 1867 присоединилась к ополчению Джузеппе Гарибальди и участвовала в сражении при Ментане».

Суховато для меня. Мое сознание требовало подробностей для свободного полета мыслей и фантазии. Я сделала пару перевязок этой интересной женщине, но разговора у нас тогда не получилось. Я видела холодное безразличие с ее стороны. Но ощущения мои говорили о том, что пациентка просто устала от пребывания в таком состоянии, пусть и в исторических, но безликих стенах больницы. Я была почти уверенна, что долго здесь эта дама не задержится.

Проводя очередной вечерний обход с медсестрой, я привычно заглядывала по палатам, уточняя наличие или отсутствие боли у пациентов и других пожеланий и просьб перед сном. Заглянув к мадам Борисовой, я спросила об этом. И получила обычный в эти дни отрицательный нетерпеливый жест рукой. Я поспешила закрыть дверь, полагая, что отвлекаю эту женщину, как обычно что-либо читающую или пишущую какие-то бесконечные письма. И конечно же я расстроилась.

– Миссис Паркер? – услышала я негромкий, но твердый голос.

– Мисс, – поправила тихо я, возвращаясь в палату.

Она еле заметно усмехнулась.

– Вы посидите со мной некоторое время? Вы ведь можете оказать мне такую услугу?

Даже не описать, каким тоном это было сказано. С добрым сарказмом она проявляла ко мне искреннее внимание.

– Да конечно, мадам. Вам принести болеутоляющее? – еще раз уточнила я, потому как знала, что ей неимоверно больно. Характер свежих ран это подтверждал однозначно, но и старые – у нее были не из разряда «дамских».

Она покачала головой и более доброжелательно взглянула на меня.

– Если не ошибаюсь вы, мисс Паркер, довольно известная в Соединенных Штатах личность. Храбрый и целеустремленный борец за права собратьев.

Я кивнула, хотя похоже это вопросом не было.

– Что же увлекло вас в эту солнечную страну? Еще и в гиппократово поле деятельности? Все та же борьба?

Я усмехнулась и села на стул.

– Подобное притягивает, – смело и спокойно заговорила я, – а вас? Чем вас привлек край борьбы и интриг?

Она улыбалась и внимательно посмотрела на меня.

– Вы же русская, – сказала я.

– Но я же человек. Для убеждений не бывает национальности. Как и для цели. Чувство к Родине, ее любовь, прошлое – лишь опора для наших позиций в жизни.

Она немного помолчала.

– Мне доктор разрешил завтра ненадолго покинуть эту гостеприимную, но не впечатляющую палату для прогулки вокруг больницы. Могу я попросить вас составить мне компанию в этом мероприятии? Очень хочется воздуха, знаете ли. Без примеси вздохов и запаха лекарств.

Я улыбнулась, ответила согласием и мгновенно как-то поняла, что только для этой просьбы и была сейчас приглашена моей пациенткой и сразу же вышла, пожелав ей спокойной ночи.

– —

На следующий день всю дорогу от дома к больнице меня преследовали острые глаза и металлический голос мадам. Не было ни солнца, ни голубей, ни людей вокруг, а когда я дошла до ступеней здания, то обнаружила, что шел мелкий дождь. Видимо, несколько минут.

Накинув халат и перекинувшись парой фраз с коллегами, я поспешила к пациентке. И честно говоря, по дороге волновалась, что она откажется от идеи прогуляться ввиду внезапной непогоды. Но зайдя в палату, я нашла ее полностью готовой к прогулке. Перед выходом я спешно поправила ее кровать, а вот к тумбочке, все это время являвшей собой бумажный хаос, я не рискнула притронуться. Мы вышли.

– Как вы думаете, мисс Паркер, сколько меня еще продержат в ваших крепких врачебных объятиях? – Спросила она.

– Думаю, не меньше двух недель, а то и целого месяца. Все будет зависеть от состояния швов, реакции вашего организма на лекарства.

– А если все будет чересчур идеально? Тогда сколько?

– Недели две. Не могут же раны затянуться так скоро! Тем более ваши. Я думаю от сабли? – Аккуратно вставила я вопрос.

Она кивнула.

– Вам было страшно, мадам? – тихо спросила я.

Она повернулась ко мне лицом, и я снова уловила нечто, что описать невозможно. Но это «нечто» говорило, глаза говорили, но уста молчали в еле заметной улыбке. Что-то сейчас было старческое в ее образе, хотя, думаю, мы были примерно одного возраста. Возможно, я даже была несколько старше. Ее поведение, слова и мысли – все говорило о глубоком опыте, неизвестно как и где приобретенном, но однозначно превышающем все мои представления.

– Бороться за истину не страшно, мисс Паркер. Вам ли это не знать, – сказала она.

– Я не участвовала в подобных событиях. И не думаю, что решилась бы, будь у меня выбор.

Она остановилась в очередном пролете внутреннего дворика и тихо, задумчиво сказала в пустоту:

– А если бы у вас больше не было выбора.

Эта фраза меня немного напугала. Мне всегда было страшно осознание некоего предопределения жизни, судьбы. В юности за бурей эмоций и чувств такие мгновения пролетают легче, без тяжести впечатления. Но сейчас я многое видела яснее, решала быстрее и увереннее, потому как дерзость эмоций была под бόльшим контролем, нежели несколько лет назад. Вся явленная мне жизнь – в моей родной стране, и здесь, в Италии, кружила событиями, тасовала карты судеб и смешивала жизни людей. Это несомненно было предопределено, возможно, свыше, и имело некий смысл. Я все чаще задумывалась над подобным. Но меня это всё пугало своими масштабами. И я решила перевести тему.

– Куда же вы так торопитесь из наших дружеских объятий?

– На юг. Меня зовут в гости друзья.

Во дворике сегодня было людно. Легкий дождь никого не напугал. Неспешно ходили пациенты с медицинскими сестрами, гуляли дети. Были даже навещающие. Мы спустились к этой толпе, и я подумала, что мадам захочет более уединенной прогулки и мы непременно сейчас уйдем отсюда. Но к моему удивлению, она уверенно зашагала к самой большой группе людей. Найдя свободную лавочку, буквально посреди всех, мы опустились на нее. Мадам кажется не смущали многочисленные взгляды, обращенные на нас. Конечно же она была предметом новых разговоров во всем госпитале. Храбрая, русская гарибальдийка! Но было и еще нечто, что обсуждали вокруг и что поведали мне в досужем разговоре чересчур болтливые сестры одной из ночных смен. Будто бы биография мадам слишком мистическая и события ее жизни представляют из себя готовую приключенческую книгу с элементами волшебства и шарлатанства. Я отмахнулась от этих сплетен. Не могу сказать, что люди всегда оправдывали мои ожидания и впечатления, но эта дама однозначно была хорошо образованным, серьезным, храбрым и очень интересным человеком. На мой взгляд, конечно же. Не зря же говорят, что мы встречаем тех, кто близок к нам самим или являют собой пример нашим возможностям.

Думая об этом, я молча сидела рядом с ней, наблюдала. Она обводила спокойным, внимательным взглядом людей. И безусловно замечала обращенные на нее взгляды, разговоры и мысли окружающих, весьма очевидные.

– Прекрасное место. Прекрасное старое место, напитанное духом искусства, – после паузы сказала она.

В этот момент невдалеке появилась фигура главного врача в привычном окружении его помощника и секретаря, но в необычном оживлении. Я мгновенно поняла, что рядом с ними находился еще и президент больницы. Они чинно всматривались в больных, что-то эмоционально обсуждая, и мне показалось, что взгляд главврача несколько задержался на моей больной.

Мадам в этот момент неспеша встала и уверенно направилась в сторону горсточки детей, проходящих лечение в смежном с нами крыле. Они были недалеко, поэтому я не пошла вслед за ней. Но долго в одиночестве мне оставаться не пришлось, ко мне подсела знакомая медсестра. Мы вместе с ней устраивались на эту работу, и похоже, дружили, если можно назвать этим словом частые совместные ночные дежурства, в течении которых меня посвящали в подробности всего на свете – от сплетен в больнице до ее личных переживаний. Вежливо кивая на привычную болтовню, я следила за мадам, которая подошла к сестре-няне и завязала разговор. Судя по реакции пожилой медсестры и ее умиленному выражению лица, разговор был ей приятен, как и собеседница. Очевидно речь шла о детях, няня что-то объясняла, кивая в сторону детской шумной кучи. Спустя немного времени, мадам покинула общество сестры и смело зашла в детский кружок. Общий взрыв детского хохота дал понять, что моя пациентка и с ними была в своей стихии. Немного пошумев вместе с малышами, она медленно и задумчиво покинула их, и направилась ко мне.

– Ты выспросила у нее подробности, Сара, – вопрос знакомой отвлек мое сознание.

– О чем? – удивилась я.

– Как?! Она же может быть шпионкой! Она не принадлежит ни к одной из стран участвующих в наших рознях. Она определенно должна быть шпионкой!

– Что за глупость, – буркнула я, – мне и в голову такое не пришло бы.

И это действительно было так. Интерес, любопытство, которые вызывала во мне эта женщина никак не вязались с понятиями лжи и интриг. Что-то не то, не принадлежащее сиюминутной суете блестело на дне этих серо-голубых глаз.

Слава богу, разговор этот не мог больше продолжаться, мадам подошла, не удостоив взглядом мою собеседницу.

– Давайте еще кружок, мисс Паркер.

– Вы не устали, мадам?

– Нет, сегодня мне еще много придется написать. Друзьям. В разные страны, – громко отчеканила она, а моя подруга быстро ретировалась в сторону.

Сама же мадам дерзко улыбнулась ей вслед и развернулась в направлении к выходу из дворика. По этой выходке, я поняла, что о слухах она несомненно знает, их качестве и многочисленных предположениях на ее счет.

В тот вечер мы обошли все часовни госпиталя. У некоторых мадам задерживалась, у некоторых – нет. Мимо Монастыря костей мы вернулись в наше крыло. У входа в палату нас встретил секретарь главного врача, явно нервничая от долгого ожидания. Он быстро заговорил:

– Caro dottore33
  Уважаемый доктор (итал.)


[Закрыть] просит зайти к нему мадам Борисову. Нас сегодня посетил президент больницы и, узнав о вашем печальном состоянии, мадам, которое несомненно, является результатом неслаженных военных действий у Рима, он выказал желание лично выразить вам свою благодарность от лица населения Италии за храбрость и участие в наших мелких политических неурядицах.

Я вся съезжалась внутренне, понимая насколько все то, что сейчас было сказано не так воспринималось ни самим народом Италии, ни тем более этой дамой. Я почувствовала нарастающую и уже почти ощутимую волну возмущения мадам. Но на протяжении нескольких секунд было тихо. И от этого ещё страшнее. Я поспешила вставить:

– Мадам впервые и очень долго сегодня гуляла. Думаю, этикет светских бесед ее окончательно утомит.

– Синьор, – сразу же начала она низким металлически-треснувшим тоном, – не будете ли вы так любезны передать мой твердый отказ от этой несомненно важнейшей беседы. И даже не по соображениям моего медицинского состояния, о котором известно вашему главврачу, а потому, что для таковой беседы мне бы пришлось отправиться в кабинет вашего президента, который представляет собой весьма однозначное помещение для пребывания Pontifex Maximus44
  Папа Римский (лат.)


[Закрыть], со всеми знаками власти и могущества оного! И именно это явило бы еще более печальные последствия моему здоровью, поскольку совсем недавно я вернулась из мест сражений с бравыми зуавами этого великодушного и всетерпимого преемника Святого Петра, владыки человеческих судеб и свобод! Претендующего, к слову, в том числе, на свободу вашего же народа!

Выстрелив эти слова нарастающим густым тоном, мадам сделала вежливый прощальный жест и направилась в свою палату. Я, ошеломленная, спешно последовала за ней.

– —

Она попросила принести лекарство. Видно было ее утомление.

– Возможно, прогулка не пошла вам сегодня на пользу, – сказала я ей и подала лекарство.

– Не страшно, – вздохнула она, – было полезно начать полноценно двигаться, не стесненно рамками этой комнаты, по более изощренной траектории.

Я помогла ей устроиться в кровати, осмотрела раны, проверила повязки и села на стул напротив. Мадам сразу же погрузилась в свое бумажное царство на тумбочке. Через несколько минут, проведенных в молчании, она вдруг спросила:

– Вы сегодня в ночь, Сара?

– Да, и если вы не против…

– Не против, – перебила она, не отрываясь перекладывая свою бумажную кучу. Через мгновение она подняла на меня взгляд.

– Хотя, вам наверное будет скучновато здесь, в полной тишине…

Это было больше похоже на рассуждение вслух.

– Я могу уйти, если помешаю, – поспешно вставила я.

Она улыбнулась.

– Я не к этому веду, Сара. Ваши коллеги предполагают разное на мой счет, – она протянула мне несколько листков-зарисовок. Я сразу поняла, что это были места и люди недавних событий, в виде ее собственных набросков.

Она продолжала:

– А вы? Что думаете вы?

Просматривая картинки, я задумчиво отвечала:

– Меня поражает такая сила духа. И пугает. Как впрочем и их. Только я не пытаюсь это обесценить досужими предположениями и примитивными выводами.

– Сара, вы же тоже борец. Что пугает вас?

– Есть вещи недосягаемые, которые мы не можем пока понять. И такое сопровождает страх.

Она задумчиво обвела палату глазами и вновь остановилась на мне:

– Понимать и не обязательно. Важно стремиться к этому, бороться со страхом и жизнь предоставить все возможности и явит прекрасные образы и примеры.

– Как героев?

– Да, Сара, как героев своего народа, как героев своего времени…

Я стала перебирать листы в своих руках. Картинки будто оживали в неровном свете пламени свечи и я уже не слушала, я всё видела сама.

«…Ветер изредка шевелил полусухую листву… Ровный людской шаг, скрипы повозок, редкие резкие фразы, обращенные скорее в никуда, нежели для разговора. Общее настроение было далеким от воодушевления или радости, особенно в кучной середине колонны. Все шли по утоптанной широкой колее. Общее давящее предчувствие сопровождали образы и картинки вокруг: редкое население, с серьезным, даже угрюмым видом, выцветшие пейзажи осени, бесконечный частокол виноградника и безмолвие…

Все шли с самого обеда, больше часа, как внезапно, подобно гулу океанской волны донесся рокот. Это означало только одно. Оказалось, одна из разведывательных групп попала в засаду, а потому не смогла предупредить о нападении. Все спешно, но умело стали делать свое дело, каждый знал свою роль, в привычном потоке героизма и жестокости такое чувствовалось уже подсознательно. Напряжение мгновенно стёрло редкие эмоции с опытных, видавших многое, лиц. Благодаря их решимости, крайняя степень отваги и страха переродилась в нечто, что можно окрестить как предсмертный азарт. И он уверенно руководил своими избранниками.

Постепенно обе силы – люди здесь и люди там – были рассредоточены по довольно узкому и неудачному периметру местности, и все началось.

Нет таких возможностей у человека маленького, рядового охватить сознанием и взглядом пространство всей битвы. Конечно, командиры видели и ведали много больше. Нашим же главным делом было малое, но важное – заметить, не растеряться, не струсить, помочь – как и на любом другом поприще людской жизни.

Наши отряды теснились к деревне. Печальное зрелище убожества нашей эпохи с ее жестокостью не смогло полностью завладеть духом людей. Удача улыбнулась, и невероятными усилиями командиров была освоена местность для орудий. То, что произошло после, явило поистине невероятное зрелище! Среди мрака выстрелов, криков и хаоса движений, злобы и отчаянных взглядов на расстоянии вытянутой руки – образ героя, вернейшего сына своей страны и ее идей, сиял поверх храбрости человеческих душ. Его настойчивый голос звучал в ушах наисмелейших с призывом к действию. И каждый, кто внимал ему, становился бесстрашным в своей отваге! Только твердой волей немногих достигаются переломные минуты противостояний. Среди жестоких мгновений животных поступков ощущались чистейшие потоки силы и вдохновения. Те чувства, которые роднят всех гениев, героев и победителей! Мгновенно снизошел победный дух радости!

Картинка за картинкой сменялись образы, эмоции радости и отчаяния, страха и решимости. И наконец, враг дрогнул! И бежал. Но внезапно, как порванная струна, из самого сердца наших отрядов зазвучало тяжёлое напряжение. Резко и сильно что-то перерезало вены общему победоносному сознанию. Напрасно гудели эхом команды призывая к преследованию врага. Смута опустилась мгновенно, как шторм в океане, скатывая нас с гребня победы ближе ко дну. Казалось, все силы в одночасье исчерпались и испарились. Слухи… Слухи о подкреплении неприятеля, домыслы и пропаганда слабых духом, как волна, с необъяснимой яростью и отчаянием втягивала победителей в позорное отступление, откатывая обратно. И было бесполезно всё остальное – отчаянные крики офицеров, гневные призывы командиров колонн. А враг, словно хищник, почуявший кровь, стал инстинктивно преследовать раненого зверя. Зверя, который мог навсегда покончить с ним мгновением ранее…

Ничто так не напоминает ложь, как голая правда. Поддавшись обману, наши отряды спешно отступали, бросая позиции, отрекаясь от веры. Но не было встречено отступающими новых сил противника. Как и не было слабости во взгляде верного героя своего народа, верного сына страны. До последней минуты верящего, до последней минуты храброго…»

Картинки в моих руках дрожали. Там было всё – окрестности Ментаны, виноградники у большой дороги, узкая неудобная позиция для сражений, образы командиров колонн, ужас чьих-то глаз и властный облик Джузеппе Гарибальди… Я будто очнулась. Моё тело дрожало, как после сильных порывов ветра. Я приходила в себя. Но после чего? После рассказа?

Мадам мирно шелестела пером, словно все это время мы сидели молча. За окном брезжил рассвет.

– Вот и пролетело ваше дежурство, Сара. Да и моя работа тоже практически кончена, – сказала мадам, не отрываясь, видимо, от последних слов своего последнего письма.

Не поднимая взгляда, она улыбнулась, и я вышла из её палаты.

– —

Мой день, предполагавший физический отдых от ночной смены, тянулся длинными минутами воспоминаний и мелькающих в сознании картинок. Я никак не могла уснуть, воображение рисовало страшные кадры битвы, а фантазия додумывала пугающие подробности.

Как сложно быть зажатым в вынужденные обстоятельства! Это сейчас и переживал мой организм, не имевший возможности отдохнуть. Этого не могло понять и мое сознание. Люди, поставленные в сложные условия жизнью, сделавшие свой выбор борьбы, поверившие в слова своих кумиров и… Все равно не видевшие всей правды. Политические интриги, бесчестные малодушные поступки и бесконечный навязчивый страх, идут лейтмотивом любой борьбы за правду – я конечно же, слышала многие сплетни о политическом закулисье всего движения Risorgimento. И точно знала, что и в половину этого верить не стоит, но… «Ничто так не напоминает ложь, как голая правда» – вспоминалось мне.

Под конец дня, когда я уже окончательно обессилила от таких мыслей, я наконец уснула, додумывая исчерпывающие, на мой взгляд, определения людской трусости. И одновременно ища оправдания ей.

На следующее утро я пришла в госпиталь раньше положенного. Наспех закончив все в ординаторской с бумагами, я вовремя присоединилась к обходу. Мысли мои после ночного сна улеглись, эмоции не будоражили сознание, и я примирилась сама с собой и обстоятельствами этого вечно жаждущего борьбы мира. С улыбкой я шагнула в первую палату мадам.

Она сидела на кровати, а в комнате царил беспрецедентный порядок. Это было неспроста. Вещи ее были уложены, бумаги и книги связанны, на тумбочке оставались лежать только запечатанные конверты к отправке, строгой ровной стопкой.

Испуг и страх пронзил мое существо. Врач задавал обычные вопросы ее лечащему доктору и медсестре. Моё изумление достигло своей кульминации при словах, что раны мадам Борисовой полностью затянулись и она более не нуждается в нахождении в стационаре под присмотром медицинского персонала. Я ощутила возмущение! Ведь два дня назад, ночью я лично видела швы, далёкие от полного заживления и несомненно все еще нуждающиеся в наблюдении и перевязках.

Мои глаза встретили взгляд мадам, и мне захотелось закричать, протестуя и требуя правды. Но я не смогла вымолвить и слово под ее острым и цепким взглядом. Тем временем, она очень вежливо сказала слова благодарности своему доктору и обратилась к главврачу:

– Сожалею, что так и не смогла оказать услугу и побеседовать с вашим президентом. Возможно, при других обстоятельствах мы сможем что-либо когда-либо обсудить с ним, не раня друг друга словами, мыслями и убеждениями.

Главврач, далекий от политических интриг и страшащийся их, как и сплетен на этот счет, поспешно облачил это прощание в личные эмоции сожаления и теплоту дружеских жестов.

Поблагодарив мадам, не понятно за что, он спешно вышел из палаты, уводя за собой всю процессию. Осталась только я.

Мадам присела на кровать, не сводя с меня острый взгляд и сказала:

– Вот, Сара, палата освобождается от моего общества. Как и вы она готова принять следующих нуждающихся в поддержке и помощи.

Вид у меня был растерянный.

– Но, мадам, ваши раны… – неуверенно начала я.

– Я же говорила вам, Сара, – перебила, смеясь, она, – что иногда возможно идеальное и очень скорое исцеление.

Я недоверчиво посмотрела на нее, и она жестом пригласила меня самой во всём убедиться.

Поразительно! Состояние швов, кожи и самих конечностей поражало! Идеально зажившие рубцы, отсутствие воспалений, покраснений– словно ранам было около месяца, не меньше. Но два дня назад….

– Вы проводите меня, Сара? – услышала я и только молча кивнула.

День был ярким и солнечным. Мы шли через бесконечные, неизменно рассеченные тенями галереи этого старого госпиталя, задерживаясь в каждом пролете, у каждой фрески и росписи. Мадам прощалась с этим местом. Навсегда. Я шла следом, молча. Мы свернули в тот самый дворик, где я впервые сопровождала мадам на прогулке. Людей было мало. Только дети. Их вывели сюда после завтрака. Мы присели. Она погрузила свой необъяснимый взгляд в толпу детей, учтиво кивнула их няне и сказала:

– Я сегодня вечером уезжаю, Сара. Была рада знакомству. Можно попросить вас лично отправить пару писем? Сразу скажу, ничего революционного они не содержат, – в её тоне звучал юмор, глубокий, открытый, острый. Но не унизительный, скорее честный, предвосхищающий многие мои мысли.

Я взяла письма.

– Прекрасный дух этих мест направит и исцелит многих. Вы идете по протоптанной дорожке вслед за великими, пришедшими к убеждению о необходимости помогать людям, их телам, душам и сознанию. Они не были готовы принять вызов всего мира несогласных с той правдой, что носило их сердце. Но даже под угрозой расправы с их телом, не смогли отречься от истины. Только они и двигают нашу жизнь, даже спустя много-много лет. «И все таки она вертится», как сказал Галилей на смертном одре, – улыбнулась мадам. – Я желаю вам, Сара, уверенности. Вы намного сильнее, чем предполагаете. Не тратьте жизнь на суету мыслей и ожидании чего-либо от кого-либо. Никто никогда не будет знать вас до конца. Такой шанс есть только у вас одной.

То был наш последний разговор с этой замечательной дамой, сильной духом, загадочной русской женщиной.

В тот день, не успела я обойти всех своих пациентов, как заметила, что дверь палаты номер один открыта настежь и это означало одно – комната опустела. Теплая тоска сдавила грудь и сознание, но я тут же глубоко вздохнула и отправилась дальше по своим обязательным задачам работы и жизни.

– —

Дни текли в прежнем русле моих убеждений и взглядов. После этой замечательной встречи я укрепилась в уверенности в себе и во всём, что придаёт смысл каждому моему дню. Я ведь тоже, не являясь итальянкой, переживала все жизненные страницы этой земли, наравне с коренным населением, потомками великого римского поколения. Я не могла повлиять на ход истории или прекратить своим желанием все страдания в этой стране, в мире. Я могла делать только свое, целиком зависящее от моих сил и возможностей, дело. «Заметить, не растеряться, не струсить, помочь» – как часто я вспоминала отдельные фразы нашего разговора с мадам.

Много позже сестры из детского отделения рассказали мне, что при выписке из госпиталя, мадам забрала с собой в плавание одного ребенка, чтобы помочь и доставить его в семью, в родную страну. Ребенок был очень болен. А спустя неделю, сестра того же отделения получила телеграмму от мадам, что ребенок скончался в пути. На меня это произвело очень сильное впечатление и я долго вспоминала этот случай. Рядовой случай, рядовой судьбы такой незаурядной женщины.

Когда мадам уехала, поздно вечером, после всех своих дел и бесцельного шатания между часовнями госпиталя, я вернулась в ординаторскую за пальто. Выйдя из здания, и шагнув в ночную Флоренцию, мой взгляд захватила необычная картина – волшебное мгновение, кусочек жизни – дорога, зовущая за собой в пустую темноту, причудливо растворяющаяся в звездном небе Италии. Я глубоко вздохнула и мгновенно отпустила все переживания и тревоги, и, засунув руки в карманы, шагнула в эту нужную мне пустоту.